***
Я проснулась полностью разбитой и какой-то сконфуженной — мышцы почему-то болели адски, будто я заснула в крайне неудобной позе, знаете, когда вы случайно засыпаете в машине или сидя в кресле перед телевизором за просмотром ночного сериала, но, что странно, я лежала в своей удобной мягкой кровати, накрытая пуховым одеялом, замечая, что стрелка на часах давно убежала за час дня. Мне внезапно стало как-то неловко и чуть стыдно, что я вчера отрубилась, не объяснив ничего матери, а ведь она волновалась, и пропала на всю ночь. Во рту у меня почему-то пересохло, будто после масштабной гулянки, а голова адски болела, и мне показалось, что в виски мне медленно вводят по иголке, углубляясь все глубже в голову. Я встала, прошлепала босыми ногами по полу и резко зажала рот ладонью, боясь, что вчерашний ужин сейчас выплеснется прямо на холодный пол. Меня резко затошнило. Я провела ладонью по голубым венам на сгибе локтя, чувствуя под подушечками пальцев бешеную пульсацию. Холодно. По венам текла не моя горячая, привычная багровая кровь, а что-то чужое, холодное, инородное, и я это чувствовала. И организм тоже чувствовал, поэтому решил взбунтоваться, взбрыкнуться и показать, что будет, если попытаться провернуть вот такую вот хрень. В туалете меня вырвало. Точнее, мой желудок предпринял попытку избавиться от чего-то, что ему оказалось не по нраву, и решил выпустить кракена, однако со вчерашнего дня я ничего не ела, поэтому мне оставалось только до боли и побеления костяшек обхватывать пальцами ободок унитаза, согнувшись пополам, в судорогах корчиться над ним, пока организм безуспешно пытался заставить меня выплеснуть инородное нечто. Мне хотелось хохотать, ведь, вашу мать, я ничерта не ела уже почти сутки, и отравиться я ничем не могла, и это было чертовски странно. Было какое-то ощущение, что меня чем-то накачали — наркотиками, чужой кровью или… Твою мать. — Мама! — болезненно провыла я, пытаясь до неё докричаться, мгновенно выплевывая вязкую пену слюны, будто от этого мне могло бы стать лучше. Послышался резкий грохот — с перепугу, Мейронг врезалась в дверь и начала резко дергать за ручку, будто бы позабыв то, как устроен этот механизм. Я взвизгнула что-то вроде «открой уже эту дверь!», скользя пальцами по гладкому, скользкому и мокрому от капель воды бачку, на что мать смачно харкнула на правила приличия и вышибла дверь с ноги, благо, с петель она не слетела, однако железный замок тут же прокатился по кафельному полу, на прощанье противно и пронзительно проскрежетав. Перепуганная, мать в прямом смысле ворвалась, именно ворвалась, а не вошла, в ванную, на лету снимая с себя фартук и отмахиваясь им от угрожающе шипящей пушистой ласки, которая неуклюже размахивала короткими лапами (как только у меня хватило на нее сил и пламени?!) и даже пару раз попыталась впиться ей своими крошечными зубами в ногу. — Забери его, — едва ли не зарыдала я от облегчения, завидев её на пороге, протягивая ей ладонь и тем самым прося ускорить выполнение просьбы. Мейронг непонимающе забегала взглядом по комнате, наверняка думая о том, что я имею ввиду. — Пожалуйста, забери свое пламя! — Как? — Как-нибудь, это же твое пламя! Зачем ты меня вообще им накачала?! — Ничем я тебя не качала! — она беспомощно кинулась ко мне, как-то странно поглядывая на мои руки, по которым заструилось светло-синие, похожие на голубые, ленты пламени, и выставила вперед ладони, которые мгновенно обволокло нежно-голубое свечение. Постепенно ленты пламени вокруг меня темнели, а руки матери становились все больше объятыми материальными лазурными искрами. Мейронг облегченно вздохнула и обессиленно привалилась