Свет и тьма: книга яркого света

      — Когда это уже закончится? — прозвучало обречённое бормотание.       Ответ не последовал, потому что, кроме Какаши, в палате никого не было. Рин вышла. Какой-то ирьёнин увёл её минут пять назад. С того момента, как выяснились условия и последствия операции Какаши, весь медперсонал её окучивал, пытаясь завлечь на работу в госпиталь. Её навыки были сравнительно хороши, а в военное время ирьёнинов вечно не хватало.       Ему прямо сказали, что с Шаринганом лучше бы расстаться. Из-за отсутствия у Какаши свойств чакры, специфичных для Учих, додзюцу поглощало его чакру в убойных дозах, чтобы как-то скомпенсировать это расхождение. Он и сам чувствовал, что от его привычного лимита будто осталась лишь четверть и восполняться дальше резерв упорно не желал. К тому же сама чакра Какаши потеряла стабильность и стала то и дело выходить из-под контроля. У него с Обито был конфликт стихий: превалирующие райтон и дотон Какаши против второстепенных для Обито суйтона и футона. Худшей комбинации было и не придумать. И эта ядрёная смесь заставляла чакру, проходящую через глаз, просто сходить с ума. По крайней мере, группа крови и резус-фактор у Какаши и Обито совпадали — уже что-то.       Сам глаз не переставало разрывать изнутри, и от этой непрерывной боли его руки сами то и дело тянулись разодрать скулу, нос, веко… Но только пальцы касались кожи, пылающей даже сквозь повязку, и он себя одёргивал. Если даст понять, что ему так паршиво, как было на самом деле, то сделают повторную трансплантацию на уже «безобидный» глаз. Какаши не мог это допустить: Обито завещал ему свой глаз, он просил увидеть для него этим глазом будущее, защищать с его помощью Рин и имото. Какаши не мог его подвести.       Он чувствовал кислый привкус отчаяния во рту от постоянных споров с медиками. Они все в один голос орали, что оставлять всё, как есть, — самоубийство. Тогда Рин предложила альтернативный выход. До войны Цунаде Сенджу, лучший ирьёнин в мире, работала над сывороткой, угнетающей чакру. Идея заключалась в упрощении диверсантам внедрения в качестве гражданских, чтобы избежать применения более заметных печатей. Но за год с лишним сыворотка так и не была доработана, потому что Цунаде Сенджу призвали на фронт до завершения исследования. Рин предположила, что можно взять за основу эту «заготовку», доработать её так, чтобы угнетать не все свойства чакры в целом, как то задумывалось изначально, а лишь определённые из них. Например, конкретные сродства со стихиями. Правда, если это сработает, то возможность использования суйтона и футона для Какаши будут закрыты. Он не слишком тревожился этим. Он молился, чтобы сработало.       По самым оптимистичным прогнозам Рин ждать нужно было ещё два с половиной месяца, при условии что она будет работать непрерывно. И всё это было без гарантий побочных проблем от сыворотки. Какаши был готов и на это: страх потерять глаз Обито подавлял страх перед неизвестностью.       За работу вместе с Рин взялась пара ирьёнинов, которые ассистировали Цунаде-саме, пока работа над исследованием не была заморожена. Также из личного интереса вызвалась помочь Шизуне Като, их бывшая однокурсница в академии, которая увлекалась более… химической частью медицины. К тому же она ладила с Обито во времена учёбы, поэтому чувствительно отнеслась к ситуации.       Какаши просто ждал, надеялся и терпел боль.       И было чертовски одиноко. Это непродолжительное по сути одиночество уже сводило интроверта-Какаши с ума. Ему никогда не требовалась компания. Он всегда предпочитал быть сам по себе. Его откровенно раздражали вечные вопли Обито, постоянно утомляла активность Наруто и Кушины-сан… Но, Ками, сейчас ему меньше всего на свете хотелось сидеть в этой тошнотворно-белой палате в полном одиночестве и вариться в собственном гнилье напополам с этой адской болью.       Хотелось выть.       События последних дней тугим металлическим обручем сдавливали голову, смешивая мысли в неразборчивую, но крайне удручавшую его кашу. Вроде бы ни одного конкретного события на уме не вертелось, а всё равно Какаши чувствовал себя так погано, что то и дело приходилось сглатывать вялые позывы тошноты.       Радовало в сложившейся ситуации только одно — Наруто была жива и практически невредима. Когда Какаши подумал, что она погибла, выпал из реальности. Даже не поверил Рин, когда она сказала, что от момента, как им озвучили новость, и до возобновления движения прошло от силы три минуты. Какаши всё ещё помнил, что простоял там дольше, намного дольше. Но причин не верить Рин у него не было.       