Valhalla

У всех нас есть список людей, за которых мы бы полегли. Пулю за них, пулю за вас, Пулю за всех в этой комнате.

Twenty One Pilots — Ride

      — Люди всегда будут виновны в одном страшном смертельном грехе — унынии, — Чонгук восхищённо любуется своим любимым Beretta 12, обсматривает, ищет изъяны и не находит. — А я всего лишь убиваю их за глупость. Ли проебался. Решил, что сможет обхитрить Чон Чонгука и быстро свалить в Китай. Собрал людей, обратился за помощью к старому знакомому. И допустил последнюю в своей жизни ошибку — кому-то доверился. Только вот эта роскошь не для простых смертных. Доверие, его не раздают как благодать, его доказывают кровью, вымаливают у неба, вырезают на плоти. И Ли, причисливший себя к счастливчикам, на деле сидит сейчас привязанный к стулу грязными верёвками и смотрит в глаза своей смерти. Храбрится, взгляда не отводит, облизывает пересохшие разбитые губы и теряет веру во всё человечество. Потому что, насколько лживые, насколько сгнившие и порочные. Грязь под ногами. Наше светлое будущее.       — Набегался? — Ли рефлекторно дёргается от холодного тона, которым Чонгук, совершенно точно, закрывает крышки гробов. Выдержать такое сложно. Безумные глаза облокотившегося на стол изверга торжествуют. Пистолет в его руках, словно юркая чёрная змея, шипит. Просит хозяина на свободу. К жертве. Потому что эта змея признаёт только вкус крови, она питается только страхом и ценит только отчаяние. Такие эмоции на вес золота. Они горят особенно ярко и блестят в чужих глазах звёздами. Сладкие прозрачные алмазы, усыпанные белоснежной пылью. — Люблю я спортсменов. Только ноги их не люблю. Быстрые. Чонгук скалится. Гладит чёрный ствол и на него с нежностью смотрит, пальцами ласкает, как к живому существу относится. Ощущает холодное дыхание малиновых губ над ухом, прикосновение влажного языка, горький шепот. Внутри сердце страшной тоской исходится, через горло пытается выбраться и вцепиться в образ стоящего рядом Тэхёна. Омега глазами синими блестит, на шее узоры красные выцарапывает и льнёт мягкими губами, невидимые точки за ухом выцеловывает и ластится. Чонгук млеет, закрывает глаза и вслушивается в едва ощутимые выдохи, в шелковый шепот. «Убей их, уничтожь всех ублюдков. Никто не заслуживает жизни». Тэхён жаждет непередаваемых никакими словами мучений. Эта дьявольская потребность заполняет собой все Чонгуковы мысли, она душит руками Тэхёна, вонзается в вены и вырывает их. Это безумие уже невозможно преодолеть, оно вытеснило сознание, захватило власть в, и без того, сумасшедшей голове. И, наверное, это когда-нибудь закончится. Это не закончится никогда. Чонгук больше не верит.       — А знаешь, почему спортсмены тоже меня не любят? — Две чёрные бездны окунают Ли в непроглядный мрак, завязывают на глазах повязку из чёрного сукна и образуют на шее скользкую петлю, которая с каждым словом всё уже. Чонгук снимает Beretta с предохранителя и усмехается от напряжённого ожидания, написанного на разбитом лице японца. — Потому что я отстреливаю им ноги, и они больше никуда не убегают. Выстрел рассеивается по бетонному полу холодного помещения. Ли протяжно взвывает и багровеет. Синие надутые вены выступают по открытым мокрым от пота вискам. Пуля попадает прямо в левое бедро, застревает в бедренной кости и обжигает ногу адским огнём. Брызгают капли крови. Чонгук даёт ему насладиться потоком страшной боли, ждёт, когда крики прекратятся, чтобы вновь нажать на курок и отстрелить мужчине вторую ногу. Альфа жадно принюхивается и облизывается. Запах свежей крови потрясающий, он обволакивает и дурманит. Наполняет рот слюной, сердце предвкушением, а глаза красной пеленой. Зверь вырывается наружу. Отрывает железную цепь и несётся к своей добыче. Открывает чёрную пасть, обнажая острые, как бритва, клыки, которыми плоть перекусит и разорвёт её, рисуя лапами свой кровавый шедевр.       — Умереть от пули врага — это достойная смерть. — Ли старается не смотреть на свои окровавленные бёдра, морщится и боится вздохнуть — грудь немеет. От пуль. Сегодня он просто так не умрёт, Чонгук из него всю душу вытрясет. Всего на изнанку вывернет, по частям разложит, кусок за кусочком в мясорубке перемолотит и кинет своим псам на потеху.       — Вы, тупые ублюдки, продолжаете идеализировать то, что, в принципе, не может быть прекрасным. Никакая смерть не может быть ни достойной, ни оправданной. — Чонгук надавливает на обе раны и довольно скалится, когда японец взвывает не своим голосом. Пальцы проваливаются в небольшую дыру в плоти, разрывая её и разрушая остатки чужой смелости. Чонгук проводит языком по ровному ряду зубов и смотрит в глаза Ли, выуживая новые наполненные болью крики. Эта боль ощутима. Она повисла в воздухе, перетекла в стекленеющие от ужаса глаза, повисла над головами. Мужчина жмурится и замолкает. Белые пятна мешают видеть. Ли поднимает голову и внутренне с облегчением выдыхает, когда Чонгук кладёт пистолет на стол. Только зря он радуется, есть множество других предметов, которые могут доставить куда больше боли, чем простой пистолет.       — Я слышал, Палач умер. — У всех есть слабости. Даже у Чон Чонгука. Японец выплёвывает кровь и с трудом говорит то, что, по его мнению, сильно заденет его мучителя. И не ошибается. Чонгук сразу звереет. Опускает голову к правому плечу и ядовито усмехается. Стоящий рядом Тэхён, который всего лишь слишком правдоподобная галлюцинация, Ли не верит. Он указывает на наточенный нож длинными музыкальными пальчиками и смотрит Чонгуку в глаза. «Он лжец», — читается в его ледяных глазах. Пусть все, кто так думает, умрут. Без права на помилование. Пусть исчезнут, растворятся, сотрутся. Превратятся в пыль. Тэхён их ненавидит.       — Ах, ты слышал. — Чонгук медленно скользит ладонью по рукоятки, смотрит прямо перед собой бесцветным взглядом. Рядом вибрирует телефон, высвечивая на экране новое сообщение. Альфа нехотя опускает глаза и на секунду замирает, расплывшись в самой счастливой улыбке. Он поворачивается и, напевая себе под нос какую-то весёлую мелодию, подходит к японцу. Ли с ужасом смотрит на нож и качает головой. — Больше не услышишь. Счастливую улыбку, будто кто-то стёр. Она тут же сменяется ядовитым животным оскалом, когда лезвие, рассекая воздух, быстро вонзается в ушную раковину. Чонгук прокручивает нож, вынимает его и с интересом рассматривает стекающую на рукоять тёмно-красную кровь. Следит за кровавыми полосами, размазывает их пальцами, с вином на губах сравнивает. Но не насыщается. Хочется, чтобы в реках вместо воды кровь водопадами текла, чтобы ручьями по дорогам, чтобы облака сменились горьким дымом, а листва костями сгнившими. Возможно, тогда люди поймут, насколько они ослепли и оглохли. Когда чёрная скверна доберётся не только до их душ, но и до тела, когда все страшные кошмары оживут и сомкнут сочащуюся ядом челюсть на руках, ногах, шее. Возможно, тогда все начнут каяться, потому что страшны образы смерти и разрушения. Но ещё страшнее лживое сердце и прикрытая добродетелью подлость. Им за это прощения не будет.       — Ты, Ли, ни то что не услышишь, но ещё и не увидишь, и никому ничего не расскажешь. Японец умрёт не в силах даже вскрикнуть, потому что таким, как он, не нужен язык. Да и глаза тоже лишние. Они смерти не увидят. Отправятся в желудок Ли. Он проголодался. Праздничный ужин. Будем отмечать хорошие новости, пусть и Ли порадуется. Чонгук не жадный. Всем хватит яду, все ответят за свои деяния, никто не ускользнёт. Потому что бежать больше некуда. Жаль только Чон Хосок так до сих пор и не понял, что свали он хоть на другую планету, Чонгук его всё равно найдёт и флагом по ветру пустит, спутником в космос отправит. И никакая Америка его не спасёт. Неужели он думает, что Чонгук ничего не узнает? Тогда он круглый идиот, который в любом случае не покинет Корею, всё перекрыто, даже на личном вертолёте далеко не улетит, максимум покружит над высотками.       — Начнём с глаз и закончим ушами. И побыстрее, у меня чертовски мало времени. Никто сам себя не уничтожит. — Хмыкает Чонгук, вытирая лезвие ножа об белую, испачканную в крови, рубашку японца. Ли бледнеет, его лицо приобретает нездоровый жёлтый оттенок. Сначала это всё кажется неудачной шуткой, обыкновенным разводом, но почему-то никто не смеётся. Сердце внутри ёкает и срывается от разгоревшегося огня в наполняющихся непоколебимым намерением глазах. И мужчина понимает — это не шутка. Чон Чонгук не умеет шутить.       — Чудовище, ублюдок, мразь. Ты всё равно сдохнешь и сгниёшь в могиле. — От злости и страха японец опять краснеет и чуть ли плюётся слюной, дёргается и ошалело смотрит вокруг. Начинается этап непринятия, только никому до этого нет дела. Половина его людей расстреляна, а другая половина находится сейчас здесь, наблюдают за муками своего лидера и ждут такой же участи. Любимое Чонгуковское занятие — изводить ещё до казни чужой казнью. Люди боятся тебя по-настоящему только тогда, когда они знают, на что ты способен.       — Только чтобы потом и в аду ебать вас, выродки, во все щели, — Чонгук бьёт Ли по повреждённому уху, из-за чего тот снова кричит. — Планы меняются. Начнём с языка, он меня бесит. Слишком много шума и слишком мало терпения. Это даже красиво, на взгляд Чонгука. Умирать в страшной боли и не иметь возможности облегчить эту боль криком. Тэхён кружит вокруг японца коршуном, кровь с шеи слизывает и улыбается окровавленными губами. Спасибо. Теперь он сыт, а Чонгук нет. Наслаждения тоже слишком мало. Как и ужаса в чужих глазах. Пусть Тэхён подставляет руки.       — Как там говорится? Не слышу, не вижу, не говорю? Учи заповеди, Ли, и просвещайся.

