Девочка из Тумана

       — Очень красиво, — согласился Фон, неспешно проводя стёртыми подушечками пухловатых пальцев по жесткой чуть желтоватой бумаге, где был кривовато, по моему скромному мнению, изображен нахохлившийся красногрудый снегирь, а я с плохо скрываемой гордостью за перенесенный сквозь время навык улыбнулась уголками губ, повертела в руках цветной карандаш и прикусила его вконец уже зажеванную резинку, которая находилась на самом конце, думая: раскрыть свой небольшой секрет или нет?              Вздохнула.        — А хочешь, покажу фокус? — легко, непринужденно и как бы просто так спросила я, на что Фон с картинно-заинтересованным видом присел рядом со мной и кивнул, щуря темно-карие глаза, на дне которых искорками сверкала та самая малая доля любопытства, которую он только и мог проявить с его каменным лицом-улыбкой.       Я провела двумя пальцами по рисунку снегиря, так же, как и несколько мгновений назад сделал ребенок, только со значимыми изменениями — снегирь зашевелился, нахохлился и, пошевелив крыльями, с веселым чириканьем взлетел вверх. Для пафосности я звучно хлопнула в ладоши, соприкасаясь подушечками правой руки с левой, после чего с потолка посыпался снег - не ледяной, от которого сводит зимой зубы, а едва прохладный, не тающий. Ненастоящий, проще сказать.       Фон улыбнулся и вытянул вперед руку. Я закусила щеку с внутренней стороны, напрягаясь, и птица, сделав круг в воздухе, присела на пальцы малыша, пытаясь устроиться со всем комфортом и удержать равновесие. Прошла пара мгновений — одно, второе, — и снегирь, последний раз чирикнув, резко испарился, оставив после себя полупрозрачную сиреневую дымку, которая быстро исчезла, оставив после себя лишь ненастойчивый сладкий запах фруктовой жевательной резинки и пыльцы каких-то вроде бы знакомых мне цветов.        — Ты большая молодец, А-Юн, — расплылся в нежной улыбке Фон, но тут же скосил глаза куда-то мне за спину, мельком глянув на часы. Я тоже обернулась и бросила взгляд на большие настенные часы, которые показывали без десяти минут девять. Значит, Фон у нас уже около трех часов? Странно.       Время пролетело так быстро, что я и не заметила, пытаясь вести себя нормальным ребенком, дабы не вызвать подозрения у матери, а она ведь все это время никуда не уходила! Сидит тут, любуется мною, периодически спрашивает у «Господина Фона», мол, нужно ли ему что-нибудь. Это что же значит, я какая-то там А-Юн, а он господин?!       Не порядок, ой непорядок.       Фон видел мои нервные, скованные движения, поэтому иногда пытался намекнуть моей матери, что у неё, наверное, дел много, пусть она на нас не отвлекается, Мейронг только счастливо отмахивалась, мол, ничего страшного, она потом все сделает.       Давлю обреченный вой. По действиям моего собеседника можно было понять, что совсем скоро ему уже нужно будет уходить: он часто кидал взгляды на часы, закусывал губу, когда мать начинала щебетать очередную долгую историю, старался выглядеть как можно более непринужденней, но мельком глубоко вздыхал, будто обреченно.        — Мам, можно мы с Фоном поговорим наедине? — не выдержала я, бросив карандаш на пол и, сдвинув брови к переносице, заглядывая ей в глаза.       Мейронг смущенно кивнула, извинилась за что-то (таков он, суровый китайский менталитет, который мне не понять ещё долгое время, а в лучшем, кхем, в смысле, в худшем случае я его вообще не пойму), и пулей вылетела из комнаты, оставив нас с Фоном, наконец, вдвоем.       Тот вздохнул и перевел укоризненно-облегченный взгляд на меня, сосредотачивая внимание на нервно сплетенных руках и едва заметно подрагивающих пальцах.        — Ты всё ещё хочешь поговорить об этом? — неопределенно взмахнул маленькой ладонью, указывая на всего себя. Я уверенно кивнула.        — Ага. Наверное, надо начать с вопроса про возраст? — едва ли не вопросом на вопрос ответила я, а Фон, легко пожав плечами, выдал:        — Больше пятидесяти.       Я подавилась воздухом и удивленно выпучила глаза.        — А тебе? — вдруг спросил он, прищурившись.       Я оглянулась назад, проверяя заперта ли дверь и не подслушивает мать. Он сказал правду, верно? Да. По-другому и быть не может, я просто вижу этот возраст в его глазах, таких взрослых, бесконечных и усталых. Просто я, наверное, не ожидала, что ему настолько много лет. Просто это как-то не вписывалось в рамки обычного, нормального и того, что бы входило в пункт «это я понимаю». Хотя… девочка-проводник тоже не совсем вписывается в эти самые рамки (даже можно сказать, она эти рамки старательно обходит за километр), как и весь этот фарс с переселением души, который в свое время сделал себе карьеру самого лучшего и красочного абсурда, когда-либо происходящего со мной. Я, ну, я испытываю период так называемого взросления. Точнее сказать, мое тело взрослеет, физиология меняется, как и психика (это по идее), однако с Фоном такого не наблюдается от слова «совсем». Он сейчас даже выглядит едва ли не меньше меня, это считая то, что мне как бы шесть лет, а ему на вид лет пять максимум, а, как оказалось, на самом деле ему пятьдесят с лишком. Он так легко произнес это «больше пятидесяти», что мне стало на какой-то ничтожный момент за него страшно. Он… ох, боги, да он же святой, поставьте ему кто-нибудь памятник! Я в этом деле, теле, около семи лет, а уже потихоньку еду крышей, а он пятьдесят, и умудряется выглядеть адекватным, чересчур спокойным и милым ребенком! Святой мужчина, что я могу сказать ещё?       Фон все ещё выжидающе смотрел на меня, а я, не найдя ничего лучше, решила, что лучше будет ответить. Нет, я серьёзно! Он ведь поступил честно, ответив на мой вопрос.       Собралась с духом и… реально задумалась над тем, сколько мне на самом деле лет.       Блин… Да серьёзно?! Я бы ещё начала считать на пальцах, так, в этот годик я сюда попала, в этот годик говорить научилась… За порцией стыда я бы в карман не полезла, как и за едким словом. Не смея больше задерживать ответ, выдаю примерную цифру:        — Около двадцати? — я сказала это с такой вопросительной интонацией, будто Фон действительно знал мой точный возраст, и кивнула сама себе, будто признавая, мол, да, точно.       Однако… Фон выглядел гораздо более удивленным, чем я, которая в первый раз услышала возраст этого псевдо-ребенка. Он хлопнул пышными черными ресницами и распахнул темно-карие очи, создавая такое своеобразное ложное впечатление, будто разрез глаз у него еще более широкий, чем есть на самом деле, и слегка приоткрыл рот, наверное, для повторного вопроса, но закрыть его так и не успел. Или не сумел.       Эй, чувак, ты чего?..       У меня появилось какое-то стойкое ощущение, что он совсем не этого ответа ожидал от меня. Или наоборот, ожидал-то он этого, однако не был готов услышать это так прямо.       У меня появился ничтожный шанс на то, чтобы понять всю ситуацию в целом, но я так и не могу выяснить причину его замешательства, а ведь время не стоит на месте.       Мне не стоило, наверное, его так огорошивать, пусть и ему ничего не помешало проделать такую же подлянку со мной. Но почему он, действительно, так удивился, раз признал, что сам попал в такую же ситуацию, да и находится в ней, словно в вязкой трясине, гораздо больше моего? Или он имел ввиду мой психологический возраст?       