***
— …вот так? — Кэтсу нахмурился: не мог узнать обладательницу голоса. С другой стороны, у него был повод для радости. Он мог слышать её, кем бы она ни была. Значит, та чудовищная контузия прошла без особых последствий. Учиха остановился на предположении о том, что это была какая-то жуткая техника. Он сразу же закрыл глаза в попытке защитить хрупкую роговицу от взрыва, но шаринган успел засечь крупицы ирьёнинчакры во взрывной волне. Тогда не было времени размышлять об этом: в приоритете стояло спасение собственной задницы и, по возможности, остальных не менее важных частей тела. Куда уж там до обмозговывания вражеских техник? — Ниже, — строго шикнул другой голос. Его владелица казалась значительно старше. Если то была девушка, а может, и девочка, то это, однозначно, была женщина. — Если будешь воздействовать непосредственно на сами глаза, то спалишь ему роговицу или перебьёшь глазные нервы, — менторским тоном пояснила женщина, но уже без всякого недовольства. Кэтсу почти испуганно дёрнулся, осознав последствия озвученных перспектив. Но, как оказалось, его жалкие попытки пошевелиться не только обернулись кромешным провалом, но и причинили боль, гордо носившую звание невыносимой. — Лежи и не дёргайся, а то хуже будет, — сказала она всё тем же тоном, видимо, проходясь Шосеном по его голове: боль там поутихла. Учиха даже не думал спорить, поверив каждому её слову. Честно говоря, больше всего ему сейчас хотелось оказаться на своей кровати и вдоволь отоспаться, выкинув из памяти эту проклятущую миссию и все её последствия. А ещё было бы здорово, если бы Тоши-сан, как раньше, стала гладить его по голове, что-то ненавязчиво напевая. Она обладала очень красивым голосом. Жаль, что пела редко из-за болезни. А Шисуи бы пристроился рядом, тоже желая послушать… Мысли стали вязкими, уютными, тёплыми… Кэтсу редко позволял себе думать о подобном, но сейчас так хотелось. А в голове вновь зазвучали лёгкие мотивы, голос его приёмной матери, и под боком стало тепло, словно там пристроился отото… — Цунаде-сама, что вы сделали? — Рин отчётливо почувствовала, что пациент снова провалился в сон. — Не отвлекайся, — строго шикнула Сенджу. — Отправила его смотреть приятные сны. Знаю я таких поганцев, — она глянула будто сквозь палатку в том направлении, где сейчас восстанавливался Джирайя. — Сначала доведут себя до полусмерти, а потом ещё и лечиться не желают, поганцы. Нохара тихонько хихикнула, вспомнив, насколько не любил лечиться Обито, и насколько страдал тем же недугом Какаши. — Перейди на виски, — скомандовала Цунаде. — Я тебя потом научу этому фокусу. Работает лучше любого снотворного. Все после такого ещё двое-трое суток спят, как младенцы: лечи — не хочу, — она тоже улыбнулась от мыслей о сокомандниках: старшно было подумать, сколько раз применяла это на Джирайе, и даже Орочимару пару раз доставалось. — Вы? Меня? — Рин шокировано смотрела на кумира всех ирьёнинов, но на этот раз не потеряла концентрации. — Даже меня заинтересовало то, как ты сумела провернуть пересадку додзюцу в полевых условиях в кратчайшие сроки. Это не говоря о том, что ты с кампанией энтузиастов переработала мою разработку, чтобы парень ужился с непосильным для него глазом. — Откуда вы?.. — она опасливо уставилась Сенджу. — Да брось, — та махнула рукой, будто отгоняя муху. — В определённых кругах вы хорошо прославились. Хочешь сказать, не знала? — ореховые глаза насмешливо блеснули. — Я не хочу об этом говорить, Цунаде-сама, — Рин перевела взгляд обратно на пациента и была решительно настроена больше его оттуда не отводить. — Если ты не гналась за славой, тогда зачем? Даже я не решилась бы на такое: слишком велики риски. Кажется, второй мальчик не выжил, так? — от добродушной женщины, игравшей роль наставницы, не осталось ни следа. — Если вы взялись мне помочь только затем, чтобы узнать обстоятельства смерти Учихи Обито, то вы зря потратили своё время, Цунаде-сама, — от простоватой девчушки из мелкого клана тоже ничего не осталось. — Мне не интересны обстоятельства его смерти, — спокойно парировала она. — Я хочу понять, зачем ты взялась за то, что тебе не под силу. Я лично разрабатывала методику образования ирьёнинов. Вот почему я хочу понять, что заставило перспективного ирьёнина нарушить один из главных постулатов этой методики. Рин молчала. В ней боролись два фактически противоположных желания: рассказать всё и не говорить ничего. Но для чего ей было вдаваться в подробности и делиться деталями? Эта трагедия являлась глубоко личной. Пусть это было так не только для Нохары. Пусть было немало людей, разделявших её чувства. Цунаде-сама не имела к произошедшему абсолютно никакого отношения. Всё, чего могла от неё ждать Рин, — это унизительная жалость, отстранённое сочувствие или колючее безразличие. Именно поэтому параллельно с желанием выложить всё как на духу в ней возникло острейшее желание просто проигнорировать вопрос Сенджу. Рин глубоко выдохнула: ни одно из её желаний не являлось верным решением. Она с трудом из-за раздражения сформулировала ответ, максимально краткий и предельно информативный: — Правую половину тела Обито раздавил валун. Это — причина смерти, — её раздражение отразилось в излишне холодной интонации. — Слепое пятно? Не успел освоиться? — безучастно выбросила Саннин, будто потеряв интерес к происходящему. — Обвал произошёл до операции. — Он продержался несколько часов после того, как ему раздавило полтела? — Сенджу заинтересованно вскинула голову, но Нохара это не видела и вопрос её тоже словно не слышала. — Через двадцать минут заканчивай. Затем — компресс на травах, о которых мы говорили. — Потом? Одобрительный хмык со стороны Цунаде-самы заставил Рин почувствовать ровным счётом ничего. Она бы могла промолчать, выражая глупую обиду, но «жизнь и здоровье пациента важнее личных амбиций» — тот постулат, который упоминала Сенджу. И Нохара твёрдо решила никогда его не нарушать, едва став на путь обучения ирьёнина. — Менять компрессы каждые полчаса. Часовое лечение Шосеном — раз в сутки. — Есть, Цунаде-сама, — тихо и ровно отрапортовала Рин, и Саннин вышла из палатки. Нохара нахмурилась, чувствуя что-то совершенно отвратительное. Пренеприятнейшее ощущение: это образ её кумира разрушился в её глазах, оставив перед взором лишь нелепые обломки прежнего слепого обожания. Хотя, надо было признать, рекомендации по лечению Сенджу дала самые эффективные. По крайней мере, без её помощи Рин бы не смогла уберечь зрение Кэтсу от падения на несколько единиц. Она с силой закусила губу, пытаясь вытравить из головы лишние мысли: жизнь и здоровье пациента важнее личных амбиций, а также переживаний.***