ஐஐஐ

Джин делает ещё несколько глотков обжигающего горло виски и разбивает полупустую бутылку об асфальт. Необъяснимо хочется закричать, завыть, сорвать голос и никогда больше его не восстановить. Потому что эти осколки под ногами так несправедливо напоминают самого Джина, его неудавшееся «люблю», его глупое «бесконечно» и фальшивое «навсегда». Навсегда. Но не любить, а здесь оставаться, ведь «такие, как ты не умирают». Чонгук опять оказался прав. Почему кому-то даётся счастье, семья, слава, успех, а кому-то ничего? Почему кто-то так запросто всё получает и продолжает жить в своих светлых грёзах, когда ты любую малость из лап тигра вырываешь, душу выкладываешь, себя на запчасти разбираешь, и всё равно не везёт, всё равно ты хуже, всё равно не дотягиваешь? Не достоин. Не можешь. Не получаешь. Джин от этой закономерности кулаки в кровь разбивает, старые рисунки сжигает. Потому что на них мечты, на них будущее, красивые безоблачные небеса, ветер и корабли. Наивность. Теперь Джину от этой наивности тошно. Он полил своё прошлое керосином и поднёс спичку. И плевать, что там Намджун, любовь, ненависть, обида, жизнь. Всё оборвала пуля, маленький кусок металла, одно движение пальца и пустота, черта, за которую всех выбросило. Джин медленно, заметно пошатываясь, подходит к Вейрону, рядом с которым мрачной тенью застыл Юнги. Пытается открыть дверь, но все попытки заканчиваются позорной неудачей и нарастающим раздражением со стороны омеги. Теперь ещё и собственная машина против его присутствия. Джин клянётся, что разобьёт её при первой же возможности и похуй, что она любимая. Юнги, который всё это время просто стоял и наблюдал за пьяными выходками своего горе-возлюбленного, хватает его за локоть и оттаскивает от тачки как можно дальше. Собственный Ягуар припаркован неподалёку, к нему он его и тащит. Джин с захвата вырывается и с непонятно откуда взявшейся ненавистью смотрит на альфу. Юнги зол. Он сильно хмурит брови и напряжённо сжимает губы. Потому что Джина за очередную попойку хочется убить. И где тот сильный и независимый омега, который смеялся вслед толпам поклонников и строил финансовые пирамиды? Почему он позволил себе сломаться? Как так получилось, что всеми известный сердцеед убивается из-за какого-то мимо проходящего альфы? Разве это вообще возможно? Юнги не верит и просит Джина очнуться. Пусть всё будет как раньше. Пусть Юнги снова будет скучным занудой, а Джин — коварным соблазнителем. И никаких ФБР, никаких заданий, целей, интриг — ничего. Просто привычный светлый кабинет и вздохи омеги о том, как его достали эти бумажки и вообще «он ещё слишком молод, чтобы тратить свои лучшие годы на эту ерунду». Юнги слишком скучает по тому действительно золотому времени. Бережно хранит каждое воспоминание, под огромными железными замками держит, чтобы не дай Бог ни одно из них случайно не пропало. Теперь он тоже жалок. Зависим от пьяного разбитого в дребезги омеги, одетого в костюм от Dolce & Gabbana. Ещё каких-то несколько лет назад Юнги бы в жизни не подумал, что так запросто попадётся на эти глаза и пухлые жадные губы. Сокджин же испорченный и фальшивый, таких людей нужно сторониться, держаться на расстоянии и никогда не смотреть в их сторону. Юнги так и делал, пока не привык к мыслям о Джине, к его хитрой улыбке и плутоватому взгляду. Омега и не старался понравиться, всегда жаловался на безмозглых и похотливых альф, критиковал полицию за их тупость и настаивал, порой, на самых сумасшедших идеях, от которых юрист за голову хватался и категорически качал головой. Постепенно Юнги стал заботиться и помогать Сокджину. Однако омега относился к Мину, скорее, как к старому приятелю, не друг, но и не знакомый, так, правая рука босса, с которым нужно дружить, если что потом отмажет. Только не знал он, что возится с ним Юнги не потому, что Чонгук приказал, а потому что сам хочет.       — Если ты решил разбиться на своей шикарной машине, то давай сначала погоняем на моём Ягуаре. А потом можно и разбиваться. Вместе. — Юнги старается улыбаться. Он кивает в сторону своего металлически серебристого Jaguar F-type и даже не скрывает в глазах восхищенный блеск. Джин закатывает глаза и со скукой бросает взгляд в сторону предмета чужого обожания. Вместе. Ему такое вместе не нужно. Существует только он и Юнги, предатель клана и верный пёс. Они с альфой, словно небо и земля — разные. Джин для всех теперь будет другим, потому что все его попытки слиться с общей массой покрылись белым инеем. Началась холодная и суровая снежная зима и наполнила воздух сухостью и давно потерянным трепетом. Появление Намджуна были всего лишь заморозки, его любовь — страшным морозом. Джин в ней замерзал и окончательно заледенел, когда его альфа умер.       — Я ненавижу британские тачки, — фыркает парень и размахивает руками, когда Юнги с непривычной для Мина силой открывает дверь и запихивает его в машину. Джин в шоке озирается и горько усмехается. Вот он, истинный альфа, не терпящий возражений и спокойно гнущий свою линию. Становится даже интересно. Юнги садится на водительское сидение и хлопает дверью. Всегда безэмоциональный и скупой на слова юрист кажется теперь таким сильным и бесстрашным, что Джин невольно на него смотрит и не может отвести взгляд. И почему он раньше не замечал в Юнги этой железной хватки и необычной, не такой, как у всех, харизмы? Недаром Чонгук его ценит, а он всегда умел разбираться в людях. Но не Сокджин. Омега изначально приписал Мина к пустышкам, вот теперь и удивляется. Юнги с силой сжимает руль, но не спешит трогаться с места. Просто сидит и подбирает нужные слова, думает, анализирует. Оказывается, кого-то успокаивать и поддерживать — это невероятно трудно. Сложно быть сильным там, где у других опускаются руки. Юнги себя чувствует настоящим глупцом, начинающим грабителем, пытающимся взломать чужую квартиру ржавой отмычкой. Грёбаным сопливым мальчуганом, лезущим не в свои дела. Только это давно уже его дело. Всё, что касается Джина, касается и самого Юнги, он за омегу теперь отвечает. И не только за омегу, но и за его пока ещё не родившегося ребёнка.       — Джин, пора останавливаться, — тихо говорит Юнги, сосредоточенно смотря на свои руки. — Намджун, он… ушёл. И больше не вернётся. Оттуда не возвращаются. Просто очнись. Пожалуйста. Не дай ему сломать себя, будь сильнее. Потому что ты больше не один. — Юнги кладёт руку на пока ещё плоский живот Джина и нежно его гладит. — Ради Субина. Если ты не смог стать лучшим омегой, то стань лучшим папой. Сокджин хмурится, резковато убирает руку Юнги со своего живота и качает головой. Нет, господи, нет. Нельзя так просто взять и вычеркнуть что-то из своей жизни. Хоть плохое, хоть хорошее — нельзя. Тогда у него ничего не останется, кроме старых заброшенных руин. Юнги просто не понимает ничего, не знает, не осознаёт, что просит. Любовь к Намджуну не вычеркнуть никакими разноцветными фломастерами, она, словно татуировка — на всю жизнь.       — Как ты назвал моего ребёнка? — взбесившись, шипит на альфу Джин. Хочется выйти и пнуть несколько раз по холёному капоту Миновского Ягуара. А ещё лучше, взять биту и расхерачить лобовое стекло к чёртовой матери. Ведь какое право имеет Мин Юнги называть их с Намджуном малыша? Пусть нахуй идёт вместе со своими планами и нотациями. Джин и сам может во всём разобраться. — Его имя Намджун. Ким Намджун. Глупо. Вместо того чтобы забывать, Сокджин ещё больше загоняет себя в петлю. И в этом ему уже никто не поможет. Теперь у Джина новый дилер, поставляющий самую чистую и лучшую боль дурь и имя ему — память. Надёжней его не придумаешь. Сколько хочешь травись, точнее, сколько душа выдержит. И Сокджин ненавидит себя за то, что подсел, за то, что сломался и начал губить своего малыша алкоголем. За это он себя никогда не простит, однако руки всё равно тянутся к бутылке.       — Слушай, Юнги, отъебись, ладно? Я не просил у тебя помощи, не просил меня жалеть и везде таскаться за мной. Лучше свали пока не поздно к своему младшему братику в больницу, или куда ты там вечно сваливаешь. Со своими проблемами я буду разбираться сам. Ариведерчи.       — Мой брат умер, — тихо сообщает Юнги. Джин, который уже даже дверь успел открыть, чтобы вытащить своё тело из машины, ошеломлённо застывает и оборачивается.       — Что?       — Он умер. Месяц назад. — Недовольно повторяет Юнги, потому что ебал он в рот такие повторы. Приятного мало. Но альфа держится.       — Ну, нихуя себе, — Джин закрывает дверь и шокировано хлопает глазами. Альфа от этого слегка усмехается, потому он сказал то же самое, когда увидел тело мёртвого федерала. — И ты, падла, молчал об этом? Сокджин возмущён, ведь как можно было так спокойно и хладнокровно скрыть такое несчастье, сделав вид, что всё в порядке. Это каким памятником нужно быть, чтобы носить такую страшную боль в себе и ни капли не смутиться? Словно Юнги и не человек вовсе.       — Молчал, потому что всем плевать. «Потому что я трус, который не вынесет слов соболезнования.»       — И кто у тебя теперь остался? — Джин с тоской смотрит на Юнги и вопросами кол в сердце вбивает. Может, специально, а, может, и нет. Никто этого, кроме самого Сокджина, не знает.       — Никого. «Кроме тебя.» Омега затихает. Опускает глаза и о чём-то сильно задумывается. Юнги вздрагивает из-за звукового оповещения о новом сообщении и вынимает телефон из кармана чёрного классического пальто. Джин поворачивает голову и наблюдает, как изменяется Миновское лицо. Юнги поднимает на него затуманенный непониманием взор и пожимает плечами, когда Сокджин нетерпеливо кивает ему, чтобы он не тянул уже, а выкладывал, в чём дело.       — Я знаю, где сейчас находится Ким Тэхён. Хосока слили. Нужно написать Чонгуку, он, наверное, сейчас с тем японцем возится. — Юнги набирает слегка дрожащими руками сообщения и вновь молится, хоть и поклялся, что больше не будет. Джин даже и не представляет, что это значит. Ведь, если наводка окажется правильной и они найдут живого Тэхёна, то тогда Чонгук будет вынужден одобрить их брак с Сокджином. Для Юнги это больше, чем поиски.       — Кто слил? — Джин скептически смотрит на засуетившегося юриста и внутренне недоумевает — что это он так обрадовался? Опять выслужиться захотел? Не достало?       — Пак Чимин, — отвечает Юнги и заводит Ягуар. Время покататься. А Сокджиновский Вейрон он потом сам пригонит к его дому. Джин вскидывает брови и весело усмехается. И давно омеги стали предавать своих альф? Он Чимина хорошо помнит, такого не забыть, и совершенно не понимает, как Пак смог слить того, чья метка венчает его хрупкую шею. Хотя по Чимину было видно, что он лживая сука, от такого больше ничего ожидать не стоит. Хосок допустил роковую ошибку, когда пустил в дом эту змею, теперь за неё и будет расплачиваться. Вот что делает с альфами желание обладать красивыми омегами. Только красота эта ядовита, с шипами наружу, в ней нет ничего правильного и хорошего.       — Значит, когда одни омеги умоляют вселенную и бога вернуть им их любимых, другие в это время сами закрывают крышку гроба своих живых альф. Весело.       — Ты не можешь его осуждать, — серьёзно заявляет Юнги, отчего Джин метает в Мина взгляд, полный молний и раздражения. — Ты не знаешь, с чем он столкнулся.       — Так, может, на нём женишься, а не на мне. Раз он такой хороший. — Сокджину обидно, очень обидно. Эта манера Юнги защищать всех якобы бедных и несчастных бесит. Омега дуется, как маленький и отворачивается. Альфа от этого подавляет смешок и гладит Джина по плечу. Ким его руку скидывает и ещё сильнее злится. Требует прекратить, но Юнги не останавливается.       — Вот теперь я вижу перед собой Ким Сокджина, — с радостью кивает юрист, словив ещё один гневный взгляд. — А насчёт Чимина, то он, правда, не плохой человек. Просто его таким сделал Чон Хосок. Я знал его ещё до того, как он… пропал. Джин дёргает бровью и пожимает плечами. Ведь, если честно, ему плевать, каким там был до этого Пак Чимин, плевать, каким ещё станет. Этот омега сделал свой выбор, он за него и ответит. Меченый всю оставшуюся жизнь в одиночестве проведёт. Волком будет выть, да только вот поздно. Чертовски поздно. Все дороги закрыты.       — Чимин хороший друг, раз пожертвовал собственным счастьем ради Тэхёна. — Добавляет Юнги, вспоминая то сообщение. «Освободи меня, Юнги. Я умираю».