спиной к стене, прижимая ладони к лицу. — Какой ужас, — прошептала она, все ещё дрожа всем телом, а я согласно закивала. «Мам, это не ужас!» — вопило моё сознание. — «Это ебаный пиздец!» Ближе к двум-трем часам дня мы обе более-менее успокоились. Мать смотрела на меня так, будто узнала, что «я» — не я, а та самая женщина за двадцатку, как-то по-чужому, будто приглядываясь, недоверчиво. Мне было как-то срать… Может быть, совсем маленько? Хоть чуть-чуть? Нет? Ох, ладно, хорошо, мне было до жути неприятно и обидно. Все-таки, она была единственным человеком, которому я могла бы доверить относительную часть своих секретов. Она, конечно, не Фон, но она мать. Не моя, определенно не моя мать, но я это как-то подзабыла. Знаете, наверное, за ненадобностью, соблюдая все правила своей «роли». И поэтому вдвойнеГлава 5. Со смыслом
23 марта 2019 г. в 11:27
Я лежала на какой-то кушетке, вся облепленная пищащими датчиками, присосками и прочей чушью. Раздевать себя полностью я не разрешила — ебанулись что ли, мне за двадцатку, а вам за пятьдесят, — поэтому лежала относительно одетая, если, конечно, трусы и задранную едва ли не до носа майку можно считать нормальной одеждой, хотя по телу иногда и ползли мурашки то от холода, то от очередного скрежещущего звука, который напоминал стон боли. Верде на это только периодически морщился, мол, фу, старая лаборатория в Гонконге, вся скрипит, кому она нужна. Фон звал меня исключительно по подставному имени — этому странному «Ву», к которому я уже вроде как привыкла. Ну туман и туман, что такого. Мое настоящее имя так-то можно прочитать, как храброе облако (Фон вообще «ветер», так что его заскоки по поводу имен, которые тесно связаны с погодными условиями, мне несколько понятны). Нет, я, в принципе, не против такого значения, наоборот, очень даже «за». Хоть где-то у меня будут свои привилегии — имя, всё-таки, чаще всего характер владельца показывает.
Спустя хуеву тучу бессмысленных действий, проводимых Верде, он психанул и послал Фона так же, как и я час назад:
— Она не Аркобалено! Ни завершенная, ни провальная, никакая, ясно? Это — обычный ребенок, а ты уже поднял всех нас на уши из-за неё. «Я знаю, как снять Проклятье, я знаю, как снять Проклятье», — начал он передразнивать Фона, а я едва сдержалась от того, чтобы не захихикать над настолько тупой ситуацией. — В её крови нет ни капли яда от Проклятья, она растет, неужели ты этого не заметил?!
— Я думал, что она такая же, как Лар, — спокойно возразил Фон. Я начала дышать через нос, с перерывами, иногда пропуская хрюканье, которое удержать уже было не возможно, одновременно с этим обещая себе в ближайшем будущем выпытать у него про эту самую много раз упоминающуюся Лар. — Все факты говорили, что она Аркобалено.
Верде закатил глаза и посмотрел на него таким взглядом, будто Фон был психически больным человеком.
— Какие факты, ромашка? — злобно фыркнул малыш и отточенным годами движением поправил пухлым, маленьким средним пальцем оправу очков, на что Фон раздраженно блеснул спокойными глазами (нет, ну как?!), еле заметно потеребил пальцами участок плеча, словно пытаясь дотянуться до чего-то, спрятанный за красной тканью ханьфу, будто Верде напомнил ему о каком-то болезненном воспоминании, и лишь равнодушно-добродушно поправил его:
— Ромашка не моя.
Отчего-то мне было настолько прикольно за ними наблюдать (пизданутые на голову, как за такими не будет интересно смотреть? Психованные всегда такие занимательные, говорил мне мой знакомый психиатр), что я с чистым научным интересом следила за их перебранкой, и, что довольно-таки странно, выглядели они так, будто знакомы не один век.
