***
— Самойлов Егор Вячеславович. — Да? — Что Вы можете сказать в своё оправдание? — Я ничего не помню. — Вам лучше написать чистосердечное. — Что я сделал? Ответьте, что я сделал?! Я ничего не помню, я не виноват! Я ничего не делал, поверьте мне!***
— Жеркин Арсений Жорович, а что Вы можете сказать в своё оправдание? — А что должен? — Будете писать чистосердечное или тоже не помните? — Смотря что именно. — Похищение и попытку убийства сотрудника межведомственной группы. — Мною? — Да. — Побойтесь Бога! В жизнь и мухи не обидел, какое похищение, какая попытка убийства? Вы в своём уме?***
Дима долго над данной проблемой не размышлял, просто пригласил гипнотизёра, особо не спрашивая разрешения у куратора, ведь, по его мнению, им могло помочь только это. Как язвительно фыркнули б Карина и Таня — мистика. Впрочем, сработало. После сеанса оба, и Самойлов, и Жеркин, едва ли слезами не заливались, с ужасом вспоминая собственные подвиги и до ужаса желая попросить у Карины прощения. Татьяна Андреевна сильно сомневалась, что ей захочется ещё разок видеть мучителей, но дала слово поговорить. Отделу стало понятно, Гришанкин — гипнотизировал жертв, потому некоторые так послушно шли, например, под скальпель пластических хирургов. Однако был минус — они по-прежнему не знали настоящих планов Ильи Сергеевича. Оставалось ждать его из больницы.***
— Гришанкин Илья Сергеевич или как Вы себя называете, Соткин Никита Артёмович. — Ну? — У нас есть все доказательства, что именно Вы устроили похищение двух сотрудников межведомственной группы, убили четверых человек и насильно держали рядом с собой ещё двух. — Повод задуматься, не так ли? — В смысле? — А так ли хороши Ваши сотрудники, раз их можно похитить? — У Вас тоже есть повод задуматься: а так ли Вы хороши в криминалистических кругах, раз Вас поймали за трое суток. — Это только потому что Ваша Майорова умеет драться. — Ну вот видите.***
— Почему именно Майорова? — Метелица и дочь Литвинова слишком лёгкие добычи, зато, признаю, Карина оказалась мне не по плечам. — Не только она. — Да ну Вас, подумать только, сколько мужиков похищал, себе подчинял, нормально всё, а бабу не смог. — Недооценили. — Недооценил.***
Всё оказалось непросто. В семидесятых, когда учёные везде активно пытались разработать эко, российские подпольные исследователи заинтересовались выращиванием клонов. Они, сотрудники Орес, набирали в подопытные бедные семьи с маленькими детьми, одной из таких и стали Одинцовы, старший из которых устроился там на работу, а потому был засекречен и бюрократически мёртв. К тому моменту, к восемьдесят первому году, они уже отказались от одного ребёнка — ныне Дориков Виктор Сергеевич. Младший брат Савелия — Самойлов Егор Вячеславович — стал первым вдоль и поперёк исследованным, но не подошедшим по параметрам, а потому его тоже сдали в детдом. Их мать умерла как раз вынашивая искусственно созданного ребёнка. Тут появлялся вопрос: а когда познакомился Гришанкин с Одинцовыми. На самом деле Гришанкин — старший сын руководителя Орес, который всеми силами пытался засекретить его, а потому дал отпрыску фальшивые имя, отчество и фамилию да и год рождения придумал. Родился этот сын ещё в шестьдесят пятом и варился в исследовательском котле с самого начала, был знаком со всеми детьми подопытных, знал о всей их последующей судьбе, но, к сожалению или к счастью, совсем не разбирался в генетике. В девяностых его отца разорили и арестовали, а младшего брата, которому и давали имя — Гришанкин Илья Сергеевич — убили, чистая случайность, отскочившая от железяки прямо в сердце шальная пуля. Старший затаился в ближайшем приюте под именем младшего, в то время как оставшиеся в живых бывшие сотрудники Орес начали методично портить жизнь органам власти, устраняя условно освобождённых и всех, кто хоть косвенно связан со структурой страны. Новоиспечённый Гришанкин за несколько лет сумел продумать план по многолетнему удерживанию власти в страхе, спелся с нужными ему людьми и начал действовать, с две тысячи третьего года со спокойной совестью начав похищать различных людей так, что никто никогда не найдёт, а уже с две тысячи тринадцатого решился на игру покрупнее, ту самую, известную всем от лица Малыша Игрока. С помощью анонимок он всячески освещал происходящее в прессе и насмехался над полицией до тех пор, пока «эти две постоянно спорящие друг с другом дуры» его не вычислили. Лже-Гришанкин затаился, радуясь, что убедил Одинцова, будто это он главный, а сам начал заново вынашивать план мести, теперь уже для Майоровой и Метелицы, в основном. Он же как раз рассчитывал на предвзятость замшелых пней, кои не смогут принять тот факт, что тела перед ними на столах морга никогда не жили и дня, а тут какая-то выскочка Карина. Баба помладше его, а уж о некой Ольге вообще говорить нечего! Гордость задета основательно. Не-Гришанкин устроился в один с ними отдел, четыре года наблюдал, одновременно разыскивая и подготавливая будущих марионеток в спектакле, и наконец решил привести планы в действие. Он не умел мечтать, только рассчитывать вероятности, которые ему с треском сломала Карина. Он снова проиграл той же, как выражался, бабе. А реванш уже не взять.***
— Зачем Вам было убивать Одинцова-старшего и Самойлова? — Запутать Вас. — У Вас удалось. — Я знаю, это было так интересно, наблюдать действия с обеих сторон. — Теперь я лучше понимаю фразу: «театр одного актёра». — Не благодарите за объяснение. — Предпочла бы оставаться в неведении. — Как и я по поводу фразы «ирония судьбы».***
Татьяна Андреевна и Дмитрий Владимирович лично присутствовали на вскрытии бункеров, где всё это время, почти полные два десятка лет, лже-Гришанкин запирал своих жертв. Запах стоял ужасный, оба не стали сильно приближаться, издали прекрасно усматривая гору полусгнивших трупов. — Н-да, никакая свобода ему точно не светит, — протянул Дима, отводя куратора подальше. Внимательно вгляделся в её глаза. — Только не смей себя винить в смерти всех этих, — махнул в сторону бункеров. Оленёва поморщилась, за кого он её принимал? Ей было очень жаль всех людей, среди которых, надо отдать должное лже-Гришанкину, к счастью, не нашлось ни одного ребёнка, но чем она-то могла им помочь? Особенно в девятнадцать, когда всё это только началось. Ничем. Наверное, к сожалению. — Никогда, — ответила она на первую часть сказанного Родиминым. Тот внимательно её оглядел, но промолчал. Лишь когда пришло время уходить поинтересовался: — А как зовут-то этого лже-Гришанкина? — Ты не поверишь. — Почему нет? — В совпадения веришь? Дима едва не споткнулся от удивления, Татьяна коротко кивнула, подтверждая, что не шутит. — Да ну! Хотя кто знает, о чём тот подумал. — Александр Сергеевич Пушкин. Татьяна села на переднее сиденье машины, глубоко задумываясь и не замечая поперхнувшегося воздухом Диму. Интересно, а кто же прав: Ломброзо* или социализм?