— Доброе утро, Минато-кун, — Намиказе свёл брови, но нежданный гость это видеть не мог, поскольку находился позади. Другие внешние признаки внутреннего напряжения Минато не проявил. — Ты ведь в курсе, что уже утро? — насмешливо прошелестел голос за спиной, видимо, не обратив внимание на явное игнорирование. — По-моему, ты даже позы с прошлого вечера не сменил. — Что вы, Орочимару-сама, я дважды за эту ночь посещал уборную, — почти безмятежно бросил Намиказе. Саннин за такое заявление лишь улыбнулся. Конечно, он мог бы принять это за оскорбление и устроить концерт. Однако Минато точно знал, что это не случится, поэтому и позволил себе подобное высказывание. Он искренне уважал Орочимару, но было в нём что-то такое, что сковывало внутренности спазмом и вынуждало мышцы прийти в полную боевую готовность, стоило ему появиться поблизости. Минато говорил об этих ощущениях лишь с Кушиной, которая, как оказалось, также чувствовала скрытую угрозу от Саннина. Даже Джирайю-сенсея Намиказе никогда не спрашивал о его лучшем друге. Он и сам не знал, почему был готов в любой момент отбить нападение от одного из лучших шиноби Конохи. Тем не менее, несмотря на абсурдность ситуации, раз за разом видел в нём опасного врага, а не сильного союзника. Орочимару внушал уважение, но не доверие. Саннин одним движением приблизился к капитану джонинов и окинул кипу бумаг, разложенную на столе без видимой систематики, но не стал обманываться, ведь о почти болезненной любви Намиказе к порядку слухов ходило не меньше, чем о его силе. В Орочимару внезапно проснулся искренний интерес к тому, как Минато уживался с Кушиной, которая являла собой живое олицетворение хаоса? Намиказе действительно вызывал в Саннине исследовательский интерес: больно высоким для бескланового шиноби потенциалом он обладал. Выяснение родословной этого человека давно стало личной научной задачкой Орочимару. Да и дочь, поговаривали, у него получилась не менее интересной. В конце концов, не зря же Данзо так ею заинтересовался… — Орочимару-сама, вы пришли, чтобы поговорить? — Минато наконец оторвался от бумаг. Он обернулся на Саннина, мгновенно оказавшись в подчинённом положении, так как тот взирал на него сверху вниз. Строгая фигура Орочимару с многолетней боевой выправкой в тусклом освещении палатки выглядела властно, почти величественно. Густые чёрные волосы всегда послушно лежали за плечами и, казалось, никогда, даже в пылу сражения, не покидали отведённое им место. Минато всегда задавался вопросом о том, почему неестественная бледность Саннина не выглядела болезненной. Может, потому, что на этой белой коже едва ли удалось бы найти хотя бы один шрам, что являлось невероятным для шиноби возраста Орочимару? А ещё эта жуткая бледность всегда чрезмерно подчёркивала игру теней на вытянутом лице. Порой Намиказе казалось, что Орочимару специально подбирал ракурс, в котором он мог выглядеть наиболее жутко благодаря недостаткам освещения. Длинная косая чёлка почти закрывала правую сторону лица, очерченного чёткими острыми линиями. Но чёлка никогда не могла скрыть ядовитый блеск жёлтых змееподобных глаз. Минато хотелось сглотнуть от жжения в горле: слишком резко оно пересохло. Он чувствовал, что ввязался в заранее проигранное сражение, но привычно отказывался отступать без боя. Противостоять этому взгляду, сочившемуся ядом и коловшему неприкрытой насмешкой, могли разве что Цунаде с Данзо, которые сами были способны кого угодно пригвоздить к полу, задержав на нём глаза всего на одно лишнее мгновение, и Джирайя с Сандайме, которые видели в Орочимару исключительно лучшего друга и любимого ученика. Минато даже не пытался отрицать то, что такая прямая конфронтация с Саннином вызывала у него страх. И, наверное, ни один противник не пугал Жёлтую Молнию так, как эта Змея под личиной союзника. Орочимару удовлетворённо изогнул тонкие бледные губы, слегка прищурив глаза, отчего взгляд пусть немного, но смягчился. Не разрывая зрительный контакт с льдистыми глазами оппонента, он бесшумно развернул стул спинкой к Намиказе и сел к нему лицом. Движение было нарочито медленным, испытывавшим терпение Минато. Он тоже не пренебрегал игрой света и тени, и потому Орочимару казалось, что ярко-голубые глаза действительно светились в полумраке палатки руководства. Саннин вновь посмотрел на стол, объявив конец сражения. Это было ни в коем случае не признанием поражения: ему просто стало скучно. Минато никогда не пасовал под давлением с его стороны, так что всё это происходило чисто для проформы. Это можно было назвать приятельским приветствием для того, чтобы Намиказе не расслаблялся. Орочимару изящным, немного хищным движением уложил бледные руки с тонкими аристократическими пальцами и толстыми неаристократическими мозолями на спинку стула. Он расслабился, позволив предплечьям свободно опереться на импровизированную подставку. «Чёртов экспериментатор», — подумал Минато, подавив желание раздражённо повести бровью. Для Орочимару подобные издевательства над чужой психикой были не более чем минутным развлечением, которое подпитывалось его нездоровыми исследовательскими интересами. Хотя морально Намиказе почувствовал некоторое облегчение, уловив то, что Саннин расслабился. Тем не менее Минато всё ещё был готов к нападению в любую секунду. — До сих пор возишься с отчётами? Сложные тебе выпали миссии в этот раз, — Орочимару вновь обернулся к собеседнику. Намиказе не выглядел усталым или потрёпанным, хотя не спал, по крайней мере, трое суток. Он