Хотелось рыдать от смеха, когда я узнала, что метка-цветок Верде — кактус, соответственно, зеленый, сквозь который аккуратно, осторожно пытается протиснуться красивая сливочно-белая астра. Боже, как бы смешно по началу это не звучало, на самом деле это нереально красиво выглядит, честное слово! Будто сам кактус зацвел и распустился прекрасным бутоном. Его метка находится чуть ниже ключицы, и мне её показал Фон, когда я неверующе захихикала над его шуткой в сторону Верде-кактуса, просто оттянув ворот зеленой помятой рубашки, на которую был небрежно накинут такой же мятый белый халат. Хихикать я сразу перестала — восхищалась молча, под разгневанное и обиженное бурчание Верде.
Потом Верде решил отомстить: рассказал, что между лопаток, едва ли не переплетаясь с какой-то татуировкой, которая идет на все плечо, у Фона тоже есть метка то ли какой-то ромашки, то ли чего-то ещё (на спокойное заявление «ромашка не моя» Верде не обратил внимания), а затем зачем-то перенес свою мстю на меня — спросил, где у меня находится метка и даже, Будда упаси, попросил показать. Где твое чувство такта и уважения к собеседнику?! Попытавшись пошутить, я сказала, что она у меня на ягодице, левой, между прочим, а ребенок-мужик… ну, а что он? Он с той же каменной рожей попросил показать. Я, конечно же, окрестилась, мол, шутканула, но, как оказалось, Верде шуток не понимает. Вообще. Когда я психанула снова и решила снять перед ним штаны, чтобы он увидел, что у меня нихрена нету, Фон как-то странно сказал, что не надо, он верит.
Верде сам по себе, от нехватки гормона счастья в организме, решил трахнуть мой мозг, чтобы этот гормон восполнить, поэтому минут сорок точно приставал ко мне, называя «Потерянным цветочком» и, будто он ебанутый ребенок, а не пятидесятилетнее зеленое чмоий мужик, просил показать метку соулмейта, пока я не психанула в третий раз за сутки и не послала его к черту с его почти детскими выебонами, сказав, что метки у меня нет.
— Пламя-то у тебя хотя бы есть? — с видом почти вселенского презрения спросил он потом, а я ухмыльнулась так, будто мышь только что спросила у кошки — есть ли у неё клыки. Точнее, я это сделать попыталась, но навряд ли вышло, Верде не впечатлился, только саркастично приподнял бровь и хмыкнул типа «это меня должно было напугать, что ли?», затем, наверное, решил выпендриться и показать свои умения, улыбнувшись так, что даже рядом стоящий Фон готов был аплодировать сидя, в смысле, стоя, и мне почему-то показалось, будто на дне его темно-серых, в темноте отдающих зеленым, глаз мелькнуло что-то безумное, а мутные очки блеснули в дребезжащем свете лампы, только придавая ему сумасшедший вид. Это, конечно, всё метафоры — несмотря на актёрское мастерство, внешне он был забавным ребёнком с растрёпанными зелёными волосами и пухлыми ручками, которыми даже ручку держать трудно. — Сопля ещё зубы скалить.
Верде смерил меня высокомерным взглядом, по его белесым губам скользнула ухмылка.
— Нос не дорос мне в возраст тыкать, — попыталась я отзеркалить его взгляд (а вот получилось или нет — черт его знает), смотря на него сверху вниз, и гордо задрала подбородок, довольная тем, что хоть в чем-то я его превосхожу. «Аркобалено» презрительно хмыкнул, но попытку, пусть и провальную, засчитал.
Фон наблюдал за нами с фантастическим спокойствием и выдержкой, лишь в глазах его иногда мерцали огоньки смешинок, когда мы с Верде вновь затевали словесную перепалку (стоило ему начать кидаться этими научными шайтан-терминами, то я сразу поднимала белый флаг), а странная, непонятно откуда вылезшая маленькая обезьяна иногда визгливо хохотала, обхватывая цепкими лапами свой живот и сгибаясь пополам, будто в приступе неконтролируемого смеха.
