Свет и тьма: книга яркого света

      — Нашёл, — Обито сказал это тихо, на выдохе, со слышимым облегчением.       Хотя вид у него всё равно оставался крайне напряжённым. Он сидел высоко на дереве, откуда хорошо просматривалось укрытие врага. Это было некое подобие пещеры, которую, видимо, создали при помощи техники дотона. «Спокойно. У меня всё получится!» — он дал себе команду и, чуть хлопнув себя по щекам, заставил собраться. Обито вынул кунай из подсумка и сделал тяжелый вдох.       — Всё, понеслась.       — Далеко собрался? — позади Учихи стоял тот самый бугай, который захватил Рин.       Глаза Обито распахнулись в удивлении: он не мог понять, почему не почувствовал противника раньше. Его чакра появилась словно из ниоткуда. Может, он использовал пространственную технику? Да быть такого не могло!       Тем временем ивовец замахнулся кунаем на застывшего коноховца. Когда Обито понял, что следовало бы ему уклониться, нарисовался новый участник событий, объявившийся словно снег в Суне. Нападавшего хорошенько полоснули кунаем по груди, из-за чего он оказался вынужден отпрыгнуть на другое дерево. Прямо перед поражённым Учихой с помпой приземлился никто иной как его лучший друг.       — К-какаши? Почему ты?!.. — Обито с трудом ворочал языком от культурного шока.       Однако уже через секунду он нахмурился и возмущённо засопел. И вот зачем тогда, спрашивается, так необходимо было устраивать сцену на тему «миссия превыше всего», если всё равно помогать собирался?!       — М-ма, как будто я мог доверить что-либо такой плаксе как ты, — Хатаке скосил глаза на сокомандника, который совершенно по-детски надулся.       — Ты дружелюбие на клеточном уровне отторгаешь, да? — буркнул Обито, взяв себя в руки.       Откровенно говоря, ему даже было не стыдно признать то, что он обрадовался появлению Какаши.       — Не может быть, — ивовец с неприкрытым испугом в глазах отшагнул назад. — Серебристые волосы и клинок с белой чакрой… Ты… ты Белый Клык Конохи?! — от одной этой мысли бугай впал в панику.       Обито кинул немного настороженный взгляд на друга, зная, что была затронута больная для него тема.       — Ты сам это сказал, — как всегда флегматично ответил Какаши, опасно сужая глаза.       Не стал отрицать. Не стал подтверждать. Фраза вышла максимально неконкретной. Хатаке видел достаточно боёв сенсея для того, чтобы усвоить: деморализованный противник — слабый противник.       — Так значит ты!.. — ивовец в ужасе вжался в дерево позади, неправильно истолковав ответ Какаши.       Точнее, он истолковал его именно так, как требовалось самому Какаши. Хатаке Шуншином переместился к противнику, пустив чакру через клинок Белого Клыка. Резкое рубящее движение — там, где была голова ивовца, расползлась глубокая борозда. Бугай, несмотря на поглотивший его страх, в последний момент уклонился. Какаши не собирался позволять ему расслабляться: новое секущее движение — свист разрезанного воздуха смешался с жалким вскриком ивовца. Хатаке удалось расширить нанесённую им же рану. «Не достаточно», — подумал Какаши, подаваясь вперёд для новой атаки.       Бугай отошёл от шока и принялся было парировать, но ему не позволил вовремя включившийся в бой Обито. Он заблокировал руку противника с занесённым на друга кунаем, и Какаши смог снова провести успешное нападение. Новый вскрик, скорее походивший на раздражённый рык, резанул по ушам. Ивовец больше не собирался позволять коноховцам избивать себя, словно гражданского младенца. Однако усилиями сокомандников на его груди красовалась не слабо кровоточившая рана.       — Теперь так легко не достанем, — с досадой буркнул Обито.       Какаши промолчал, лишь скосил взгляд на сокомандника. Если бы Учиха не подключился, Хатаке, скорее всего, уже бы получил ранение. Наверное, это должно было вызвать раздражение, но Какаши чувствовал благодарность, в чём, разумеется, никогда бы не признался.       — Что-то мелковат ты для Белого Клыка, пиз…       — Хэй! На себя то посмотри, сыкло! — выплюнул со злостью Обито: безнаказанно оскорблять Какаши имели право только он и Наруто, и никто больше. — Да ты обделался только из-за его цвета волос!       — В любом случае, вы просто два зарвавшихся коноховских сосунка, — гордость бугая явно была задета, но напасть сразу он не мог: ему требовалась передышка из-за раны. — Будь он Белым Клыком, я уже был бы мёртв.       — Верно. Я не Хатаке Сакумо, — спокойно сказал Какаши, гордо расправляя плечи и в упор глядя на противника. — Так звали моего отца, — в голосе его послышалась еле заметная гордость, которая не укрылась от хорошо знавшего его Обито.       Хатаке снова выставил перед собой знаменитый клинок. Учиха в который раз удивлённо уставился на друга. Неужели это их разговор после похищения Рин так повлиял на Какаши? Все эти речи про живое оружие и необъятную важность выполнения миссии Хатаке говорил тогда, свято веря в свои слова. А сейчас он словно другим человеком стал, пусть внешне ничуть и не изменился.       — Ясно, — выплюнул бугай, расплываясь в кровожадной улыбке. — Ты просто отродье Белого Клыка. Тогда мне не о чем беспокоиться, — он почувствовал своё превосходство, будто забыв, что именно «коноховские сосунки» раскроили ему грудь.       Ивовец сложил печать концентрации и «растворился». Обито и Какаши встали плотнее, прикрывая друг другу спины. Должно быть, впервые они участвовали в бою на равных. За Хатаке не была закреплена роль сильнейшего в команде: они являлись равноценными участниками этого сражения. Но времени размышлять об этом не было. Возможно, потом Обито бы задумался об этом и не преминул бы поддеть друга на этот счёт. Возможно, потом Какаши бы осознал это и всеми силами стал бы скрывать чувства благодарности и признания в отношении сокомандника.       А сейчас — бой, который должен был определить судьбу Рин.       Хатаке принюхался, словно нинкен, пытавшийся выйти на потерянный след.       — Так я и думал: его запах исчез, — он едва слышно цыкнул от недовольства. — Придётся выслеживать по шуму и движению воздуха.       Они стояли на одном месте, соприкасаясь плечами. Не сговариваясь они осматривали местность так, чтобы покрывать всю окружавшую их обстановку. «Минато-сенсей был бы доволен», — мелькнуло невпопад в мыслях Обито. Он перехватил кунай: от волнения потели ладони. Прошла томительная минута ожидания.       — Да где же он? — терпеливость никогда не была сильной стороной Учихи, и его нервы потихоньку начинали сдавать.       Какаши слегка толкнул сокомандника плечом, как бы прося успокоиться, напоминая, что они вместе, а значит у них всё получится. Обито ничего не сказал, но взял на заметку поблагодарить друга позже, когда всё закончится, когда они победят и спасут Рин.       Хатаке услышал признаки близкого присутствия врага. Почти беззвучное чавканье шага по слишком разросшемуся мху стало спасительной лазейкой для коноховцев.       — Сзади! — выкрикнул Какаши, но Обито уже стоял с ним рука об руку.       Хатаке резко рубанул перед собой, пытаясь задеть невидимого противника. Едва слышимый влажный звук дал понять, что у него вышло. Он глубоко рассёк левое предплечье врага, но ивовец не прервал свою атаку даже из-за ранения, а лишь перестроил её: вместо косого удара он пошёл на прямой.       Какаши, услышав звук рассекаемого воздуха, смог уклониться, избегая смертельного ранения. Но даже так он получил глубокий порез, прошедший через левый глаз, который, видимо, обиделся на столь хамское отношение и решил вытечь. Откровенно говоря, зрелище — не из приятных. Про ощущения самого Хатаке вообще говорить не стоило. Тем более, он и сам описал их довольно ярко и красочно, правда, нецензурно, зато очень точно. Вот, например, Обито, стоявший рядом, проникся и даже почти прочувствовал на себе.       Однако времени посочувствовать другу у Учихи не было: ивовец снова атаковал Какаши, и Обито слышал это, пусть и не видел. Ведомый голыми рефлексами, он фактически упал перед беззащитным другом и выставил перед собой скрещенные кунаи. Лицо ущипнул сноп искр, а уши ужалил скрежет металла. Контратака удалась. Учиха с усилием резко развёл руки, чтобы всё ещё невидимый противник потерял опору, и жёстко выставил ногу вперёд. Прозвучали сипящий вздох и тихий хруст — попал прямо по рёбрам. Обито собирался продолжить атаку, но противник скрылся. Увидев на своём сандалии кровь, Учиха победно ухмыльнулся: удар пришёлся на рану, следовательно, вышел максимально болезненным, следовательно, у них имелось около минуты форы.       Обито обернулся к другу, всё ещё сидевшему на земле. Только сейчас до него в полной мере дошло, что Хатаке получил ранение, причём серьёзное.       — Какаши! — Учиха сел рядом с другом, который сквозь крепко сцепленные зубы всё ещё комментировал свои ощущения, держась за рассечённую часть лица. — Ты как?! — он помог другу сесть.       Кровь текла по лицу, но за шиворот не заходила, оставаясь на маске. Впрочем, кровь текла так шустро, что скоро предел возможностей ткани к впитыванию должен был оказаться превышен. Какаши глубоко со свистом выдохнул и также вдохнул, пытаясь унять боль.       — Наш противник хорош, — Хатаке удалось выдержать практически ровный голос. — Уже успел избавиться от куная с запахом моей крови, — даже сейчас нельзя было терять контроль над ситуацией. Точнее, именно сейчас терять его нельзя было категорически.       На глаза Обито навернулись слёзы. Он опять чувствовал, что всех подводил, потому что ничем не был способен помочь другу. Хатаке отнял руку от раны, открыв на обозрение рассечённую бровь, располовиненное запавшее веко, мутно-белёсый густой подтёк, размазанный по глубоко повреждённой скуле, и чуть надрезанный край маски, причём по всему этому была размазана не желавшая останавливаться кровь. Учиха сглотнул и отвёл взгляд, чувствуя свою вину. Слёзы, стоявшие в глазах, стали жечь, точно кипяток.       — Только не говори, что тебе снова в глаз что-то попало, Обито, — Какаши слегка прищурился, будто улыбаясь, но тут же тихо зашипел из-за резанувшей рану боли. — Шиноби не плачут. Да и я ещё жив, — продолжил он. Привычных презрительных ноток в избитой речи не звучало: Хатаке искренне пытался подбодрить сокомандника. — Не теряй бдительность, — закончил Какаши и вновь принялся принюхиваться.       Учиха приподнял очки и попытался стереть разъедавшую глаза влагу. В них словно щедро отсыпали раскалённого песка. От трения стало только хуже. Боль распространилась дальше: она стала расползаться вглубь головы, растекаясь волной лавы. В памяти всплыли разоблачающие слова сенсея, сказанные тогда, на границе. «Вечно я выпендриваюсь, а потом всем приходится меня спасать. Я всего лишь болтливый неудачник». Казалось, Обито успел забыть то, что в действительности сейчас сработал он точно и нанёс ощутимый урон врагу. Однако проблема в том и заключалась, что обычно спасал не он, а спасали его.       Учиха зажмурился и стиснул зубы от чувства, что это ему глаза кунаем проткнули. «Да что же это такое! И, главное, как не вовремя!», — Обито упрямо раскрыл веки, решив позже разобраться с этой неполадкой. В конце концов, он же шиноби — мог и потерпеть. Сейчас важнее было другое: если те слова и вправду так много значили для его друга, то он должен был доказать, что они не являлись пустыми.       Мир вокруг резко преобразился. Всё окрасилось в оттенки алого, но картина оказалась как никогда чёткой. Учиха резко развернулся спиной к Какаши: какое-то предчувствие заставило его так поступить. То, что он увидел, выглядело странно: сине-жёлтый сгусток, имевший человеческие очертания приближался к ним словно в замедленной съёмке.       — Умри! — Обито мгновенно вытащил оружие и, сделав выпад, пронзил грудную клетку врага — в сердце.       — К-как? — по подбородку ивовца, тут же ставшего видимым, потекла струйка крови. — Как ты меня заметил? — его голос хрипел.       Он умирал, причём, очень стремительно. Он увидел в глазах коноховца алый огонь, на фоне которого тёмными пятнами выделялись по два томое.       — Обито, ты?.. — Какаши сразу понял, что именно произошло, и это его шокировало.       — Ш-шаринган? — это было последнее, что бугай сказал в своей жизни, потому что после он упал замертво.       — Теперь я смогу защитить своих друзей! — это было не хвастовство — констатация факта.       Учиха знал: теперь точно сможет. Он развернулся лицом к другу.       — Обито, твои глаза… — Какаши всё ещё выглядел поражённым.       — Да… пробудился, наконец, — он неловко ухмыльнулся. — Я даже вижу, как течёт чакра, — он смотрел на свои руки так, словно увидел их впервые.       