обладал поразительно сильной выдержкой, и это являлось не привилегией, доставшейся ему по наследству, а умением, выработанным собственным трудом. Это, определённо, вызывало уважение. — У вас тоже, насколько мне известно, миссия выпала не из лёгких. Джирайя-сенсей был крайне в паршивом состоянии, когда мы прибыли в лагерь, — он бросил на собеседника взгляд исподлобья и развернулся к нескончаемым бумагам. Губы Орочимару обрели чуть агрессивный изгиб, а у уголка рта образовалась жёсткая складка. Он не мог знать наверняка: была ли эта фраза случайно брошенной, или Минато бил на поражение. Ученик Джирайи являлся чрезвычайно прозорливым малым с непозволительно острым языком. — Он едва не допрыгался в этот раз, — буднично бросил Саннин и взял со стола ручку, чтобы её прокручивать. — Впрочем, как всегда. Минато эти слова никак не прокомментировал. Пусть тон Орочимару звучал буднично, но выражение лица осталось напряжённым. Намиказе понял, что ситуация, сложившаяся на миссии, сильно ударила не только по Джирайе-сенсею. — Видимо, это он обучил тебя умению выпутываться из любого безвыходного положения, — Орочимару опять прошёлся глазами по отчётам. Пусть Минато и являлся капитаном джонинов, но Саннины составляли своего рода анклавом в коноховской системе шиноби. Они подчинялись лишь Хокаге, находясь выше рядовых, к которым относился тот же Намиказе, но независимо от Анбу, которым считались ровней. Великая Тройка имела высший уровень доступа во всех сферах руководства Конохой и огромный лимит доверия, который ещё ни разу не смела нарушить. И всё же ситуация, в которой кто-то рассматривал его отчёты, даже если это был бы Джирайя-сенсей, что уж говорить об Орочимару, сильно нервировала Минато. — Если бы не один из членов команды, то я бы отхватил несколько ранений у границы Источников, — сдержанно ответил джонин. — Пара царапин? — Саннин насмехался. — Если глубокие проникающие расценивать как царапины… — он не договорил, потому что мысль и без того была ясна. — Прямо-таки несколько? — тот повёл бровью, подчёркивая своё неверие. — Это было весьма вероятно. — И кто же герой дня? Тот мальчишка, из-за которого вы пришли в лагерь? Это его лечит Цунаде и та девчонка?.. твоя ученица, кажется. — Да, — вдаваться в подробности Минато, откровенно говоря, не хотел. — Говорят, он чунин, — но Орочимару до желаний собеседника, видимо, не было никакого дела. — Его хотят повысить. — Миссия-испытание? — судя по всему, Саннин нашёл это забавным. — Непредвиденные обстоятельства. — И как же зовут этого героя? — Кэтсу Учиха, — Намиказе тяжело посмотрел на Саннина. — Тот самый? — он опасно прищурился, но это не скрыло интерес, вспыхнувший жёлтым пламенем в ядовитых глазах. — Из-за него ведь год назад было столько шума? — Да, Орочимару-сама.***
Кэтсу уже полдня бродил по улицам Конохи. Он не чувствовал себя потерянным или разбитым, как это происходило с книжными героями после потери дорогого человека. Нет, он просто лелеял тихую ненависть к собственной жизни и заодно ко всему, что его окружало, так или иначе раздражая своим существованием. Он не мучил себя философскими вопросами о том, почему умерла именно Эми, почему именно так, почему именно тогда. Он точно знал, что никакого ответа не существовало, равно как никакой высшей причины и никакого реального повода. Так решили, не звёзды, не Ками и не люди, а чёртов случай. Он со злостью сплюнул на обочину и только тогда обнаружил то, что в раздумьях о бессмысленности человеческой жизни ушел к общим полигонам. В принципе, ему было безразлично, куда идти — лишь бы не находиться в доме. Там был отото, смотревший на Кэтсу с пониманием и даривший молчаливую поддержку, от которой почему-то становилось тошно. Там тихо стонал на кровати от непрекращавшихся болей Нэо-сан, у которого снова обострилась инфекция. Он временами проваливался в беспокойный сон, но с истинно учиховским упрямством отказывался от платной помощи ирьёнинов, откуда-то находя в себе силы выпинать всех, кого приглашали Шисуи и Кэтсу. И там осталась Тоши-сан, которая последние недели, как это всегда бывало весной, чувствовала себя особенно разбитой. И потому она призраком маячила то на кухне, то в комнате Нэо-сана, удручая своим болезненным видом. Кэтсу и без того сейчас жизнь как явление казалась бессмысленной и бесполезной, и он не хотел того, чтобы у него перед глазами мелькали столь весомые подтверждения этой мысли. Он не понимал, зачем было создано нечто до такой степени абсурдное и недолговечное. В чём заключался смысл жизни, если она конечна? Продолжить её в потомках? Но ведь они также рано или поздно должны были умереть. Глупая порука всего живого — создать своё продолжение без видимой конечной цели, без реального предельного смысла. И ладно бы, жизни эти являлись счастливыми, но Кэтсу не знал ни одного человека, который бы не пережил горя. Мировой порядок и без того обесценивал жизнь, которая была по своей сути банальной разменной монетой. Одним больше, другим меньше — для существования биологического вида разницы не имелось. Природа не борется за единицы, ей нужны миллионы. Люди сами загоняли себя в угол, нарушая баланс, и без их вмешательства удерживаемый жестоко. Кэтсу умел ценить и уважать чужую жизнь, но к своим одиннадцати годам он разучился ценить само понятие «жизнь» и перестал благоговеть перед ним. Кэтсу всё также, не разбирая дороги, бродил по полигонам, пытаясь найти причины самого существования жизни. Если бы всё в этом бренном мире было справедливым, то, возможно, не казалось бы существование столь несуразным и непонятным. Счастье — вот он, наверное, тот смысл, к которому всё стремятся. Кто хотел жить в горе, страданиях, муках, быть ущемлённым, отвергнутым, гонимым, ощущать ненависть к другим или от других к себе?.. В здравом уме — никто. Единственная, осуществимая идея о том, как сделать всех людей счастливыми, пришедшая на ум Кэтсу, — это «убить всех несчастных». И альтернативы он, сколько бы ни искал, не видел. Но сколько нашлось бы действительно счастливых людей, которые не были покалечены бытием шиноби, даже