Господаревы отроки

      Хафен был крупнейшим портовым городом Заречья, той части империи Сватогор, что отделялась от прочих княжеств Жемчужной рекой. Река просекала территорию от границы между Гросеном и Вестеном вплоть до земель Судена, отделяя Вестен и Дункел так, что сухопутной границы к ним не было вовсе. При этом приток реки, устье, получившее название Бруникс, было естественной границей между Вестеном и Дункелом на протяжении великого множества столетий. Правда, устье оставляло между ними сухопутную границу, и это было место, в котором сосредотачивалась вся торговля Заречья. Благодаря столь выгодному географическому положению, вырастали целые купеческие города и поселения, в итоге образовался дружественный и нейтральный регион Бруникс, получивший название в честь устья реки. Ему было больше лет, чем Имперскому городу, больше лет, чем правящей династии императора.       От Хафена до региона Бруникс было всего около полутора суток езды на лошади, двое суток на карете и с короткими остановками. Князья Вестена и Дункела всегда надежно защищали эту территорию от любых вторжений, почитая ее так же, как столичные города. Именно поэтому Заречье было довольно мирным местом, жители которого консолидировались перед любыми угрозами и защищали друг друга. Многие и вовсе полагали, что если бы князья этих территорий захотели отделиться от империи, сделали бы это без всяких видимых проблем.       Находящаяся на великой равнине столица Дункела, древний и величественный город Вердамт, славилась своими озерами и болотами, еловыми лесами и многочисленными легендами и преданиями о духах. Именно из этого города пошла религия, которую исповедовали все жители Заречья — вера в духов животных. Храмы для этих духов можно было обнаружить везде, их посещали довольно часто. Духов почитали, так что даже тем же лесам и озерам порой приписывались сакральные смыслы. Для прочих жителей Сватогора эта древняя религия была пережитком прошлого, от которого отделенные рекой люди просто никак не хотели избавляться. Впрочем, никто не был против, император не запрещал такую религию, более того, он лично подчеркивал, насколько она уникальна, насколько она вплетена в культуру Заречья.       С самими духами тоже все было довольно любопытно. Каждому из них приписывали какие-то особые функции, чтобы, в случае той или иной необходимости, молиться определенному божеству: божество-лев был в их представлении грозным альфой, который хранил мир и не допускал войны; божество-волк, также альфа, был символом благоденствия и достатка, не допускавшим голод и мор; божество-сокол, бета, покровительствовал наукам и познанию таинств, а еще чтил основные столпы религии; божество-олень, бета, стал символом крепости кровных уз и братской любви, почтения к старшим и уважения к истории своего рода; божество-лис, омега, символизировал собой любовь, брак и родительские инстинкты; божество-ласка, тоже омега, был олицетворением юности, искреннего счастья и дружбы между самыми разными людьми.       Все эти божества были равны между собой, каждый важен по-своему. Так уж сложилось, что это сильно повлияло и на самих людей. В Заречье чтили свои традиции, при которых у всех были свои обязанности и никто не смел никого угнетать по тем или иным критериям. Потому как каждый в этом мире был важен, просто каждый по-своему.       Многие традиции и обычаи Заречья шли вразрез с тем, что было в остальном Сватогоре, и к этому давно стали относится как к должному.       После того, как князь Вестена погиб в шторме, оставив после себя совсем еще маленьких сыновей-альф, император принял решение назначить регентом этого княжества своего младшего сына, принца Людвига. Юноше в ту пору как раз исполнилось шестнадцать лет. Он взялся за дело с толком, при этом стараясь не выходить за рамки местных традиций, так что жители Вестена его за минувший год искренне полюбили. Сыновья покойного князя, альфы, которым едва перевалило за три и четыре года, вместе со своим папой-омегой, находились под защитой принца.       