00Question

В перерывах между долгими миссиями, за несколько часов до утреннего рейса в Испанию, Алжир, Йемен, Канаду, Индию, Украину, Колумбию, любую страну, до которой дотянутся интересы Британской короны, — Недолгими осенними вечерами, сумеречными, промозглыми, и в припорошенные белым рождественские каникулы, и в хмурые, долгие, похожие на безвкусную жвачку февральские дни, — они иногда спали вместе, и у обоих это быстро вошло в привычку, но по разным причинам. В первый раз всё получилось почти само собой, просто, как выгодная для обеих сторон торговая сделка: Бонд предложил, Кью согласился, им оставалось разве что пожать друг другу руки. Бонд предложил слишком небрежно, Кью согласился слишком быстро. Малозаметный немаловажный нюанс. Мизерная брешь в броне Кью, которой он привык ограждать себя от мира. И от Бонда. Особенно от Бонда. Тонкая трещина, превратившаяся к концу зимы в зияющий провал на том месте, которого Кью у себя прежде не предполагал: там, кажется, когда-то была душа. Он согласился слишком быстро, слишком отчаянно, не подумав, потому что Бонд мог воспринять промедление как отказ, забрать назад своё непомерно щедрое, как казалось Кью, предложение. Бонд получил согласие, получил Кью, ключи от квартиры Кью, свою кружку и зубную щётку в квартире Кью, которыми никогда не пользовался. Кью получил секс — нечастый, но регулярный, такой, который принято называть качественным. Глупый эпитет, но именно он, как однажды осознал Кью, уйдя слишком далеко в своих рассуждениях, идеально описывал происходящее. Качественный секс. Как кофе, костюм или автомобиль. Дорого платишь, зато уверен в результате. Бонд был отличным любовником. Чутким. Выносливым. Благородным. Пожалуй, он заботился о комфорте и удовольствии Кью больше, чем о своих, послушно выполнял его сбивчивые требования и никогда — ни разу — не причинял физической боли. И никогда — ни разу — не оставался дольше, чем это было необходимо. Это было больше похоже на ещё одну миссию, нежели на акт любви. С лица Бонда деловитая отстранённость не сходила даже в момент оргазма. Как будто он просто брал вес, тренируясь в спортзале. И Кью стабильно, раз за разом, кончал под ним, чтобы не портить статистику. Впрочем (Кью догадался не сразу), чем-то вроде тренировки это для Бонда и было. Размяться, выпустить пар, поддержать себя в форме для того случая, когда под ним вместо Кью окажется очередная красотка-осведомительница — вот что ему было необходимо, желательно в любое время и без нежелательных последствий, а Кью удобно подвернулся под руку, и его согласие читалось слишком явственно. Буквально было написано на лбу. Разумеется, он никогда не высказывал Бонду своих догадок и подозрений. И никогда не просил лишнего, даже когда терял контроль над каждой чертовой клеткой своего тела. Просил двигаться быстрее, просил сменить позу, просил поудобнее перехватить себя под коленом. Технические комментарии, очередные инструкции, на ухо, сбивчиво, между двумя хриплыми вдохами. Он обещал себе не просить того, чего действительно хотел. Бонд моментально почувствовал бы разницу в тоне голоса — и это бы всё испортило. Все эти просьбы, мольбы, желания влюбленного человека: поцелуй меня, возьми меня за волосы, прошепчи на ухо что угодно, прикуси кожу на шее, сзади, там, где бугорком выступает позвонок. Полежи рядом хоть пять минут. Попроси чашку чая в постель. Прими со мной душ. Останься до утра. Останься навсегда. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, конвертируй хоть немного моей душевной боли в телесную. Он сорвался один раз, в конце декабря, под самое Рождество. В эту пору все одинокие мира сего острее чувствуют своё одиночество, и Кью не был исключением, хотя в МИ-6 рождественских каникул не было ни у кого. Бонд как раз отбывал на крайне конфликтную территорию, за которую вели боевые действия два государства, не празднующих Рождество. В тот день что-то внутри Кью надломилось. Стресс, недосып, усталость, тревога за грядущую операцию, — да, можно было списать на этот клубок причин его абсолютную инертность. Он лежал на постели в неловкой позе, как брошенная деревянная кукла, и смотрел в потолок, который в один момент перекрыло собой лишённое деталей в полутьме лицо Бонда. Кью предпочитал снимать очки и закрывать глаза. Тело никак не отзывалось на в меру ласковые и грамотные прикосновения, на которые Джеймс был неожиданно щедр в этот раз. Он выучил тело Кью, точно карту местности, со всеми его стратегическими точками, препятствиями и естественными ландшафтами. Нескладное, угловатое тело, сплошные локти и колени, рёбра, позвонки, суставы, хрящи, сочленения. Кью непозволительно далёк от идеала сексуальности, но в этом был его главный плюс. — Что-то не так? — спросил Джеймс, и в его голосе слышалось куда больше вежливости, чем заботы. — Поцелуй меня. Пожалуйста. Это оказалось стратегической ошибкой. Бонд, как акула, за километр чуял каплю крови, растворенную в воде. Но, в отличие от хищной рыбы, он плыл не на запах чужой боли, а подальше от неё. Ему достаточно было своей. — Не вижу над нами омелы, Кью, — сказал он чуть насмешливо, тут же отстраняясь и накидывая на себя идеально белую рубашку. — Дело только в этом? — у Кью, как ни странно, нашлись силы на иронию, хотя голос звучал чуть выше его обычного тембра. Вместо ответа Бонд наклонился и поцеловал его в лоб, как ребёнка. Непозволительное целомудрие для того, кто минуту назад готов был засунуть в него несколько пальцев. Бонд ушел молча, и спустя несколько часов Кью совершенно спокойным тоном диктовал ему в наушник адрес намеченной явки. Работа прежде всего, работа выше всего, Боже, храни Королеву. С тех пор они не виделись наедине. В конце февраля, когда концентрация снега, дождя и слякоти в городе превысила все допустимые нормы, Кью дошел до той стадии отвращения к себе, на которой впервые за всё время службы взял короткий больничный отпуск. Каждый второй в его отделе чихал, кашлял и тоннами изводил бумажные носовые платки, плохое самочувствие не было поводом для отсиживания дома, но врач настойчиво рекомендовал подлечиться и отдохнуть хоть пару дней, и Кью сдался. Бонд был «на земле», как раз завершал вполне успешную миссию в Италии и скоро должен был вернуться. Кью даже не стал уточнять, в чьи руки попадёт ноль-ноль-семь: все файлы и документы по текущей миссии хранились на сервере, доступ получит тот ассистент, которого назначат взамен Кью. Бонд же, скорее всего, даже не заметит подмены. Откровенно дерьмовый февраль, ещё более откровенно дерьмовое самочувствие. Пакет лекарств из аптеки и самый толстый, кусачий, ужасный на вид свитер. Кью терпеть не мог болеть, предпочитая переносить на ногах любые недомогания, но на этот раз его подкосило основательно. Сколько-то смутных часов спустя он проснулся ещё до рассвета, в собственной постели, с ознобом и царапающей горло болью, потянулся к прикроватному столику за очками и замер, не достав до них рукой. Когда живёшь с двумя котами, поневоле приучаешься не обращать внимания на шорохи, скрипы и негромкий топот лап. Не просыпаться же каждый раз, когда животным приспичило побегать в ночи по квартире или потягать друг друга за хвост. Но сейчас оба кота лежали рядом с ним, не очень довольные тем, что тёплая живая лежанка вдруг зашевелилась, а за стеной по кухне кто-то ходил вполне человеческими шагами. Прежде, чем Кью успел нашарить на столике мобильник (одна зажатая на пару секунд дольше обычного кнопка, и подкрепление примчится по месту нахождения телефона), прежде, чем он успел вспомнить, где хранит пистолет и электрошокер, прежде, чем он приподнялся на локтях, стараясь не шуршать одеялом, — он вдруг понял, что тревога ложная. Отчасти. Уж больно знакомо звучали шаги, к которым примешивался звук закипающего чайника и тихое бряцанье посуды. Кью бессильно откинулся на подушку и шумно вздохнул. Бонд вернулся в Лондон. Видимо, пришел