Погодите-ка…       А мы вообще правильно поняли друг друга?        — Фон, — осторожно начала я, рассматривая сосредоточенного ребенка, на лице которого застыла странная гримаса: было похоже на то, что он вспоминал какой-то давний момент, будто пытался уточнить какое-то воспоминание, которое бы точно пролило каплю истины на темную картину неизведанности, — ведь ты тоже живешь не в первый раз?       Он отвлекся от своих каких-то довольно странных, судя по выражению его лица, рассуждений, и взглянул на меня. Взгляд его вмиг стал каким-то едва виноватым, что сразу стало понятно — он меня не слушал, но больше вообще ничего не понимающим, будто просящем повторить.       Но я повторять не собиралась. С моего лица сползла придурковатая детская улыбка, которая к моему лицу приклеилась с того самого момента, как Фон нас навестил, и пристально взглянула на него, стараясь посмотреть прямо в глаза и не избегать этого глубокого взгляда.       Фон, кажется, вспомнил, что я сказала, поэтому лицо его приняло ещё более странное выражение: он вскинул обе брови, будто снова спрашивая «что ты сказала?», и скривил губы в непонятную белесую линию, а затем… затем в его глазах блеснуло понимание, а потом, словно бушующий ураган, там мелькнула безумная, по мнению всех нормальных людей, идея. Он, кажется, понял.        — Ты ведь не Arcobaleno? — пусть и голос его звучал как-то неуверенно, но все ещё со странными нотками спокойствия, будто он пытался сохранить невозмутимый вид, но гримаса на его лице была более утверждающей, чем слова и их интонация.        — Цайхон? — бездумно повторила я, вспоминая, что аркобалено — «радуга» по-итальянски, однако все ещё ничего не понимая, но тут же бросила эту идею, надеясь, что потом он все равно расскажет значение этого слова, и переспросила: — А ты, видимо, не перерожденец?       Мы сидели друг напротив друга достаточно долго, минут десять точно, и в головах наших наверняка крутилась одинаковая мысль: что этот глупый человек несет?       Кажется, в моей голове захрустела бумага разорванного шаблона. Я нервно хихикнула, потирая ладонью затекшую шею, мне вторило такое же «хэ-хэ» все ещё сидящего рядом Фона.        — Слушай, — протянула я, неловко улыбаясь. Фон прикрыл глаза, на его губах застыла мягкая улыбка. Он явно был в замешательстве, весь в сомнениях, однако предать свой образ было бы просто глупо и вводило бы в своеобразное заблуждение. — Что-то мне подсказывает, что мы немного недопоняли друг друга. Хе-хе-хе…       Я ещё раз глубоко вздохнула.        — Ну, а теперь давай начистоту.

***

       — А моя мама говорит, что научить верить можно любого человека, — как-то не по-детски задумчиво произнесла Бию, вплетая в свои красивые тёмно-зеленые волосы раскрывшийся бутон ромашки. — Как думаешь, ты сможешь поверить?       Я перевернулась со спины, поправляя запутавшийся в волосах свежий собственноручно сделанный венок из каких-то темно-голубых цветов, которые притащила мне девочка-Яшма, и смотря ей в глаза, честно ответила:        — Я не знаю, — Бию отвела взгляд внимательных глаз. Я улыбнулась. — А ты хочешь, чтобы я верила?       Девочка пожала плечами и хитро сверкнула своими узкими глазками, начиная тянуть свои руки к моей голове, чтобы незаметно, как она подумала, украсть кривой венок. Я с возмущением повалила её на траву и фыркнула, а Бию счастливо захохотала, отрывая травинки от земли и бросаясь ими в меня. Какова наглость! Я весело захихикала. Ну что ж, Яшма, держись!..

