Верхний Вестсайд

Когда Адора очнулась на следующее утро, всё пошло наперекосяк. То, что башка пульсировала так, будто это была готовая в любую минуту разорваться бомба, или то, что, она была уверена, кто-то напихал ей полный рот ваты, пока она ненадолго впала в кому (в которой ей начинало хотеться по-прежнему пребывать), или то, как её лицо и грудь были расплющены об пол, а ноги каким-то непостижимым образом оставались на кровати. Тем самым тревожным сигналом, который пробудил все её чувства, то, что оказалось настолько из ряда вон, что её мозг сообразил, будто что-то не так, и её безжизненному телу следует немедленно прекратить валяться, пуская слюни, однако был яркий, палящий утренний свет, просочившийся в окно. Она даже не осознала этот дурацкий назойливый поток света, о, отнюдь не сразу. Она не осознавала ничего иного, кроме боли, которая распространялась повсюду. Адора ещё полежала какое-то время, но её мозг вальсировал между бодрствованием и фазой быстрого сна, силясь оставаться в сознании. Веки были запечатаны солью и слизью, но ей как-то удалось собраться с силами, чтобы продрать глаза спустя несколько минут, только чтобы наткнуться на луч пылающего света из окна, розовые занавески были распахнуты. И, Боже мой, припекало так, будто полуденное солнце затеяло ей лично жестоко отомстить. "Почему открыты чёртовы занавески?" Это была её первая связная мысль, как только до Адоры дошло, что ярко светит солнце, глаза её немедленно захлопнулись. Следующая мысль по громкости не уступала Морскому Ястребу с мегафоном, подключённым к навороченной по последнему слову техники звуковой системе Боу. "Солнце встало? О, НЕТ! Я ОПАЗДЫВАЮ! Я ТАК ЧУДОВИЩНО ОПАЗДЫВАЮ! О, НЕТ, О, НЕТ, О, НЕТ! ВСТАВАЙ! ВСТАВАЙ ДУРАЦКОЕ ТУЛОВИЩЕ!" Адора не спала так долго с тех пор, как порвала связку в колене и сидела на адской смеси морфина и кодеина, всё, чего ей тогда хотелось, это спать, спать и никогда не просыпаться. Должно быть, уже по меньшей мере десять утра, а это значит, она опоздала часов эдак на пять, может, шесть, если не больше. Глиммер её прибьёт. ПОДЪЁМ! ВСТАВАЙ! АДОРА! И всё равно, каждый раз, когда Адора пыталась хотя бы приподнять голову с грубого ковра, её ноющие руки подводили её, и она падала на пол. Она попыталась снять ноги с кровати, предположив, что, должно быть, ночью, по какой-то причине, наполовину вывалилась из кровати, но, оказалось, они отказываются подчиняться, сколько бы она не ёрзала. "Застряла. Ну, нееееееет!" Придётся принять самый быстрый душ за всю историю душей, одеться и, сломя голову, бежать в пекарню, пока её соседи не заметили и не стало ещё хуже. — Почему всё болит? — простонала она, отрывая лицо от пола, — Аааай, мой нос, твою-то мать! — дрожащие руки метнулись к лицу, сразу как только она это обнаружила, открыв рот. — Ооооооой… — Было совсем как в старшей школе, когда одна из девочек в команде по софтболу саданула её по лицу битой и в результате разбила ей нос. Когда Адора прижала к лицу пальцы, закусив губу, чтобы не закричать — потому что сил на это у неё уже не было — она решила, что нос болит не так уж сильно, чтобы быть сломанным, по крайней мере, она на это надеялась. Компенсации, которые предлагали своим временным сотрудникам в «Мистакор Инк.» исчислялись крохами, и она сильно сомневалась, что они покрывают аптечную прививку от гриппа, не говоря уже о походе в травмпункт, чтобы зафиксировать сломанный нос. Хорошая новость была в том, что на ощупь он был просто ушиблен, как в тот раз, когда она заработала сотрясение, пытаясь вытащить один из упрямых противней для печенья из шкафа, который она не захотела прибирать за неделю до того. Было очень весело объяснять своим лучшим друзьям, что она не только ушибла нос и ещё несколько всевозможных лицевых костей, но заодно заработала сотрясение, потому что все остальные противни и миски высыпались из шкафа ей на голову. Боу и Глиммер, поочередно сменяя друг друга, читали Адоре нотации о её самодеструктивных наклонностях весь остаток ночи, пока она сидела с пакетом замороженного теста для печенья на лице в счёт льда. — Какие такие «самодеструктивные наклонности»? Это вышло случайно, Боу! Сколько можно вам это повторять! — Случайно, Адора? Ну, конечно! Ты могла бы легко этого избежать, если бы просто прибралась в