Своя кровь

      Женя и сама не понимала, что же её так заинтересовало в имени и фамилии, которые кто-то вопросительно произнёс за Берсеевой. Вроде ни Сева, ни Антон этого не слышали, ну и ладно, зато как только оно прозвучало, на лицо психолога словно тень налегла. Заинтриговало.       Этот странный Федя Голубко быстро отыскался по криминальным базам. Тридцать лет назад обворовал одного из богатых, влиятельных и милосердных граждан: Самлова Прохора Алексеевича — как интересно, жутко походило на Савлова, его тоже надо будет прогнать по базам — и пристукнул шестерых человек: дворецкого, двух горничных, дочку Самлова и двух садовников обычным молотком, на котором и остались его отпечатки пальцев. Но как-то странно остались, словно он трогал рукоятку только двумя пальцами — большим и указательным и не там, где должны бы. В принципе, данное можно объяснить, мол, преступник пытался стереть следы, однако не преуспел. Ещё уликой стала огромная надпись кровью на полу: за жену, дочь и сына.       Украденное ни дома, ни у возмущённых случившимся друзей Голубко не нашлось, зато после изучения его жутко мало где упоминавшейся биографии — Женя выудила её из давно запущенного древнего архива, который обычные полицейские обыватели точно б не отрыли — отыскался мотив.       Оказалось, у Фёдора были беременная жена и маленькая дочь, которых в один дождивый день из-за разборок денег имущих зарубили топором в их собственном доме, а его родителей сожгли заживо, свидетели рассказывали о душераздирающих криках из сильного пламени. Именно в тот период времени Фёдора по дороге с работы бессмысленным разговором — как отзывался сам Голубко — задержал Самлов. Преступника не нашли и, честно говоря, не особо-то и искали.       Кошмар, — Женя в ужасе покачала головой — бедный мужик, такое пережил и с ума не сошёл.       Поймали его на базаре города со сложным названием, тот в заложницы взял маленькую девочку лет пяти-шести. Правда как-то странно взял, сидел перед ней, говорил что-то, а как прибежали орущие его фамилию полицейские отпустил её и сдался в плен. Ну вот что за бред?       О, примерный портрет девочки. Мелкая такая, сосредоточенная с забавно нахмуренными бровями и кудрявыми, вылезавшими из толстой косы волосами. Интересно бы узнать, кто она, но это потом. Удивительный факт, у Фёдора ещё до того базара был найден полусожжённый лист блокнота, явного рисунка, на котором разглядеть можно только… та-да-да-дам, только эту самую девочку. Ну, жутко на неё похожего ребёнка.       В общем, суд обозвал Голубко ещё и педофилом, но за неимением доказательств просто на всякий случай лишил его свободы на дополнительные два года. Однако через двадцать лет, сразу по выходу из тюрьмы тот пропал. Исчез без следа, будто сквозь землю провалился, и вот уже лет пять признан мёртвым.       Н-да, вот судьба же у человека, ничего не скажешь. Скорее всего ведь этот Голубко никого не убивал и близко там не был, а разве с судом поспоришь. Оставался вопрос: зачем в деревне кто-то обсуждал его?       Женя досадливо махнула рукой. Ладно, не её дело, лучше, пока не забыла, Савлова проверит, одновременно запуская поиск девочки по базам, а то интересное совпадение.       Савлов Пётр Алексеевич, оп-па! Он не только фио изменил, но и год рождения — на самом деле он пятьдесят пятого, а не шестьдесят третьего.       Лисина так и застыла на спинке дивана в позе лотоса в удивлённо разведёнными в сторону руками и полуоткрытым ртом.       Вот нифига ж себе совпадение. Это даже не совпадение, это везуха по полной. Голубко Фёдор Иванович собственной персоной, понятно, что зацепило в нём Берсееву. Получается, именно по души уголовников столько раз сбегала туда их психолог? Занятно. Так, значит, стоило проверить и заинтересовавших её в своё время Сомова, Нестеренко и Старостина, авось ещё несправедливо обвинённые найдутся.       Хакерша-программистка прихватила из сумки очередную пачку печенек и снова уткнулась в ноутбук, свешивая одну ногу вниз, а у второй поднимая колено и прижимая его к груди. И музыка, где музыка?       Так, по Нестеренко есть похожие и никто из них не уголовник. Обычная баба. А, нет, не совсем обычная, это его одноклассница.       