Да здравствует герой!

      — Убей меня, убей, — Дазай темно улыбается и говорит без предыханий-пауз, скорее «убей-меня-убей-убей-убей…» и слово последнее отражается эхом. Оно бьётся в ушах Ацуши звоном, когда тот бросает кинжал в ужасе.       У него даже не хватает времени подумать, когда смотрит на чужое лицо. Только в горле стоит ком чего-то болезненного, неприятного, и Ацуши смотрит на Дазая обиженно и раненно. Ацуши выдохнул, усевшись на чужую кровать. Взгляд наставника метнулся на руки Накаджимы, потом снова на лицо. У шатена уголок губ дёрнулся и тело двинулось назад, а Ацуши зацепил взглядом края ночной сорочки на чужом теле. Осаму смотрел на него с ожиданием, поглощал все чужие чувства и пропускал их через мысли. На его лице так и было написано: «убьёшь?». А Ацуши не мог этого вынести. Он коснулся пальцами руки Осаму.       — Вы правда думали, что я убью любимого человека? — прошептал Ацуши как можно спокойней, но всё равно печально. Дазай и не дёрнулся, только отвёл взгляд и разломал личность сумасшедшего садиста, прекратив смотреть на Накаджиму безжалостно.       Ацуши знает, что это не маска и не притворство у Дазая — такое же выражение он видел, когда на Осаму напали в кафе. Настоящее и злое. Но все остальные его эмоции такие же настоящие, разве не видно? Раскаяние, злость, безразличие, потерянность — и Осаму не знал, что ему показывать. Ацуши прижал его руку к своей щеке, а Осаму вздрогнул.       — Не наговаривайте на себя, — попросил Ацуши. Он старался не дать своему голосу сорваться. Дазай поднял на него взгляд. — Не вы были королём всё это время. Не ты. Ты всё исправил. Ты… не чудовище, — забормотал Ацуши, надеясь, что это правильные слова. Почему, почему нет инструкции? Жизнь Дазая была такой же ужасной, как и Ацуши, только в Осаму совсем не осталось надежды. Наставник кинул полный ярости взгляд на него, раскрыл губы, вдохнул глубоко… И ничего не сказал. Сомкнул губы, вырвал руку из мягкого прикосновения, задышав загнанно, и зажмурился.       — Не чудовище. Но ты правда собираешься закрыть глаза на всё, что я сделал своими руками? — Осаму выглядел мечущимся — он не знал, потянуться к Ацуши или отстраниться от него. Никогда таким… живым Дазай не выглядел. Даже Ацуши давно так не путался и не метался, как человек перед ним. Воплощение того, кто всегда знает, что…       «Мне страшно только тогда, когда я не понимаю, что происходит».       «Пожалуйста», — думал Ацуши, — «просто дай мне помочь». Он не мог сделать ничего, пока Дазай отрицал даже возможность того, что Ацуши его не убьёт. Это просто не может случиться — у Ацуши едва ли слёзы не наворачиваются при мысли, что Дазай считает… Очевидно, есть какой-то способ убить его, очевидно, что Осаму известен этот способ.       — Вы дарили столько счастья мне. Вы дали свет моему существованию, как я могу?! — прокричал Ацуши шёпотом. Осаму всё ещё утыкался спиной в подушку, как можно дальше от Ацуши, отсесть от него.       У Осаму была возможность выбрать подходящего человека, чтобы поверить ему всем своим сердцем (он колеблется, он по привычке всё ещё колеблется, хотя так не должно быть, это ему мешает). В процессе этого от Дазая уже не должно было остаться какой-либо живой личности — только притворство, которое переросло в привычку и стало им настолько, что… Дазай действительно стал тем, кого изображал. В процессе этого «доверия» душа должна была расколоться, а последние оковы — упасть. По чуть-чуть открывать себя. Потом раскрыться разом. Доверить свою жизнь и свою смерть. Наконец, привязаться.       И для всех этих целей нужен был человек, из-за которого Осаму бы полностью разломался — это неизбежно.       На то, чтобы найти его, ушла пара лет. Пока они длились, Дазай придумывал также план, который его же обманет и заставит довериться кому-то. В конце концов, пришёл к выводу, что должен если и не влюбиться по уши, то просто полюбить, хотя бы платонически. Это было осознать ещё сложнее, чем всё остальное.       