ஐஐஐ

      — Эта жизнь была ошибкой, — Хосок восхищённо обводит взглядом своды небольшой серой церквушки, трогает холодные стены пальцами, прикасается, любуется, замирает. На бледного и потерянного Тэхёна даже не смотрит. Синие круги под глазами омеги и потухший взгляд его, мягко говоря, совсем не вдохновляет. Нужна борьба, нужна надежда, нужна страсть. Пусть всё будет красиво. Церковь, как порог признания и смирения, и одетый на Тэхёне жилет с бомбой, как символ неизбежности наказания. Не родившийся ребёнок станет последствием, призывом человечеству, что дети не обязаны отвечать за своих родителей, но они отвечают. Чёртов мир никогда не исправится, так, может, просто им нужна была жертва? После чудовищных событий, как это обычно бывает, они очнутся? Хотя нет, хер там плавал, всем похуй. Значит, смерть Тэхёна будет напрасной. Сегодня Чон Хосок умрёт вместе с Ким Тэхёном. Чонгук сделал всё для того, чтобы Хосок пришёл к такому решению и теперь он ему даже благодарен. Что-то странное щёлкнуло в голове, и он оглянулся, посмотрел на жизнь под другим углом. И если у Хосока не получается забрать у Чонгука всё, то он заберёт самое главное. Будущее. Ему без этого будущего жить смысла не будет. Ведь не стоит думать, что если человек конченый отморозок, то к нему невозможно подобраться, невозможно его задеть. Это ошибка. Довести до ручки можно любого, просто нужно знать как. И Тэхён тому подтверждение. Омега всю жизнь ходил со смертью под руку, кормил её со своих ладоней, в лицо ей смеялся. Теперь же он её боится. Потому что одно дело, когда ты сам умираешь и совсем другое, когда из-за тебя умирает твой ребёнок. Чонгуково отродье научило Тэхёна бояться. Сделало до неузнаваемости жалким, подарило надежду, едва заметную сквозь толстый слой грязи веру, которую Хосок сейчас с удовольствием вырвет.       — Но зато в следующей мы будем вместе. — Хосок с трепетом гладит Тэхёна по спутавшимся, но всё равно таким мягким волосам, аккуратно поправляет съехавший на левое плечо жилет, напичканный пластифицированной взрывчаткой. Вытирает скатившуюся по щеке к подбородку холодную слезу и пробует её на вкус. Горько. Тэхён с животной ненавистью смотрит на Хосока и умоляет кого-то там на небе, чтобы Чон отравился, закашлялся кровью и, согнувшись, выхаркал свои прокуренные и сгнившие лёгкие. — Не стоит плакать, Тэхён. Это счастье. Скоро к нам присоединится и ещё мой сладкий Чимин-и. Я приготовил ему сюрприз. Совсем скоро. Жизнь Тэхёна отныне со вкусом тротила. Он для этого вкуса был рождён, для него же вырос, от судьбы своей убегал, кровь на ранах зализывал. Всё, к чему он прикасается, на что смотрит — взрывается, разлетается на мелкие кусочки, угольно чёрным пеплом на останки осыпается. Чонгук обещал защитить, но почему тогда бросил? Хотя с чего Тэхён взял, что альфа его любит? Любовь для секса не нужна, разве что для метки, но всё это тоже такая хуйня, что смешно становится. До слёз. Ещё страшно. Сердце глухо стучит в висках и периодически срывается. Тэхён летит в обрыв, на дне которого торчат неровно наточенные колья, хватается за край, ногтями в землю вонзается, но Хосок тут же на пальцы наступает, носком давит, клыки обнажает и рычит. Воздух наполнился кислой щёлочью, когда Хосок, наклонившись к омеге, нажал пару кнопочек и начался обратный отчёт. Мерзкое пиликанье таймера оборвало все оставшиеся звуки, поглотило тишину и далёкое пение голубей на обветшалой крыше. Хосок небрежно оторвал скотч и погладил большим пальцем по раскрасневшимся губам, на что Тэхён ошалело его укусил и сразу же получил пощёчину. Как будто больно. Он хохочет, взгляда не отводит, губы облизывает. Кровь славится своим отвратительным привкусом, Тэхён его ненавидит, с трудом вязкую красную слюну сглатывает. Опускает голову и на таймер смотрит, там, совсем близко с детонатором другая жизнь зарождается. Прекрасный маленький цветок прорастает, чтобы погибнуть ровно через пятнадцать последних минут. Холодная скользкая змея пригрелась, обвила маленькое сердечко, вгрызлась ядовитыми клыками и поглотила отблеск уходящего солнца, утопила его в желтизне мёртвого взгляда. И замерла. Слёзы не помогут. Злость тоже. И даже пустота и сожаление. Нет, Тэхён ни о чём не сожалеет. Не привык, не любит, не собирается. Просто сидит и улыбается. Сквозь скапливающиеся в уголках глаз слёзы, сквозь нечеловеческий внутренний вопль, сквозь разрывающую нутро боль. Похуй. Не ебёт. Никто и никогда его не сломает. Пятнадцать минут. Никто, кроме Чонгука. Четырнадцать. Хосок внутренне торжествует. Закидывает в рот маленькую круглую таблеточку и сытым котом улыбается. Зрачки расширяются за пару теперь уже смертельно важных секунд. Вся чернота с сердца в глаза переходит. В голове вспыхивает огненное пожарище, опасно глубокий океан, разноцветное марево, Хосок в этом мареве плавится, на составляющие раскладывается. Становится не просто хорошо, становится охуенно. Мысли о смерти начинают веселить, и он смеётся, танцует, ловит вопросительный взгляд Тэхёна и подходит ближе. Взрывчатка размеренно тикает. Никогда ещё Тэхён так сильно не ощущал утекающие в неизвестность секунды, никогда не придавал столько ценности времени. Оно пропадает, катится к чёрту, его невозможно остановить. Время и смерть вообще работают заодно, лучшие друзья и верные союзники.       — Ты, Тэхён, лучше любой ангельской пыли. Но любить тебя больно, поэтому я не люблю. Я просто тебя ненавижу.

Тринадцать минут.

Хосок кладёт ещё пару круглых таблеток под язык и закрывает глаза, наслаждается.

Двенадцать минут.

Тэхён кривится от прикосновений горячих пальцев, отворачивается, посылает Хосока далеко и надолго. От очередной пощёчины сотрясается. Из уголка губ течёт маленькая струйка крови — язык прикусил. Но Тэхён лишь хмыкает, к боли ему не привыкать, поэтому ничего страшного. Хосок кровь не стирает, любуется. Невыносимо хочется её размазать и рука сама по себе тянется, но замирает.       — Церковь не место для похорон. Пиздовал бы уже, что ли, на кладбище. Тихий, но нагоняющий ледяную стужу голос ломает Тэхёна уже в сотый раз. Он поворачивается и всхлипывает. Сердце, запнувшись в последний раз, начинает биться как сумасшедшее. Тэхён, словно выброшенная на берег рыба, открывает и закрывает рот, не может ни вздохнуть, ни выдохнуть. Все слова сереют и разваливаются ещё в мыслях. Он внимательно всматривается в полюбившиеся мужественные черты, в мрак на дне чёрных демонических глаз, в страшный оскал. Чонгук хуже тротила. На него только посмотрев, умереть можно. Тэхён умер, давно уже. Ещё в той школе глупым пятнадцатилетним подростком. Поцарапался о чужое двуличие, на всю жизнь запомнил тот безразличный взгляд к чужой беде. При Чонгуке одноклассницу насиловали, при чём по его же вине, а ему плевать было совершенно. Наверное, именно тогда Тэхён и попался, разглядел сквозь призму всю гниль и равнодушие. И ему это понравилось.