***

      «Фон, я тебе не верю», — ошарашенно вертелась мысль где-то на краю сознания, но тут же ускользала, будто я не могла поймать её и воплотить в жизнь.       «Да ладно»       «Правда что ли?»       «Да ты врешь»…       «Он не врет», — задумчиво отвечали тараканы в голове на мои недоверчивые мысли.       Нет, ну что мне ответить этому человеку? Что он выглядит невероятно глупым, когда пытается рассказать, что он на самом деле взрослый (нет, ну это-то я понимаю, сама в такой же ситуации оказалась), который никакой не переселенец из другого мира, а самый настоящий проклятый одним «богом» человек? Так вот, Фон, ты выглядишь глупо. Аркобалено — а не цайхон, дорогая Хуа Юн, уж точно не цайхон — это преступная группировка (да, по типу нашей Триады, японских якудза или итальянской мафии), которая была собрана ещё до начала этого века, а все её силы были направлены в одно русло — в, естественно, это самое проклятье. Черт их поймет, зачем их вообще созвали и по каким критериям выбирали (кажется, Фон знает ответы на все эти вопросы, однако разглашать их уж точно не собирается), но какой-то Шахматноголовый — важная шишка, являющийся создателем этого взрослого детского сада, но если он так решил, значит он так решил, чего спорить.       Ой-ой-ой, хватит, у меня мозги плавятся! Я слишком стара для этого дерьма.       Фон, то ли не думая, что у меня может быть совсем другая история, то ли просто вбивая себе что-то в голову, вдруг заявил, что завтра, в смысле, сегодня мы поедем к его другу, хотя, я уверена, что этот друг на самом деле вынужденный коллега, и там он скажет, что именно со мной не так.       Охуеть теперь.       На часах стрелка давно убежала далеко за двенадцать ночи, и теперь только железная выдержка и подработка в гей-клубе, в котором и не такое увидишь, ведь у них такая богатая фантазия, ну вы знаете, да, смогла сжать мой кулак со стальными яйцами в нем, и именно эта выдержка не дала обматерить Фона на трех известных языках, напоминая, что я так-то ребенок, ага. Спать хотелось дико. Нет, я, конечно, в той жизни привыкшая к ночным похождениям, была не против бы прогуляться по ночному Гонконгу, с его-то прекрасными достопримечательностями, светящейся в темноте дорогой, сверкающими различными фонарями и лампами здания, густой частокол деревьев в парке, обвешанных гирляндами. Да и, знаете, не думаю, что кто-то смог бы отказаться от такого прекрасного предложения — это не только красота, это и чистый в коем-то веке воздух, минимальное количество людей и автомобилей, которые могли бы помешать настоящей прогулке, а в силу своего возраста я не смогла бы вытащить мать посмотреть на такую красотищу, так как даже при желании я не смогла бы защитить её в случае чего, так же и она меня. А Фон… Он кажется надежным, матерым таким «мафиозником», который в случае этого самого «чего» сам любого маньяка перепугает, ещё и вдогонку мило улыбнется, сказав, мол, я счастлив, что ты принял правильное решение.       По пути к какому-то назначенному месту, где мы должны будем немного подождать его «друга», Фон спрашивал про мою жизнь, на вопрос «какую из» и просьбу уточнить он как-то странно посмеялся и сказал, что у меня прекрасное чувство юмора (э?), все время заводил разговор о Шахматноголовом и моем возможном знакомстве с ним. Он все твердил, что я, возможно, незаконченная, провальная Аркобалено, как и какая-то Лар, и в какой-то момент я просто психанула и послала его нахер со своим проклятьем. Фон замолчал, проникся и вроде даже хотел попросить прощение за свои выебоны, вот только гордость у него после моего пожелания кольнула, поэтому он просто промолчал, и шли мы дальше в молчании.       