Да здравствует герой!

      Осаму сонно открыл глаза и уставился на него. Руки на одежде Ацуши чуть сжались, и Накаджима сам сделал движение немного вбок, чтобы полностью повернуться к наставнику.       «Он позвал меня», — сияли глаза Ацуши, тоже закрывающиеся из-за сонливости. — «Он позвал меня во сне».       Без показного равнодушия или шутливости, Ацуши действительно значил для Дазая многое. Мальчишка раньше хотел узнать о нём всё, но сейчас на секунду пришла мысль, будто он уже достаточно знает. И может быть кем-то, равным Осаму и любящим его.       Ацуши не знает, что нашло на них обоих. Будто если он сейчас этого не сделает, весь мир остановится и сломается для него. Если сделает — тоже. Он тянется к чужому лицу, останавливается слишком близко, и просто чужой улыбкой наслаждается. Ему даже кажется, что чужие губы подрагивают, а в выражении лица скрывается боязнь.       Ацуши бы хотелось что-то сказать, но он слишком очарован. Дыхание Дазая касается чужого лица. И Накаджима слабо улыбнулся.       Осаму уверен, что смотрит на ученика большими глазами, но не знает, насколько его лицо сейчас нейтрально и спокойно. Сделать что-то определённо ненужное, бессмысленное, кажется правильным. Он водит кончиками пальцев по щеке Ацуши и прикрывает глаза наполовину, двигаясь ещё ближе. Возможность рассмотреть его лицо была и раньше, даже настолько же близко. Но волнует (и успокаивает одновременно) это всё лишь сейчас.       — Прости меня, Ацуши-кун, это не по плану, — прошептал Дазай, задевая губами губы Ацуши почти специально. Ученик пропустил слова мимо ушей, потянулся в темноте, а их носы и губы столкнулись. Настолько неловкие действия Ацуши никогда так не забавляли. Но гораздо лучше будет поменять положение головы, мягко ткнуться вперёд и поддержать голову Ацуши, закрыв глаза, и… избежать поцелуя в последний момент.       — …Настолько не по плану? — почти неслышно бормочет Ацуши, почувствовав простое объятие. В его голосе можно было услышать звон разбившегося самоуважения. Осаму этого не хотел, он… вообще ничего не хотел. Дазай беспокойно перебирает пальцами у Ацуши на плече, внезапно для Накаджимы тянется чуть вниз. Тот не может сказать ни слова, только опускает потерянно руки. Дазай гладит его по волосам и прикасается губами к шее. Лишь на пробу. А потом уже, держа Накаджиму за плечи, чтоб не отодвинулся, бесцеремонно исследует языком. Все положительные чувства шалят и подскакивают, едва он так касается близкого человека. Он ближе даже, чем Рампо, чьи действия не вызывали чего-то тёплого, лишь возбуждение. Дазай выкинул из головы Эдогаву и укусил шею Ацуши, тонкую и цепляющую, как Осаму любит. В своём голосе ученик еле сдержал стон и уцепился за плечи наставника. От такой отдачи даже возник вопрос: а подарит ли секс с Ацуши немного радости или… исцеления души из-за кучи положительных эмоций? Принесёт ли хоть в чью-то душу покой? Но в голову Осаму хлынула лавина злости на себя от таких мыслей, что рассматривали Ацуши, как вещь, и Дазай поцеловал его в шею чуть нежнее, прикрыв глаза. Перед ним не просто тело, перед ним Ацуши.       — Дазай-сан! — Накаджима тяжело выдохнул, восклицая шёпотом, но действиям никак не противился, подставляясь. Его это всё будоражило и усыпляло, Дазай знал. И когда Ацуши затих, а дыхание его успокоилось, Осаму прекратил терзать чужую кожу. Пришлось отодвинуться и отвернуться от ученика, для собственного спокойствия, которое всегда трещало. Сейчас оно и вовсе рассыпалось.       Ацуши придётся простить его за усыпление. Не стоило есть из чужих рук.       Разумеется, ночью всё было спокойно. Осаму не стал бы их сюда вести, если бы кто-то мог им помешать. Всего несколько часов, и они двинутся к замку, это ужасное время, которое нужно только переждать. А Дазай больше ждать не может, слишком уж близко они к заветной мечте. Для него заветной… Глупое желание, возросшее до необходимости, жажда покоя и неожиданное сопротивление из-за Ацуши. Нужно убить короля, пока Дазай не усомнился окончательно, иначе изведёт себя, и всё получится не так, как он хотел два года назад. Или даже три. Отступить уже не получится, ведь агентство в замке.       Ночью Осаму не смог уснуть — земля была слишком твёрдой даже с мягким покрывалом на ней. Он лежал, развлекая себя мыслями до рассвета. Как там коридоры замка? Содраны ли портьеры? Осаму словно уже там, идёт по почти родным интерьерам, всё ещё неприятным на взгляд. Проходит по лестнице к королевским покоям — его шаги не стучат, ведь в этом месте он ходил бесшумно. Крадётся к двери, всё равно зная, что его ждут. Когда он откроет эту тяжёлую дверь, незапертую по той причине, что визит Дазая известен заранее, вот тогда повернуть будет невозможно.       