На самом деле можно было сказать, что Обито действительно впервые видел этот мир. Сквозь призму шарингана всё выглядело иным. Кроваво-красный мир точно находился в замедленном видео со сверхмощной фокусировкой. Каждый листочек, каждая букашка, каждая пылинка… — буквально всё в зоне видимости Обито охватывал своим вниманием. И даже больше — там, куда был направлен его взгляд, он видел чакру будто сквозь предметы. Совсем не далеко в сравнении с тем же Бьякуганом, но куда дальше, чем были способны заглянуть обычные глаза.       Обито пошатнулся и сделал судорожный вздох: голова кружилась от обилия информации. Казалось, всю жизнь он был слеп и только сейчас научился видеть. Мозг лихорадочно обрабатывал поступавшую, бессистемную, бесполезную информацию. Он подумал, что додзюцу стоило деактивировать по двум причинам: чакра стремительно убывала, словно её выгребали из него черпаками, а голова неумолимо начинала болеть, не выдерживая резко усилившегося восприятия. Следом за этим сознание поразила другая мысль, посторонняя и навязанная, но оттого не менее сильная: «Нельзя! Никогда! Ни за что!».       Обито вздохнул ещё тяжелее. Додзюцу будто погружало его в пучину безумия: оно словно имело собственную, не зависевшую от него волю; оно не хотело деактивироваться, не хотело отпускать его из своей власти, распаляло в нём чужеродную дикую злобу — ненависть… Или она не являлась чужеродной? Нет, она была его, собственная, годами хранимая в дальних уголках души, переполненная детскими наивными обидами, повседневными разочарованиями, подростковым протестом… Неужели всё это вместе могло быть так сильно́? И чем сильнее накатывали эти эмоции, чем сильнее они его захлёстывали, тем чётче становилось всё вокруг, тем больше Обито видел.       Учиха покачнулся и отступил назад, хватаясь за голову. Он понимал, что если бы не остановил это ровно в то же мгновение, то точно бы сошёл с ума. Шаринган пожирал его личность, подчиняя его ненависти, копившейся в течение всей его жизни и тщательно скрываемой глубоко внутри.       — Агх! — Какаши резко схватился за раненную половину лица в попытке заглушить приступ боли.       Обито встрепенулся, а мир снова стал размытым, цветастым и неполноценным. Зато зуд подступавшего безумия стих. Он обернулся к вскрикнувшему другу. Какаши привёл его в чувства.       — Ты как? — Учиха снова присел рядом.       — Да нормально, — Хатаке буркнул это, выуживая что-то из подсумка. — Вот только моему левому глазу конец, — он досадливо цыкнул, словно это его не столько печалило, сколько раздражало. — У меня есть аптечка, которую подарила Рин. Быстро обработаем и отправимся за ней, — он передал заветную коробочку в руки сокоманднику, на что тот усмехнулся:       — Аптечку точно лишним грузом не назовёшь, верно? — Какаши лишь хмыкнул в ответ.

***

      — Упрямая коноховская мразь, — ивовец процедил это прямо в лицо полубессознательной Рин, не скупясь на брызнувшую на девушку слюну. — Ну же, давай, — он встряхнул рукой, которой удерживал Нохару за волосы, от чего она обронила едва слышимый болезненный стон. — Чтоб тебя! — он со всей силы отвёл руку от себя, из-за чего Рин с глухим стуком ударилась затылком о столб, к которому была привязана.       Обито и Какаши бесшумно приземлились около входа в убежище. Им предстала картина, заставившая их испытать глухое раздражение. Шиноби Ивы грубо стиснул лицо их боевой подруги, которая была крепко, до кровоподтёков примотана к столбу, являвшемуся частью опорной конструкции, поддерживавшей потолок. Когда мужчина разжал руку, голова Нохары тут же упала, безвольно повиснув. Ивовец обернулся к двум другим членам команды «Семь» и закатил глаза:       — Нынче ни на кого нельзя положиться.       В глазах Учихи вновь загорелось додзюцу. Он мысленно отметил, что произошло это из-за вспышки гнева от измученного вида Рин.       — Её чакра движется странно. Совсем не так, как у нас, — прошептал Обито, обращаясь к Какаши.       — Думаю, она под действием гендзюцу, — прошептал он в ответ, не отводя взгляда от противника и сокомандницы. — Они пытались как можно быстрее вытянуть из неё информацию.       — Похоже, вы не так уж просты, — их враг, вероятно, прочёл всё по губам.       Он весьма кровожадно ухмыльнулся. Ребята встали наизготовку.       — Он гораздо быстрее своего напарника. Будь осторожен, — проинформировал сокомандника Какаши, опираясь на воспоминания предыдущего боя с этим противником.       — Хорошо.       Ивовец кинулся на коноховцев. Резкое движение рук — обнажились лезвия, скрывавшиеся под спецбинтами на предплечьях. Завязалось стремительное сражение. Ребята нападали слаженно, дополняя атаки друг друга, но любые их удары умело блокировались. Хотя, стоило отметить, ни один удар противника точно также не мог их настигнуть.       Какаши ушёл в нападение сверху. Обито в — подсечку снизу, чтобы исключить возможность уклонения от атаки. Но Ивовец сгруппировался в прыжке, избегая обоих ударов. Враг приземлился прямо перед Учихой, резко развёл руки в стороны. Обито избежал ранения, уходя в низкий наклон назад. Из-за спины сокомандника появился Хатаке, который пошёл на новую верхнюю комбинацию. Теперь — в прыжке. Ивовец мгновенно сменил цель атаки. Стал сводить руки обратно: Какаши должен был напороться на лезвия. И Обито это понял. Он резко перевёл руки, опустив их на землю в качестве опоры, а ноги вскинул вверх, перекрыв траекторию движения рук врага, на которого налетел Какаши. Хатаке нанёс резкий рубящий удар, вспоров противнику левое плечо и, судя по громкому хрусту, сломав ключицу, и шагнул по его спине, использовав в качестве опоры. Ивовец дезориентировано упал наземь.       Обито перекатился к противнику. Тот ворочался на земле, матеря коноховцев. Учиха без всякого сожаления с размаху ударил ивовца по лицу, буквально вбив его голову в землю. Раздался очередной хруст — сломалась скула. Обито стряхнул руку, шипя: сбил костяшки, но результатом был доволен. Какаши убедился в том, что враг — без сознания, и кивнул в сторону Рин. Через мгновение сокомандники уже стояли около Нохары. Пока Учиха разрезал путы, Хатаке снял с неё гендзюцу.       — Какаши? — её взгляд прояснился. — Обито?       — Всё хорошо, — Учиха сказал это с теплом в глазах.       Его глаза… Рин только сейчас увидела, что в них горел шаринган.       — Давай. Я помогу, — Хатаке взял Нохару за руку и потянул на себя, помогая встать.       Рин внимательно осматривала бинты, скрывавшие левую сторону лица Какаши. Её брови слегка изогнулись, выражая разраставшуюся внутри тревогу. «Что же с вами произошло, ребята?». Она бы задала этот вопрос вслух, но сейчас однозначно были не время и не место.       — Что ж… Это была неплохая комбинация, — ивовец уже твёрдо стоял напротив коноховцев.       С якобы сломанной скулы сыпалась земельная крошка, с якобы рассечённой ключицы — тоже, только значительно больше. Он немного брезгливо отряхнулся, глумливо улыбаясь.       — Чёрт, почему он в сознании? — Обито уставился на Какаши, словно это тот был в этом виноват.       — Техника дотона для защиты тела, — цыкнул Хатаке: сегодня слишком многое выводило его из привычного спокойствия.       — Верно. Но, как ни крути, сопляки они и есть сопляки, — его ухмылка стала ещё шире.       — Но без хитрожопых техник против нас выстоять тебе слабо, да? — Обито понимал, что дразнить врага — не самая лучшая затея, но удержаться было выше его сил.       — Теперь вы у меня в руках, — враг злобно оскалился и свёл руки, чтобы сложить серию печатей.       Тигр…       — Бежим! — Какаши дёрнул сокомандников в сторону выхода.       Крыса…       Они буквально перелетели через припасы ивовцев.       Змея…       — Дотон: Разрушительный камнепад!       Ребята поняли, что дело плохо ещё до того, как противник ударил кулаком о землю, приводя технику в действие. Однако когда дзюцу активировалось и потолок стал осыпаться внушительного размера булыжниками, они поняли, что слово «плохо» являлось слишком уж невыразительным и блёклым, и потому подобрали выражение покрепче, но, увы, цензура его не одобрила.       Враг воспользовался тем, что находился у самого выхода из убежища, и стремительно ретировался из созданной им же западни. Коноховцам повезло в этом плане гораздо меньше, но на это и был расчёт. Несмотря на то, что они начали движение ещё до начала камнепада, две трети расстояния до спасительного выхода всё ещё оставались непокрытыми.       Уже находясь в трёх метрах от заветного прохода, Обито понял, что пару секунд как не видел Какаши, который до этого точно бежал чуть впереди. Это же осознание пришло и к Рин. Они оба резко затормозили, при этом разворачиваясь, и увидели то, что им, мягко говоря, не понравилось. Хатаке лежал на полу разрушавшегося убежища, а на левой стороне его головы расползалось алое пятно. Не надо было даже к Яманака ходить, чтобы понять, что именно произошло. Видимо, даже такой гений как Какаши оказался не способен мгновенно адаптироваться к потере половины поля зрения. Он банально не уклонился от падавшего на него камня, потому что тот был в слепой зоне. Правда, можно было назвать чудом то, что не один камень после нокаутировавшего так и не задел распростёртого на земле Хатаке.       — Какаши! — Нохара почувствовала быстро подступившую панику, которая отозвалась болезненным спазмом в пустом желудке.       До друга было примерно метров семь, а размер булыжников, валившихся с того, что осталось от потолка, ежесекундно рос. И пока Рин в ужасе только просчитывала ничтожные перспективы на спасение Какаши, Обито уже бежал в глубине рушившегося убежища.       Времени думать не было: пришлось действовать, опуская такие незначительные нюансы. Учиха схватил друга поперёк туловища и кинул к выходу — туда, где стояла Рин. Он знал, что Нохара подхватит бессознательное тело, не позволив ему получить лишние травмы. Однако всё пошло не совсем по плану. Она хоть и поймала Хатаке, но сама из-за этого подставилась под удар, который выбил из неё дух. Она мягко осела на землю, удерживая Какаши. Благодаря усилиям Обито тот оказался в безопасности.       На восточной стене образовался небольшой зазор, открывший вид на хмурую полосу туч вдали. Где-то там сейчас резко обернулась Наруто, чтобы увидеть разряд молнии, фатально мелькнувший и в этом в этом самом зазоре. Тогда же Учиха кинулся обратно — к спасительной лазейке. Видимость закрыла внушительных размеров тень.       Обито вскинул взгляд. Его глаза расширились в ужасе.       Он даже не успел вскрикнуть перед тем, как оказался придавлен к земле валуном метра три в диаметре. До разрушенного убежища добрался раскат грома…

***

      Сколько он так пролежал? Час? Три? День? Смешно. Судя по тому, что пыль ещё не улеглась — семь минут, не больше.       Сознание оставалось удивительно ясным. Почему-то раньше Обито думал, что человек, которому раздавило практически половину тела, обязательно должен был потерять сознание. Как доказала практика, он ошибался. Прослеживалась некая ирония в том, что вещественным доказательством послужил сам Обито: он был бы не против до конца жизни оставаться в счастливом неведении.       Ощущения оказались чертовски далёкими от приятных, но и не такими ужасными, как предполагалось. Вся правая сторона будто отсутствовала. Он просто её не чувствовал. Словно и не было никогда. Это казалось весьма странным. Однако это, бесспорно, являлось лучшим вариантом, чем предполагаемые ощущения боли. А так — простое ничего.       К тому же боли и без этого оказалось предостаточно. Даже многовато. Туловище посередине точно раскалёнными гвоздями проштробили ровной линией. Правая сторона лица горела так, будто бы он проехался ею по асфальту не меньше пары метров. Хотя какая была разница: асфальт или камень? Судя по тому, что Обито чувствовал, эффект выходил абсолютно одинаковый.       А ещё он чувствовал, что умирал. Пусть это ощущение было для него совершенно новым, но спутать его с чем-либо, к сожалению, не удавалось. И к этому заключению Обито пришёл даже не посредством банальной логики. Хотя надеяться выжить с таким ранением являлось глупостью, по меньшей мере. Интересно, было ли слово «ранение» здесь уместным? И всё же причина крылась в другом.       Обито чувствовал, как утекала его жизнь. В буквальном смысле. Не с кровью. Рану очень плотно зажимал всё тот же булыжник, так что алая жидкость даже не показывалась. Она утекала с чакрой. Учиха ощущал, как необходимая для жизни любого существа субстанция медленно, но верно покидала его организм. Каждый новый круг по системе циркуляции она доходила до груди и частично вытекала в никуда. Точнее — в то, что раньше являлось правой половиной его тела. Правда, там чакра явно уже не требовалась.       Резко захотелось издать глубокий горестный вздох, да только это являлось непозволительной роскошью. Раздробленная грудная клетка и отсутствие лёгкого не то что глубоким вздохам, а дыханию в целом не способствовали. Конечно, если бы Обито очень постарался, то что-нибудь, вполне возможно, и получилось бы. Однако что-то ему подсказывало, что оно того не стоило.       