Сомов же — вернее Тихий Олег Петрович, тоже убавивший себе возраст, однако на один лишь год — попал в тюрягу в восемнадцать за убийство друга и кражу каких-то мелочей, которые мусолили с месяц, мусолили и намусолили только когда вышка им пинок под зад не дала, поэтому следователи и посадили единственного подозреваемого — Олега Петровича. Кстати, в ту же и в тот же год, что и Голубко. Видать там сдружились и вместе собственную пропажу спланировали, потому что Тихий тоже исчез, только на девять лет раньше, через пяток на зоне и шестёрку на свободе вместе с женой и маленькой дочкой. Презанятно.       Короткó Степан Иванович, который на самом деле на два года старше и которого вообще звали Рыков Руслан Сергеевич пять раз сидел за кражу и однажды за непреднамеренное убийство тоже не с железобетонными доказательствами, скорее липовыми и наговоренными, от звонка до звонка, а в две тысячи пятом пропал. Хм, всё интереснее и интереснее.       Женя прогнала по базам всех бывших и нынешних жителей деревни, кроме, пожалуй, детей и Старостина — этот искался дольше — и нашла занимательный факт: все они — и мужчины, и женщины — или воры и убийцы одновременно, или их родственники, все пропали в период с двухтысячного до две тысячи десятого. У всех доказательства за убийства, у некоторых и за воровство, больше похожи на клевету. Как же занимательно.       Лисина с ещё большим интересом за часа четыре, как раз пока высчитывала со Львом Романовичем вероятность аварии у Мировой, прогнала лица полусотни левых уголовников с теми же биографическими деталями, правда посмотреть не успела, только взглядом пробежаться, перепуганный Гриша прибежал под довольно громкий и непродолжительный аккомпанемент нечеловеческого воя.       Женя ни за что бы не догадалась, что такие звуки могла издавать Оля. Хакерша в ужасе, сдерживая предательскую дрожь в ладонях, держась за дверь решётки, смотрела как Вайсберг приводит ту в себя. Интуиция не просто кричала, орала благим матом: нормально сейчас ничего уже не будет, поэтому как только отзвенел первый всхлип экстрасенса, в голове сама собой сформулировалась мысль: почему, почему Карина?        — Е-её з-з-застр-релили.       Ей не надо было объяснять, кого; ей очень хотелось услышать, за что. Слёзы сами скопились в уголках глаз, и Женя всё же запрокинула голову, бессильно опуская веки. Почему? Почему мстители не могли оставить Карину да и их всех в покое? Они только узнали — Майорова жива, как их снова больно швыряли о земь — нет, мертва, не успели. Почему? Зачем? Чем провинились?       Как будто кто-то ответит. На что надеялась? На чудо? Чудес. Не. Бывает. Пора бы уже запомнить наконец, Женя!        — Кого?       Зачем вы так тянете время? Продлеваете эту агонию замедлявшегося в густевшем воздухе в поплывшей цветами реальности, зачем? Лисина жгуче сухими глазами вновь посмотрела на заплаканную Метелицу, без руки чувствуя как чересчур медленно, гулко словно огромный маятник старинных часов билось сердце.       Тук — и вся вечность успела пролететь — тук — уже целые сутки прошли в этих стенах за жалкий десяток секунд — Тук — заново началась долгая жизнь — тук — они все постарели, так быстро, так скоро, невероятно — Тук — сотню раз проснулась, вскрикивая, словно от кошмара, вскакивая с кровати, судорожно сжимая в мокрых от холодного пота ладонях телефон, — тук — нет, то был не сон, то была реальность, жуткая, леденящая кровь, поднимающая волосы дыбом, останавливающая в ужасе трепыхающееся сердце, но реальность — Тук — болючая до остановки дыхания, невозможная до безумия, невоспринимаемая до сумасшествия, безжалостная до судорог и агонии, невыносимая до самоубийства — тук…        — Карину.        … до огненного, сносившего всё на пути взрыва, до крушащего всё возможное цунами, до неизбежного конца.        — Уверена?        — Да.       Собственный голос показался охапкой золотистых колокольчиков, звонко, по детски надрывисто плачущих под нещадно избивающей их стеной дождя.        — Нет.       Просто твёрдое нет. Вам, Татьяна Андреевна, с Вашим невовремя растерянным взглядом:        — Нет.       Просто холодное нет. Вам, Дмитрий Владимирович, с Вашими хмуро сведёнными на переносице бровями:        — Нет.       Просто окончательное нет. Вам, Лев Романович, с Вашим обеспокоенным выражением лица:        — Нет.       Просто мраморное нет. Тебе, Метелица, с твоими экстрасенсорными способностями:        — Нет.       Женя обвела всех чуточку нервным, неспокойным взглядом, взволнованно сжимая левой рукой решётку, правой телефон с новым, только что прочитанным сообщением от Косицкого:        «Женя, пробей, пожалуйста, по базам эти два погоняла…»       Держа в голове мельком просмотренную информацию по уголовникам и зная точно:        — Она не должна быть мертва.