Когда же в Хафен явился кронпринц, многим это не понравилось. О нем ходила дурная молва, многие порицали его за омерзительное отношение как к омегам в целом, так и к собственному брату-близнецу в частности. Однако принцев и императоров простой люд, как правило, не выбирал, так что приходилось довольствоваться тем, что было.       Стоило заметить, кронпринц и сам не сильно любил Заречье, считая этот край отсталым, застрявшим в глубокой и дремучей древности. Ему куда больше по вкусу был Норден с его воинственным и отчаянным населением, аскетичными домами и жесткой институциональной сегрегацией, при которой было четкое разграничение между альфами, бетами и омегами. В Нордене альфы занимали ведущие позиции, а все остальные были в полнейшем подчинении, таковыми были их древние традиции. Кронпринц считал, что это правильно.       — Безвкусица, как по мне.       Дворец Хафена был довольно неплох, но, по мнению Гилберта, слишком переполнен изображениями божеств. Они были везде — на обелисках, на стенах, гобеленах и даже на торговых лавках близ дворца. Божеств изображали как людей с головами соответствующего животного, кронпринц даже научился различать миниатюрных Лиса и Ласку и не в меру крупных и внешне сильных Льва и Волка.       — А мне нравится старина, — словно между прочим заметил Хедервари, стоявший по левое плечо от него. — В этом чувствуется уходящая в глубины веков история. В Гросене такого нет, — немного подумав, он добавил: — В Имперском городе, в принципе, тоже.       Гилберт мотнул головой.       — Не вижу никакой истории в людях с головами животных. И не вижу проблесков рассудка в тех, кто поклоняется этим существам.       Кронпринц знал, что младший брат его уже ожидал. Он находился в Хафене как принц-регент, не правитель, а потому не занимал княжеского трона и не принимал гостей в его зале. Гилберта это даже в некоторой степени радовало. Он хотел, чтобы весть о том, что кронпринц был в Хафене, дошла до императора нескоро. Всего-то и нужно было найти хороших моряков и подходящий корабль, дабы пересечь море. Он вернет Гюнтера в Имперский город до того, как отец вообще поймет что-то, и вот тогда-то император точно будет доволен.       — Они застряли в дикости и не видели цивилизации, Ваше Высочество. Стоит ли их винить за то, что они не видели жизни за Жемчужной рекой?       На сей раз говорил второй сопровождающий кронпринца, Миккель Кёллер, альфа, что стал оруженосцем Гилберта еще в ту пору, когда тот жил в Нордене. С этим человеком кронпринц быстро нашел общий язык и считал его себе другом и соратником. Конечно, Миккель был не таким сильным воином, как тот же сэр Доминик, но доверие наследного принца он заслужил.       — Уж кто бы говорил о дикости, — заметил Хедервари.       Они с Кёллером за минувшие годы так и не смогли найти общий язык, и причины противоречий были настолько колоссальны, что никто и не пытался как-то наладить их отношения. Пару раз Миккель волей случая стал свидетелем того, как кронпринц и сэр Доминик занимались сексом. Уже потом он, будучи пьяным, признавался Гилберту, что и сам хотел бы переспать со строптивым омегой. Однако все понимали, что подобное никогда не случится, Хедервари бы просто не позволил этому альфе и пальцем себя коснуться, а если бы тот посмел что сделать, не досчитался бы конечностей. Все же сэр Доминик был весьма опасным воином.       — Оставьте свои разговоры. Мы здесь по делу.       Гилберту не нравилась вся эта ситуация. Император выставил его из столицы, выделив для проживания лишь охотничий дом в полудне езды от Имперского города, в котором было всего три слуги, бета и омеги едва ли не пожилого возраста. Помимо них при нем оставались Хедервари и Кёллер, единственные люди, на которых он мог положиться. У принца Людвига была собственная гвардия, составлявшая сотню бойцов, которые хранили мир и порядок в Хафене. Да что там, личный штат слуг был даже у рожденных в браке сыновьях императора, права на трон у которых были мизернее, чем у того же Гюнтера.       Собственное положение удручало, но от того и желания все изменить было хоть отбавляй.       Они уверенно направились во дворец. Встретившие их стражники тут же проводили гостей в левое крыло древнего строения. Здесь также на каждом шагу виднелись изображения божеств, от которых у кронпринца уже рябило в глазах.       — В мире больше никто не поклоняется животным. Тем более птицам, — тихо проговорил Кёллер, когда они прошли мимо внушительной статуи человека с головой сокола. — Эта штука выглядит пугающе.       Сэр Доминик вдруг усмехнулся.       — Видно, что ты мало что знаешь о мире. Божество-сокол стоит во всех Великих обсерваториях в мире. Даже в Долине Сидорис. Его изображения есть в каждом королевстве.       — В обсерваториях водятся только беты. Нашли себе бессмысленное существование, такое же лишенное смысла, как и они сами.       — Повтори это еще раз, когда будешь использовать все предметы обихода, созданные бетами. Можешь начать прямо сейчас — твоя одежда и обувь сделана руками мастеров-бет.       Миккель тут же недовольно прыснул. Он явно хотел продолжить спор, а Гилберт уже собирался их заткнуть, но не пришлось.       — Его Высочество Вас ожидает.       Кронпринц тут же пересек порог, едва двери перед ним открыли. Они оказались в помещении, отдаленно напоминавшем библиотеку дворца Имперского города. Куча стеллажей с книгами занимали большую часть пространства, с потолка, уходившего ввысь на более чем три метра, свисала объемная люстра. Огромный дубовый стол стоял по центру. На нем лежало множество фолиантов и плетенных книжиц, стояло несколько канделябров, не шибко чистых от воска, а так же все те же статуэтки с божествами. Во главе стола на широком кресле сидел принц Людвиг. Он выглядел весьма внушительно для своих семнадцати лет — высокий, плечистый, с выраженной мускулатурой и сильными руками, несколько резкими, но все равно благородными чертами лица, волевым подбородком и уверенным взглядом голубых глаз. Он не был похож на Гилберта внешне, его бледность не была болезненной на вид, волосы имели пшеничный оттенок идеального блонда. Но все же у братьев были общие черты, выражавшиеся в других, не самых очевидных качествах.       Принц был облачен в темно-синий камзол с серебряными пуговицами и блестящими погонами. Разумеется, Людвиг в первую очередь военный, как то и принято в династии. Даже будучи таким юным, принц уже являлся офицером.       — Брат мой.       Принц Людвиг не стал подниматься с места, чтобы подойти и приветствовать его. Гилберт поджал губы. Рядом с младшим братом стоял человек, с которым ему совершенно не хотелось пересекаться, еще один принц, Родерих. Он был старше Гилберта на три года, черноволосый, статный и грациозный, как омега. В самом деле, все твердили о том, что Родерих внешностью пошел в папу-омегу, настолько сильно, что и его самого можно было принять за омегу. В нем не было ровным счетом ничего от альфы, кроме отчетливого терпкого запаха с нотками морозной свежести. Кронпринцу приходилось видеть законного супруга своего отца. Рохан, который не был даже коронован и которого много лет назад едва ли не сослали прочь из Имперского города, был ровно настолько прекрасен, как о нем пели. Родерих унаследовал от него фиалковые глаза, вихорок непослушной пряди на голове и родинку на подбородке.       — Людвиг, мой дражайший брат, рад тебя видеть, — натянуто улыбнулся Гилберт. — А этот что тут делает?       Родерих в привычной ему манере хмыкнул, выглядя при этом слишком, как всегда считал кронпринц, величественно. Он умел высокомерно задирать голову и смотреть на всех, как на грязь под ногами. Этому умению уничтожать одним взглядом Гилберт порой даже завидовал.       — И вам доброго дня, Ваше Высочество.       Кронпринц все же посмотрел на него.       — А я тебе ничего доброго не желал.       Людвиг тут же положил в сторону перо, которым он, очевидно, что-то писал на пергаменте до прихода Гилберта.       — Прошу тебя, брат, прояви учтивость к Его Высочеству.       Не прошло и мгновения, как Родерих ударил Людвига по ладони тонкой деревянной палкой, что держал в своих руках. Принц вздрогнул так, что уложенные светлые волосы всколыхнулись.       — Что… — Гилберт сжал пальцы в кулаки. — Да как ты смеешь?!       Людвиг поднялся на ноги.       — Брат, успокойся. Его Высочество здесь для того, чтобы обучить меня правилам этикета. Я положил перо на столешницу, а это недопустимо, и Его Высочество мне на это указал. Благодарю Вас, — на сей раз он обернулся к Родериху. — Я запомню Ваш урок.       