Лишь мысли о Наруто сейчас помогали обрести некое подобие душевного равновесия. Совсем немного, но становилось легче. Казалось, её солнечная улыбка была способна решить буквально любую проблему. Даже просто воспоминание о ней снимало часть отвратительного давления с головы. Только сейчас пришло осознание того, что и Обито так улыбался. Рядом с ним всем было легко. Один Какаши вечно с ним препирался и враждовал. Удивительно, насколько Обито и Наруто были похожи. Не внешне — внутренне. Наверное, поэтому они всегда тянулись друг другу с самой первой встречи.       Но после воспоминаний об улыбке Наруто всегда закономерно приходила мысль о том, как эта самая улыбка исчезала от одного произнесённого предложения. Но слёзы не появлялись. Почему-то Какаши был уверен в том, что при разговоре с ним она плакать не будет. Возможно, это уже произошло дома, рядом с Минато-сенсеем, но ни перед кем, кроме родителей, она не позволит себе откровенную слабость.       Какаши понимал то, что Минато-сенсей ей уже рассказал. А может, Наруто и сама догадалась. Он бы не удивился такому повороту событий. Тем не менее Какаши был обязан поговорить с нею. На нём лежала моральная ответственность перед Наруто рассказать абсолютно всё. Обито был прав: смотреть в глаза близкому, чувствуя вину в смерти дорогого ему человека, невыносимо. Особенно если смотреть требовалось в доверчивые искренние глаза имото.       Какаши понимал, что не посмеет даже просто посмотреть на Наруто, не рассказав ей всю правду. Он дал клятву другу. Он хотел этого сам.       За дверью послышались шаги. Какаши сначала подумал, что это кто-то из персонала шёл мимо по коридору, но ошибся. Около его двери остановились. Минута, которую неизвестные не решались войти, тянулась по меньшей мере час. Объяснение этому явлению Какаши не знал, но оно точно имело место быть.       На самом деле он без труда узнал тех, кто собирался его навестить. Но Какаши не мог называть эти имена даже про себя, потому что ему было страшно. Он второй день себя убеждал в том, что был обязан всё рассказать. Второй день представлял, как это должно произойти. А сейчас он отчётливо понял — всё бесполезно. Язык уже начал неметь. А что дальше?..       Какаши скрутило в болезненном спазме. В очередной раз ему показалось, что глаз всё-таки взорвался.       — Какаши, — из-за двери выглянули две золотистых макушки.       Он стиснул зубы и проглотил хрипящий стон боли, прежде чем ответить:       — Здравствуйте, Минато-сенсей. Привет, Наруто.       Он слабо немного вымученно улыбнулся, но через маску не было видно. По лбу заструился пот. Должно быть, он выглядел жалко. Наруто уже через пару секунд сидела на кровати. Она нахмурилась придирчиво, рассматривая бинты на его голове, опухшую левую сторону лица, которую тоже по большей части скрывали бинты, и тёмно-фиолетовую тень под единственным видимым глазом.       — Болван, — она улыбнулась не так, как обычно. — Это надо было так стукнуться. Как умудрился, а? Ты ж самый-самый крутой, — её улыбка чуть разошлась вширь, но всё равно осталась тусклой и натянутой.       Какаши видел, что Наруто улыбалась через силу. Её присутствие и сенсея выбило его из канвы однообразных невыносимых мыслей. Он пристально смотрел на тусклую улыбку Наруто. Какой ещё ребёнок ради спокойствия окружающих будет выдавливать из себя улыбки? От кома в горле ему перехватило дыхание. Он зажмурился, пытаясь сглотнуть слюну, резко ставшую неприятно вязкой. Получилось через боль, но не помогло.       Минато-сенсей положил руку ему на плечо в успокаивающем жесте. Он видел, что Какаши было совсем плохо. Всё понимал, но не знал, как помочь. Молчаливая поддержка — всё что он сейчас мог. Какаши бросил на сенсея затравленный, но благодарный взгляд. Ему действительно полегчало.       Какаши вновь посмотрел на Наруто. Что он мог ей сейчас сказать? Ничего. Ничего он не мог сказать. Просто не получалось себя заставить издать хоть какой-нибудь звук, пусть даже нечленораздельный и едва слышимый. Какаши смотрел и молчал, давясь засевшим в горле комом, от которого слизистую нещадно драло. Глаз пульсировал. В какой-то момент ему показалось, что он сейчас отключится от боли, но это чувство мучительно-медленно отступило.       Гнетущая тишина длилась слишком долго. Минато кинул обеспокоенный взгляд на Какаши. Наруто заёрзала от волнения и неопределённости. Последние два дня прошли в странной уютной тишине. Большую часть этого времени она просто ластилась к папе. Больше она не плакала — в основном тихо сидела и практически упивалась спокойствием и защищённостью, которые ей дарили объятия. Она так и не рассказала, что произошло во «Втором», как она спаслась и как вернулась домой. Минато так и не рассказал, что произошло на миссии, как ранили Какаши и как погиб Обито. Оба молчали, не желая спугнуть и так недолгое спокойствие.       