шкафу, как и обещала! — сказала ей Глиммер, уперев руки в бока, огорчение было написано у неё на лице. Адора отвела глаза, стараясь не думать о многочисленных подобных нотациях Мары, и как Глиммер сейчас выглядит совсем как она. Тут подхватил Боу. — Или ты могла взять другой противень из другого шкафчика пониже! Там всё расставлено просто идеально, я знаю, потому что сам его прибирал! Это уже третья травма за один только месяц, Адора! Мы просто беспокоимся за тебя, только и всего. — Тут не о чем волноваться, они все незначительные! — Адора нервно усмехнулась. — У тебя нос как шар раздулся! Как будто тебе врезал кто-то, — Глиммер вздохнула и покачала головой. Поморщившись и пожав плечами, Адора ответила: — Ну да, но всё будет в порядке! Я это переживу, Глиммер. — Адора, ты сегодня стояла на кассе и пробила заказ, который никто не заказывал! Ты заплатила своей кредиткой! — сказал ей Боу. — Кстати, насчёт этого… — она приготовилась к их бурной, чуть ли не родительской реакции, внутренне сжавшись, — Я думаю, у меня, наверно, сотрясение. Она лежала там, слишком страдая от боли, чтобы двигаться, но чувство вины, которое она теперь испытывала, причиняло боль куда более сильную, чем разбитый нос или даже раскалывающаяся голова. "Я это заслужила. Это всё." Адора должна была быть в пекарне каждое утро; песня Гвен Стефани «Доступная девушка» на будильнике всегда поднимала её в 4:30 утра. Всегда. А потом она собиралась, чтобы открыть пекарню Глиммер к 5:00. Так всё и шло день за днём последние полтора года со дня открытия. Адора сама вызвалась открывать, потому что Глиммер изо всех сил старалась вставать до 8:30, но обычно проводила в постели еще минут двадцать, просыпая будильник за будильником, пока Боу не выманивал её из кровати заказом из «Старбакса» на её имя. До открытия пекарни в 9 утра нужно было много чего сделать, так что один из них должен был принести жертву; в обмен на её утра Боу и Глиммер должны были закрывать, обеспечивая ей свободные вечера, чтобы писать. (А потом она стала подрабатывать на тётю Глиммер, так что теперь не было у неё свободных вечеров, и всё писание вылетело, нафиг, в трубу.) Адора-то думала, что работать в утреннюю смену будет проще просто; она уже всё равно привыкла рано вставать, чтобы тренироваться. Сдержать обещание должно было быть несложно, но если солнечный свет о чём-нибудь и говорил, так это о том, что Адора облажалась. Подвела одного из своих друзей. Снова. Что за хрень вообще вчера случилась? Адора соображала, что она определённо пила, и столько, чтобы как раз заработать своё похмелье и тошноту, но никаких других воспоминаний о прошлой ночи не возникало. Закрыв глаза, она попыталась представить себе, как всё было. — Я со всем разберусь, — прошептала Адора. Ненадолго собравшись с силами, она попыталась подняться с пола. — Давай, Адора, ты можешь со всем разобраться, чёрт возьми! Просто вставай! — Шмяк! Её ноги шмякнулись на пол, и она тяжко вздохнула с облегчением. По крайней мере, она теперь в талии не сломается из-за того, что её тело предпочитало разостлаться между двумя разными местами. В длинном списке того, что у неё болело как скотина, это больше значиться не будет. Оставались только раскалывающаяся голова, взбудораженный живот, нос, по какой-то непонятной причине и то, что руки-ноги у неё превратились в желе. — Чёрт, — выдохнула Адора. Если она не может даже с пола подняться, как, нахрен, ей удастся отработать полную смену? Боу и Глиммер рассчитывали на неё, она не могла просто валяться здесь весь день! Даже если она сама и её дурацкий живот именно этого и хотели. — Надо им позвонить, — её пальцы вцепились в ковер. "И признаться, что я облажалась." — Надо, наверно, сначала найти телефон. Адора подняла голову, в глазах всё плыло, и ей пришлось напрячь все силы, чтобы просканировать комнату в поисках телефона. Удача повернулась к ней лицом, он лежал на зарядке на тумбочке возле кровати. "Интересно, кто это сделал? Сомневаюсь, что по пьяни я вообще бы вспомнила, где зарядка…" Адора по-солдатски подползла по полу и нашла телефон, вместе с написанной от руки запиской и четырьмя бутылками воды, которых там раньше не было. Целых две минуты она пялилась на записку. Бледно-голубая карточка, безукоризненный почерк и наклейка в виде пурпурного