А не поспешила ли я с надежностью? Не, ну представьте себе такую картину: Китай, ночь, свет фонарей освещает дорогу парка и по этой дороге идут два ребенка — девочка-припевочка шести лет в каком-то наскоро одетом пальто и мальчишка не больше пяти лет в красном ханьфу. Охренительно. Если маньяки-педофилы посмотрят на эту картину, то у них точно кровь носом пойдет. Нет, мне не сносило голову от страха, однако, думаю, будет очень неприятно нарваться на ночных жителей Гонконга. Пытаясь разрядить обстановку, я напряглась, представила себе скачущего по тропинке рядом с нами черную ласку, животное, похожее на маленькую лису с длинным туловищем, и выпалила:        — Фон, как ты думаешь, это вообще нормально? — он в свою очередь недоуменно посмотрел сначала на меня, потом на невинно попискивающую ласку, а затем вообще улыбнулся — понимающе, как умеют улыбаться родители своим ничего не мыслящим детям.        — Кто знает, — в его этом «кто знает» я прямо-таки чувствовала и какие-то приятные воспоминания, и не очень приятные.       Черт! Как они вообще это делают?! Бровь у них поднимается одна, и по этому жесту любой человек может прочесть издевку и сарказм, в глазах у них чувства отображаются, а по губам можно просчитать настроение. Ну вот как, просто как?! Единственное, что я могу — это с тупой улыбкой подергать правым ухом, но что-то я не помню, чтобы кто-то мог читать по этому мои мысли.       Ласка в это время задумчиво пытался толкнуть пробку от какой-то бутылки, но его черная лапа все проходила мимо, — как это так, какой ужас — невероятно раззадоривая этим моего маленького зверя. Затем она бросила это гиблое, безусловно гиблое, дело, деланно нахмурила свою недовольную мордочку и, вот чего никто не ожидал, кажется, даже она сама, прыгнула в небольшую грязную лужу. Черные брызги тут же оказались и на мне, и на удивленном Фоне, а сам проказник в это время довольно заурчал и полностью окунулся в лужу.        — Эй! Ты точно ласка, а не выдра? — обиженно бросила я, вытирая с щеки каплю воды. — Вот противный звереныш. Я тебя породила, я тебя и убью!       Ласка хитро мотнула своими маленькими черными ушками, посмотрела на меня таким взглядом, будто сама сказала «я-то все знаю», чихнула и исчезла, распадаясь на полупрозрачные синие ленты пламени. Верну звереныша дома, где не будет луж и грязи.       Фон внимательно смотрел на то место, где исчезла маленькая ласка, и вдруг спросил:        — Ты не знала, что она это сделает? — на это я на него посмотрела взглядом а-ля «ты не идиот, конечно, но кажется, что идиот» и уточнила:        — Откуда мне бы знать?        — Это твоя иллюзия, — прищурился он, на что я пожала плечами.        — Я ими не управляю.       Несколько секунд мы шли в молчании.        — Как же ты их тогда создаешь? — неожиданно серьезно выпалил Фон и даже остановился. — Если ты что-то делаешь, то ты обязательно должна продумывать их действия.        — Ну да, есть такое, — нехотя признала я, показательно увлеченно рассматривая шоколадный батончик в своей руке. — Самая легкая, как ты назвал, «иллюзия», это движения и действия по заданной траектории. То есть, мало просто создать зверушку или какую-нибудь живность — нужно мысленно расчертить на листе место, в котором ты находишься, и только тогда уже прокладывать путь, который будет преодолевать твое существо. Ты же помнишь снегиря, которого я показала тебе дома? Сперва я продумала его самого, а потом и траекторию, по которой он будет двигаться. Чтобы сбить бездумную «иллюзию» с заданной траектории, нужно достаточно постараться — помнишь, как он застыл в воздухе, а потом сел к тебе на руку? Чтобы он прекратил кругом летать по комнате, мне пришлось стереть из его «заводских настроек» тот путь, который я проложила до этого. Но и «иллюзию» создать не так-то и просто — для этого нужно долго и внимательно думать про эту вещь, знать её вес, вкус, цвет, температуру, какая она на запах, как ощущается, когда ты к ней прикоснешься, как она на это отреагирует. То есть, если ты просто с бухты-барахты будешь пялиться в одну точку и думать «создавайся», это не поможет вообще. Хотя иногда «иллюзии» появляются непроизвольно — например, в попытке меня защитить. Или, наоборот, причинить вред, пока я даже не задумываюсь об этом, даже во сне. Постепенно тебе начинает казаться, что ты сходишь с ума — непонятно, где настоящие вещи, где реальная жизнь, а где всего лишь иллюзии и миражи. Но это