Минато так извёл себя мыслью о том, что Наруто могла погибнуть, что теперь ему буквально физически становилось легче от тихого сопения уткнувшегося ему в грудь носика. А Наруто чувствовала, как всё то, что давило на неё неподъёмной плитой, отступало и тускнело, переставая так яростно терзать.       А Какаши всё смотрел. Смотрел, смотрел… Он вздрогнул от посетившего его озарения. Зачем ему вообще понадобилось что-либо говорить? Его навыки в гендзюцу превосходили среднестатистические, и при желании он умело использовал их в сражениях, пусть зачастую предпочитал иллюзиям материальные техники и рукопашный бой. Однако теперь, обладая додзюцу, известным на весь мир способностью создавать мощнейшие иллюзии, он мог с лёгкостью показать свои воспоминания.       Опять Какаши испытал это ощущение. Казалось, Обито специально отдал ему свой глаз, словно это было и не подарком вовсе, а спасательным кругом, кинутым утопающему. Он сглотнул. Вновь через боль.       — Наруто… Я хочу тебе показать… — слова давались с трудом. Язык всё ещё отказывался слушаться.       — Как всё было? — спросила она очень тихо.       — Да, — сказал он на выдохе.       Судя по всему, с воздухом ушла значительная часть напряжения. Слегка дрожащей рукой снял повязку с глаза. С его губ сорвался нервный смешок от мысли том, что потом он обязательно получит нагоняй от Рин и лечащего ирьёнина. Наруто почти испуганно смотрела на его заплывшее веко, стянутое коркой-швом.       — Посмотри мне в глаза.       Наруто посмотрела и увидела. Какаши показал ей всё. От начала, когда команда «Семь» наткнулась на первого шиноби Ивы и Какаши получил ранение, и до самого конца, когда он и Рин остались вдвоём против вражеского отряда.       Минато сразу понял, что именно сделал его ученик, но не сразу смог в это поверить. Хотелось взять Какаши за плечи и буквально вытрясти из него, что было в этом гендзюцу. Неужели он показал сам момент смерти Обито? Или там было то, что знали только Какаши и Обито и чего не знала Рин? Или там было вообще всё? Последняя мысль показалась наиболее правдоподобной.       Минато не знал, как поступить. Прервать гендзюцу он, конечно, мог, но иллюзия была столь стремительной, что существенно бы это ни на что не повлияло. Оставалось только лично установить печать, блокирующую фрагмент памяти, чего, очевидно, он делать не станет, из-за чего в итоге оказался вынужден просто наблюдать и ждать.       Для Минато прошло лишь пять секунд, а для Наруто и Какаши — почти два дня. Будь на месте Хатаке прирождённый Учиха с парой шаринганов не прошло бы и мгновения, но ведь он впервые использовал новый глаз в подобном ключе.       Он тяжело задышал и откинулся на подушку. Стиснул зубы, но стон боли всё равно прорвался. Он побледнел на глазах и покрылся испариной, а чакра начала бастовать. Минато уже наполовину вылетел из палаты, когда Какаши его остановил. Спазм прошёл. Он сам кое-как натянул повязку. Сил ни на что уже не было. Просто хотелось заснуть и проспать долго-долго.       А Наруто молчала и смотрела на Какаши, широко распахнув глаза. Она потянулась руками к щекам и потёрла их, как будто пытаясь стереть слёзы, которых на самом деле не было. Ей казалось, что она плакала. Возможно, она действительно плакала во время гендзюцу, но в реальности она не проронила ни слезинки. Было тяжело воспринять увиденное. Ещё тяжелее было это принять.       Какаши посмотрел на неё устало, ожидая приговора. Уверенность в том, что его ожидал именно приговор, засела в Какаши настолько крепко, что других вариантов развития событий для него уже просто не было.       Зато были для Наруто. Она его крепко обняла. Так, что дыхание перехватило. Казалось, мгновение — затрещат рёбра. Дышать стало тяжело. Он издал сипящий болезненный звук, но Наруто отреагировала, лишь когда её одёрнул Минато. Пока она растерянно извинялась, Какаши, получив свободу и отдышавшись, ухмыльнулся от сравнения Наруто и Кушины-сан. Та тоже обнимала так, что сыпались искры из глаз.       — Нии-сан, какой же ты всё-таки болван, — она обняла его снова, но уже осторожно, опасаясь навредить.       Она умостила голову на его плече, и они оба устало прикрыли глаза. Какаши мягко поглаживал её по солнечным волосам. Наруто назвала его «нии-сан». Впервые. В его груди что-то ёкнуло. Из самостоятельной, бойкой, на всё способной девочки она внезапно превратилась в маленькую, беззащитную, хрупкую кроху. Такой её всегда видел Обито? Поэтому так стремился оберегать?       