Я тут же отвлеклась от троллящего меня и все на свете Верде, который явно был доволен собой, что было заметно по его самодовольному виду, и попыталась погладить маленькое животное, однако маленькая обезьянка по имени Ричи только фыркнула, издевательски почесала красную мордочку и прыгнула Фону на голову, растрепывая его смольные волосы и устраивая там своеобразное «гнездо».
— Как невежливо, — с серьёзным лицом сцедил смешок в кулак Верде, сделав вид, что вотпрямщас это был кашель, а я только закатила глаза и искривила губы, пытаясь скрыть улыбку.
Нет, ну ему точно пятьдесят с лишком? Я понимаю, что мы все — и он, и я, и даже Фон — в душе дети, но это как-то чересчур по-детски. Он бы мне ещё язык показал.
Я уже просто боялась смотреть на часы, так как время явно перевалило за полночь. Спать хотелось адски, но ещё больше мне просто не терпелось узнать итог всей этой свистопляски, которую с бухты-барахты затеял Фон. Да ведь я даже не могла «призвать» ту самую черную ласку со смешным розовым носом, так как сил на создание иллюзий у меня просто не осталось. Ну, а если я попытаюсь его создать, то получится зверь либо без ушей, либо без передних и/или (нужное подчеркнуть) задних лап. Неполноценный, так сказать.
По дороге назад, когда Верде, напоследок облив меня научными терминами и моральным дерьмом, наконец, отпустил нас, Фон даже попытался отвлечь меня от рассматривания его обтянутых красной тканью лопаток, между которых, по словам Зеленого, находилась его метка, предложив мне встретится снова завтра, ой, то есть сегодня, и сходить в кафе. Я язвительно хохотнула, сказав, с незнакомцами на свидания не хожу, на что он только тонко улыбнулся, мол, засчитал, да-да, ты молодец, заткнись, пожалуйста, и что придет он не один, а с племянницей.
— А-Юн, — вдруг позвал меня Фон, медленно склоняя голову к левому плечу и как-то нежно растягивая уголки губ в беззлобной улыбке, — ты улыбаешься. Не поделишься причиной?
С Фоном мне нравилось. Было как-то тепло, по-родному, возникало какое-то щемящее грудь чувство, после которого хотелось протянуть руку к грудной клетке и сжать то место, где, по идее, за частоколом ребер был спрятан жизненно важный орган, который, говорят, отвечает за чувства — чертово сердце. Мне казалось, что это приятное ощущение обманчиво, навязано, как, знаете, связь родственных душ… Но нет, Фон просто оказался для меня каким-то теплым человеком, рядом с которым мне почему-то уютно. Мне было плевать, что у него на душе, — летают ли там бабочки, бушует ли там обещанный ураган или, может быть, там вообще голые мужские гениталии — но мне невольно хотелось прикоснуться к нему, узнать, что у него на душе. Перестаньте думать над именами наших якобы будущих детей, это не было романтическим или, упаси Будда, сексуальным влечением (на данный момент мы — дети, ало, люди, опомнитесь! Ему так-то вообще за полтинник перевалило, мне не в прикол думать об наших отношениях, построенных на взаимном «что-ты-такое-вообще», в таком ключе!), я просто чувствовала к нему симпатию, как к человеку, а не как к мужчине, и некое уважение, так как у меня была странная уверенность в том, что столько, сколько и он, я бы не смогла выдержать и благополучно вскрыла бы себе вены от такой нагрузки, сиганула с крыши многоэтажки или убилась бы как-нибудь менее болезненно, но уж точно бы не подавилась маршмеллоу, не снова, ребят, увольте. Я чувствовала себя нереально хреновым молодым актером, который с сомнительным успехом отыгрывает свою роль, в то время когда Фон был более опытным и гораздо привычным к этой «работе». Он не пытался давать мне какие-либо нравоучения, не упрекал в каких-то промахах, наоборот, внимательно слушал мои слова и принимал их к сведению, будто я не ребенок, а взрослый человек. В принципе, так-то оно и есть, но у Фона нет гарантии и уверенности в моих словах о том, что мне за двадцатку, кто сказал, что он должен безоговорочно мне верить и доверять?