если в расчёт шли гражданские?.. Кэтсу был убеждён в том, что это были разве что ничего не осознававшие младенцы. Вот чья жизнь являлась по-настоящему ценной, незапятнанной бессмысленными аксиомами существования, потому что она лишь начиналась. А значит, идея была в высшей степени провальной. И вновь он вернулся к тому, с чего начал: жизнь есть, а смысла в ней нет. Уже почти стемнело. Последние лучи солнца сиротливо падали на перепаханную тренировочными боями землю. Кэтсу сел на поваленное какой-то техникой райтона дерево и стал наблюдать за исчезновением алой кромки дневной звезды за верхушками деревьев. Он перестал думать. Отрешился от бесполезных поисков смысла жизни, болезненного осознания смерти Эми, домашних бед и прочих изнурительных навязчивых образов, преследовавших его весь этот день. Он просто наблюдал за стремительной сменой красок на небе, пытаясь предугадать, какой же цвет исчезнет следующим и какой придёт ему на смену. Но от мнимой безмятежности не осталось и следа, когда он услышал чьи-то крики. Детские? Они были слишком далеко для того, чтобы понять. Что-то происходило в двух-трёх полигонах на восток, то есть на одном из ближайших к деревне. А ещё… неподалёку находился приют для детей-гражданских. Кэтсу неприязненно поморщился от мысли о том, что он был обязан идти выяснять, что же именно там происходило. Если бы дело дошло до крайности и кого-то покалечили бы или, того хуже, прибили ненароком, то досталось бы потому ему за то, что был рядом и не пресёк. Добравшись до места склоки, он невольно от всплеска злобы и адреналина активировал шаринган. Сироты-гражданские — дети без перспектив. Их приютское образование являлось совершенно неконкурентным на рынке труда, поэтому девочкам была обозначена прямая дорога на улицу с красными фонарями, а парням за радость становилось продержаться всю жизнь разнорабочим. Такие дети оказывались вынуждены повзрослеть быстро от осознания столь неприглядной и чётко очерченной для них судьбы. Находились те, кто попробовал сбежать. Однако после такого трюка оставались в живых лишь единицы. А среди них не возвращались по окольным путям к проложенной для них дороге самые незначительные крохи. Про военное время говорить вообще не приходилось: умирали все, даже дёргаться смысла не имелось. Увы, такое резкое взросление в подобных условиях делало этих детей жестокими. Жестокими даже по меркам мира шиноби. Они не ценили чужие жизни, сопоставляя со своими, смехотворную цену которым определила сама Судьба. Это было банальное избиение. Шестеро приютских парней года на три-четыре старше Кэтсу напали на троих детей и женщину. Простой грабёж, обернувшийся так плачевно. Совсем рядом находился обедневший за время войны квартал: видимо, эти ублюдки выждали удачный момент для того, чтобы загнать их в проулок и вывести к полигону. Одни из тех смельчаков, которые всё-таки решались бежать, гонимые слепой верой в свои силы и нечто лучшее. Такие почти всегда сбегали группами: считали, что так безопаснее и эффективнее. Возможно, это было бы так, если бы мир за стенами приюта не полнился профессиональными наёмниками, у которых от моральных ориентиров остались лишь благополучие деревни да протоколы с приказами начальства. Беглецы чаще всего выбирали для налётов гражданских женщин с детьми. Ради своего ребёнка любая мать отдаст всё, что имеет и найдёт ещё больше; плюс, женщину одолеть значительно легче, чем мужчину. Эти поганцы, судя по всему, не только забрали всё, что было у несчастной группки, но и решили удовлетворить свою гипертрофированную жестокость. Женщина рыдала в голос, моля о пощаде детям, предлагая сделать с ней всё, что вздумается, в обмен на то, чтобы их отпустили… После очередного всхлипа она получила удар ноги в неправильно большой живот… «Беременная», — подумал Кэтсу, словно очнувшись от оцепенения. Он многое повидал для своих лет, но никто и никогда на его глазах не бил беременных. По негласным законам мира шиноби люди, причинившие вред матерям с детьми под сердцем, не имели права на жизнь. Следующий удар до её живота не дошёл. Секундной ранее занесённая нога парня ошмётками валялась на земле. Стопу и голень будто заможжило. А рядом стоял Кэтсу, источавший плотную Ки, вызывавшую тошноту. В его глазах горел мангекё. Покалеченный рухнул наземь, а после зашёлся в диком, истошном крике. Остальные, не поняв произошедшее, ринулись на Учиху. Он осознавал лишь то, что кинулся вперёд и ударил. Без техник, без усиления чакрой, без особых изысков, но со всей силы, быстро, резко, со злостью. Классическая драка, что могло пойти не так? Обыкновенный удар в лицо… Но голова противника брызнула в разные стороны кровавым месивом. Кэтсу снова замер. Весь мир для него и так выглядел красно-бордовым: он не различал ошмёток чужих тел вокруг. Но на руку налипла густая влага. Что происходило, он не понимал. Правый глаз взрывался изнутри, но боль не отрезвляла — она распаляла жажду смерти… Кровь на руке вдруг стала приятной, желанной. Картинка плыла, расползаясь кроваво-мутными пятнами. Настоящее путалось с прошлым: на месте приютских он видел лица шиноби, убивших Эми и дедушку. Секунды замещали минуты: происходящее в реальном времени выпадало из его памяти, оставляя доступ лишь к бессмысленным разрозненным обрывкам. «Тело без головы… откуда оно взялось?..» Теперь кричали все вокруг. Громко и противно. Один всё так и продолжал орать от неимоверной боли. Другие драли глотки от страха. Кэтсу испытал отвращение от этих воплей. Злость поднялась новой волной и подкатила к горлу. Образы, образы, образы… Перед его глазами снова умирала Эми, в мельчайших деталях и тончайших подробностях. Ненависть вырвалась полубезумным рыком из его груди. Не помогло — она только сконцентрировалась ещё сильнее. Так хотелось её выместить, избавиться от неё… хотелось отомстить. Но кому? Все виновные были мертвы. Эта ненависть требовала свободы, обещая окончательно свести его с ума, если он не найдёт для неё выход. Кто-то стал убегать. Так медленно, что даже смешно. В Учихе вскипело безумное чувство, словно от