Минато понял, что Какаши сделал всё правильно. Что бы он ни показал Наруто, сейчас она выглядела спокойной. Невероятно вымотанной и утомлённой, но умиротворённой. Он облокотился на стенку и съехал по ней, сев около кровати. Наруто уснула. Какаши тоже засыпал. Вероятно, гендзюцу очень вымотало их обоих. Минато уложил детей поудобнее, накрыл дочку одеялом и сел обратно. Так, облокотившись головой о бортик кровати, он и сам задремал. Видимо, сказалось напряжение прошедших дней.       Когда Рин вернулась в палату к другу, она чувствовала себя измотанной, а ноги у неё подгибались от усталости, накатывавшей тяжёлыми свинцовыми волнами. Но даже так вид сонной мирной идиллии вызвал робкую тёплую улыбку на её лице. Она пристроилась на стуле, около бока кровати, противоположного тому, у которого уснул сенсей. Вскоре Рин также стала частью их идиллии. Вид этой компании настолько растрогал медсестёр, что они так и не решились выставить посетителей за порог по окончании приёмных часов.

***

      Минато и Рин подскочили в полной боевой готовности, когда со стороны кровати послышалась возня. Какаши пытался тихонечко слезть, никому не мешая, но явно неудачно. Наруто вцепилась в него всеми конечностями и ни под каким предлогом не хотела отпускать. К тому же самому Какаши после сна не стало лучше. Он был по-прежнему бледен, а на открытой части лица тень под глазом разрослась ещё больше.       Наруто, судя по всему, снился кошмар. Светлые бровки были сведены к переносице, веки нервно подрагивали, а губы плотно сжались в тонкую линию. Какаши пытался высвободить хотя бы одну руку из захвата, чтобы как-то успокоить её, но сенсей его опередил. Он осторожно вплёл пальцы в её волосы и стал гладить, убаюкивая, точно совсем ещё маленького ребёнка. Медленно её лицо расслабилось, а сон стал спокойным. Какаши мягко высвободился.       — Доброе утро, — сказал Минато совершенно беззвучно, но ребята прочли по губам.       — Здравствуйте, Минато-сенсей, — они ответили шёпотом в унисон.       — Куда собрался? — с явным недовольством прошептала Рин.       — К Исами-сан.       — Нельзя, пока не выпишут.       Она грозно смотрела на Какаши, всем своим видом показывая, что все входы и выходы для него закрыты.       — Рин, — к ней обратился сенсей, — пусть идёт.       — Но… — она не договорила, потому что сенсей отрицательно покачал головой, призывая остановить зарождавшийся бессмысленный спор. Какаши всё равно сбежит, найдет способ. — Почему это нельзя сделать позже?       — Ты сама знаешь, — Какаши бросил на неё затравленный взгляд.       — Пойти с тобой? — Минато переживал о том, что подопечный взвалил на себя почти неподъёмное бремя: разговор с бабушкой Обито обещал выйти в разы сложнее разговора с Наруто.       — Не надо, — Какаши тяжело выдохнул. — Я сам, — он тоже более чем хорошо понимал то, что это выльется в настоящее испытание.       — Ты ведь понимаешь, что ей уже сообщили? — сенсей устало облокотился на стену и бросил нечитаемый взгляд на спокойно спавшую дочку.       Она очень болезненно восприняла новость о смерти Обито. Кроме того, она так и не рассказала, что же произошло во «Втором». Минато опять задумался о детстве. Наруто оказалась лишена этой замечательной поры. Как бы он и Кушина ни пытались уберечь её от того, что детям знать не положено, Наруто всё равно всегда оказывалась не в том месте и не в то время, тем самым узнавая неприглядные реалии взрослой жизни… жизни шиноби.       Он вспомнил, как сам впервые потерял друга. Это случилось во время Второй мировой. Тогда погибла его сокомандница. Через несколько месяцев убили и его сокомандника. Каждую из этих смертей Минато видел собственными глазами и ни одну из них не смог предотвратить. Для сироты, у которого было лишь несколько близких друзей, подобное стало тяжелейшим ударом. Наверное, только благодаря поддержке Джирайи-сенсея Минато смог перенести эти потери. Уже после он добился внимания Кушины, её взаимности, и тогда справляться с любыми потерями стало в разы легче. Только сейчас он вновь почувствовал себя тринадцатилетним мальчишкой, который впервые столкнулся с гибелью товарища.       — Да, понимаю.       Рин нахмурилась в явном недовольстве. Ей эта затея категорически не нравилась. Минато, откровенно говоря, — тоже, но он понимал, что эта внутренняя необходимость Какаши сделать всё лично может его окончательно сломить, если не будет удовлетворена. Какаши себя винил и видел в этом способ искупления. Не было смысла удерживать его в госпитале ради физического здоровья, если от этого разрушится ментальное.       