Где-то около заваленного выхода послышалась возня.       — Рин? Какаши? Как вы? — его голос сипел из-за того, что он имел сейчас некоторые проблемки с дыханием, и чуть булькал из-за стоявшей в горле крови.       Обито уже несколько раз пытался её сглотнуть, но она всё равно упорно набиралась вновь, и поэтому он забросил это очевидно бесперспективное занятие.       Хатаке, уже малость оклемавшийся и севший к этому моменту, в ужасе расширил свой единственный глаз. То, что он увидел, просто не могло быть правдой. Сознание отчаянно отказывалось воспринимать действительность.       — Обито! — Какаши рванулся вперёд, но тут же упал, всё ещё не придя в себя.       В этот момент обернулась и Нохара. Она увидела огромный булыжник, закрывавший обзор на половину тела Учихи. Из уголка его рта текла тонкая струйка крови. Она в ужасе зажала себе рот руками, чтобы не закричать. Раздался её сдавленный вздох, смешанный с проглоченным всхлипом.       Хатаке снова резко подорвался и на заплетавшихся ногах кинулся к сокоманднику. Нет, не так… он кинулся к другу. К лучшему другу. Ками, неужели Какаши так обязательно было увидеть Обито едва живым для того, чтобы хотя бы себе в полной мере признаться в том, что этот несносный болван — его лучший друг?!       Хатаке было плевать на то, что собственная голова раскалывалась, тело ломило, а ноги подкашивались… это всё сейчас являлось далеко не самым главным. Он упёрся руками в валун, стараясь его оттолкнуть, освободить друга, попытаться хоть как-то ему помочь. Увы, эта затея являлась априори провальной. Многотонная махина не сдвинулась с места ни на миллиметр.       — Хватит. Не надо, Какаши, — новая струйка крови пересекла подбородок. Лицо Обито оказалось пугающе бледным. К тому же этот эффект усугубляли иссиня-черные волосы, горевший огнём шаринган и алые дорожки, шедшие ото рта. — Похоже, для меня всё кончено… — Учиха мучительно прикрыл веко, пытаясь сглотнуть очередную порцию крови, мешавшую говорить. Хатаке игнорировал все слова друга, напрочь отказываясь прекращать бессмысленную борьбу с булыжником. Словно стоило ему остановиться, и тогда для Обито действительно всё было бы кончено. — Правую половину тела полностью раздавило. Я её вообще не чувствую, — он снисходительно сожалеюще смотрел на друга, упиравшегося остервенело и отчаянно в многотонную махину.       Силы слишком быстро покинули Какаши. Продолжать бороться больше не получалось. Проблема заключалась не столько в физической усталости, ведь шиноби отлично умели преодолевать все мыслимые и немыслимые пределы своего организма, сколько в моральной надломленности. Хатаке заскрежетал зубами от злости. Руки кулаками упёрлись в осточертевшую глыбу.       — Дьявол! — он опустил голову в бессилии.       — Нет, — Рин зашептала: словно чем тише скажешь, тем менее настоящим это всё стало бы. Слёзы широкими дорожками полились по щекам. — Как же так? Не может быть… Почему?..       Рин зажмурилась в надежде на то, что это было всего лишь наваждение и стоило ей открыть глаза, как она увидела бы задорно улыбавшегося друга без единой царапинки. Но реальность отказалась быть столь благосклонной. Открыв глаза, она увидела маленький фонтан крови, который невольно выплюнул Учиха вместе с болезненным булькающим кашлем. Багряные капли разрозненно осели на его лице.       — Обито! — её вскрик плавно обратился всхлипом.       Какаши безвольно рухнул на колени. Слёзы Рин стали для него последней каплей. Он со всей злостью, которая клубилась в груди, не находя выхода, ударил кулаком о землю. Жаль, что это совсем не помогло. Все его затворы сорвало: он больше не мог терпеть. Солёные капли покатились по щеке. Левую глазницу отчаянно защипало, но это не шло ни в какое сравнение с той разрывавшей сознание болью, которая пульсировала в висках.       — Дьявол! Проклятье! — раздался громкий всхлип. — Если бы я послушал тебя с самого начала, мы бы вместе пошли спасать Рин! Этого никогда бы не случилось! — Какаши загнанно уставился помутневшим от слёз взглядом на друга. Давить рыдания больше не выходило: они жалкими звуками стали вырываться из горла. — Какой из меня командир? Какой из меня джоунин? — отчаяние неумолимо затапливало Хатаке, и казалось, что захлёбывался он не от рыданий, а от этого жуткого чувства.       — Ах, да… — захрипел Обито, перебивая истерику друга. — Чуть не забыл, — на его губах появилась лёгкая улыбка, до жути сейчас неуместная, но абсолютно искренняя. — Только я не поздравил тебя с тем, что ты стал джоунином, — Обито упорно пытался сжать непослушные пальцы в кулак, но они отказывались подчиняться. На его реплику Хатаке вскинул голову с неверием во взгляде. Серьёзно? Какой, к биджуу, подарок? Разве об этом сейчас стоило говорить? — Я всё думал, что бы такое тебе подарить, и вот теперь знаю. Не бойся. Это не станет лишним грузом, — Какаши не понимал, что за бред нёс Обито. Зачем ему это? Ради чего? Даже перед смертью он оставался никак все… Сам же Учиха широко распахнул веко, будто демонстрируя додзюцу. — Я дарю тебе свой шаринган… Знаешь, чтобы ни говорили о тебе в деревне, ты и в самом деле отличный джоунин. Друг, конечно, — так себе, но кто идеален, да? — улыбка дрогнула — даже лёгкий смех откликался невыносимой болью. — Всё равно я рад, что ты был моим лучшим другом, Какаши. И я точно знаю, что ты уже отличный джоунин. Пожалуйста, прими его… Рин, пожалуйста, пересади его в левую глазницу Какаши. Он как раз недавно там место освободил, — в последней фразе послышалась беззлобная язвительность; они бы обязательно посмеялись, если бы не хотелось вместо этого реветь в голос.       — Какаши, подойди сюда. Нужно немедленно начинать.       Нохара взяла себя в руки за считанные секунды, а вот Хатаке всё ещё не мог поверить в услышанное. За сегодняшнее утро в его давно разрушенном тёмном мире успело вновь появиться что-то по-настоящему светлое, но оно, как и тогда, когда-то давно, разбилось вдребезги за жалкие мгновения. Сколько ещё это могло продолжаться? Постоянно кого-то терять… В этом и заключалось бытие шиноби?       — Я всё равно умираю, — он снова выдавил из себя улыбку, будто не понимая, что так делал лишь больнее. — Так я стану твоим глазом и смогу увидеть будущее.