— Подумала о мягкой кровати.
Наглая ложь. Лгать у меня выходило лучше всего, если быть честной — даже мать иногда не могла отличить, говорю ли я правду или вновь вру. Ещё с прошлой жизни, будучи частым завсегдатаем на всяких тренингах по управлению своими эмоциями и развитию эмпатии, какой-то «бизнес-тренер» научил меня технике искусной лжи, которой я пользуюсь до сих пор. Получается не всегда хорошо, прошу уж простить.
— Я хотел бы попросить прощения за то, что вырвал тебя из дома в столь позднее время, — Фон прикрыл глаза. — Однако дело не терпело отлагательства. Мой… друг уезжает уже завтра, поэтому свою догадку я мог бы подтверить лишь сейчас.
Приведя меня домой, «Аркобалено» встретил доброжелательную улыбку матери, которая отмахнулась от извинений за то, что он «украл» меня у неё на целую ночь, на что мать счастливо заявила, что все хорошо, сейчас она сделает мне какао с каплей своего пламени, и все будет чики-пуки. Стоило Мейронг захлопнуть дверь за гостем, как она тут же расслабила напряженные плечи и гневно уставилась на меня, сведя брови к переносице:
— Где вы, черт возьми, пропадали?!
Я устало почесала макушку и, мысленно извиняясь перед ней за все хорошее и плохое, как какая-то кисейная барышня, отключилась от внешнего мира. То есть, упала в обморок, ага. О Будда, теперь это точно будет моей фишкой.
В бессознательном состоянии, сквозь черную непроглядную пелену, мне почудился обреченно-усталый вздох и теплые руки, по которым заструились холодные, почти покрытые инеем, ленты пламени.
больно неприятно было видеть это недоверие в ее глазах.
Когда мы сидели за обеденным столом, она просто пялилась на меня. Нет, не так. Она, мать вашу, пялилась на меня так, будто у меня на лбу вырос член размером с рог единорога, а глаза превратились в яйца. У меня даже едва не случилась внутренняя истерика от этого «Почему она так смотрит на меня?! Я сделала что-то не так, да? Что-то с пламенем, это точно из-за пламени! Или это все из-за отсутствия у меня метки родственной души?! Да, точно из-за неё! Чё-ёрт! Она точно догадалась, что я не её дочь! О Будда, что теперь будет?! Она сдаст меня своей чертовой Триаде, и дело с концом! Где я прокололась?! Она же все знает, так почему молчит?! И смотрит же, смотрит!», но оказалось все даже более, чем безобидно — она просто волновалась за мое состояние.
Чертова паранойя. Просто давайте без комментариев, хорошо?
— Почему мне было так плохо? — всё-таки решилась поднять я эту тему, на что мать внимательно впилась в меня своими темными глазами, как будто давно ждала этого.
— Мне кажется, что у тебя непереносимость чужого пламени, — она спокойно развалилась на стуле, устало вытирая лоб мокрым полотенцем и пальцами убирая прилипшие к коже черные пряди. — Но это было странно, ведь я — твоя мать. В тебе есть моё ДНК, как и та же малая часть пламени, которое, наоборот должно было радостно откликнуться на первоначального «производителя». Наверное, твой Туман настолько буйный, что не хочет принимать даже крупицу другого типа. Слушай, солнышко, — она картинно выделила это обращение, и ближе пододвинулась ко мне, нахмурив брови и сощурив глаза, однако на её белёсых губах была какая-то странная, догадливая улыбка. Я задержала дыхание от осознания того, что сейчас кое-что важное решится, — а ты ничего не хочешь мне рассказать?..
Кажется, к паранойе иногда стоит прислушиваться.
Примечания:
СЮРПРИЗ БЛИН