него пыталась уйти честно схваченная жертва. «Нельзя, нельзя отпускать. Надо убить. Отомстить». Он совершил новый рывок. Снова — обычный удар. И опять кровь и кости ошмётками брызнули в разные стороны. Третий приютский валялся на земле с дырой в груди. Он даже ничего не понял. Будто просто стоял и ждал смерти. «Что за?.. Почему он не сопротивлялся?» Слабый проблеск трезвого разума подавил очередной приступ ненависти. Хотелось мести. Хотелось, чтобы виновные поплатились. От мысли о том, что их уже не было в живых, ненависть распалилась лишь сильнее. Нет! Нет же! Были ещё виновные, ещё живые. Коноха отняла у него близких, дом, свободу выбора… Даже самая последняя собака из этой деревни не заслуживала жить. Коноха должна была поплатиться за всё. Кэтсу увидел жертву. Одна, вторая… третья. Убить всех. Незамысловатыми ударами он уничтожал этих жалких тварей одну за другой. Так легко и просто, что можно было увлечься. Руки приятно стягивала тёплая влага, но почему-то до противного сильно ломило запястья и костяшки. Будто он бил не по мягким податливым телам, а лупил со всей дури бетонную стену. Но это — ничего. Несколько секунд передышки — и можно было продолжить… «Продолжить что?.. Месть. Месть Конохе. Она должна расплатиться». Ненависть нашла себе цель — то, на что она требовала себя выместить. А Кэтсу захлёбывался этим безумием. Образы, образы, образы… Он снова и снова опаздывал, не спасая Эми. Он раз за разом не успевал провести детей в чёртов лаз и бросал их наедине с озверевшими надзирателями. Учиха не знал кого молить о том, чтобы это прекратилось. Вместе с ненавистью нарастала боль. Глаза жгло от горячих слёз отчаяния. Он опаздывал, всё время опаздывал… Опять его слух различил жалкие истошные вопли. Кто-то валялся совсем рядом, пускал слюни, скулил и мазал всё вокруг кровью. Кэтсу просто хотелось, чтобы эти крики прекратились, чтобы приютский заткнулся. Он ведь всего лишь пнул его в спину, как это случалось в драках. Единичный удар без усиления чакрой. Что могло произойти? Сломалось бы одно ребро… два?.. Учиха не помнил того, как приблизился, не помнил того, как бил. Тем не менее он вновь стоял около неприглядного месива, мгновением ранее являвшегося человеком. «Это чт… как? Это я?.. Я не…» Наступило смутное осознание. Сквозь злость аффекта прорезалась слабая здравая мысль. Надо было остановиться. Замереть на пару секунд и протрезветь. Понимание подступило тошнотой к горлу. Шаринган погас, и Кэтсу увидел кровь. Он упал на траву, перемазанную кровью. Его руки были по локоть в крови. Одежда отвратно липла к телу из-за крови. В нос ввинчивался резкий запах свежепролитой крови. Учиху вывернуло и тоже словно бы кровью. Он всё ещё не мог разобрать, что произошло. Вот какая-то мразь намеревалась ударить беременную в живот — и вот он сам стоял на четвереньках посреди каких-то ошмёток. Всё тело болело. Глаза точно плавились, вытекая жгучим сгустком. А рядом кто-то по-прежнему продолжал орать. Эти крики звучали знакомо, но не более того. Кэтсу потерял сознание от слабости, вызванной чакроистощением. Тогда Кэтсу второй раз в жизни использовал особую способность своего мангекё. Эмма позволил ему перемещаться сквозь слои времени. Учиха применил его неосознанно, не зная принцип его работы, и потому не мог предвидеть подобный исход. Из-за того, что его движения оказались в десятки тысяч раз быстрее, нежели в действительном времени, его удары приобрели чудовищное ускорение, пропорционально увеличивавшее их силу. Основной закон динамики сработал исправно и беспощадно, представ во всём своём великолепии. В тот вечер Учиха Кэтсу убил шестерых сирот, сбежавших неделей ранее из «Второго коноховского приюта для детей без потенциала к использованию чакры». Трое детей в возрасте от пяти до девяти лет получили непоправимые травмы психики. В тот же вечер у их матери, также обезумевшей от пережитого ужаса, произошёл выкидыш. Ни её, ни плод спасти не удалось.***
— Его ведь тогда спасло покровительство Данзо? — Орочимару задал вопрос без особого интереса к ответу, поскольку сам был в числе «разруливавших» ситуацию. — Именно. Но вам ведь известно, что Кэтсу-кун не стремился к подобной развязке. — Известно… — он несколько раз молча провернул в гибких пальцах ручку, которую до этого просто держал. — Так, значит, он снова применил Эмма? — Орочимару с пытливым блеском в ядовито-жёлтых глазах наблюдал за реакцией Намиказе. — Да. И это очень помогло отряду, — сухо ответил тот. — Раньше в числе вырученных был только ты, Минато-кун, — отметил несостыковку Саннин. — Если вы желаете узнать подробности, Орочимару-сама, то просто потом возьмите для чтения на досуге мой отчёт по этой миссии. Это ведь в вашей власти, — повёл плечом джонин. — Куда интерес-с-снее узнавать историю из первых уст. Минато невольно поморщился: слишком по-змеиному Орочимару порой протягивал букву «с». — Отчёт будет написан моей рукой «от» и «до». Можете в этом не сомневаться, — холодно бросил Намиказе. — Отчёт — третий рассказчик, второй — твоя рука, а первый — ты. За формальностями теряются подробности. — Я обязательно поведаю вам всё как первый рассказчик, когда получу приказ свыше. А пока, будьте добры, удовлетвориться третьим, Орочимару-сама. — Так уж и быть, Минато-кун, не буду на тебя давить, — в противовес собственным словам Саннин хищно подался вперёд. — Вижу, сегодня ты необщителен. — Зато вы сегодня, определённо, расположены к длительным беседам. — Не без этого, Минато-кун, не без этого, — сказал он и положил ручку обратно на стол. Намиказе вновь взялся за отчёт, решив, что Саннин не станет обижаться на отсутствие влюблённого взгляда с его стороны. Хотя… взгляд и до этого даже на дружественный походил с натяжкой. А Орочимару вернулся к раздумьям о шарингане. Сколько он не обращался к этой теме? Последние три месяца о нём даже не вспоминал. А, видимо, стоило. Додзюцу клана Учиха — действительно крайне интересная для изучения вещь. И всё же, стоило взять почитать отчёт Намиказе по возвращении в Коноху… — Минато-кун, — в палатку словно цунами ворвалась Цунаде, а