Рин, не изменяя, тревожно-недовольное выражение принялась проводить какие-то манипуляции Шосеном около головы Какаши. Кажется, от этого ему полегчало.       — Это поможет ненадолго. У тебя меньше трех часов, а потом станет ещё хуже, если не вернёшься.       — Удачи, — Минато подошёл к Какаши и растрепал его и без того всклокоченную шевелюру.       Он удивлённо посмотрел на сенсея. Было в его жесте что-то по-настоящему отеческое.       — Спасибо, — он развернулся к окну и через него покинул здание.       — Что за дурная привычка? — пробормотала Рин.       Какаши, определённо, не был достаточно осведомлён о предназначении оконных проёмов, а о существовании дверей, судя по всему, не знал вовсе. На самом деле Рин пыталась хоть как-нибудь утихомирить волнение. Она не хуже остальных понимала, насколько трудный диалог ему предстоял.       — Он справится, — Минато снисходительно улыбнулся.       Он не просто подбадривал Рин, а точно знал, что Какаши мог правильно рассказать о случившемся.

***

      К концу следующей недели, раньше сроков, вернулась Кушина. Какаши показал все события и ей. Потеря ударила по ней очень ощутимо. Она была заметно подавлена, но и с её стороны Какаши получил лишь понимание. В каком-то смыле ему было бы легче, если бы хоть кто-то его в итоге обвинил, но этой мыслью он ни с кем не поделился.       В следующий визит к Какаши, который намертво увяз в госпитале, Наруто наконец рассказала об облаве на «Второй» и том, что происходило после. Говорила долго. На повествование ушло несколько часов. Её не прерывали, не задавали вопросы — просто слушали и давились вскипающей внутри ненавистью к этой бесконечной войне и жалостью, которая Наруто была совсем не нужна.       Кушина не забывала о том, кто отправил дочку в злосчастный лагерь, поэтому горе-отца ждал тет-а-тет. Обошлось без претензий и криков. В конце концов, Минато и без порицаний от Кушины слишком хорошо осознавал, что натворил. Она видела, что Минато и без того изводил себя чувством вины. Он уже поплатился за свою роковую ошибку днём жизни с мыслью о том, что по его вине погибла Наруто. Едва ли можно было придумать более жестокое наказание. Они просто решали, как воспитывать дочку, неожиданно ставшую взрослой ещё до чётырёх лет, как помочь ей принять груз преждевременно взвалившихся на неё вины и ответственности, как помочь ей справиться с болью от смерти лучшего друга… Они пытались понять, как жить дальше.       К слову, несмотря на абсолютное понимание и крайнюю снисходительность Кушины, Минато всё же пришлось выстоять под напором Техники Удара Сковороды. Сделал он это с честью и поразительной стойкостью: сам осознавал, что заслужил. Хотя сопротивляться, конечно, пытался, за что был награждён бонусным ударом кухонной лопаточкой. Надо было признать, в руках Кушины она стала страшным оружием. В итоге Минато ещё целую неделю не переставал шокировать окружающих размерами шишки на лбу.       С того дня Наруто часто приходила к родителям ночью, потому что просыпалась от кошмаров. А иногда и вовсе не могла уснуть. Стеклянные глаза убитого ею шиноби Ивы, изуродованное тело Томайо, ощущение гибели Обезьяны и устланное трупами поле боя продолжали преследовать её, не давая забыть об ужасных событиях и её не менее ужасном поступке. Минато и Кушина с любовью прижимали дочку к себе, даря спокойный сон без пугавших её видений. А на следующую ночь всё повторялось вновь.       На фоне новости об Обито и недели поминальных служб в честь павших в бойне на полях Мидори Кушина напрочь забыла про клинок чакры, который хотела подарить Минато. Не подарила она его и позже, потому что подозрения со временем лишь окрепли. В итоге она передала клинок Микото с просьбой проверить его на гендзюцу. Учитывая то, что никаких признаков внешнего вмешательства сама Кушина не видела, шансы найти что-либо неумолимо близились к нулю.       Микото сразу сказала, что очень сомневается в том, что клинок может быть передатчиком гендзюцу, или его генератором, или чем-либо ещё, кроме непосредственно клинка. Но чутьё Кушины безапеляционно твердило, что между клинком и её сном-видением существовала прямая взаимосвязь, но, до тех пор пока она не убедится в том, что это действительно было гендзюцу, о своих догадках она предпочла смолчать. Микото с недоумением, но без лишних вопросов согласилась. Но проверка обещала растянуться на неопределённый срок из-за загруженности по делам клана, занятости с Итачи и огромного объёма самой проверки. Поскольку было неизвестно, что именно искать, проверять нужно было буквально на всё. Но Кушина была готова ждать столько, сколько потребуется.