На рассвете, когда солнце поднялось раздражающе рано, Ацуши заворочался. Он неуверенно открыл глаза, зевая, а Дазай к этому времени сидел перед остатками старого костра. Накаджима весь покраснел, вспомнив вчерашний вечер, но его задело то, что он не помнил, как заснул. Ацуши покосился на Дазая, засомневавшись.       — А вы не добавляли мне в еду снотворное, Дазай-сан?       — …добавлял. Иначе бы у нас с тобой произошло что-то, что не должно происходить, — ответил Осаму, не повернув на него головы. Ацуши оторопел и сразу почувствовал холод, который в голову ударил и тело бросил в озноб. Как можно сотворить такое с человеком одной фразой?       — В каком смысле «не должно»? — через силу спросил Ацуши. Наставник наконец повернулся к нему — чтобы разбить сердце на кусочки своим безэмоциональным видом. В голове Ацуши что-то помутнело. С ним хотели плохо поступить? Дазай принимал его ласку лишь потому, что это было удобно?       — Не должно, потому что этого не хочется. Сам посуди, Ацуши, мы перед делом. Сейчас не время для каких-либо чувств или выражений любви. Это лишь секундная слабость, всё произошедшее вчера — несерьёзно. Зато мы не перешли черту.       — Вы целовали меня. Вчера вы меня целовали, — и прижимал к себе, бормоча имя на ушко. Всячески развлекал разговорами, открывал душу. А что Дазай сейчас делает — Накаджиме совсем непонятно.       — Ты мне очень дорог, Ацуши, но такие отношения между нами — ошибка. Прости, я поддался. И да, целовал и хотел сделать большее. Я только надеюсь, что ты простишь мне эту слабость.       Дазая остановило только то, что Ацуши потом вырубился. Как вообще так можно? Почему нельзя было просто отстранить его, сказать «не сейчас» или просто «нет» во время первого поцелуя? Если тот не хочет сопротивляться и ему нравятся отношения между ними, то чем плохо произошедшее? Ацуши не чувствовал собственных рук и мимики.       — Вы сказали, что любите меня, — предпринял Ацуши последнюю попытку севшим голосом.       — Но я же тебе ничего не обещал, Ацуши, — ответил наставник мягко. Уж лучше бы кричал, чем отказывал ему так снисходительно, как ребёнку. — Я правда люблю тебя и не хочу терять нашу дружбу. Именно из-за того, что не хочу, я повёл себя неправильно.       На секунду, когда Ацуши отвлёкся от чужих оправданий, проходивших мимо его ушей, он понял, что не так в их с Дазаем общении. Всё хорошо, лишь пока они ничего друг другу не обещают: как Дазай, занимаются всем этим ради потехи или получения удовольствия. В таком случае, этому обществу неважно, с кем целуется Ацуши. На деле он мог бы и «прыгнуть» к Дазаю в кровать (тот не позволил) и не распространяться об этом. Дазай бы забывался в случайных и фальшивых отношениях, радуясь. Люди могут развлекаться в тайне, как хотят. Но если бы Ацуши вдруг заявил, что влюбился в мужчину, то не был бы понят — ведь всё хорошо, лишь пока несерьёзно.       — Вы не любите. — сказал Ацуши, поднимая на Осаму круглые от осознания глаза. — Вы просто не умеете. Вам плохо, вы поглощаете чужие эмоции и отражаете их, не показывая своих. Отдать что-то взамен, позаботиться о ком-то или сострадать — всё это вам незнакомо, можете притвориться, что чувствуете, но на самом деле не хотите тратить на других своё время! Я… не хочу быть вашим ресурсом, Дазай-сан. Отпустите. Не заставляйте.       — Может. — Тихо подтвердил Дазай. Ацуши отвернулся, не желая ни видеть его, ни слышать голоса. Он не смог бы вечно отдавать, и игрушкой быть не хотел. Как же долго он обманывался — принимал каждое прикосновение за знак какого-то высшего чувства. Идиот совсем. Он настолько доверял Осаму и был уверен во всех вокруг, что не вспоминал о приюте, пока не оставался совсем один. И даже тогда, эти мысли вытеснялись вопросами и чувствами. — Я хотел попробовать, каково это, любить, — добавил Дазай, и Ацуши на него оглянулся. В чужих глазах была вселенская печаль, но она лишь разозлила. Хоть раз Ацуши не будет думать о чужих чувствах! Хоть раз сосредоточится на своих! О, и его чувства кристально ясны — нежелание слушать Дазая.       — Не сможете. Пока так сильно ненавидите жизнь, вы ничего не сможете дать другим людям настоящего. Вы же хотите… совершить самоубийство? — спросил Ацуши всё-таки. Он даже понадеялся на отрицание, но ответа не услышал.       — А для чего ты живёшь, Ацуши? — осведомился Дазай тоном по-настоящему разозлённым. Накаджима не поверил и вздрогнул, услышав такой холод. Ацуши натянул «капюшон» на голову, прячась, отстраняясь. Но нет, Дазай хотел с ним поговорить. Он требовательно развернул Ацуши за плечо, яростно сверкая глазами. Как же сильно наставник убеждён в том, что хочет покончить с жизнью.       — Я хочу стать хорошим человеком. Стать лучше, чем когда-либо был, быть важным и прожить свою жизнь, постоянно совершенствуясь, — ответил Ацуши. Его вдохновлённая речь била Осаму по мозгам, и тот мог лишь мысленно качать головой вперемешку с истеричным смехом. Таким же мысленным. Большего клише он в жизни не слышал.       — И для чего же, Ацуши? — спросил Дазай. Накаджима смотрел с беспокойством, серьёзным и напряжённым, но наставника было не остановить этими знаками. Бог знает, сколько он держал в себе эти мысли. — Чтобы жизнь потом угасла? Чтобы проснуться однажды и понять — миру ты не нужен, а тебе уже ни к чему мир? Что будет после смерти, Ацуши? Рай? Перерождение? А может, ничего, и лучше было бы никогда не рождаться? — пока говорил, Дазай ощутил порыв крикнуть. Но его речь оставалась сухой и равнодушной всё время — Ацуши точно не нужно показывать свою слабость, такому приземлённому и жизнелюбивому. Наверняка Накаджима бы тоже как-то раскричался. Осаму сомневается, что Ацуши смог бы смолчать на его гнев.       — Я не считаю, что моя жизнь бессмысленна, — тихо ответил Ацуши. Он поднял руку к глазам и утёр капельки злых слёз, вдруг подступивших. — Я-я впервые почувствовал себя живым, когда вышел за пределы приюта и вас всех встретил. Почувствовал, что начал жить. Это прекрасное чувство, Дазай-сан! — Ацуши начал горячиться. Он не слушал Дазая и просто хотел доказать, почему живёт так, как живёт, почему менять ничего не собирается. Осаму понял с лёгким разочарованием, что Ацуши к нему не прислушивался. Дазай только лишь заронил в него пищу для будущих размышлений. Он, на самом деле, портить жизнь Ацуши этими мыслями не хотел. Что-то прорвалось сквозь его оболочку, и Осаму не стал сдерживать. Он снова допустил ошибку. — И я живу ради того, чтобы чувствовать себя счастливым! Не для того, чтобы быть нужным миру. Я хочу быть нужным себе, — сказал Накаджима. Дазай точно знал, что он снова вытирает слёзы, вспомнив о своих комплексах, самоненависти и прочих вещах. Осаму всегда считал, что стоит уйти, когда человек плачет. Но у них ещё было совместное паломничество впереди, и оставлять Накаджиму было бы очень глупо.       А ещё ты виноват, Дазай, виноват-виноват, несёшь всякий бред и ломаешь человека, что дорог.       — Не лей слёзы напрасно, — голос Дазая был сочувствующим. Ацуши поднял на него взгляд. «Я извинюсь позже», — подумал брюнет с тоской, видя слабое дрожанье рук и распознавая истерику. Он сделал шаг вперёд и протянул руку, собираясь подарить участливые прикосновения, даже объятия, возможно. В качестве исключения можно Ацуши и утешить, чтобы тоже безэмоциональным, как Дазай, не стал. Только он коснулся рукой серой макушки, как Ацуши ушёл от прикосновений. Он вытер слёзы и глубоко вдохнул.       — Простите. Просто вопрос о жизни… Он слегка тяжёлый для меня, всё ещё. Я обещаю, что этого не повторится. Я-я просто привык плакать, с детства, сложно перебороть эту привычку, — забормотал он, успокаиваясь. Осаму всё ещё держал протянутой свою руку. — Не нужно этого, я не…       — Ты не слабый. А это не жалость, — сказал Дазай, не до конца в своих последних словах уверившись.       Когда люди плачут, в объятиях им становится легче. Не всем, но Дазай знает Ацуши, и может утверждать.       Ученик шагнул к нему, наклонил голову и в ворот кофты уткнулся. Этот человек с ним не будет, он слишком сложен и запутан даже для себя самого. Хочется убежать из его объятий, но это глупо. Дазай не виноват, что не понимает, какие чувства испытывает. Ацуши не знает, что испытывает сам.       Может, Накаджима погорячился, и слова его были сказаны в сердцах, от обиды. Дазай уже не узнает об этом. Хотя нет, о чувстве вины Ацуши Дазай узнает, но не Накаджиме догадываться, какие выводы тот сделает. Ацуши поднял глаза, собираясь извиниться, но сглотнул и ничего не сказал.       — Холодно? — спросил Осаму. Ацуши покачал головой, вызвав невесёлую улыбку. — Тогда нам нужно продолжать путь, несмотря на всё это.