***

      Солнце всё так же безуспешно пыталось пробиться сквозь густую теперь словно размазанную нетерпеливым художником на испорченном холсте яркую зелёную листву. Очки запутались в растрёпанных светлых волосах да и зачем они сейчас нужны, лучше не видеть и не слышать… хотя о чём это она, на улице же, не в доме у постели Феди Голубко.       Федя… Горький вздох вырвался из её груди, женщина закрыла лицо руками, пряча собственные растерянность и стыд за ладонями. Господи, ладно не узнала его, спустя тридцать-то лет, но не распознать умирающего человека? И она ещё называла себя психологом? Бред, бред, бред.       Всё же нашла, но почему так поздно? Так невыносимо поздно, когда ничего уже сделать невозможно, ну почему? Она искала его десять лет, успела отчаяться, поверить в его смерть, и тут он внезапно появился как чёртик из табакерки. А семнадцать лет назад Вика отыскала его тюрьму, пыталась увидеться с ним, поговорить, да разве её пустили: обозвали дурой и на плечах оттащили за километры от, идите Вы, гражданочка, да подальше и не возвращайтесь.       Нет, она приходила и позже не смотря ни на что, уже расследуя дело по газетам, учась на психолога, — из-за него туда пошла — тайком посещая его друзей и анализируя всё. Да невиновен же был Федя, невиновен, почему этого никто не понимал? Почему все поверили, что он убил тех шестерых, забил молотком до смерти? Сами же рассказывали, какой Федя замечательный мужик!        — Виктория, не надо так переживать, он умирал уже год, — рядом на тоскливо скрипнувшие ступеньки крыльца опустился Александр. — после той аварии год назад врачи в один голос пророчили ему скорую смерть. Каждый день твердили «на следующей неделе», пока эти недели не переросли в месяцы, долгие-долгие месяцы без возможности встать с постели. Тогда-то мне он и рассказал про тебя.       Вика удивлённо отняла руки от лица и взглянула на собеседника. Тот на неё не смотрел, устремив мало какие эмоции выражавший взгляд вдаль, сквозь дома напротив, сквозь толстые стволы деревьев за ними.       Ни усмешки, ни веселья в жестах, только бесконечная усталось, от которой хотелось только зябко поёжиться и попытаться растормошить, рассмешить, сделать что угодно, лишь бы хоть немного оживить.        — Сказал, что ты очень похожа на его дочь.       Берсеева вздрогнула, ей рассказывали про случившееся с семьёй Голубко, это жутко, страшно и очень больно. Та седая прядь у него появилась в двадцать шесть, за семь лет до их встречи, в тот злополучный день.        — Тогда на базаре он сначала подумал, что его пристрелили или забили до смерти менты, или что у него галлюцинации от теплового удара, он просто не мог пробежать мимо потерянного ребёнка, тем более так похожего на его дочь, — Александр повернулся к Берсеевой, пристально смотря ей в глаза. — Тебе ведь было семь тогда?        — Да, — голос отказывал, становясь ещё тише.        — Ей тоже было семь, только её звали Вита, — Сомов снова обратил взгляд на дома напротив, лёгкая грусть тенью налегла на его лицо, делая многочисленные морщинки ещё глубже на вид. — Спустя четыре месяца после аварии, когда даже самые пессиместичные врачи махнули руками и оставили его жить как есть, он сказал мне: я хотел бы увидеть мою Маленькую леди, узнать, была ли счастливой её жизнь, только после этого я смогу спокойно умереть.       Александр чуть нахмурился и поддерживающе похлопал Берсееву по плечу.        — Три дня назад ему резко стало лучше, так бывает только перед самой смертью, мы все поняли это и попрощались, поэтому ты тогда застала у него дома едва ли не всю деревню, — тот чуть улыбнулся, опуская руку, на которую тут же, не теряя времени, прыгнул горячий озорной солнечный луч. В воздухе всё ещё витал сладковатый запах скошенной травы. — Он ждал только свою Маленькую леди, — покачал головой, скептично поднимая брови. — Никогда не верил в совпадения, но тут ты, — показал на психолога двумя раскрытыми ладонями. — Вся такая блондинистая, кудрявая, бледная, худенькая, но отнюдь не маленькая.       