***

      Какаши вновь стоял около камня, который, казалось, врезался в его память настолько, что теперь он не сможет забыть ни единой строчки аккуратной гравировки, даже если захочет. Все, кто пали во время Третьей Мировой. Пустоты выглядели жутко. Было ощущение, что чёрная гладь мрамора впитывала в себя жизнь, притягивая на свою поверхность всё новые и новые имена. Будто пока там будет оставаться место для запечатления в вечности очередного героя, шиноби будут умирать.       Какаши повёл плечом избавляясь от пустых мыслей о мистике. Он оторвал взгляд от камня и осмотрелся, чтобы понять, сколько у него ещё времени. Уже светало. По округе разносился лёгкий щебет птиц, а на росе, которая всё ещё поблескивала в зелени травы, отражались первые робкие лучи солнца. Какаши понравилась эта атмосфера. Наивно верилось в то, что если здесь всё находилось в умиротворённом спокойствии, то и где-то там, за чертой, Обито чувствовал себя так же.       Сегодня Какаши ожидала первая миссия за три с лишним месяца. Первая миссия после той, которая перевернула его мир с ног на голову, сломав все его предыдущие устои. Какаши кинул взгляд на тропинку, ведущую к мемориалу. Был вторник. Ему стало жаль, что с минуты на минуту нужно было отправиться к воротам деревни. Ему не предстояло встретить имото и побежать к Исами-сан, беззлобно друг друга подначивая.       Какаши уже сделал первый шаг от мемориала, когда уловил звуки чьих-то голосов. Поняв, кому принадлежали эти голоса, он не смог сдержать улыбку. Сегодня они пришли пораньше. Не из-за него ли? От этой мысли в груди потеплело. На тропинке из-под завесы деревьев показался водопад алых волос, а за ним, значительно ниже, — солнечные пряди.       — Нии-сан! — Наруто широко улыбнулась и подбежала к нему, заключив в убийственно крепкие объятия.       — Привет, имото. Здравствуйте, Кушина-сан.       Он задался привычным вопросом, как Наруто умудрялась при этом не сминать драгоценную кисть глицинии. Она отстранилась и вынула из-под футболочки гроздь цветочков с дурманяще-сладким запахом.       — Доброе утро, Какаши, — Кушина улыбнулась также солнечно и широко, как и Наруто.       Наруто подошла к мемориалу и осторожно уложила фиолетовую гроздь под камнем. Она каждый раз делала это так трепетно, словно впервые. Невольно вспоминалась та самая гроздь, которую она принесла ещё тогда, после тренировки, когда Обито был жив…       — Кушина-сан… — он не договорил: не знал, как сформулировать вопрос, который крутился в голове уже пару недель. Она подняла на него заинтересованный взгляд дымчато-серых глаз и стала терпеливо ждать продолжения. — Обито умер… и… И, неужели, это всё? Это конец?.. Я имею в виду… — он снова сбился, теряясь в собственных чувствах и мыслях.       — Я тебя поняла, — её улыбка обрела печальные черты. Кушина кинула взгляд на свою малышку, всё ещё сидевшую около памятника. — Кем для тебя был Обито?       Какаши удивлённо посмотрел на неё. Он явно не ожидал подобного вопроса.       — Лучшим другом.       — А ещё? — улыбка стала более добродушной.       — Сокомандником.       — А ещё? — Кушина вошла во вкус.       — Членом клана Учиха, — он же всё меньше и меньше понимал, чего она добивалась.       — Ну, а ещё? — она кивнула, хитро сощурив глаза.       Хатаке задумался, глядя на мемориал. Кем для него был Обито? Что в Обито было такого, что знал о нём Какаши, но не знали другие? Редкостным балбесом? Хатаке ухмыльнулся: нет, это ни для кого не являлось секретом. Добрым человеком? Сколько бы Какаши ни причитал, Обито действительно помогал всем нуждавшимся в его помощи. Хотя, само собой, иногда использовал свою репутацию волонтёра-альтруиста просто для того, чтобы отмазаться.       Кем для него, Хатаке Какаши, был Учиха Обито?       Он на несколько секунд перестал дышать от пронзившей его догадки. Он уставился на Кушину, улыбка которой непостижимым образом стала ещё шире.       — Он был… героем, — в её глазах заплескалась некая гордость. — И настоящим шиноби.       — Хорошо… — она одобрительно кивнула. — Почему для тебя он — настоящий шиноби?       