Но из-за того, что предстояло такое тесное знакомство, Осаму искал именно парня. Чтобы тот, вдруг, не влюбился в него, не проявил мягкость с надеждой на то, что Дазай хороший человек. Ведь это абсолютно не так. И каким-то образом они с Ацуши влюбились.       — Дазай-сан, я не могу вас убить, и не буду. Каким бы человеком вы ни были, я… — Накаджима замялся. Осаму смотрел на него так, будто насквозь видел, но не понимал ни одного чужого чувства. Дазай дёрнулся в его сторону, положил руки на плечи и шёпотом спросил.       — Почему ты не ненавидишь меня? — Осаму было жарко от крови, хлынувшей по всему телу от резко забившегося сердца. Ацуши совсем не испытывал к нему ненависти. Совсем. Совсем-совсем-совсем, и смысл не изменится, сколько бы Дазай не повторил это. Он же всё подробно описал, что делал, почему, неужели Накаджима совсем глупец и не убьёт его?       — Почему вы не ненавидели меня в первый день нашей встречи? — ответил Ацуши таким же шёпотом. Наверное, Дазаю непонятно это сравнение. — Вы… не любите слабых людей. Совсем. Я для вас был самым жалким, самым слабым эспером, которого вы когда-либо видели. Не мог себя контролировать, психовал и плакал. Но вы не испытывали ко мне ненависти. Знаете, это так непонятно, когда всю жизнь тебя шпыняли, а тут незнакомый человек протягивает руку помощи. Я не понял этого, но… позже, когда я подумал об этом, во мне проснулись очень тёплые чувства. Вы ведь знаете и сам. — Ацуши поднял блестящие глаза, не отводя взгляд от Осаму. Так, как смотрит Ацуши, смотрят только на самое дорогое.       И Ацуши всегда на него так смотрит. Осаму почувствовал резкую боль в груди. И опустил голову.       Это не было важно. Осаму повторил себе: это не важно. Ничто не меняет того, что он ненавидит жизнь, питает к ней отвращение, короткие моменты радости приносят только больше стыда и разочарования позже.       — Дазай-сан! — воскликнул Ацуши, заставив Осаму вскинуть голову. Ацуши выглядел… сильным. Эмоционально-сильным, будто бы Дазай может ему довериться. Ацуши выглядел так, будто любит его, несмотря на предательство и сомнения самого Дазая. Ацуши улыбался ему. — Вы считаете себя плохим человеком?       — Считаю. Потому что так и есть, — сказал Дазай. Ацуши снова взял в ладони его руку. Осаму ни у кого не видел такого полного надежды взгляда; казалось, эта надежда передаётся, просто если посмотреть в ответ на Ацуши. Невозможно не поверить любому его слову. Дазай не мог смотреть на него такого — слишком светло и чисто, Дазай даже ощутил некий стыд сквозь волну отчаяния. Он прислонил лоб к чужому, слушая.       — Даже если вы считаете себя плохим человеком, это не может быть так. Вы не белый и пушистый, я знаю. Вы можете совершить отдельный плохой поступок, но вы также можете сделать и хорошее. Вы делаете хорошее, каждый день. Вы наполняете жизни многих людей смыслом, пока живёте. Наполняете смыслом мою жизнь. Мы это наши поступки, и если вам хочется быть хорошим, достаточно только совершать эти поступки. Больше ведь ничего не изменить, — Ацуши протёр глаза и всё равно ему улыбнулся, когда Дазай поднял глаза.       Его вид был таким непонимающим. И ведь именно потому, что Ацуши его понимал! Его ненависть, его страхи и ярость. Не понимал лишь, почему Осаму отказывается попытаться. Дазай ведь пробовал лишь смириться с тем, что он плохой по определению, и соответствовать этому стал.       «Да ты психопат, Дазай-кун. Как называют людей, которые не испытывают эмоций?»       Он испытывает. Ацуши хочет заставить его сиять. Сам Накаджима сияет так ярко, что Осаму никогда не дотянуться. Дазай всё-таки отодвинулся от края кровати и потянулся к Ацуши, обнял, устроив свой подбородок на его плече. Осаму не мог сказать, что чувствует, но это «что-то» почти заставляло его трястись. Два года, в которые он вынашивал план собственной смерти и обмана тогда ещё неизвестного человека, только что разбились.       — Ацуши, я… — смог сказать он, прежде чем проглотил слова. На его объятие осторожно ответили, точно также прижавшись. Эти чувства у Осаму в груди такие детские, что он их выразить не может — придётся признать себя слабым. Он не хочет, чтобы Ацуши погружался на такое же дно из-за него, в своих комплексах и ненависти к себе. Не хочет сделать Накаджиму слабее, что неизбежно произойдёт. Ацуши, он как свет (Осаму усмехнулся нервно) — и выглядит так бело, и ведёт за собой так же.       Разве Осаму вёл его всё это время? Он скорее запутывал в интригах.       Он запутал Ацуши, водил за нос и предал. Каждый раз, когда делал что-то нежное или дружелюбное, вплетал в свои планы, не видя в нём человека. Забавлялся, видя чужой искрящийся взгляд и лишь завидуя ему. Флиртовал, выводя на реакции и заинтересованность. А Ацуши сейчас улыбался ему и успокаивал, не видя подвоха в этом, игнорируя свою боль. Дазай был ему важнее.       «Монстр, который не умеет любить или уважать, ведь плохо только ему». Горло обжигает, будто алкоголем. Это ведь правда. Ацуши тоже заслуживал сочувствия… понимания. И Осаму никогда ему этого не давал.       Дазай моргнул, сжав на плече Ацуши руку. Он смотрел, прикрыв глаза, как на юкате Ацуши остался след от солёной капли. Больше Осаму ничего не смог увидеть, пелена этих капель набежала ему на глаза и лишила зрения, пока он не издал какой-то сдавленный вздох и по щекам не побежали солёные дорожки.       — Дазай-сан?.. — обеспокоенно спросил Ацуши. Его брови поднялись домиком от беспокойства за Осаму, а руки сжались на чужой спине. Дазай отстранился. Закусил большой палец на руке, хоть и не было смысла скрывать — Ацуши прекрасно видел, как он плачет. Лишь чтобы сделать себя тише, запереть, успокоиться быстрее и прийти к апатии.       Ацуши оторопел. Осаму от его простых слов (что-то они шевельнули в душе, до этого казавшейся неживой) заплакал, прячась за волосами и только тихо дыша.       — Дазай-сан… — неверяще сказал Ацуши сразу как-то осипшим голосом. Дазай из-за него расплакался, как ребёнок, пытаясь спрятаться в ладонях и глотая свои слёзы. Хотелось извиниться, и ещё надавать себе по шее, а от звуков плача становилось всё хуже и беспокойнее. Дазай никак не прореагировал на то, что парень приблизился к нему и взял за запястья (только плечи сильнее сгорбились и сжались).       — Простите меня, — обескураженно взмолился Ацуши, отнимая ладони от лица мужчины. Красного, зарёванного и слегка напуганного лица, с изломанными линиями бровей, сложившихся «домиком». Накаджима внезапно понял, что Дазаю просто страшно. Страшно жить.       — Пожалуйста, простите, — ещё раз молит Ацуши, и в глазах у Дазая всё ещё стоят слёзы, но он кивает, роняя их на щёки. Кивает и всё равно плачет, вытирая руками глаза; Ацуши вспоминает, как Дазай успокоил его во время истерики, в первую встречу, тоже отнимал руки от лица. Он погасил истерику, Ацуши и так часто плакал. Но Дазаю, этому совсем не плакавшему, не показывавшему своих настоящих чувств Дазаю, нужно кое-что другое, — Не надо, — говорит ученик с изломанной нежностью, видя перед собой глаза ребёнка, одинокого и боязливого, когда снова отводит руки от чужого лица, чтобы Дазай не вытирал слёзы, — Лучше плачьте, Дазай-сан, — и склоняет голову Осаму себе на грудь.       А Дазай неожиданно слушается и рыдает. Взахлёб. Вцепляется руками в рубашку Ацуши, пока тот гладит его по вздрагивающей спине, и не сдерживается, и в этом отчаянном плаче столько эмоций, что у Ацуши разрывается сердце.       — Мы могли бы просто сбежать, уехать. Не сообщить ничего агентству и жить тихо, да? — бормотал он, глупо и неуверенно, лишь бы что-то сказать для Осаму.       — Нет, нет, — выдохнул Дазай, а слёзы его не успокаивались. Хоть и стало их меньше. Что-то в его голосе заставило Ацуши замолчать, словно лучше будет, когда Осаму всё испытает. —…Я никого не видел, кроме себя. Я не видел тебя, которого подвергаю ложным надеждам.       