Вика сама грустно улыбнулась, вытирая слёзы пальцами, да, отнюдь не маленькая. Как только Федя её узнал?        — После твоего ухода он долго молчал, только поздно вечером серьёзно сказал, что ты та его Маленькая леди и он хочет увидеть тебя ещё раз, в последний раз.       Вика устало прикрыла глаза и опёрлась лбом о упиравшуюся локтём в колено руку. Медовый человек, нет, пора бы забросить глупое прозвище, Федя последний год жил одной лишь целью: попрощаться с дочерью, с её образом. Даже не жил, существовал, заставлял тело работать. Надо было не отчаиваться и не сдаваться, а раньше его отыскать, не мучить, отпустить самой и дать отпустить ему.        — Так что не переживай так, ты видела его только в прекрасном состоянии и не имела возможности сравнить. Он умер счастливым, — Александр покачал головой. — уверенным, что его Маленькая леди жива, здорова и счастлива, даже не забыла его через столько-то лет, и это главное, — ухмыльнулся как обычно. — должен заметить, ты и правда леди, только не маленькая, — усмехнулся ещё шире. — Ну? Теперь не винишь себя в том, что ты не супергёрл и не экстрасенс?       Вика не смогла сдержать полугрустного смешка, стёрла последние слёзы и, выпутав очки из причёски, нацепила их на нос. Мир сразу приобрёл свойственную ему резкость.        — Не виню.        — А теперь давай честно, красавица леди, — как-то по-доброму и всё ещё с издёвкой на грани язвы нахмурился Александр.        — Не виню, — спокойно повторила та, уже вставая с помощью на удивление поданой рукой Сомова.        — Ну ты же леди, — до ужаса ехидно протянул тот в ответ на недоверчивый взгляд.       У Берсеевой зазвонил телефон, интересно, Севу разбудили или сам проснулся? Ответ на вопрос женщина получить не смогла, потому что внезапно раздавшиеся громкие крики умирающих лебедей для душевного равновесия нежелательны, аппарат для коммуникаций вылетел из дрогнувших рук прямо в кусты, напоследок весело блеснув экраном в особо ярком луче солнца, сама же Вика быстро обернулась в поисках источника таких необычных звуков.       Впрочем, Александр равнодушным тоже не остался, вставая в интересную стойку и полностью готовый к бою. На порог со сковородой в одной руке и стулом в другой выскочила хмурая Нестеренко.       Однако ни здоровых, ни умирающих, ни вообще каких-либо лебедей за спиной не находилось, зато на просёлочной дороге обнаружился застывший на месте бледнющий Старостин.        — Тимофей Аркадьевич, с Вами всё в порядке? — обеспокоенно поинтересовалась Берсеева, подходя чуть ближе к неестественно бледному мужчине. Губы синеватые, глаза сильно впали с последнего раза, руки мелко дрожали, но вроде не наркоман. — Может, Вам скорую? — а телефон-то в кустах, растяпа!       Однако Старостин уверенно оттолкнул попытавшуюся помочь Нестеренко и взглянул на Вику, что мурашки по коже побежали и волосы дыбом встали. Сердце испуганно ёкнуло и упало в пятки, психолог еле сдержалась, чтобы не отступить и не показать истинное настроение выражением лица, настолько звериным, по-животному загнанным был тот взгляд. Что происходило с этим человеком?        — Мне не надо никакой помощи, — цивилизованно и спокойно ответил тот, направляясь в сторону первых домов.        — Что с ним? — тихо уточнила Вика у Александра и Анастасии. Последняя просто пожала плечами и ушла обратно в дом.        — Не наше дело, — заинтересованно провожая того взглядом, ответил Сомов. — Хотя узнать бы хотелось. Он химией увлекался, может, потравился.        — Как он здесь появился?       Александр всё же посмотрел Вике в глаза, ухмыляясь чуть меньше.        — Как и все мы, красавица, как и все мы, — по взгляду понятно, это не самые приятные воспоминания. — нас тут, насколько знаю, всех с убийствами и воровством подставили. Некоторые и правда тащили, что плохо лежит, но не убивали. Многие вышли с зоны, жили себе спокойно, как вдруг пронеслась волна убийств таких вот как мы. За два года, с девяносто восьмого до двухтысячного, тридцать шесть уголовников с их семьями зарезали, полиции-то всё равно, у них и других дел полно, беспредел ещё не кончился, вот мы все и побегли.        — Много всего убежало? — так, это стоило потом у Жени попросить поискать поподробнее.        — Не считал, — довольно грубо отрезал тот и серьёзно на неё посмотрел. — не смей в это лезть, красавица. Пояснил только, чтоб ты поняла, как это опасно, особенно тебе, как менту. Обещай мне, что не полезешь и дорогих тебе не потянешь. Пообещай, — даже за плечи схватил для верности. Такой Александр пугал даже больше ночного душителя, Вика согласно покивала.        — Обещаю, — но обязательно почитает об этом поподробнее.        — Я рад, — его взгляд посветлел. — Держи, тебе уже раз двадцать позвонили.        — Спасибо, — и когда только успел.       Оказалось, Карину так похитили, а убили Софию, старшую же Мирову поставили на прослушку, генерал разрешил. Теперь стоило работать быстрее, над Майоровой всё ещё висел остро наточенный дамоклов меч неизвестных и неуловимых мстителей.       А ещё через два часа Берсеевой предстояло вытаскивать равнодушную герой-мамашу из петли.       Она как раз добежала до квартиры, когда спецназовцы взломали дверь, а сама Мирова заносила нож над горлом.       Паниковать нельзя, успокоиться и помочь, не смотря ни на что. Самоубийство никогда не было выходом, что бы там кто ни говорил; убивать нельзя никого, даже себя.        — За дете…        — Стойте! — всё же повысила голос Вика, когда нож начал опускаться. Сейчас Мария застыла в недоумении, нужно действовать быстро. — Мария, постойте.       Медленно, маленькими шажками, осторожно, словно у бомбы с датчиком движения, психолог двигалась вперёд, судорожно соображая, какую линию поведения выбрать дальше. Главное, не трогать тему пятилетней давности как на допросе, иначе та замкнётся.       О чём тогда? Нет, в гибели детей Мария вряд ли виновата, тут что-то другое, но что?        — Вы хотите убить себя?       Кто-то бы сказал, тупой и очевидный вопрос, а как ещё начать разговор, если несостоявшийся самоубийца незнаком? Это способ разговорить.       Мария настороженно посмотрела на неё и на нож, на лице промелькнула язвительная улыбка.        — Конечно, нет.       На подколку Вика внимания не обратила, главное, та пошла хотя на какой-то контакт. Уже плюс.        — Просто представила себя рыцарем средних веков, размахивающим шпагой, — яд сочился как кровь из открытой раны.       Ух, есть за что зацепиться.        — Д’Артаньяном? — поинтересовалась Вика, аккуратно подбираясь ближе.        — Ну почему же сразу Д' Артаньяном, Вы других не знаете? — возмутилась Мария, опасно взмахнув ножом. Кажется, за всё это время ей надоело молчать и она очень устала, срочно нужно было кому-нибудь выговориться. Так, нельзя показывать жалость. — Может, я оригинальный рыцарь?        — И какой у Вас рыцарь? — на этот раз с неподдельным интересом уточнила Вика, так уже можно и диагноз поставить и узнать о женщине побольше.        — А Вам зачем? — насторожилась та, подобоченясь и облокачиваясь о стол.        — Просто интересно, какой у Вас рыцарь может получиться. Смелый, — пристально наблюдая за мимикой Марии, её эмоциями, по ним понимая, в какую сторону гнуть, осторожно провоцируя на продолжение разговора. — бабник…        — Нет, он бы детям помогал, — Мирова громко отодвинула стул и присела, однако не убирая нож от горла. — да и вообще, никакой из меня рыцарь, всё только портить могу.        — Ну почему же, — не давая в квартире воцариться нагнетающей тишине, заговорила Вика, подходя ещё ближе, чувствуя себя на минном поле. Нет, до расслабления очень-очень далеко. — Помогать детям: прекрасная цель.        — Так это только в воображении, а в жизни, — горько вздохнула. — а в жизни я никто и ничего не стою. Я даже детей своих убила, — по бледным худым щекам покатились слёзы, во взгляде, направленном на Берсееву, плескались только боль и чувство вины. Много, невозможно много. — нет мне прощения.       Голос понизился до прерывавшегося шёпота. Вика застыла, уловив в чужих глазах нотки не направленной на неё злости. Сейчас будет тяжело.        — И никогда не будет, ведь я не смогла их воспитать.       