сердца, из тех, которые начинают пахнуть, если потрёшь картинку. Да, эту записку точно писал Боу. Адора! Надеюсь, ты в порядке, — прочла Адора, распечатав записку, — ночка у тебя была ещё та. — Да уж, не то слово, — прошептала она, схватившись за бурчащий живот. Облизнув пересохшие губы, Адора почувствовала лёгкий привкус желчи и рвоты. Слушай, поскольку вчера ты много выпила, мы решили, у тебя будет похмелье, так что мы с Глиммер откроем сегодня вместо тебя. Не вздумай убиваться из-за этого! Когда почувствуешь себя лучше, сможешь нам отплатить, — Адора усмехнулась. Боу очень хорошо её знает. Тогда ему следовало бы знать, что это ни под каким видом не остановит её самоуничижение. — Не забудь как следует о себе позаботиться. Я поставил четыре бутылки с водой на тумбочку, выпей ВСЕ! Только медленно, это важно. Глиммер приготовила французские тосты и яичницу-болтунью, так что поешь, когда сможешь. Всё в холодильнике. О! Ещё я сделал тебе протеиновый коктейль, как тебе нравится! Надеюсь, тебе захочется его выпить. Позвони, когда получится! С любовью, Боу. ХОХО! Адора бросила взгляд на воду, которая ждала её на тумбочке и проглотила то незначительное количество влаги, которое оставалось у неё во рту. Одна мысль о том, чтобы сделать пару глотков или даже понюхать еду, которую приготовила для неё Глиммер (еду, которую обычно она смела бы, не жуя; что тут скажешь, Глиммер была очень талантливым поваром), чуть не заставила её облевать весь ковер. Хотя, если на то пошло, она сомневалась, что в животе у неё хоть что-нибудь было. — С чего-то нужно начинать, — с этими словами Адора открыла одну из бутылочек с водой и проверила телефон. 11:02 утра показывали часы, белые циферки дотянулись до самого её сердца, чтобы сдавить его тисками этого проклятого чувства собственной несостоятельности и бесполезности. Уведомления о двадцати сообщениях вместе с отключённым будильником, четырёх письмах и сообщениях в директе «Инстаграма» появились на экране блокировки, где она, Боу и Глиммер были сняты, когда на день рождения Парфюмы ходили в караоке в центре города. Когда Фроста сделала фотографию, все они старались перепеть друг друга в плачевной попытке следовать за словами «Фергалишес». (Не говоря уже о том, что Боу их всех затмил.) Адора улыбнулась воспоминанию, только чтобы пожалеть об этом через секунду. Её разбитый нос явно не собирался позволять ей чувствовать себя счастливой. — Ууууу… Большинство сообщений были от Боу и Глиммер, они спрашивали, не встала ли она, и интересовались, как она себя чувствует. Удивительно, но остальные были от Мермисты. Мермиста, 9:02       ээээээйй не знаешь какой-нибудь хороший китайский ресторан? Мермиста, 9:45       ну мне типа нужно чтобы ты ответила детка Мермиста, 10:15       Адооооооооооооооооооооора да ладно. чозанах я пытаюсь уделать морского ястреба он хочет повести меня в хорошее место в наш следующий выход. Слово «выход» её близкие друзья, Мермиста и Морской Ястреб, предпочитали использовать вместо «свидания» как все нормальные пары. Потому что Мермиста стеснялась и/или до смерти боялась серьёзных отношений, в то время как Морской Ястреб так отчаялся, что однажды предложил продать обе своих почки за один краткий миг рядом с ней. Морской Ястреб хотел придать их отношениям определенный статус, но Мермиста сказала, что в этом случае она сиганет с брайтмуновского моста. В конце концов, Фроста помогла им прийти к этому компромиссу, тогда как предложение Парфюмы помедитировать закончилось тем, что Мермиста чуть не удавила Ястреба. Он наслаждался каждой секундой. Мермиста, 10:34       опа Глиммер только что написала говорит ты надралась. лан спрошу парфюму. покааааа. Адора только покачала раскалывающейся головой. Загуглить нельзя было? Как бы она ни любила своих друзей, она была не в настроении общаться. Она вообще была не в настроении. "Вот это неожиданность", — прошептал голос в её голове. "Ты просто зануда, знаешь об этом?" Но Адора ничего не могла поделать со своей хандрой; со всеми утренними сменами для открытия пекарни, подменяя Боу во время обеденного наплыва покупателей, чтобы он мог заняться своим поступлением в магистратуру, и работой в этой дурацкой фирме она теряла частички себя быстрее, чем могла восстанавливаться. Подменяя Боу, ей пришлось отказаться