Тот кивнул.       — Рассчитываю на это, — он посмотрел на Гилберта. — Пусть хоть у кого-то будут приличные манеры.       Сложно было не понять, что к чему. Кронпринц с самого детства рос с мыслью о том, что он однажды станет императором. Злоупотреблять властью он начал очень рано, еще в детстве, когда отлынивал от скучных для него занятий по всяким наукам вроде дипломатии или географии, искренне считая, что ему они не нужны. Родерих же, как, к слову, и Людвиг, был куда более усидчивым. И если второму титул сулил военную карьеру и хорошее положение в обществе, то Родерих мог надеяться лишь на какое-то более-менее выгодное положение в Имперском городе.       Последние несколько лет он провел в Остене, на родине своего папы. Это место Гилберт на дух не переносил, потому как оно было полной противоположностью горячо любимого им Нордена. Князь, родной дядя Родериха, племянников своих обожал, так что только под его крылом принц мог нормально существовать. Он освоил множество наук, прекрасно разбирался в этике и искусстве, играл на музыкальных инструментах. Одним делом, он символизировал собой то, что Гилберт считал бесполезным и ненужным.       — А как по мне, важнее всяких там манер права. Например, права на трон, — улыбнулся кронпринц. — Но откуда тебе об этом знать, не правда ли?       Родерих в ответ мотнул головой.       — Наличие прав еще никогда не было поводом для того, чтобы не заниматься самореализацией. Даже владея ими, надо работать над собой. Нет предела совершенству, — он повернулся к Людвигу. — Запомните и этот урок, Ваше Высочество.       Принц тут же кивнул ему.       — Разумеется, благодарю за мудрые слова.       Кронпринц ощутил отчетливое бешенство. Ему совершенно не нравилось то, что Родерих едва ли не командовал Людвигом. Да, он был старше, но по решению императора у него не было вообще никаких прав. Тот же Людвиг по статусу был намного выше.       — Замечательно, — Родерих покосился на Гилберта. — Оставлю вас, ибо не горю желанием далее находится рядом с Его Высочеством. Продолжим после.       Людвиг кивнул, а Родерих прошел мимо стола, держа голову высоко поднятой. У него, в самом деле, была какая-то совершенно необыкновенная грация, настолько королевская, что Гилберту хотелось сломать ему спину или ноги. Ну, или как-то иначе сбить с него всю спесь. Шальная мысль пришла в голову в тот миг, когда Родерих посмотрел на сэра Доминика. Он уловил запах омеги и, должно быть, несколько удивился, хоть и не подал виду.       Расстояние между братьями было приличное, а потому Гилберт, стараясь не думать о последствиях, повернулся к Кёллеру и тихо шепнул ему на ухо:       — Чего бы тебе это не стоило, подлови его где-нибудь и трахни, как трахают омег. Я хочу, чтобы ты его обесчестил.       Услышавший эти слова Хедервари распахнул глаза. Рисковое решение, определенно, но если все прокатит, виноватым останется именно принц Родерих, ведь альфа сам обязан себя защищать.       — Вы уверены?       Миккель определенно удивился такому приказу. Гилберт молча кивнул, а альфа улыбнулся, дав понять, что исполнит приказ. Это точно собьет с Родериха всю спесь.       — Обождите за дверью, мне нужно поговорить с моим братом!       Отвесив низкие поклоны, Кёллер и Хедервари покинули помещение. Как только двери закрылись, Миккель откровенно оценивающе посмотрел на стражников. Всего два человека, а в коридорах и вовсе не было ни единого, а значит, исполнить приказ будет просто.       — Ты в самом деле это сделаешь? — без особого интереса спросил сэр Доминик.       Он всегда был против насилия, не важно, на кого оно направленно. Однако ведь это приказ кронпринца, будущего императора.       — Конечно, сделаю, — они старались говорить тихо, дабы стражники не услышали. — Ты видел его вообще? Достаточно не нюхать, и от омеги не отличишь. Просто притворюсь, что трахаю его папашу, не зря же его прозвали прекраснейшим из омег.       Он тут же зашагал в сторону, дабы не потерять принца из виду, а Хедервари проводил его хмурым взглядом. Ему эта затея совершенно не понравилась.