Мария вскинулась, вскочила на ноги, снова взмахнув ножом так, что у успевшей рассчитать расстояние между её виском и остриём ножа — один сантиметр! — психолога на мгновение застывшее сердце в пятки ушло. Господи, ну кто так лезвиями размахивает.        — Я Кольку в два месяца чуть подушкой не задушила, представляете? — заливаясь слезами срывающимся голосом вопросила та, поднося нож к шее. — Представляете?!        — Коля жил с Вами два месяца? — огромным усилием воли сдерживая себя от крика, уцепилась за деталь Вика, с ужасом наблюдая одновременно за состоянием Марии и местоположением чуть сдвинувшегося обратно ножа.       Как жаль, сейчас с того окна позади не спрыгнет на недосамоубийцу Сева, забирая холодное оружие. Нет, в данный момент Вика могла рассчитывать только на себя.        — Он жил со мной полгода, я хотела, — горький всхлип, и нож опустился. — очень хотела побыть матерью, но я испугалась… когда второй раз чуть не утопила его, он слишком много кричал, я устала, устала от него, понимаете? — захлёбываясь слезами кричала она, судорожно сжимая нож в кулаке. — от его криков ночами и днями, я вообще не спала, всё время раздража… какая из меня мать? Все матери как матери, любят своих детей, а я чуть не убила… Ну и кто я после этого? Монстр!       Нож снова полетел к шее, Берсеева, быстро-быстро проанализировав тираду и решив, что скорее всего про других таких же она не послушает, пошла окольным путём, всё ещё медленно, незаметно двигаясь вперёд. Осталось совсем чуть-чуть и, в принципе, на самый крайний случай можно просто обнять и так забрать нож.        — А Ташу Вы тоже оставляли себе сначала?        — Да, мой тогдашний муж очень хотел ребёнка, но не выдержал криков и четыре месяца, сбежал, — судорожный вздох. — я сильно испугалась, ведь он тоже попытался… я отняла Ташу и в детдом… в ту же ночь, — в отчаянии посмотрела на не отрывавшую от неё взгляда и умудрявшуюся наливать воду в стакан Вику, из глаз вновь полились слёзы. — она должна была быть жива! Почему? Почему они умерли, я хотела, чтобы они остались живы!       И снова нож у горла. Оставалось узнать про Софию, так что вопрос предсказуем, вот только Мария зарыдала ещё сильнее, однако лезвие ближе не поднося.        — Мне было только восемнадцать и ни гроша в кармане, а парень, как только ребёнка увидел, бросил сразу. Отец, у меня только он оставался, накачал меня снотворным и отдал Софию в детдом. А ей всего лишь годик был.        — Вы воспитывали её год?        — Да, я искала, я по всем детдомам ходила, меня не пускали, выгоняли, выносили. Они не отдавали мне мою Сонечку, а потом мне прислали фотографию трупика, — слёзы так и брызнули из глаз Марии, хотя казалось бы, куда ещё. Господи, бедняжка, она и с Ташей, и с Колей боялась, что из-за их криков у неё отнимут детей и убьют, поэтому сама отдавала, лишь бы живы оставались. — это была Сонечка, это правда была она, я знаю! — Мирова в истерике перешла на крик, но нож положила на стол и закрыла глаза руками. — Я не сошла с ума, не сошла с ума, нет, нет, не сошла, — несвязно бормотала она, раскачиваясь из стороны в сторону.        — Вы не сошли с ума, — мягко согласилась Вика, подходя ближе и отодвигая оружие ещё дальше. Получилось.        — Что тут происходит? — со входа раздался грозный мужской тембр и тяжёлый шаг.       Даже не оборачиваясь, повысив голос, приказала пришедшему молчать Вика, однако только-только начавшая выходить из самоубийственного настроения Мария неестественно выгнулась и замахнулась то ли на испуганную себя, то ли на всё же разозлившуюся на стороннее вмешательство психолога, то ли на вошедшего — хотя судя по топоту стада слонов, влетевших.       Прежде чем кто-либо успел что-нибудь предпринять, холодная сталь ножа пронзила Берсееву одновременно с мыслью «а не надо было расти большой» — целилась-то та в вошедших — и всё завертелось в один большой балаган: боль, цветные пятна, кровь, крики, топот, руки.        — Замолчите все! — сорвалась-таки Вика прежде чем обессиленно осесть на куда-то уплывающий стул и слабеющим голосом проникновенно всем сообщила: — Достали.       Тяжёлые глаза закрылись сами собой.