***

      Ивовец, мягко говоря, удивился, когда за его спиной раздался взрыв. Он развернулся и увидел то, что увидеть абсолютно не ожидал. На вершине завала стоял тот самый светловолосый коноховец.       — Ещё жив? Как мило… — он увидел текшие из закрытого глаза слёзы. — Но ты и в самом деле сопляк: шиноби не плачут, парень, — он привычным движением обнажил лезвия.       Какаши резко распахнул адски нывшее левое веко, которое мимоходом залатала Рин, впервые глядя на кроваво-алый мир сквозь призму шарингана. Операцию она выполнила наскоро, ухитирившись уложиться всего лишь в один час. Какаши даже думать не хотел, сколько бы ему пришлось терпеть эту экзекуцию, если бы она длилась весь положенный срок. Зрение было чрезвычайно нечётким по меркам легендарного додзюцу, но при этом оно оказалось в разы лучше обычного. Рин сказала, что времени и возможности на соблюдение всех тонкостей попросту не имелось, поэтому заниматься ими было резонно уже по возвращении в Коноху. Пока стоило радоваться и тому, что вышло. И Какаши радовался, потому что знал, что теперь он мог отплатить подарок Обито сполна.       Ивовец заметно напрягся. Он помнил, что раньше у коноховца красного глаза в наличии не имелось.       — Какаши… — он замер, ловя каждый звук, сорвавшийся с обескровленных губ друга. — Позаботься об имото и Рин, — прозвучала самая главная просьба.       Какаши знал, что она не могла не прозвучать, и потому её боялся. Обито чувствовал, что конец — совсем близко. Он озвучил её, пока не стало слишком поздно. Хатаке понимал это, и потому так отчётливо ощутил, как вновь расширилась эфемерная рана в его условно целой груди. Наверное, между ним и Учихой была какая-то взаимосвязь: из одного жизнь уходила физически, а из другого теми же темпами — морально.       — Да. Обещаю, Обито, — Какаши выхватил из-за спины клинок Белого Клыка и встал наизготовку.       Он стремительно бросился в атаку. Лезвия ивовца зажали его клинок и резким разводящим движением разбили сталь. Осколки взмыли в воздух. Самый крупный из них летел ровно между противниками. Оба поняли: следующий удар — решающий и последний. Хатаке приземлился. Воздух подрагивал от его чакры, она разбила почву под его ногами. Руки вмиг сложили заветные печати: бык, кролик, обезьяна. Враг не собирался давать ему фору: он на запредельной скорости летел на Хатаке. Оба лезвия были направлены прямо в голову коноховца без шанса на уклонение.       Округу оглушил крик тысячи птиц. Молния в руке Какаши, превратила её в поистине смертоносное оружие.       Скорость сейчас решала всё. Хатаке никогда на неё не жаловался. Треск костей и чавканье пробитой плоти стали тому доказательством. Лезвия, которые находились в сантиметрах от светловолосой головы безвольно повисли, ощутимо корябнув по вискам, но не нанеся серьёзных повреждений.       Осколок разбитого клинка вонзился в землю.       Молниеносная битва была окончена.       Рин сидела около Обито, крепко сжимая его ослабшую ладонь. Он продержался до сих пор лишь благодаря исключительной силе воли. Любой другой на его месте уже давно бы отдался в объятия смерти, но только не он. И ещё печальнее становилось от того, что столь рьяное желание жить диктовалось не страхом смерти. Хотя, говоря откровенно, кому было не страшно умирать? И всё же его удерживал вовсе не ужас перед неминуемой кончиной, а нечто более важное. Он ещё не успел сказать самое главное. Это и заставляло его бороться, терпеть.       Нохара услышала звуки шагов и подняла глаза в их направлении. Увиденное заставило её испытать приступ молчаливой ярости. Неужели, Какаши — тоже? Быть такого не могло. Тогда почему на неё сейчас смотрел тот самый шиноби из Ивы? Обито ухмыльнулся. То ли наступавшая на пятки смерть, то ли полная потеря зрения, но что-то обострило его чувства до запредельного уровня. Он ясно ощущал, кто именно стоял у входа в завал.       — Не бойся, Рин, — Учиха неимоверным усилием воли заставил пальцы чуть сдавить хрупкую ладошку девушки для того, чтобы подарить ей поддержку. В последний раз…       Вражеский шиноби тут же безвольной куклой завалился на бок. Теперь перед Нохарой предстало лицо Хатаке.       — Какаши… Рин, скорее уведи её… отсюда… Враг скоро будет здесь… — слова давались ему огромным трудом, но он продолжал говорить не в силах остановиться. Было так страшно, что эти слова являлись последними, что никогда ничего он больше не сказал бы, что права на ошибку не осталось, что сейчас он был обязан из великого множества важных вещей выбирать главные… — И ещё… Имото… позаботься о ней… Она вечно… нарывается на неприятности… Не хочу, чтобы из-за меня… она плакала… — он замолчал и закусил губу, запрещая себе продолжать: нужно было отпустить друзей.       Обито бы себе не простил, если бы они, задержавшись по его вине, тоже погибли. За эти часы он успел смириться. Уже даже не боялся. По его ощущениям, за несколько часов, прошедших с того момента, как он попал под треклятый булыжник, прошло две или три вечности. Он просто устал бояться неминуемой смерти: теперь она казалась избавлением от неумолимо становившейся сильнее всё это время боли.       И всё же, так трудно оказалось остановиться, понимая, что эти слова стали последними. Обито не волновался о Рин. Уж кто-кто, а Какаши должен был её защитить. Если бы он не защитил, то и никто другой там бы не справился. Но Наруто… Учиха боялся стать причиной её слёз до спазмов в лёгком, фактически переставшем качать воздух. Казалось, этот страх пересиливал даже жажду скорейшего избавления. И всё-таки Наруто была ему ближе всех на свете. Пусть Рин была дороже всего, но малышка-Солнце — гораздо ближе. Сейчас Обито понимал это так отчётливо и ясно, как никогда прежде.       Она ведь так не хотела отпускать их на эту миссию… Наверное, чувствовала, что произойдёт нечто подобное.       — Обито, — в голосе Нохары опять прозвучали слёзы.       