***

      Король был несколько суетлив с самого утра. Иван обратил на это внимание, но не стал ни о чем спрашивать. Должно быть, пришли недобрые вести, но если бы они касались Элирии, Альфред точно сказал об этом супругу в первую очередь. Все было спокойно. За Александром в Латроне ухаживал Адерин, и Иван искренне верил в то, что этот омега будет добр с его братом. Маленький господарь был здоров, его жизни ничто не угрожало, Адерин даже утверждал, что Алистор и сам привязался к мальчику. Беты, неспособные иметь потомство, крайне редко ощущали тягу к тому, чтобы быть родителями, и редкие случали показывали их весьма заботливыми отцами.       Как бы то ни было, Алистор полностью восстановил Латрон, ликвидировав все то, что говорило о нападении на город армии скандрийцев во главе с Альфредом. Элирия жила своей жизнью, а ее народ знал о том, что господарин принес великую жертву и сполна расплатился за сказанные им слова. Самым же главным было то, что господарь был здоров и находился в полной безопасности.       Иван часто думал о своих родителях, вспоминал об их смерти и иногда позволял себе тихонько плакать. Он все также испытывал боль от произошедшего. Это было намного страшнее того насилия, что пережил он сам, и страшнее любых пыток, что применили бы к нему. Вина за случившееся лежала именно на нем, а не на его любящих родителях. Они этого не заслужили. Особенно Алан, который был олицетворением добродетели, любящим родителем и любимым папой. Даже Альфред несколько раз говорил, что жалел о его смерти. Он поспел в тот день во дворец слишком поздно и застал господарича уже мертвым. Иван не знал, можно ли было ему вообще верить.       За то время, что он состоял в браке с королем Скандрии, он успел узнать многое об Альфреде, изучить его привычки и повадки, но так и не узнал, что это вообще был за человек. В нем сочетались обычно совершенно не сочетаемые качества: доброта и жестокость, ненависть и милосердие, простодушие и коварство. И как бы Иван не старался, он все еще не смог понять, что же это за человек такой на самом деле, и подобная дуальность пугала.       Болезненные воспоминания успели чуть притупиться. Король не проявлял по отношению к нему грубости, не причинял ему боли, а в те дни, когда омега ходил с большим животом, и вовсе старался окружить его заботой; пару раз даже сам лично массировал ему ноги, что и вовсе было неслыханно, если речь шла о правителе.       В итоге Иван выносил здорового и крепкого малыша. Теперь, когда он мог держать сына на руках, былые сомнения прошли сами собой. Не зря папа ему говорил, что миг, когда он возьмет на руки своего ребенка, станет для него поворотным в жизни. Королевич сомневался в том, что смог бы полюбить это дитя, боялся того, что стал бы его ненавидеть, если тот уродился бы слишком похожим на Альфреда. Но когда этот кроха толкался в нем, омега начал испытывать тепло на сердце.       Иван быстро заставил себя исходить из мысли о том, что это в первую очередь его плоть и кровь, что в малыше будет больше от него самого и его родителей, что этот ребенок будет жить во имя покойных господаря и господарича. И в миг, когда Альфред сам лично назвал наследника элирийским именем папы Ивана, омега окончательно убедился в этой мысли.       — Все в порядке?       Королевич сидел у окна с ребенком на руках. Его халат был расстегнут — он кормил грудью сына. Аппетит у малыша был очень хороший. Лакая молоко, он постоянно касался груди папы пальчиками, порой открывал глазки, точно такие же, небесно-голубые, как у отца, и смотрел на Ивана вполне осмысленным взглядом. И омега радовался тому, что видел перед собой не копию супруга, а именно своего маленького и невинного сына.       — Сложно сказать, — Альфред немного дерганным жестом поправил накидку. — Зачастили подозрительные гости-одиночки. Вчера поймали еще одного — какая-то гниль из Сватогора. Даже в ходе пыток не выдал, кто его послал, и мне это совершенно не нравится.       Иван посмотрел на короля.       — Так что, есть повод опасаться?       Он прекрасно понимал, что кругом было много врагов. Тот же конунг Фаландрии, который определенно должен был оскорбиться тем, что у него из-под носа весьма насильственным образом увели жениха, до сих пор даже депеши не прислал, не говоря уже о послах, и это было, скорее, плохо, нежели хорошо. Если он вздумает мстить тайком, пострадать может кто угодно.       Альфред замер на месте, посмотрев на него. Он сорвался с места и приблизился к супругу, а омега невольно поежился.       — Тебе и нашему сыну — нет. Я обеспечу вашу безопасность, не сомневайся в этом, любовь моя.       Оказавшись близко, он прошелся ладонью по волосам омеги и опустил взгляд на ребенка. Иван не понимал, почему, но супругу нравилось порой смотреть на то, как он кормил малыша грудью.       — Что Сватогор имеет против Скандрии?       Король нахмурился.       — Я расскажу тебе, когда вернусь.       — Вернешься откуда?       