её тон предвещал джонину очередную головную боль. Ему пришлось совершить над собой физическое усилие для того, чтобы не скривить лицо в обречённой гримасе. Общение с Цунаде — тоже мероприятие далекое от приятного. Больно резкий, требовательный и бескомпромиссный был у неё характер. Минато в очередной раз задумался о том, что выбор лучшего друга и любви всей жизни у Джирайи-сенсея крайне сомнительный. Хотя не Намиказе с его любовью к Кроваво-Красной Хабанеро было упрекать наставника в любви к Сенджу-Химе. — Да, Цунаде-сама? — Минато обернулся к ней, но позволил себе не вставать и не кланяться, а совесть в это время славно спала, давая молчаливое согласие на непроявление манер. — Я забираю твою ученицу, — она сложила руки под внушительной грудью, подчёркивая её, но Минато такие фокусы уже лет десять не смущали. — Рин? — Да. Нохара Рин станет моей личной ученицей, — резко заключила Сенджу. — Думаю, она будет рада этой возможности, — спокойно ответил Минато. — К тому же я как наставник вряд ли смогу ей дать что-либо ещё, так что не смею возражать. — Возражать? — она насмешливо изогнула уголок розоватых губ. — Я ставила тебя перед фактом, милый, — добродушно улыбнулась и собралась удалиться, но… — Удивительное стечение обстоятельств, Цунаде, — раздался слегка насмешливый голос Орочимару, сдобренный специфичной жутковатой хрипотцой. — Кто бы мог подумать, что ты пересечёшься с Рин-чан и Минато-куном в одном месте сразу же после того, как заинтересуешься её кандидатурой на роль своего ученика. — Ты ещё скажи мне, что это судьба, и я дам тебе в глаз, — она елейно улыбнулась, но это лишь подстегнуло угрожающий посыл фразы. — Тише, Цунаде, тише, — он поднял руки в знак повиновения и миролюбиво улыбнулся. Минато глуповато моргнул, не веря в то, что Орочимару был способен на такие улыбки. — Я лишь размышлял вслух. — Оставь свои размышления Джирайе. Он очнулся — заняться нечем. Вот пойди развлеки его, а то от безделья к приличным людям пристаёшь, — довольно грозно сказала Сенджу. — Да, Минато-кун? — она в мгновение ока стала очаровательно милой, но Намиказе всё равно было не по себе. — Общество Орочимару-самы действительно несколько осложняет мне трудовую деятельность, — не приминул он воспользоваться редчайшей возможностью малой кровью отделаться от навязчивого внимания Саннина. Орочимару снова насмешливо посмотрел на ученика Джирайи. И правда — такой же гениальный прохвост вырос. — Тогда не смею тебя больше отвлекать, — он поднялся, поставил стул на место и приблизился к выходу, но покидать палатку не стал, остановившись в ожидании сокомандницы. — Я сама сообщу новость девочке. Но от тебя потребуется заполнить соответствующие бумаги, когда вернёшься в Коноху, — проинформировала она Минато. — Хорошо, Цунаде-сама. Надеюсь, мне не будет запрещено видеться с Рин как её бывшему наставнику? А то я смотрю, вы решили взяться за неё очень серьёзно, — сказал он, взлохматив волосы на затылке. — Конечно. Вне тренировок я на Рин-чан претендовать не буду, — на этот раз она улыбнулась искренне. — Мы ушли, — Сенджу радостно хлопнула и вышла из палатки вперёд Орочимару, который галантно приоткрыл ей проход. Оставшись в одиночестве, Намиказе яростно взъерошил свою шевелюру, пытаясь расслабиться и взбодриться. Это отчасти помогло, но тяжёлый грустный вздох всё равно вырвался наружу. Теперь его команда совсем распалась. Но, возможно, это было даже к лучшему. Он не мог представить более подходящего учителя для Рин. К тому же помощь в тренировках, которую он как наставник продолжал оказывать Какаши и Рин даже после миссии на мосту «Каннаби», отнимала его и без того жалкое время пребывания в Конохе. Во всём следовало искать плюсы: теперь, находясь дома, он мог постоянно быть с Наруто и Кушиной. Он снова взглянул на бумаги: — Ещё чуть-чуть, и — спать, — смачный зевок лишь подтвердил потребность организма во сне, но ведь осталось совсем чуть-чуть.***
Рин устало облокотилась о грубую ткань палатки. Даже сил встать не было, так что она сидела около тумбы с травами в тёмном углу и радовалась тому, что на сегодня — всё. Две минуты назад заходил старший ирьёнин лагеря. Она объявила пересменку. Ни одно боевое задание не бывало таким изматывающим, как врачебная смена в поле. В любом случае, даже после таких изнуряющих дней Рин не жалела о своём выборе. Ни на одном другом поприще она бы не принесла столько пользы, сколько на поприще ирьёнина. И даже подрагивавшие от перенапряжения чакроканалов руки и болевшая от длительной концентрации голова воспринимались не как мучение, а как боевые трофеи — показатели восьми часов кропотливого труда. Рин снова обдумывала сегодняшний разговор с Цунаде-самой. Сейчас вопросы Сенджу не казались ей причиной для неприязни или обид. Действительно, не зная всей истории, вполне можно было счесть, что Обито погиб именно из-за операции по вине Рин. И всё же… — Рин-чан, — названная вздрогнула от неожиданности. Она слишком погрузилась в свои мысли, совсем не заметив чужое присутствие. — Да, Цунаде-сама? — она поднялась для того, чтобы поклониться. Несмотря на то, что подъём дался ей с большим трудом, внешне это заметно не было. — Вы что-то хотели? — Я беру тебя себе в ученицы, — сказала Саннин, положив руку Рин на плечо. — Я… — та, шокировано распахнув глаза, лихорадочно обдумывала только что услышанное. — Для меня это большая честь, Цунаде-сама. Но… — Но? — Сенджу спросила требовательно и довольно резко. — Я ведь ученица Намиказе Минато, — пролепетала Нохара, чувствуя желание разрыдаться. Ещё день назад она бы всё отдала для того, чтобы побывать на хотя бы одной лекции Саннин-ирьёнина. После утреннего разговора она бы на это предложение ответила твёрдым отказом, поняв, что слишком возвышала Цунаде-саму раньше. Сейчас она видела в этом возможность перенять драгоценный опыт от человека, который об ирьёниндзюцу знал всё и даже больше, но не была готова ради этого фактически предать Минато-сенсея. Ушедший ученик — позор для учителя. — А, это?.. — голос Сенджу смягчился. — Я уже поговорила с ним. Он согласился передать