Она потянулась к нему, но тот из последних сил откинул её кисть, прося тем самым уйти.       — Оставьте меня… Уходите…       — Рин, — а Какаши уже перестал верить в то, что у моральной боли существовали пределы: хуже становилось буквально с каждой секундой.       Однако сейчас Хатаке не имел права, отдаваться во власть бесновавшихся чувств. Обито был прав: враги уже их окружали. Требовалось немедленно уходить. Он должен был защитить Рин во что бы то ни стало. Какаши протянул ей руку, чтобы помочь выбраться. Ивовцы позади применили какое-то дзюцу дотона, из-за которого остатки убежища обещались скоропостижно рухнуть вновь. А она даже не обратила внимание, всё тем же жалким взглядом таращилась на едва живого друга.       — Скорее, Рин! — Какаши подался вперёд. — Хватайся!       — Рин, — Обито не просил — он молил. Молил уходить, спасаться. Она уже ничем не могла ему не помочь, и так оставалась рядом до последнего. Хватит.       В глазах Рин в который раз за этот чёртов день — слёзы. Она схватилась за руку Хатаке, но всё равно обернулась на того, кого они оставляли здесь навсегда. Камни заваливали его. Лишь лицо всё ещё было видно. А на этом смертельно бледном, изляпанном кровью лице — улыбка. И стало только больнее.       — Обито! — вся эта боль вырывалась наружу с её отчаянным, но абсолютно бессмысленным криком.       «Только мы с Какаши стали самыми настоящими друзьями. А Рин… Я ведь так и не смог ей признаться. Может, оно и к лучшему? Она любит Какаши, может, до него наконец дойдёт, и они оба будут счастливы. Имото… только не плачь, умоляю. Ты ведь Солнце. Ты можешь только сиять, но не плакать, да?.. Я так хотел бы побыть с вами ещё немного», — это стало последней мыслью в его сознании, потухшем, словно истлевший уголёк.       — Обито!       Зачем он кричал? Какаши и сам не знал, но и не кричать он не мог. Взрыв поставил жирную точку. Всё. Конец. Теперь точно. Бесповоротно.       Надежды не осталось.       Они быстро переместились на ветвь близ стоявшего дерева. Хатаке тяжело дышал от переполнявших его эмоций напополам с бурлившим в крови адреналином. Коноховцев окружили. Приблизительно тридцать-сорок ивовцев находились буквально со всех сторон. Намечался неравный бой. Однако Какаши честно заслужил своё звание гения, и мог доказать это здесь и сейчас. Он готов был костьми лечь, но выполнить своё обещание — защитить Рин.       — Будьте вы прокляты!       Ярость, которая читалась в его разномастных глазах пугала своей необузданностью. Руки уже складывали заветные печати: бык, кролик, обезьяна. «Обито, эту технику я завершил благодаря тебе», — щебет птиц затопил пространство на сотни метров вокруг.       — Ого! Всё ещё хочешь сражаться, даже находясь в окружении? — вопрос сочился неприкрытой иронией. — Какой смельчак. Неудивительно, что ты смог пробраться так глубоко на вражескую территорию.       — Рин, я задержу их. Постарайся скрыться.       Несмотря на ураган эмоций, бушевавший в его глазах, прикрытых растрёпанной чёлкой, во всём остальном Хатаке выглядел образцом спокойствия и хладнокровия. В его левой руке метались смертельно опасные разряды, а в правой уже был зажат кунай, подаренный сенсеем.       — Но!.. — ей не дали договорить.       — Я дал клятву Обито. Я защищу тебя любой ценой.       — Какаши, — она с ужасом смотрела на него: нет, только не он. Ещё одна смерть… его смерть — это слишком.       — Рин, Обито любил тебя. Ты была для него дороже всего на свете. Вот почему он не боялся отдать жизнь, лишь бы защитить тебя.       Она опять роняла слёзы. Опять чёртовы слёзы. Сколько было можно?!       — Тогда ты должен понять, что я сейчас чувствую!       — Я… Не так давно я был ничтожеством, готовым бросить тебя, — она хотела бы что-то на это ответить, но не смогла. Просто понурила голову в знак смирения, пусть Какаши и не мог видеть это, потому что стоял к ней спиной. — Беги, Рин!       Сражение началось. Какаши метнул кунай сенсея, отбивая железо, брошенное врагом. Запустилась цепная реакция. Одним махом из игры вышли трое. Уши заложило от треска Чидори. Он успел снять ещё троих, предже чем всё погрузилось в взякую темноту…

***

      «Беги, Рин!» И всё. Больше ничего Какаши не помнил.       Любая попытка откопать в памяти хоть что-нибудь, что дало бы понимание того, что произошло дальше, заканчивалась провалом. К тому же вокруг было как-то слишком темно и пусто. «Я умер?..» — почему-то эта мысль не напугала. Не обрадовала, разумеется, но и должный страх не вызвала.       И тут к Какаши вернулось мироощущение. Он почувствовал колючий ветерок, проскользнувший по лицу, и запах запёкшейся крови, неприятно забившийся в нос. Он с трудом разлепил глаза. Точнее, трудности возникли только с левым глазом, который знатно покалечили.       Какаши тут же закрыл его обратно, чтобы не смотреть лишний раз на кроваво-красный, сводящий с ума мир. Веко всё ещё тянуло. Он начал расчёсывать невыносимо зудящую кожу, прежде чем осознал это. Лицо свело судорогой боли, и он одёрнул руку до того, как окончательно содрал корку. Должен был остаться шрам. Ладно, шрам — так шрам: это волновало Какаши едва ли не в последнюю очередь. Пересаженный глаз всё ещё пульсировал. Казалось, его рано или поздно разорвёт изнутри, и он просто вытечет. Додзюцу отторгало не-Учиху.       С большим трудом получилось сфокусировать взгляд собственного глаза. Он увидел небо. Предрассветное. Звёзды мелкой россыпью покрывали сине-бирюзовый купол.       — Где я? — он повернул голову и увидел сенсея, рассеянно смотревшего вперёд.       — О, очнулся. Ты получил чертовски сильное истощение, знаешь? — Минато вяло, но с видимым облегчением улыбнулся.       Какаши резко сел. Оказалось, они находились на большом камне.       — Сенсей!.. Н-но как?!.. — он таращился на сенсея, не совсем веря в его реальность. Его форма выглядела просто ужасно. «От» и «до» её покрывали кровь и грязь, будто Минато побывал в кровавой бане. Вот откуда был этот гадкий настойчивый запах запёкшейся крови.       