Ацуши был одним, кто не принимал правила этого мира. Или Дазай уже так запутался, так всё перемудрил, что сам от своих мыслей и от себя устал.       И когда Дазай на плече Ацуши выдыхается, то просто медленно дышит. А обнимает крепче. Ему надо было выплакать, надо было поделиться, Ацуши в этом уверен. Если человек никогда ни с кем не делится своими эмоциями и тревогами, то сходит с ума.       — Я хотел избавиться от власти камня надо мной, разрушить его. Для этого и нужно было… ранение, — признался Осаму, бормоча ученику на ухо. Дазай Осаму в ночной сорочке, заплаканный и так доверительно шепчущийся с ним — самое душераздирающее, что Ацуши видел. Сейчас, увидев за всей полу-ложью человека, не образ, Ацуши любил его больше, чем когда-либо. — Ты можешь сделать для меня это, Ацуши-кун? Необязательно бить в сердце. Необязательно убивать меня, чтобы освободить.       — Камень же на самом деле не хранит вашу душу. Он забирает энергию тела и ранит, — бормотнул Ацуши на чужое ухо, сжав руки. Дазай кивнул. Не нужно больше даже прибегать к способности, чтобы понять, как на чужом теле много крови из вскрывшихся ран. Ацуши двинулся чуть назад, от Осаму, взял в руки его красное, но уже спокойное лицо.       — Вы такой красивый, — искренне сказал Ацуши. Даже расстроенный и только отходящий от истерики, Дазай ему нравился. Осаму издал смешок, вертя головой в разные стороны, прекрасно понимая, что он опухший и слабый. — Да, — спорит Ацуши, целуя его. Впервые лицо Осаму настолько красное — подумал вдруг Ацуши, пока нежно касался чужих губ, только чуть-чуть прикрыв глаза.       — Почему ты цепляешь за живое? — бормочет Осаму, опять смеясь. То, что он смеётся, уже хорошо. Наверное. Ацуши и не ожидал на своё движение ответа, а на смех улыбнулся. Это не помешало Дазаю его тоже поцеловать.       Вот, каково оно — касаться желанных губ! От чужого напора в сердце Ацуши вспыхивает искра. Такая сильная и странная, даже страшная, что Ацуши словно вплавился в Осаму телом. Они оба повалились на кровать. У Ацуши чуть дух выбило из-за резкого падения на подушки, но это не было важно. Куда важнее — Осаму, что смотрит на него, как на единственного человека в мире. Или на того, кого хочет целовать-целовать-целовать. Ученика оба варианта полностью устраивали — поддаться телу Осаму, прижать его к себе, столкнуться губами. Губы даже дрожали от поцелуя, а сердце от горячих ладоней на щеках Ацуши. Сам Накаджима почти не заметил, что его руки обвили шею Осаму, прижали как можно ближе. Его больше волновала темнота и тепло совсем близко, ноги, переплетающиеся между собой, и такое близкое соприкосновение их тел. Ацуши даже ни разу не видел Осаму обнажённым, а тот вдруг потянул ворот юкаты Ацуши вниз, продолжая сводить с ума языком. Ацуши таял, отвечая на такой поцелуй, которого у него не было ещё ни разу. Он хотел, чтобы Дазай таял тоже.       Осаму медленно водит руками по шее, по плечам, давит, будто разминая, чтобы расслабить. Целуется так же медленно, с удовольствием и жаром. Его язык то прекращал касаться языка Ацуши, покидал его рот, чтобы Осаму мог ласкать только губы почти болезненными прикосновениями, то снова возвращался, чтобы продолжить. Слишком много, слишком хорошо и слишком впервые. Но Накаджима и не думал останавливаться, он тянулся в ответ, отвечая неумело и заставляя Дазая становиться терпеливее. Ласковее, возможно.       Осаму не был уверен, что ему когда-нибудь так сильно хотелось целовать хоть кого-то. Тянуть вниз одежду, но остановиться, как только Ацуши станет прикрываться — Накаджима позволил только обнажить плечи. И от этого уже вспыхнул. Дазай отстранился от его губ, погладил мягкую красную щёку на довольном лице. Он наклонился, стал покрывать короткими поцелуями подбородок, пока Ацуши сжимал ткань на его спине и усиленно жался бёдрами к бёдрам.       «А разговаривали ведь о том, что я должен его убить», — думал Ацуши. Казалось, он даже думал шёпотом, ставя на первое место другого человека. Осаму тоже. Он совсем отошёл от слёз, кожа побледнела, а на лице нет-нет появлялась ухмылка. Не нужно было раздевать Ацуши, чтобы добраться до его кожи — Накаджима на прикосновения губ сам подставлялся, Дазаю нужно было лишь оттягивать одежду. Ацуши же не постеснялся оставить у чужой челюсти яркий след. У него это случайно получилось — просто втянул уголок чужой кожи в рот, поласкал и отпустил. А там след расцвёл, и Осаму стал касаться ученика совсем уж нагло. Спускаясь вниз.       — Хочу зацеловать тебя всего.       И Дазай почти исполнил это обещание. Он отвлекался только на чужие подёргивания от прикосновений («А точно можно? А это не вредно? А это не…аморально?» — читалось в глазах Ацуши много подобных вопросов, но ни один из них Ацуши не задал). Подопечный поглядывал из-под полуприкрытых ресниц, иногда и вовсе закрывая глаза, подавался к касаниям. Осаму стал целовать его бедро, а Ацуши поднял ногу и положил на чужое плечо. Поднимаешь взгляд — ученик прячет лицо от смущения и жмурится, пока двигает ножкой навстречу Осаму.       «Продолжай».       И это совсем не как с другими людьми, если сравнивать. Хотя Осаму об этом и не думает, так что будет лучше просто забыть о других людях, пока Дазай ласкает Ацуши, но всё равно поглядывает недовольно.       — Думаешь, так отделаешься, лёжа в сторонке и только постанывая? — поинтересовался он, резко нависнув над Ацуши. Тот вопросительно посмотрел, обхватил чужое лицо руками. Просто душка. Но и Осаму кое-что нужно. — Ацуши-кун совсем ничего не делает. А я, может, тоже хочу поглаживаний и поцелуев… — бормотнул, переместив руки Ацуши на свою шею: обнимай, прижимайся. Дазай хищно добавил с разыгравшимся не на шутку настроением, — И всего, что ты захочешь сделать.       — Я хотел, только вот… — быстро сказал Ацуши. Он растерянно указал рукой на бинты. Вспомнил вовремя, что Дазай весь израненный и от многих прикосновений ему неприятно. А Дазай посмотрел на него разочарованно, тут же куснув в шею. — Держите себя в руках, Дазай-сан! — выдохнул Ацуши, прижимаясь, как Осаму и хотел. Уже лучше, уже спокойнее.       — Ты сам меня соблазняешь, — заметил Осаму. Скромность Ацуши убывала с каждым моментом — он видел, сколько делает наставник, и позволял себе столько же. А он и рад соблазнять Дазая — лишь бы поддаться удовольствию сейчас, не думая о будущем. Наверное, это плохо. Ацуши захватывает губы Осаму и кусает, с удовольствием мыча. Забинтованные наглые руки лезли в совсем запретное место, стаскивая с пискнувшего Ацуши бельё. Он неуверенно вцепился ногтями в чужие плечи, прижался грудью к мужчине.       — Это не значит, что я распутный?.. — вопросил Ацуши после мягких прикосновений, запнувшись. Он такого никогда даже не представлял. И всё равно — это правильно, пусть продолжается, пусть они с Дазаем останутся в этом моменте и будут друг друга ласкать. Щёки горят от эмоций, а сам Ацуши плавится.       — Это значит, что ты влюблённый, — успокоил Дазай, тянясь к розовым губам. И те, и те почти кровоточат — до этого были обветренными. Им с Ацуши на это абсолютно всё равно, а когда Накаджима закидывает ноги Дазаю на поясницу, всё становится даже возбуждающим. Осаму причмокивает, слизнув кровь с чужих губ. Он обхватил рукой их члены, получив с десяток царапинок от Ацуши. Тяжело дышащий и почти вскрикивающий подопечный-почти-одержимость.       Да, у Осаму была одержимость хорошими людьми. Теми, кто за всех волнуется, кто готов помочь ему. Но этот хороший человек ещё и не прочь поласкаться с шатеном пол-ночи, не прочь отвечать на его поцелуи и по-звериному подаваться бёдрами к движениям руки.       — Да, да, Осаму!.. — выдыхал Ацуши с каждым движением, изгибаясь так невероятно, как могут только кошки и тигры-оборотни. Почти не заметил, как сам потянул вниз руку и стал помогать, зато заметил хищный-влюблённый взгляд, от которого вспыхнул. Осаму был прямо напротив его лица, ловя каждую реакцию и тоже подаваясь-подаваясь бёдрами.       