так же быстро проходит, как и какое-то эфемерное наваждение. Что насчет «иллюзий», которые я лично не контролирую… Для меня они — как дети. То есть, когда они только рождаются, создаются, я могу ими управлять, например, придать им другую форму, цвет или температуру. Вот только когда «иллюзия» начинает познавать себя и этот мир без моей указки, я отпускаю контроль — так же, как и родители своих детей. Я не знаю, что у них на уме, что они узнали, ведь, как тебе кажется, это просто кусок бесчувственного пламени, глупое порождение моей материальной энергии. Это неправда. Когда я создаю иллюзию, я даю им часть себя, я дарю им чувство и разум, если это, конечно, не та самая легкая иллюзия, которая будет действовать по моей указке. Им чувства не нужны — они просто бездумные кусочки моей силы, это да, так как и разума у них нет. А самостоятельные иллюзии совсем другие, но и держатся они так же, как и обычные, на моей силе. Если я умру или отойду на достаточно большее расстояние, то они просто растворятся, будто их и не было. Но какими бы «чувствующими» они не были, их нельзя прекращать контролировать. Если ты потерял контроль над своей иллюзией, она начнет сама питаться твоей силой и жить самостоятельной жизнью, пока твоя сила не иссякнет до конца. Вот только большинство из вырвавшихся из-под контроля иллюзий ведут себя агрессивно, так как являются порождением моих чувств и мыслей, а чаще всего такие, как они, рождены от негатива и отрицательных эмоций. Неудивительно, что они хотят меня убить, я сама частично в этом виновата, — я нервно хихикнула, вспоминая тех самых существ из своего сна, которые решили нанести мне визит.        — Довольно интересная теория, — согласился впечатленный Фон. — Но такие иллюзии рано или поздно тебя убьют.        — Я знаю, — «теория». Пф! Попробуй сначала соринку «наколдовать», а потом уже пытайся разобраться. Дорогой, это не теория, это жизнь! — «Рано или поздно» мы все умрем, так почему бы и нет, когда уйти можно красиво, с фанфарами и в свете софитов?        — Иллюзорных? — как-то понимающе улыбнулся Фон, а я только растянула губы в ухмылке.        — Конечно, иллюзорных.       Фон остановился. Я стала оглядываться по сторонам, ища этого самого обещанного «друга», однако повсюду была лишь темнота и пустота ночного парка. Никого не было.       Я застонала. Спорим, нам нужно будет ждать этого «друга» ещё несколько часов? И для чего это все? Для бессмысленного эксперимента, ага.       Я стала нарезать круги туда-сюда, обошла пару деревянных лавочек, беспокойно спящих бродячих кошек и различные кусты, выполненные в виде каких-то животных.        — Ой, Фон, тут ребенок! — удивленно крикнула я, когда увидела разглядывающего фигурные зеленые кустики и что-то говорящего себе под нос малыша с пустышкой на шее. Стоп… «Ребенок» поправил очки, посмотрел на меня, как на дуру, и его пустышка ослепительно засияла, как и соска, висевшая на шее Фона. — А, нет, свои, ложная тревога.        — Мое имя Верде, — не стал тянуть кота за хвост малыш, внимательно глядя на меня снизу вверх. Очаровательно. — Ву?       Ву… кто?       Я возмущенно посмотрела на Фона, а тот только ослепительно, как и его пустышка несколько секунд назад, улыбнулся, как бы говоря «да, ага, это она, совсем точно, не сомневайся».        — «Ву» — туман по-китайски, да? — со счастливым видом «уточнила» я. Фон не менее радостно кивнул. — Да, меня именно так зовут!       Удавись нахер. Нет, чтобы придумать нормальное имя, так теперь, когда меня зовут, мне кажется, что кто-то воет. Да и зачем эта хренова конспирация?       Верде флегматично кивнул на какие-то свои мысли, поправил блеснувшие в свете фонарей очки и почти что ласково улыбнулся:        — Что же, пора начинать наш эксперимент. Надеюсь, что у тебя все органы в нормальном состоянии? — только я открыла рот и хотела спросить «а что?», как он как бы просто так добавляет: — Просто я думаю, что тебе навряд ли понравится ходить с кашей из внутренних органов в животе.       Нет, ну на это мне точно нечего сказать.       Блядь.