потрахаться, но, найдя безотказного любовника в состоянии полной боевой неготовности, удовольствовался чашкой чая. Что ж, его можно понять. — Уже проснулись? Без очков Бонд был для Кью просто тёмной фигурой в дверном проёме. Он медленно и плавно приблизился, точно крадущийся хищник, и даже с забитым носом Кью различил запах одеколона и жгучего «Эрл Грея». Другого чая на кухне не водилось. Так пах не сам чай, а бергамот, масло которого придавало запах и напитку. Ну, или, в худшем случае, — ароматизатор. В руках Бонда была чашка, не та, которую определил для него Кью после пары часов мучительного выбора на сайте интернет-магазина товаров для дома. Одна из его обычных чашек. — Прошу прощения. Бонд не ответил, только удивлённо изогнул бровь и сделал глоток чая. — Следовало предупредить, что я не в состоянии исполнять свои обязанности, — пояснил Кью. Секс с Бондом не был его обязанностью. По крайней мере, ничего подобного не предписывал контракт. Но это слишком быстро вошло в привычку. Бонд предложил, он согласился. Кью даёт, Бонд берёт, солнце встаёт на востоке и садится на западе, таков естественный ход событий. — Я догадался, — Бонд пожал плечами и сделал ещё один глоток. — Как ваше самочувствие? Простой и вполне естественный для такой ситуации вопрос ещё несколько секунд звенел в ушах у Кью. Снова этот равнодушный, деловитый тон. Будто он не заслужил крупицу даже наигранного сочувствия. — Спасибо, что спросили, — Кью, наконец, нашарил рукой очки и нацепил их на нос. — Боже, ноль-ноль-семь, какая вам разница? Я простужен и чувствую себя отвратительно. Приходите дня через три, когда я выздоровлю и буду готов. Очки немедленно придали картинке ясности, и Кью увидел Джеймса особенно чётко, детально, будто на фотографии большого разрешения: оливковый средиземноморский загар, паутинку насмешливых морщин в уголках глаз, сухие и скупые на слова губы. Как там пишут в книжках? Ни один мускул не дрогнул на его лице. Ни один мускул не дрогнул на его лице, Бонд просто развернулся и вышел на кухню. Чашка жалобно звякнула об деревянную столешницу, и от этого звука Кью инстинктивно втянул голову в плечи. Так же молча, почти беззвучно, Бонд накинул пальто в прихожей и вышел за дверь. Спустя три или четыре часа, когда Кью решил, что он, конечно, умрёт теперь (одно глупее другого) от недолеченной простуды или от душевной боли, но котов покормить всё-таки надо, он на ватных ногах вышел на кухню и обнаружил там чашку, из которой пил Бонд, и вторую, нетронутую, свою любимую чашку, полную остывшего чая, в котором плавала узкая долька бергамота. На столе лежал бергамот, подсохший на срезе, липкий от сока нож и ещё два целых фрукта. Судя по этикеткам на шершавых зелёных боках, Бонд привёз их из Италии. Кью неловко осел на сдвинутый с привычного места стул, и кот прыгнул к нему на колени, а потом протянул нахальную лапу к бергамоту, сбросил его на пол и сиганул следом за новой игрушкой. Кью, проворчав что-то о плохом воспитании, поднял бергамот с пола и принюхался, чуть сдавливая пальцами толстую кожуру. Жгучий, тяжёлый запах, от которого могли и слёзы на глаза навернуться, если переборщить. Кью не стал рисковать. Через три дня Бонд не пришел, через четыре Кью сам появился на службе, выздоровевший, но порядком осунувшийся. Встретившись в коридоре, они обменялись сухими кивками, Кью долго смотрел вслед Бонду, но тот даже не обернулся в ответ и не замедлил шаг. В перерывах между долгими миссиями, за несколько часов до утреннего рейса в Мексику, Израиль, Камбоджу, Словакию, Сомали, Австралию, Люксембург, — о, как длинны и ненасытны эти руки, — Недолгими весенними вечерами, гулкими и душистыми, и в цветущие буйным цветом пасхальные выходные, и в солнечные, зелёные, эйфорически прекрасные июньские дни, — Бонд не приходит, а Кью его не ждёт, и у обоих всё быстро выходит из привычки, впрочем, по примерно одинаковой причине. Впрочем, Кью всё-таки ждёт. Впрочем, Бонд всё-таки приходит.