Ацуши не выдержал — он всхлипнул и кончил, растерзав чужие губы своими поцелуями. Он тяжело дышал, из-под ресниц смотря на Осаму. Наставник такой возбуждённый и очарованный — и из-за кого, из-за Ацуши!       Ацуши ведь может доставить Осаму такое же удовольствие. Накаджима неуверенно потянулся к чужому члену, впервые рассматривая его и сглатывая от лёгкого страха. Он только-только наклонился. «Что я делаю? Я правда собираюсь взять это в рот? Правда собираюсь повторять действия той…», — мысли оборвались из-за вскрика Дазая. Тот дёрнулся, на другой конец кровати откинулся, болезненно простонал. Возбуждением уже и не пахло, его тут же смело́. По дазаеву телу разрослись кровавые раны. И тот сжимал руки, тяжело дыша; бинты покрывались красными пятнами и в нос хлынул запах крови. Осаму поднялся через силу.       Вот, почему так сильно он ненавидел камень — вспарывание кожи, лечение, снова вспарывание до мяса, от которого хочется кричать, но… Уже давно ведь происходит. Должен был привыкнуть.       — Поэтому я хочу прекратить, — прошептал Осаму, улыбнувшись ему. Ацуши кивнул, как-то уж слишком несчастно. Прекратить жить ведь, да?..       — Что мне делать? — покорно спросил Ацуши. Сердце Осаму кольнуло. «Что мне сделать, чтобы облегчить твою боль, помочь тебе? Я не успокоюсь, пока не помогу, и даже когда помогу, это не успокоит меня», — Ацуши будто весь из этого состоял, заставляя пылать эмоциями. Такими непривычно яркими, вопреки всем, что были до этого. До Ацуши.       Накаджима одёрнул и поправил свою одежду, обеспокоенно глядя на Дазая. Тот слабо улыбался. А его пальцы снова дёргались. С каждым днём это будто больнее и больнее — так бы Осаму ему сказал, если бы Ацуши спросил.       — Я ведь не смогу убить вас. Разве это… возможно физически? — пробормотал Ацуши, восстанавливая дыхание. Осаму положил ладонь ему на щёку, ближе придвинувшись. Теперь сам прикасается, не отдёргивается. Он внимательно смотрит, близко-близко (настолько, что это неприлично).       — Именно ты сможешь. И нанести мне вред, и убить меня, — Осаму нежно погладил его щёку, пробирая словами до дрожи. Казалось, возможность смерти возбуждала наставника. — Я… не хочу так сразу, оставив кучу незаконченных дел и вопросов. Поэтому хочу нагло попросить тебя кое о чём. Ты простишь мне эту наглость?       —…прощу, — вздохнул Ацуши, признав. Он закрыл глаза — такая близость Дазая просто не давала ему сказать «нет». И всё равно не помогло. Дазай положил ему на щёку ещё одну ладонь.       — Ацуши-кун, я хочу попросить не только свободы, но и того, чтобы ты был со мной. Первое время после освобождения, — не хочет оставлять. Ацуши распахивает глаза и смотрит снова с надеждой. Осаму не хочет оставить его так. Не много, но лучше, если бы тот не отступился от желания умереть.       — Возможно, я был бы рад быть с вами, — пробормотал Ацуши. Осаму даже замер, прежде чем улыбнуться. Они склонили головы друг к другу, касаясь лбами. Ацуши прикрыл глаза, слушая чужой тихий голос. Его душа ещё не уходилась от всего, что произошло ночью, от того, как он осознавал подлинный смысл происходящего раньше.       «Разобранный человек» был разобран физически и при этом оставался абсолютно живым. От этого, почему-то, просыпалось сильное желание поцеловать Дазая. Но нельзя — тот говорит.       — Акутагава-кун сможет зашить моё тело и сохранить мне жизнь. Тебе нужно будет только позвать его.       То есть, после раны от Ацуши чужое тело не восстановится.       — А если он не захочет спасать вас? — тяжело выдохнул Ацуши, поднимая взгляд. Осаму смотрел на него странно, едва ли к лицу губами не тянулся (и при том не двигался).       — Это вопрос, на который я не могу дать ответа, — шепнул Дазай, взяв его за руку. — Ты догадываешься, что будет. — Ладонь Ацуши окрасилась кровью. — Ты ударишь меня кинжалом в живот и вытащишь лезвие. Только тогда для этой магической вещи я буду не жильцом. Потом возьмёшь колокольчик у двери и побежишь за Акутагавой. Что произойдёт дальше, мне уже неизвестно. Акутагава-кун может как хотеть убить меня, так и оставить в живых.       «Я не дам ему отказаться», — подумал Ацуши почти со злостью, но точно со страхом.       Осаму внимательно-серьёзно на него взглянул. Хотел сказать что-то, наверное, но промолчал. Ацуши считал, что Осаму совершил пропасть ошибок, стараясь убить себя или уничтожить морально. Ацуши даже думалось, что он поможет исправить эти ошибки.       «Ведь умирать вы не хотите. Может, привыкли к этому желанию, но отчаянно ищите хоть одну причину пожить ещё миг. Два. День-месяц. Дазай-сан не признает этого, но в нём очень много жизни», — подумал Ацуши, подобрав кинжал. Осаму опустился на свою постель, снял сорочку и убрал с живота бинты. Он вытянулся, судорожно вздохнув — постель покрывалась красными пятнами от его прикосновений. Ацуши смотрел краем глаза.       — Ты готов, Ацуши-кун?       Ацуши забирается на постель снова. Заносит кинжал, но, мотая головой, опускает руки.       — Осаму, мне страшно, — признался Ацуши, подрагивая. — М-мне так страшно, Осаму… — выдохнул снова, когда Дазай взял его за руки.       — Знаю, Ацуши. Но я буду счастлив, если ты это сделаешь. Что угодно лучше, чем знать, что до конца своей жизни будешь терпеть новую и новую боль, — Дазай не закрыл глаз. Он ласково смотрел на Ацуши, побуждая его к действию. Накаджима медленно выдохнул, а Осаму таким же медленным движением переплёл пальцы левой руки Ацуши со своими.       — Я боюсь проткнуть насквозь, — Ацуши склонился к губам Осаму. Руки шатена были тёплыми и даже мягкими, когда тот сильнее сжал кисть Ацуши в своей. Дазай снова любуется им, отвлекается на него, и боль даже становится менее неприятной. Ацуши смотрит с опаской. Он действительно, бедный, волнуется.       — Я знаю, что не проткнёшь, — искренне сказал Осаму, поцеловав в лоб напоследок. На порыве чувств и лёгкого страха-желания смерти.       Накаджима замахивается. Звук удара и вскрика наполнил комнату — крик Осаму отразился эхом от стен и точно прошёлся по паре коридоров замка. Акутагава в это время посмотрел на большие напольные часы — Накаджима был в чужих покоях слишком долго, крик должен был прозвучать куда раньше.       Дазай медленно вдохнул с кинжалом в животе. Больно, мучительно больно, но куда печальней, что лицо Ацуши перед его глазами расплывается. Он всё ещё сжимал руку Накаджимы — и как только не сломал? Кажется, Ацуши дрожит, а Осаму не хочет говорить ни слова.       — Я люблю тебя, — всё-таки сказал Ацуши. На это просто нельзя промолчать, но Ацуши выдёргивает кинжал, вот Дазай и не может ничего ответить. Только сдавленно выдохнуть, чувствуя, как потемнело всё перед глазами.       Он «умер».       Ацуши трясущимися руками взял бинты — закрыть рану толстым слоем, перевязать, как учила его Йосано. Осаму совсем забыл сказать ему об этом, но не может же Накаджима просто оставить его истекать кровью? Едва закончив и с испугом выдохнув, Ацуши услышал скрежет. Он медленно повернулся в сторону. Что-то серое и небольшое на его глазах рассыпа́лось, пылая фиолетовыми искрами. Оно приближалось всё ближе, пока не оказалось рядом с Ацуши и Осаму. По Дазаю заструился фиолетовый дым, направился к песчинкам магического камня, вбираясь в них и будто забирая всю жизнь. Ацуши смотрел, не мигая. Положил руку на чужую грудь — сердце ещё билось. Остатки камня вобрали в себя всю магию, что была в Дазае, и уничтожились, будто их и не было никогда.       Больше никакого перемещения и никакой платы. Обычная жизнь обычного человека, который сможет совершить суицид, если захочет. Но чтобы Осаму мог принять решение о своей жизни, его нужно спасти.       И Ацуши опомнился, схватил колокольчик и побежал по замку.