тебя мне на попечение. — Правда? — глупо переспросила Нохара, не веря такой удаче и в очередной раз ощущая прилив глубокого уважения к Минато-сенсею. — Правда, — Саннин слегка прищурилась, отчего её ореховые глаза по-доброму заблестели. — Начнём тренировки сразу же после возвращения в Коноху. К нам присоединится Шизуне Като. Но если ты переходишь полностью ко мне на обучение, то с Шизуне-чан мы будем совместно разрабатывать лишь некоторые направления. — Яды? — уточнила Рин. — Да, — Цунаде одобрительно ухмыльнулась. — Отдыхай. У тебя была изматывающая смена, — и подмигнула. — Есть, Цунаде-сама, — Рин вновь поклонилась и наигранно бодро вышла из палатки, а затем естественно устало поплелась в сторону спального городка в лагере. На помятом тяжёлым днём лице блуждала задумчивая улыбка. Люди всегда радовались при открытии новых перспектив. А Минато-сенсея она собиралась обязательно поблагодарить завтра. — А сейчас — спать, — подумала она вслух и блаженно потянулась, увидев палатки для сна за поворотом.***
Однако, вызволение девчонки обернулось для Какаши куда большими проблемами, чем он мог бы предположить. Если бы цвет его волос изначально не являлся серебристо-серым, то не составило бы труда увидеть появившуюся у него седину. Серьёзно, кто бы мог подумать, что банальное похищение официантки из безымянного заведения обернётся улепётываем от толпы разъярённых мужиков, вооружившихся битыми бутылками, кухонными ножами, вилками и прочими менее устрашающими элементами столовых приборов? А ведь кто-то из них даже умудрился где-то откопать вилы… И слава Ками, что среди них не было ни одного шиноби. Конечно, Хатаке мог одним разрядом райтона поджарить им все внутренние органы, но главным из условий миссии было её выполнение «по-тихому». И если так Какаши смахивал на среднестатистического отчаянного наглеца, то после применения любой техники тут же выдал бы в себе шиноби, а там — прощай конспирация. Точнее — то, что от неё осталось. Девчонка взяла на себя инициативу по выбору направления и в итоге в кратчайшие сроки завела их в тупик. И это при том, что на десятки километров вокруг простиралось плато! Какаши едва сдержался от смачного шлепка ладонью по лицу. Он замер, лихорадочно решая, что делать дальше. Он нервно улыбнулся, ведь под маской всё равно видно не было. А повод для нервозности у него имелся: рядом мешался прицеп в виде причины всех его сегодняшних бед, а вокруг — куча пьяных мужиков с чрезмерными собственническими замашками. Она притронулась к нему, пытаясь привлечь внимание, но Какаши лишь вяло повёл плечом для того, чтобы избавиться от помехи. Тогда она схватила его за руку и поволокла в сторону тупика. Изначально Хатаке туда не пошёл из-за понимания того, что оттуда без боя им уже точно было не выбраться. Поэтому он дёрнулся и тихо зашипел в знак протеста. Девчонка бросила на него предупреждающий взгляд, пресекший все возражения. «Пусть делает, что хочет. Без драки всё равно уже не уйдём», — подумал Какаши и, наконец, послушно побежал следом. Они оказались у стыка резкого перепада уровней земли и огромного валуна. Судя по всему, когда-то тут сошёл сель. В сезон дождей это плато больше походило на полноценное море, так что в этом не было ничего удивительного. Чей-то пьяный вопль ознаменовал то, что их заметили. Какаши тяжело вздохнул, размышляя о том, что альтруизм — зло. А девчонка держалась на удивление спокойно и уверенно. Какаши стал сомневаться в том, что ей вообще требовалась его помощь. Она потянула его к основанию валуна, а Хатаке безропотно пошёл следом. Казалось, его вообще перестали волновать незапланированные приключения. Однако ситуация приняла куда более интересный и приятный оборот, когда под валуном оказался… подкоп? — Да, ладно, — Какаши не удержался от удивленного шёпота. Во что он вообще ввязался? Неразборчивые крики наверху неприятно щекотали нервы. Но радовало то, что причиной криков, судя по всему, оказался их успешный уход от преследования. Они просидели ещё десять минут в этом импровизированном, что не факт, укрытии. Какаши не торопился начинать диалог, обдумывая ситуацию. Ещё через двадцать минут тишины он сказал: — Они ушли. Можем выходить. Его спутница-беглянка, отчего-то растеряв всю прежнюю уверенность, лишь робко кивнула в ответ и поползла наружу. У выхода Какаши остановил её, чтобы выглянуть первым и осмотреться. — Никого, — он облегчённо выдохнул. Когда они выбрались, девчонка совсем замялась. Она опустила взгляд на свои перепачканные ноги, одна из которых почему-то оказалась босой, и собрала руки в замок за спиной. — Ты в порядке? — Какаши, честно говоря, не знал, что ему теперь следовало делать. — Да… — она подняла взгляд. — Спасибо. Я бы без тебя не сбежала, — и вновь опустила голову. — Пожалуйста? — Хатаке не совсем понимал, в чём всё-таки заключалась его помощь. Фактически к укрытию она бы добралась и без него. — Я бы даже оттуда не вышла. Почти год назад они заметили, что, выходя… — она немного замялась, — в туалет, я на самом деле… — Ты сделала этот подкоп? — Да. И когда они заметили, что что-то не так… Они перестали меня выпускать. — Почему ты не попробовала просто?.. — Какаши не стал задавать вопрос до конца. Сам понял ответ. Если бы она попробовала просто убежать, а не создала место, где имелась возможность переждать, то её бы схватили на полпути. — Как тебя зовут? — Ханаре, — она снова подняла взгляд. — А тебя? — Ханере смотрела на него с надеждой, словно боялась того, что в любой момент он мог её бросить. — Какаши, — он заложил руки в карманы, крепко задумавшись. Он и сам не хотел её бросать. А в чём тогда был весь смысл мероприятия, если её снова схватят? Если — не эти, то другие — уж точно. Но и возиться с ней позволить себе он не мог. Вывод: альтруизм — безрассудное зло. — Тебе ведь нужно в Страну Ключей? — выпалила Ханаре, и по её голосу было слышно то, что она хотела услышать «да». — А ты оттуда? — Какаши удивился. — Это… это моя родина, — она подняла голову к небу. Хатаке показалось, что та готова была расплакаться. — Но я там никогда не была. Меня