Какаши опять замолчал на некоторое время. Почему? Казалось бы, простой вопрос, но Хатаке вновь не знал, что ответить. Так сложно оказалось объяснить что-то само собой разумеющееся. Обито — герой, шиноби, на которого надо было равняться. Очевидно. Однозначно. Иначе просто быть не могло. Только не теперь. Это знание жило в Какаши на уровне чувств. Но как можно было описать чувства словами?       — Он сказал… Если нарушение приказа сделает его ненастоящим шиноби, то он разрушит действующее понятие, чтобы создать новое… — да, именно эта фраза стала отправной точкой знания Хатаке. — Я думал… Я думал, что, нарушив приказ, он действительно перестал быть шиноби. В полном смысле этого слова. Но потом… — Какаши выкорчёвывал эти фразы из самой глубины того, что, наверное, являлось его душой. Она ведь у него была, верно? Та самая неведомая сила, которая после непрерывной череды разочарований всё равно заставляла его верить во что-то хорошее. Которая заставила его поверить в Обито. — Он у меня на глазах разрушил то понятие. Он показал, что понятие, которым я пользовался… Оно пустое. Оно не выражает сути шиноби. Оно не объясняет, для чего мы сражаемся… для чего стремимся к силе, — Какаши почувствовал, что подобрался к ответу, что стоял в шаге от него. Почему Обито — герой? Так просто… Оставалось лишь подобрать достаточно точные слова. — Он создал новое понятие. Он… он придал всему этому смысл, — Хатаке потрясённо посмотрел на Кушину, у которой скопились слёзы в уголках глаз. У него перехватило дыхание от странного чувства восторга, от бившего через край воодушевления. — Обито создал его прямо там. И… если верить его новому понятию, то он — самый настоящий шиноби.       Кушина тихо шмыгнула и притянула Какаши к себе. Он без сопротивления приблизился. Сам не прикоснулся, но его охватил тихий трепет. Его мама умерла, когда Какаши был так мал, что ничего о ней не помнил. У него хранился её светлый образ, созданный рассказами Белого Клыка. В каком-то смысле сенсей и его жена заменили ему родителей, которых он лишился слишком рано.       — Какаши, — Кушина потрепала его плечо. — А других ты будешь оценивать по новому понятию? По понятию Обито? Или по старому, которым пользуется большинство?       Она по-доброму смотрела на Хатаке, который в очередной раз за этот диалог испытывал непонимание. Кушина пыталась навести его на определённую мысль. Хотела, чтобы он сам нашёл ответ на свой вопрос. Наставляла, словно мама.       — Новое. Даже если другие будут считать это глупым. В понятии Обито гораздо больше смысла.       В его взгляд просочилась толика понимания. Видимо, та мысль, на которую Кушина так упорно его наталкивала, стала оформляться. Обито… как же много он в себе хранил. Почему Какаши не увидел это раньше? Почему он был таким идиотом? Почему для того, чтобы что-либо понять, ему всегда требовалось потерять?       — А сейчас? — он вздрогнул от неожиданности, потому что ушёл мыслями от разговора, отвлёкся. — Ты можешь сказать, что это был его конец?       «И, неужели, это всё? Это конец?..».       Действительно, конец ли? Какаши отчётливо осознавал, что Обито больше не было среди живых. И также отчётливо он осознавал то, что Обито до сих пор продолжал на него влиять. И теперь даже сильнее, чем при жизни. Можно ли было в таком случае говорить о том, что его не стало? Разве то, что закончилось, могло продолжаться? Какаши ощущал присутствие Обито как никогда явно.       — То есть он? Вы имеете в виду?.. — нет, мысль всё ещё не оформилась.       Хатаке не мог её озвучить. От разгадки его отделял всего один шаг.       — Так можешь или нет? — Кушина мягко перебирала его волосы.       Какаши был замкнутым мальчиком, потому что устал терять. Но именно от этого его доверие, такое детское, наивное являлось несоизмеримо ценнее. Кушина радовалась тому, что могла хотя бы немного восполнять его потребность в материнской ласке, что его потребность в любви восполняла Наруто. Ей бы хотелось, чтобы Какаши чувствовал себя нужным просто потому, что существовал. Он заслуживал это, как заслуживал любой другой ребёнок.       