Одиннадцать минут.

      — А я для тебя, ублюдка, место оставил, да, видно, зря. — Хосок ядовито усмехается и отходит от Тэхёна. Видит, с каким отчаяньем смотрит Чонгук на Тэхёна, с какой нежностью и мимолётным счастьем, что, наконец, нашёл. Альфа внутри поскуливает, просится к омеге, прижать его, принюхаться к шее, кровь с губ слизать. И только чёртов пояс смертника встал между ними непреодолимой небесно-высокой стеной.       — Я, так уж и быть, уступлю такому отбросу своё место. — Рычит Чонгук и стремительно направляется в сторону Хосока. В кармане бежевого пальто сложенная вдвое тонкая леска. Он посильнее сжимает её в кулаке и всматривается в таймер на взрывчатке.

Десять минут.

Тэхён ловит его взгляд и не выдерживает — улыбается. Чонгук слишком долго его искал, и Тэхён ему больше никогда не поверит. Потому что никто не заслуживает его доверия. Теперь он знает это точно.       — Тэхён-и, сладкий, я сейчас. — Успокаивающе говорит Чонгук, который знал о бомбе заранее. Ведь всё-таки не стоило Хосоку трепаться о таком при Чимине, чревато подставой. Поэтому альфа не паникует, знал, куда шёл. И ещё он знает, что Чон Хосок сегодня отсюда не выйдет. Он перешёл все границы, Чонгук слишком выкипает от злости и слишком хочет кого-нибудь убить.       — Спрашивать, какая сука меня сдала, не буду. И так знаю, какая. Просто у этой сучки слишком шикарная задница, она её и сгубит. — Хосок облизывается, вспоминая Чимина, и сам себя упрекает. Знал же, что с омегой что-то не так, нужно было сразу же пристрелить и ни о чём не жалеть, но странное и необычное желание почему-то не давало ему нажать на курок. Да Чимина и сейчас хочется, несмотря ни на что. Хосок щурится и качает головой. Видеть в тэхёновских глазах хоть и скрываемую, но надежду невыносимо. — К тому же, похуй. Сейчас все птицами станем.

Потому что осталось девять минут.

      — Скорее трупами. И не станем, а станешь. — Чонгук, сверкнув глазами, резко бьёт Хосока в челюсть, безбожно её ломая. Слышится хруст, Тэхён в шоке смотрит на поправляющего кастет Чонгука. Хосок матерится и тут же, забивая на страшную боль, замахивается и попадает кулаком по скуле Чонгука, который моментально реагирует и кастет врезается в хосокосвкий живот. Осознав, что просто так ему не победить, Хосок вцепляется в плечо Чона и с диким рыком надавливает. Чонгук кричит, кровь просачивается сквозь приличный слой бинтов, он отталкивает ненавистный ему объект, отшвыривает его на грязный пол и хватается за вновь открывшуюся рану. Это даёт преимущество. Хосок берёт в руки валявшийся неподалёку металлический прут и замахивается. Тэхён срывается на вопль, дёргая связанными руками.

Восемь минут.

Семь минут.

Шесть.

Чонгук с трудом стоит на ногах, удар, кажется, сильно повредил ему единственное здоровое плечо. Кость выбита. Разбиты губы. Но он продолжает грубо наносить удары уже потихоньку отказывающей рукой. Хосок окончательно с катушек слетает. Набрасывается на Чонгука, до сердца пытается достать, своими руками вырвать.

Пять.

Тэхён не может закрыть глаза, не может пошевелиться. Плитки с взрывчаткой его душат, лёгкие воображаемым дымом наполняют, жгут. Он кричит, умоляет Чонгука остановиться и как можно быстрее бежать. Почему все, кого он любит, умирают? Потому что они любят в ответ. Теперь он знает ответ на вопрос, который он задавал себе с самого детства. Его нельзя любить. У него смерть за спиной стоит, глупцов, купившихся на небесную красоту забирает. И, наверное, он заслуживает одиночества.

Четыре.

В пятнадцать лет он встретил Чонгука и ровно пятнадцать минут получил, чтобы с ним попрощаться. Жизнь любит стабильность, а Тэхён её разрушать.

Три.