с рождения воспитывали в Джомае но Сато на границе, — она очень грустно улыбнулась. — Два года назад началось моё обучение шиноби, а полтора года назад я сбежала. Хотела попасть туда, где живут мои родные. Но вырвался Морьё. За границами перестали следить, а меня схватили солдаты Страны Долин. Я была в числе военнопленных, но в одном из сражений наш конвой разбили… Почти никто не выжил. На местах таких битв часто появляются… — Мародёры, — Какаши понимал ситуацию всё чётче и чётче. — Они сдали тебя работорговцам? — Да, — она вновь опустила голову. Ей было стыдно за произошедшее — за то, что с ней делали. Какаши тихо сглотнул, отведя взгляд. Его жалость ничем не могла ей помочь, и всё же он не мог не испытывать это чувство в её отношении. Ханаре была лишь очередным примером несправедливости, порождённой извращенным мировым порядком. Хатаке тоже посмотрел на небо. Над этими территориями всегда плыло множество пушистых крупных облаков причудливых форм, ведь в сотне километров отсюда расстилался океан. — Над местом, откуда я родом, таких облаков не бывает, — Какаши ненадолго замолчал, а Ханаре внимательно смотрела на него, ожидая продолжение. — Но я люблю смотреть на облака. В них всегда можно разглядеть то, что ты больше всего хочешь увидеть, — он перевёл взгляд на неё, сделав глаз-улыбку. — И что ты там видишь? — как заворожённая, спросила она. — Что вижу? Хатаке снова посмотрел на небо и начал медленно скользить по нему взглядом, пока не остановился в одной точке. Ханаре тоже стала вглядываться в то облако, на которое смотрел Какаши. Оно было патлатым с лёгкими сине-оранжевыми разводами и будто бы улыбалось широко, нелепо и немножечко глупо. — Лучшего друга… Он снова принялся искать, а Ханаре следила. И вот он опять остановился. Это облако скрывало Солнце, отчего оно сияло мягким золотистым светом и казалось маленьким, слегка взлохмаченным с доброй-доброй улыбкой. — Имото… Он пошёл на новый круг и с едва различимой тоской остановился на облаке, которое, как показалось Ханаре, походило на самого Какаши. Только «этот человек» был без маски, и выражение его лица выглядело добродушно и снисходительно. — Отца… Через пару минут тишины Хатаке вновь обратил внимание на девчонку. Что с ней делать, он не представлял до сих пор. Потащить её с собой в Страну Ключей? Ему самому туда было не пробраться, куда там — до попутчиков? В любом случае, стоило предпринять хотя бы что-то, а не бесполезно стоять на месте, размышляя о высоких материях. — Нужно идти, — сказал он довольно сухо. — Можно?.. Я могу пойти с тобой? — она вперилась в него взглядом со знакомой надеждой в тёмной, точно вырезанной из агата, радужке. — Ты без обуви далеко не уйдёшь, — Хатаке оценивающе оглядывал её босую, кровоточившую стопу. — Немного отойдём, и я сделаю перевязку. — Х-хорошо! — весь её вид выражал радостную благодарность, обращенную Какаши, ставшему её личным спасением. — Забирайся, — он повернулся к ней спиной и присел. Поняв, что указание выполнять она не собиралась, Какаши устало закатил глаза: альтруизм — трудоёмкое безрассудное зло! — Ты без обуви далеко не уйдёшь. Забирайся. В этот раз она послушно выполнила команду и уже через несколько секунд сидела у него на спине. Минут через десять они остановились для того, чтобы обработать рану. Оба молчали. Сил разговаривать не было. Но Ханаре по-прежнему смотрела на своего спасителя с трепетной благодарностью. А Какаши просто раздумывал о доме: моральная усталость навалилась на него как никогда сильно. Весь дальнейший путь девчонка спала, умостив голову ему на плечо. Хатаке размышлял о том, как сложилась её жизнь, и сравнивал с тем, через что прошёл он. На него навалилось печальное понимание того, что в мире шиноби, судя по всему, не существовало людей с не покалеченной жизнью. На границе, к счастью или к сожалению, его пропуском стала Ханаре. На КПП её опознали, так как она числилась в списке пропавших без вести в период возрождения Морьё, и сердечно отблагодарив Какаши, приняли её с целью отправить обратно в Джомае. А Какаши наконец получил реальную возможность разделаться с этой миссией. Встреча с Ханаре оставила тяжёлый и неприятный осадок. Ему не хотелось так быстро расставаться с такой смелой, но стеснительной знакомой. Чем-то она напомнила ему имото и этим сильно понравилась. — Я бы хотела когда-нибудь встретиться снова. Хотя бы один раз. И я… я теперь буду всегда смотреть на облака и искать в них тебя, — она печально ему улыбнулась и покорно отправилась за шиноби Джомае. Какаши в очередной раз посмотрел на небо. Теперь среди причудливых белых гигантов он видел и её образ. Хатаке тяжело вздохнул, поняв, что дальше тратить время впустую было просто неприлично. Но ведь Обито всегда опаздывал, потому что был альтруистом, а Какаши сегодня на практике доказал то, что альтруизм не был ему чужд. Трудоёмкое безрассудное зло, да? Или всё-таки нет? Зло не заслуживало уважения, а спасение отчаянных красавиц, определённо, заслуживало. Выходило, что альтруизм был не так уж и плох, хотя на него и уходило много времени и нервов. Трудоёмкая безрассудная… помощь? Звучало банально, но Какаши это определение казалось максимально подходящим. Могли ли они встретиться снова? Хатаке не мог знать, как и не могла знать Ханаре, снова уведённая Судьбой в фактически чужую деревню с чужими людьми. Но теперь в её памяти поселился образ её спасителя. И она всегда могла найти его где-то рядом: достаточно было всего лишь посмотреть на облака. На их жизненном пути предвиделось ещё много перепутий. Какие-то из них могли привести их друг к другу, слив их дороги воедино. Другие — не свести никогда. Третьи — объединить их через чужую дорогу. Четвёртые — оставить им навсегда боль расставания, подарив лишь единичную встречу. А существовали ещё мириады других путей, о которых одним Ками было известно. Но Боги сегодня снисходительно улыбнулись, глядя на этих двух на перекрёстке мироздания, добавив указатели на их жизненных дорогах. Но выбор пути — это всё ещё их выбор, главное — не ошибиться. Но как же не допустить ошибку?..