А Наруто уже стояла рядом. Она тоже хотела услышать ответ Какаши. Малышка внимательно слушала этот диалог с самого начала. Вопрос, заданный Хатаке, волновал и её.       — Если его опыт и действия… продолжают влиять на меня… на других людей сейчас… будут влиять потом… Получается, его конец не наступит? — он не скрывал своего потрясения. — Вы хотите сказать, что так он не исчезнет никогда?       — Я не имела в виду никогда, — она мягко ему улыбнулась. — Но я хотела тебе объяснить, что реальный конец наступит только тогда, когда и от нас уже ничего не останется.       — Получается, пока мы помним, он останется с нами? — почему-то это прозвучало немного печально, хотя Какаши чувствовал искреннюю радость.       — Он многому нас научил, верно?       — Нии-сан! Мама! Чего грустить вздумали, даттебайо?! Аники бы точно эту кислятину не оценил!       Всего пара фраз от Наруто, и меланхолии будто не бывало. И как она всегда это делала?       — Имото… — Какаши притянул её в круг объятий. — Ты такая сильная. Наверное, самая сильная из всех, кого я знаю, — Какаши растрепал золотистые прядки. — Он был бы рад, что ты так улыбаешься.       — А то, ‘ттебайо! И аники сказал, что не хочет, чтобы я плакала. И вообще мне легче, чем вам.       — Это почему? — Кушина удивилась такому утверждению: тяжелее чем Наруто эту новость восприняла только Исами-сан.       — У детей психика гибкая, поэтому им легче переживать потрясения, — она подняла пальчик вверх, как бы доказывая правдивость утверждения.       — Всё-то ты знаешь, — Кушина рассмеялась. — И, главное, откуда?       Наруто удивлённо посмотрела на маму. В глазах малышки читался вопрос: «А ты разве не знаешь, откуда я знаю?»       — Так, это… это ж Эро-Сеннин говорил. Помнишь, ты его ещё спросила, что он может сказать в своё оправдание? Ну, тогда, когда я его извращённую книжку читать стала.       Кушина помнила. На её лице появилась фирменная улыбка Кроваво-Красной Хабанеро. Какаши нервно сглотнул. Если бы кто-то его сейчас спросил, боялся ли он, то он бы честно ответил, что боялся. От этого оскала маньяка-вивисектора, появившегося на лице обычно довольно милой женщины, кровь в жилах застыла бы даже у самого матёрого шиноби. Собственно, так и было. Хатаке до сих пор помнил о том, как стремительно побледнел Жабий Саннин, увидев эту улыбку. Какаши готов был поспорить, что в тот момент Джирайя установил исторический рекорд по бледности, потому что даже мел выглядел слишком тёмным на фоне его лица.       — Ма-а-ам, — Наруто дёрнула её за подол платья. — Не надо убивать Эро-Сеннина. Он мне нравится.       — Не буду, солнышко, не буду. Только помучаю. А убивать не буду.       Какаши опять сглотнул.       — Ма-а-ам, ты нии-сана пугаешь, — Наруто успокаивающе погладила мамину ладонь.       — Даттебане! — взгляд Кушины прояснился. Картины жестокой расправы над незадачливым писателем перестали мелькать перед её глазами. — Какаши, ты же так опоздаешь!       Хатаке дёрнулся от неожиданности. Ещё никогда он не опаздывал, а тут уже задерживался на первую свою миссию в роли капитана. Он кинулся в сторону тропинки, но тут же затормозил и развернулся:       — До свидания, Кушина-сан. Пока, Имото. Мне пора, — он растворился в Шуншине.       — Пока, нии-сан, — сказала Наруто уже в пустоту. — А это правда? — она подняла взгляд на маму.       — Что именно, солнышко?       Малышка глядела на неё со странной смесью наивности и надежды. На несколько мгновений Кушине показалось, что в глазах дочки была мольба. Мольба сказать, что то, о чём она спросила, действительно являлось правдой.       — Если кто-то умирает, он всё равно остаётся с близкими?       Мама присела рядом с Наруто, чтобы смотреть на неё не сверху вниз, а на равных.       — Только если близкие этого сами захотят, лисёнок, — она ласково погладила дочку по голове.       — Лисёнок? — малышка удивлённо хлопнула глазами.       — Лисёнок. Самый настоящий. Ты же милая, маленькая и пушистая. Ну, чем не лисёнок? — малышка радостно засмеялась и обняла маму.       В эту ночь Наруто не просыпалась от кошмаров.