Генералы Олларианских кварталов

- Капитан, вы полагаете, я нарушу должностную инструкцию, если скажу вам, что вы полетите с должности? Голос Алвы напоминал хорошо смазанное медом лезвие. Острое такое… - И я докажу, что вы нарушили должностные полномочия. Что машина, находящаяся в розыске была зарегистрирована на вашего друга, Маркуса Фарнэби, и была застрахована на приличную сумму. Озвучить? - Н-не надо. Коротышка сидел за столом, обливался потом и надеялся, что его попрут с должности по заявлению по собственному, а не по статье. - Интересно получается, господин Карваль. Машина угнана от дома. Следов взлома на ней нет. - Вы не можете знать. Она разбита так, что определить не смогли эксперты. - Я добьюсь повторной экспертизы. И, взяв капитана за грудки, приподнял его над стулом и произнес с нехорошей ухмылкой: - Ты тварь, пацана на тот свет отправил.       Дик еще ни разу не видел Алву в таком состоянии. Он вышел на звук открываемой двери, увидел опекуна и понял, что выражение «краше в гроб кладут» придумано не для более образного выражения мысли. Алва действительно выглядел покойником, только ходящим. Сердце ухнуло куда-то и заколотилось, словно хотело проломить ребра. - Что… что-то случилось? Голос охрип тут же. - Случилось, Дикон. Рокэ махнул рукой, прошел в ванную, долго отмывал руки. Затем вышел, сел за кухонный стол, глядя перед собой невидящим взглядом. Дик боялся расспрашивать. Но первой мыслью мальчишки было: «Мать забирает обратно всех - и меня и Дейдре». - Это… из-за меня? Мирабелле разрешили забрать нас? Алва взглянул, будто только что услышал. - Нет… тут все в порядке. Никому я тебя не отдам. Порывисто прижал к себе, ероша отросшие волосы. Затем отпустил. - А что такое? И услышал лишь одно-единственное слово: - Эстебан. Сказано оно было таким тоном, что Дик все понял. Почти все. И лишь с надеждой спросил: - Он… жив? Рокэ покачал головой. Дик тоже сел за стол, напротив. Горе будто повисло между ними, невидимой плотной субстанцией, не давало говорить и дышать. - Машину угнал. А она в розыске. Вот и попытались догнать. Уже к бордюру прижали, а он на встречку. А там – фура груженая. Дик словно увидел все это наяву, глазами Алвы. Он не знал, что Рокэ подъехал к месту происшествия уже тогда, когда всё увезли. Машину – на стоянку, куда ставили такие же разбитые авто. А тело Эстебана – в морг. О Карвале Рокэ ничего не сказал. И правильно – мальчишка будет искать, пытаться отомстить, ничем хорошим это не кончится. Пускай Дикон думает, что Маршал просто не справился с управлением. По телевизору передавали вечерние новости. Диктор вещал: «Смертельным ДТП закончилась погоня за автомобилем, находившимся в розыске. Возбуждено уголовное дело». Камера услужливо показала кадры с места аварии. На асфальте лежал знакомый ботинок "Гриндерс". Дик зажмурился, зажал уши – не видеть этого, не слышать. Но потом решил, что это будет трусостью по отношению к памяти друга. Алва сам выключил «ящик». - Темная история, - глухо сказал он. Дик подумал, что когда погиб отец, у него не было такого ощущения полной и беспросветной горечи на душе. Видимо, тогда был помладше, по-другому воспринимал смерть. Вспомнил прощание с Эгмонтом в зале завода – не в том цехе, где прогремел взрыв, а в административном здании. Помпезные речи, да шепот беременной матушки, дергающей за рукав Эдит, чтобы та не вертелась. - А… когда похороны? - спросил он, выныривая из воспоминаний, как из омута. Рокэ и сам не знал. Позвонил куда-то – Дик не слушал, пошел в комнату и уставился в окно. По стеклу барабанил дождь. «Будто слезы», - подумал он. Поморгал - глаза были абсолютно сухими. Не плакал он и на похоронах – потом от матери влетело за это. Вернулся Рокэ: - Завтра. Будут хоронить на новоолларианском кладбище, это за городом. Отца хоронили на старом, два года назад это было еще возможно. - Можно я поеду? - Конечно. Вместе поедем. Стылый, совсем не весенний ветер пронизывал насквозь. Несмотря на теплую куртку и свитер Дик замерз и дрожал, идя за гробом от ворот кладбища. Миловидную женщину вели под руки. Сама идти она не могла. У могилы она буквально упала на гроб. Сквозь слезы повторяла снова и снова: - Сынок, прости меня. Рядом стояли мужчина военной выправки и девочка лет десяти. После родных к гробу начали подходить и другие участники церемонии. - Я попрощаюсь, - шепотом сказал Дик и тоже подошел. Его пропустили. Кто-то взглянул сочувственно, кто-то - с удивлением. Та восковая кукла, что лежала в тесном ящике, никак не вязалась с образом Маршала. Слишком ярко нарумянена, на лице слой грима. Стало жутко – отец не выглядел так… неестественно. Рокэ положил руку на плечо Дику, уводя его от гроба. - Прощай, Маршал, - еле слышно шепнул тот.       На поминки он не поехал – хотелось забраться в горячую ванную, а потом завернуться в одеяло, скрыться от всего мира, забыть об увиденном. Домой ехали в тишине, лишь, когда садились в машину, Рокэ спросил: - Замерз? Дик кивнул и поежился. Тогда Алва включил печку на полную мощность. - Какое сегодня число? - Десятый день Весенних Молний. - Через четыре дня у него был бы День Рождения. - Да? - Ага. Он сам мне говорил. А я так и не приготовил подарок… И лишь сейчас, в тепле квартиры Дик осознал, что никакого подарка не понадобится. И что больше он не увидит Маршала, не услышит звук гитарной струны. И не спросит: - Ты сам сочинил песню? «Жизнь, как неоконченная песня. Жизнь – как оборвавшаяся струна», - вспомнил он строчку откуда-то, а откуда – и сам не знал. И заплакал – слезы пришли лишь сейчас. Горькие, надрывные, тяжелые, и, казалось, они не иссякнут никогда. Рокэ снова не утешал, лишь гладил по спине, прижав подростка к себе. А за окном снова шел дождь.