Пишите письма

            Крупные снежинки оседали на волосы и ресницы, таяли на щеках, мешаясь с солёной влагой, и Сансе хотелось наивно верить: никто её слёз не видит, не замечает. Сильная, глупая птица-волчица, она снова и снова озиралась через плечо, пока Винтерфелл не исчез в метели. Гнедая кобылка трусила легко и быстро, дорожный плащ тяготил прощанием и разлукой, но было назад повернуть нельзя. Не после всего того, что случилось в с нею в родных стенах. Не после того, что ещё случится.       Пускаясь вперёд, обгоняя солдат в кольчугах, себе позволила разрыдаться по-настоящему. И гори оно всё огнём. Волки ведь воют. А Санса — волк. Этого ей достаточно.       Она помнила, как Джон, усталый и бледный, на исходе дня постучался в её покои. Помнила круги под его глазами, помнила, как холодны были руки.       — Санса, нам нужно поговорить, — присел он на край постели. Мрачный и тёмный воин.       — Ты всё же казнишь его, Джон? — Игла уколола до крови палец, и Санса выронила её. — Ты казнишь?  Скажи.       — Не о том сейчас, Санса. Я… знаю… ты ждёшь дитя.       — Ты был у него. Это он?.. Это он сказал?       Кивок. Тихо и сухо:       — Да.       Отложив испорченную алыми каплями ткань, Санса подалась брату навстречу.       — Это плод Болтонов. Я его не хотела и не просила! Я думала: он погиб в холодной реке тогда.       — Знаю. Я знаю, Санса. Но теперь слишком поздно, ничего уже изменить нельзя и тебе… в твоём нежном положении, здесь не место.       — Не место здесь? — в голубых глазах испуг с непониманием пополам. — Винтерфелл — мой дом.       — Наш дом. Но зима настала. С севера надвигаются мертвецы, Ланистеры — из Королевской Гавани. А ты уязвима, хрупка сейчас.       — И ты хочешь отослать меня? — невольно скрестила руки на груди Санса.       — Не отослать, а укрыть. Пока не настанет лето. В Винтерфелле всегда должен быть Старк. Санса, я хочу знать, что, если мы все погибнем, из-за узкого моря вернёшься ты.       — Если вы все погибнете, мне будет незачем возвращаться! И нечем жить. — Вскочив, она метнулась к окну, спиной оперлась о подоконник, с укором смотря на брата. — Зачем ты это придумал, Джон?       — Не я. Бейлиш.       — Петир? — Она металась по комнате так, словно та стала внезапно клеткой, и широкие рукава её вправду казались крыльями. — Не отсылай меня, Джон, прошу. Я не смогу, я не хочу одна. Арью отошли — она Старк не меньше, чем я.       Поднявшись и в один широкий шаг преодолев расстояние до сестры, Джон поймал её за плечи и, склонив голову, коснулся губами лба:       — Арья — воин. Если кто-то и выживет, то она. Ей не нужна защита. Тебе нужна. Я хочу, чтобы ты уплыла за узкое море, хочу, чтобы осталась жива. И Бейлиш того же хочет. Знаешь, я в жизни впервые согласен с ним.       Прощаться было страшно и очень больно. В первый раз Санса уезжала из Винтерфелла с радостью, мечтая о счастье, рыцарях и турнирах, второй, искалеченная, бежала, как зверь, отгрызающий лапу в стальном капкане. И, стоя перед чар-древами в богороще, чувствовала: третий станет последним. Что бы не говорил Джон, Санса прощается с Винтерфеллом. Теперь — навек.       Зимнее море было неприветливо и угрюмо, встречало рокочущим клёкотом, злыми волнами-гребнями. Море такое пугало Сансу. Но всё же она отдавала поводья на берегу, с какой-то растерянной, исполненной грусти полуулыбкой глядя на брата с сестрой, что её проводить отправились. Суровые воины, оба они умели быть холодными и бесстрастными. Не то, что Санса — слишком мечтательная, слишком глупая, слишком слабая.       — Постарайтесь выжить, пожалуйста, — попросила тихонько прежде, чем броситься Джону в объятья, в последний раз ощущая запах кожи, стали и пота (воины не пахнут розами), чувствуя сильную, мозолистую ладонь на рыжих растрёпанных волосах.       — А ты себя не давай в обиду. — озарил её брат такой редкой, такой чуждой ему улыбкой.       В утра после их судьбоносного разговора он никому улыбаться и не пытался. Утро было холодным, мглистым. Мелкий снежок кружил, засыпая деревья, людей и стены, небо нависало вязким, тяжёлым куполом.       Санса пообещала себе, что смотреть не будет. И слушать не будет тоже.       Она не пришла проститься и попрощаться. За это себя корила, но, давясь слезами во тьме покоев, знала: пошла бы, и что-то неправильное бы непременно произошло. Что-то, от чего обоим бы было стократ больней.       Лорды и солдаты роптали-ждали. Казнь — развлечение редкое, пусть даже сейчас война всё вокруг орошает кровью, казнь — развлечение. Как театр. Как те певцы и шуты, что были на свадьбе Джоффри. А Санса молилась. Молилась, снова и снова обещая себе, что смотреть не будет.       Рядом с суровым Джоном он ниже ещё казался — маленький человек. Мизинец. Один из многих, один из сотен, из тысяч, из миллионов. Но Сансе дурно и она терзает подол отчаянно. Только бы не закричать, только бы слабой снова не показаться здесь. Только бы взгляд не встретить.       — Лорд Петир Бейлиш, — произносит Джон. — Пред ликами старых и новых богов я, Джон Сноу, хранитель Винтерфелла и король севера… — губы его шевелятся дальше. Но Санса ведь обещала себе не слушать, обещала себе не чувствовать.        Стоя подле сестры в тёмном плаще и платье, скованная ужасом, Санса может видеть лишь Длинный Коготь.