Сенсей вытянул перед собой руку с трёхлепестковым кунаем и тут же снова отвёл взгляд куда-то в сторону горизонта. Не то чтобы на его лице читалась печаль или любая другая отрицательная эмоция, там скорее вообще ничего не читалось. Именно это и заставляло насторожиться. За Минато-сенсеем никогда не прослеживалось наклонности носить маску равнодушия, если того не требовала ситуация.       — Печать на этих кунаях — часть моей техники. Я чувствую, когда они брошены.       — Значит?!.. Значит, враги?.. — на лице Какаши отразилось распиравшее его изнутри чувство надежды.       — Я их всех устранил.       За последние сутки он устроил три чёртовых бойни. Батальон на полях Мидори; рота, давившая разведотряд на границе; рота ивовцев, с которой сцепились подопечные — девять с лишним сотен человек. Минато думал, нормально ли это, что после всего он вернётся домой и безвременная смерть ученика будет единственным, что помешает ему спокойно заснуть? Кушина бы точно так не смогла, не выдержала бы. И Минато любил её за это. А сам он выдержит без лишних усилий. И он не был уверен, осознавала Кушина эту жёсткость в нём.       Минато не чувствовал вину за то, что сделал. Он просто исполнял свой долг. Он был частью системы, в рамках которой должен был поступать именно так, иначе бы умерли другие люди. Не из Ивы, а из Конохи. Это был выбор без выбора.       Минато понимал, что сила не приводит к миру. Она ведёт к победам. Всегда в итоге один повержен, а второй на вершине. Но мир — это нечто такое, где в плюсе остаются все, где обе стороны соблюдают равенство, к чему приходят словом и соглашениями, а не бойнями. Но роль Минато во всём этом — молчать и действовать, как прикажут, а приказали ему одержать победы. Вот и всё уравнение.       Да, Минато не испытывал ненависть к себе за содеянное. Но испытывал ненависть к сложившейся системе. Причина, по которой он мечтал стать Хокаге, — желание это изменить, заставить этот огромный механизм работать иначе. Его самопрезрение никому не поможет, никого не вернёт, но его действия могут что-то поменять, и Минато жаждал возможности действовать. Да, он не будет изводить себя или испытывать муки совести за то, что убивает людей сотнями по приказу. По крайней мере — не сейчас, не в ближайшие годы. Если за свою жизнь он так ничего и не изменит, то сожалеть об этом он станет на смертном одре и получит по незакрытым счетам после смерти.       Минато не знал, нормально ли это, что из всего произошедшего за эти кровавые сути за живое его тронула лишь безвременная смерть ученика…       — А Рин? — разномастные глаза Какаши широко распахнулись в страхе. — Что случилось с Рин?!       Минато рассеяно посмотрел на подопечного, с трудом вырываясь из собственных удручающих мыслей. Он молча указал чуть в сторону.       Она глядела на светлеющее небо. Сейчас она выглядела поразительно хрупко. Ветер слегка колыхал её короткие волосы и приподнимал подол юбки. Этот романтический образ совершенно не вязался с её сущностью шиноби, но именно эту хрупкость в Рин всегда видел Обито.       — Прости, что не успел вовремя… — сенсей устремил вновь опустевший взгляд в испещрённое звёздами, бирюзовое небо.       Смерть подопечного являлась откровенно болезненным событием. Он не представлял, как произошедшее отразится на Наруто и Кушине, ведь они были очень привязаны к Обито…       — Я им всё расскажу. Сам, — Минато-сенсей посмотрел на него с лёгким замешательством. — Я единственный, кто знает всё о случившемся.       — Какаши, — он отрицательно покачал головой, не зная, как выразить свои чувства.       Он испытывал благодарность за это предложение, но не мог позволить Какаши взять такой тяжкий груз на себя. Сказать кому-либо, что близкий для него человек погиб… фактически это было убийством, потому что именно в тот момент погибший покидал этот мир в сознании его близких.       — Это сделаю я, сенсей.       Забавно, Какаши впервые открыто перечил старшему по званию. Раньше он не позволял себе подобное, ведь это было против правил. Сейчас же это казалось в высшей степени мелким и незначительным.       Он упрямо посмотрел в глаза сенсею, который снова принялся отрицательно качать головой.       — Зачем это тебе?       Минато действительно не понимал. И всё же он видел: это имело настолько большое значение для Какаши, что тот от своего не отступится. По крайней мере — не так легко. Даже сквозь маску стала заметна горькая усмешка:       — Я виноват в его смерти, — Какаши поднял глаза к звёздному небу.       — Не говори глупостей, — резковато отозвался Минато. — Если ты будешь воспринимать это именно так, то обесценишь поступок Обито. То, что рассказала Рин… Твоё спасение — его выбор. Уважай его решение.       — Рин видела лишь малую часть того, что было на самом деле… Знаете, сегодня утром Обито сказал мне… Как ты сможешь?.. — Какаши замолчал, собираясь с мыслями. — Как ты сможешь смотреть имото в глаза, когда будешь знать, что на тебе… — он тяжело сглотнул: эти слова буквально резали горло, — что на тебе лежит вина за гибель дорогого ей человека?       Установилась тишина, которую разбавлял свист ветра, шелест высокой травы и звуки ночной жизни леса. Эта тишина не давила, но и не приносила уют. Она идеально подходила для меланхоличных размышлений. Какаши снова усмехнулся:       — Наверное, чтобы мне не пришлось смотреть ей в глаза, он специально отдал мне свой.       Минато видел рядом с собой не гения, который заслужил звание джоунина в одиннадцать, а надломленного мальчишку, который в очередной раз за жизнь потерял близкого человека. Он надеялся, что изменения, которые неизбежно произойдут в Какаши, помогут ему жить дальше, а не вынудят замкнуться окончательно.       В эту ночь никто из них так и не уснул.