Чонгук наотмашь бьёт вцепившегося в плечи Хосока и незаметным ни для кого движением достаёт из кармана леску. Перекидывает её через шею и сдавливает. Наркотики превращают ужасный мир вокруг в красивые яркие картинки, забирает всю тревогу и страх, притупляют обычно моментальную реакцию. Хосок просто не успел повернуться, ему просто не хватает секунды, как на шее вспыхивает смертельное кольцо. Он хрипит, пальцами скребёт леску и разрывает собственную кожу. По щекам текут мелкие слёзы, по шее рубиновые капли крови. Леска вгрызается в тонкую кожу, проскальзывает в открывшуюся плоть. Чонгук сильнее давит, скалится, рычит от боли и продолжает давить, пока Хосок мёртвой куклой на его разбитых и окровавленных руках не обвисает.

Две минуты.

Перед глазами у Хосока звёзды. Тёплая кровь застывшими сгустками с губ вытекает. Обездушенное тело падает под ноги Чонгука. Альфа разжимает свои окровавленные ладони, на ровные полосы смотрит и отшатывается. Медленно подходит к Тэхёну, всё тело непривычно потряхивает. Он опускается на корточки, тянет руки к омеге, в наполненные ужаса глаза всматривается и улыбается. Нашёл. Против всего мира встал, но нашёл. Это чувство не описать словами, оно такое же бескрайнее, как и отчаяние, такое же глубокое, как и человеческая душа. Тэхён стеклянным взглядом в Чонгуково лицо всматривается, от альфы за километр несёт металлическим запахом крови, этот запах его родной заменяет, внутри всё живое похуже любой бомбы уничтожает.       — Тэхён, — омега в чужих глазах застревает и сдаётся. Потому что, сколько боли в этом счастливом и тихом «Тэхён», словно они не виделись целую вечность, словно были в разлуке больше ста лет и теперь, наконец, встретились. И это робкое первое касание, первое скольжение пальцев по влажной от слёз щеке, первая ласка, всё нутро от этого переворачивается. Тэхён жмётся, греется, закрывает глаза и заново учится жить. Только вот жизнь их теперь длиной…

В одну минуту.

      — Я перережу один проводок и всё остановится, — Чонгук с тоской убирает ладонь от лица Тэхёна и достаёт маленький карманный ножик. Трясущийся рукой определяется — красный или синий провод. Таймер отсчитывает секунды. Сорок девять, сорок восемь, сорок семь. Ужас сковывает сердце, Тэхён качает головой и просит Чонгука уйти. В панике отталкивается, уже кричит, чтобы он немедленно убирался, но альфа больно сдавливает плечи и встряхивает Тэхёна, смотрит в глаза и не верит.       — Не смей сдаваться, Тэхён. Иначе я подумаю, что люблю слабака. Люблю.

Пять, четыре, три, два, о….

Чонгук перерезает синий провод. Таймер издаёт противный писк и замолкает. От звенящей тишины кружится голова. Тэхён первое время не дышит, смотрит на потухшие кнопки, серый маленький экранчик и отныне бесполезную взрывчатку. Оглядывается. Быть может, всё это показалось, может, ничего не было. Страшный кошмар, от которого невозможно избавиться, просто проснувшись. Чонгук спустя пару секунд набрасывается и утягивает омегу в голодном жадном поцелуе, всю боль и страх за чужую жизнь в него вкладывает и лижет сладкие губы. От такого оторваться невозможно, но Тэхён пихает его и морщится. Разбитые губы страшно щиплет, чтобы так грубо с ними обходиться.       — Я уйду от тебя, Чон Чонгук, клянусь. — Шипит омега, на что Чонгук лишь усмехается. Этот жилет нужно срочно снимать и уходить отсюда. Больница давно их ждёт с распростёртыми объятиями. А потом домой. К ним домой.       — Но не с моим ребёнком. — Отрезает Чонгук и поворачивается в сторону остывающего трупа некогда самого неубиваемого и изворотливого человека в стране. — В Мерсе топор. Как и когда-то обещал, я кину тебе под ноги голову Чон Хосока. Жизнь Тэхёна отныне со вкусом тротила. И он ни на что и никогда не променяет этот вкус.

ஐஐஐ

Чимин кладёт на могилу красные свежие розы и долго молчит, смотря на массивную чёрную гранитную плиту. Сотый раз перечитывает имя и всё равно не может поверить. Наверное, если бы у него ещё остались слёзы, то он бы плакал. Поливал бы землю своей горечью, делился бы с ней жуткой болью, но не выйдет, не получится. Потому что отныне Чимин будет всё забывать. У него начнётся новая жизнь, без криминала и танцев, без страха и ужаса, без выживания. Без Хосока. Сломанная надежда и ядовитая безнадёжность вуалью окутывают плечи омеги. Морозно белые лепестки выцветших цветов страха осыпаются, вновь забивают лёгкие и колются. Но это ничего, Чимин к этому привыкнет. Вычеркнет прошлое, грудью на танк ляжет, но справится. Да, Пак Чимин сдал своего альфу. И он об этом совершенно не жалеет. Хосок был всего лишь ненужным грузом, от которого необходимо было избавляться. К чёрту морали, туда же слова о правильном и неправильном. Единственные, кто здесь достоин осуждения — это равнодушные и поехавшие головой люди.       — Знаешь, я всегда умел прощать, но с тобой разучился. Поэтому, извини, но я тебя не прощаю. Чимин может забыть всё. Всё, кроме последствий. Потому что совсем недавно Чимин узнал, что беремен от Чон Хосока.

_____________________________