Омега ожидал ответа. Альфред редко покидал Каветрогон, несмотря на то, что в Скандрии все было спокойно. Его как короля признали все, а брак с Иваном привел и к признанию со стороны Элирии.       — Наш сын прекрасен. Я уверен: хоть внешне он похож на меня, характер у него будет твой, любовь моя. Я каждый день молюсь Праотцу о его здоровье и благополучии, — король поднял взгляд на супруга. — Мне нужно отправиться к побережью Дивной реки, навещу заодно брата, Ларсена. Надо выяснить, что происходит и зачем к нам зачастили люди из Сватогора. Чутье подсказывает мне, что все это неспроста.       Под его взглядом омега напрягся.       — Это из-за того омеги, на котором женат Ларсен?       Королевич не знал подробностей, не считал необходимым их вообще выяснять. Просто однажды Ларсен нашел беременного омегу с крайне необычной внешностью, той самой, которую в Элирии считали благословенной, и женился на нем. Ребенок того омеги должен был родиться еще до того, как на свет появился Алан.       — Вполне возможно, но я пока ни в чем не уверен. Я все выясню, а ты постарайся не переживать. Ведь наш сын чувствует твое настроение, помни об этом.       Иван прикусил губу.       — Разумеется.       Альфред склонился над ним и поцеловал в губы. Омега не посмел бы отстраниться. Поцелуй вышел целомудренным, почти невинным. Сразу после король коснулся губами макушки младенца.       — Я люблю вас, — сказал он с улыбкой. — Пока меня не будет в столице, ты остаешься моим наместником. Амар останется подле тебя. Если нужно будет принять важное решение, поступай, как знаешь, я тебе полностью доверяю.       Королевич удивился.       — Хорошая ли это мысль оставлять главным кормящего омегу?       Тот же принц Амар казался ему куда более очевидным вариантом на роль наместника, но король тут же мотнул головой.       — Я оставляю королевича, — заметил он. — Умного и сообразительного. Я ведь точно знаю, что ребенок на руках не помешает тебе быть тем, кем ты являешься.       Омега опустил взгляд и кивнул.       — Как будет угодно королю.       Альфред коснулся его плеча ладонью, а после отстранился и ушел. Иван выдохнул, невольно прижав к себе сына. Его сердце забилось чаще, на душе на миг стало неспокойно. Малыш тем временем зачмокал, отпустив его сосок.       — Мой господин?       Королевич едва не вздрогнул. Он порой просто забывал, что Николай есть где-то поблизости, а лекарь в принципе всегда бывал настолько бесшумным, что немудрено потерять его из виду. Он стал чуть выше ростом, а его фигура — еще привлекательнее. В скором времени Николаю должно было исполниться семнадцать лет — это как раз был тот возраст, после которого омеги начинали активно думать о замужестве. Но мысли лекаря были заняты совершенно иными вещами.       С дозволения Альфреда он взял на услужение несколько молодых омег и бет, дабы учить их искусству врачевания. Король высоко ценил его таланты и сам хотел, чтобы юноша вышколил себе преемников уже сейчас. Должно быть, для короля мысль о том, что рано или поздно Николай пойдет замуж, была очевидной. Он заверял Ивана в том, что когда лекарь выберет себе жениха, то сам лично позаботится о приданном, но королевич в ответ намекнул, что подобное вряд ли произойдет.       Как бы то ни было, омег всегда преследовала их природа, да и вообще случиться могло что угодно, а потому достойная замена должная была пригодиться в любой момент. Благо и ученики Николаю попались старательные. Они ценили предоставленную возможность и пытались изо всех сил соответствовать. Быть придворным лекарем при короле всегда весьма почетно.       — Я в порядке, — сказал королевич. — Не переживай.       Николай подошел ближе. Его ставшие длиннее светлые волосы были собраны в косу, а рукава рубахи закатаны до самых локтей. Такой красивый юноша, в самом деле, не зря его все альфы при дворе провожали долгими взглядами.       — Вы все еще боитесь короля? — с толикой понимания в голосе спросил лекарь.       Иван сглотнул.       — А как его не бояться? Меня настораживает его доброта, всякий раз кажется, что в следующий же миг вернется он прежний и вновь изнасилует меня на потеху генералам.       А ведь, если подумать, его сын также был зачат в ходе фактического изнасилования. Эти мысли были до ужаса неприятными и страшными, хотелось от них спрятаться подальше.       — Я убежден в том, что он изменился, — сказал Николай. — По крайней мере, по отношению к Вам.       Королевич мотнул головой.       — А я вот не уверен, — он посмотрел на ребенка. Тот, насытившись, мирно заснул на его руках. — Мой мальчик, — выдохнул омега, — Алан, мой сын, прости меня за мое малодушие. Но уверяю тебя, твой папа сильный. Я все сделаю для того, чтобы ты был счастливым, чтобы эта ненависть не испортила тебе жизнь. Ты будешь хорошим и добрым мальчиком, и ты будешь достоин своего имени. Клянусь, сынок, я всегда буду тебя любить и всегда буду на твоей стороне.       Принц Алан, их общий с Альфредом сын, мирно посапывал, еще не понимая, какой тяжелый груз на сердце у его папы. Но клятва была произнесена, и королевич знал, что будет верен своему слову до последнего.