от посещения спортзала. Временная подработка забирала у неё вечера, а вместе с ними и время, которое она могла посвятить писательству; что вовсе не поднимало её депрессивного настроения. Скоро уже месяц кончается, а она написала для Ши-Ры меньше сотни слов. Документы, которые Адора открывала на своём ноутбуке, были пусты и пустыми оставались, потому что никакой мозговой штурм в отношении новых или уже существующих персонажей или проработки мира, когда ей удавалось выиграть время, чтобы открыть свою основную записную книжку, не помогал исцелить её чертов писательский блок, и это её медленно убивало. У неё по-прежнему не было антагониста и любовного интереса. Буквально каждая идея, которая приходила ей в голову, пока она сама с собой разговаривала в душе, или когда печатала конченому Чаду отчёты о продажах, потому что этот ушлёпок не мог сделать этого сам (что? Лучшие идеи приходили к ней во время тренировок, но, видит Бог, она едва могла выбраться на короткую пробежку, так что это всё, что у нее было.) были абсолютно нереалистичными клише. Они были пустыми болванками, не имеющими под собой никакой жизненной основы и совершенно никакой эмоциональной связи с её собственной жизнью. Доктор Александр всегда говорил: «Пиши о том, что знаешь, используй то, что внутри тебя, чтобы преодолевать барьеры», — вот почему она вписала Глиммер и Боу и всех остальных разнородных депрессивных бунтарей-миллениалов из своих знакомых и даже миссис Уивер… но Адора ничего не знала о настоящей любви, такой как та невероятная история любви, которую она так хотела бы описать, ведь у неё было никаких других переживаний, кроме своих собственных. Адора застряла. Застряла в работе, застряла в своей истории, застряла в повседневной рутине, застряла, застряла, застряла. — Ууууу, — она сделала ещё глоток воды, стараясь не вытошнить её, пока вода продвигалась по пищеводу. Вот поэтому она и не пила, напомнила себе Адора, распахнув ящик тумбочки и нашаривая бутылочку «Тайленола». Мара была непреклонна, Адора никогда даже не задумывалась об этом, пока училась в старшей школе. У них в доме никогда не было ни вина, ни пива, ни даже шампанского, а когда Адора переехала к Разз, та специально купила этажерку, только чтобы держать свою водку и выдержанный бурбон подальше от неё, насколько это было возможно. Ты же знаешь, что пьяный водитель убил Арью и Аарона, — каждый раз говорила Мара, когда бы Адора ни спрашивала, нельзя ли ей остаться у кого-нибудь с ночёвкой или пойти заниматься, а родители того человека держали в доме алкоголь (Мара всегда звонила и проверяла), — так что я не хочу, чтобы ты пила, Адора. Просто пообещай мне, что не будешь пить. Мара не часто говорила о её настоящих родителях, а об их смерти, смерти, в которой она винила себя вплоть до конца своих дней, ещё реже. Если бы не материалы её собственного расследования, которые Мара оставила после себя, Адора почти ничего бы о них не знала. Но чем больше она узнавала об Арье и Аароне Рейн, чем больше она узнавала о своей крёстной матери, чем больше она узнавала о Шэрон Уивер и её делишках с Джеймсом Хордаком, тем больше Адоре начинало казаться, что вся эта история с пьяным водителем и жуткой автокатастрофой была банальным вымышленным прикрытием. Определённо это звучало, как весьма ленивая завязка. Адора строго следовала правилу — никакого алкоголя — даже после смерти Мары, до своего 21 дня рождения (её друзья просто не позволили бы ей ускользнуть, не отпраздновав, как полагается); и каждый раз, когда она пила, после того, как достигла положенного возраста, её чертова выпивка на вкус была как чувство вины и паранойя, что её безответственность закончится ещё одной сироткой в приюте и её… Адора вытряхнула в рот пять таблеток и проглотила, прежде чем смогла закончить эту неимоверно тяжёлую мысль. Как ей удалось преодолеть мысль о том, что алкоголь убил её родителей, и что это он и только он один разрушил её единственный реальный шанс иметь семью, прошлой ночью прямо-таки ни в какие ворота не лезло. Она решила, что либо была в превосходном настроении или в отвратительном, когда вчера вечером вышла на работу, и просто подавила чувство вины, потому что выдалась возможность получше или даже поприятнее. — Зная Чада, Дейва и всех остальных придурков, скорее — похлеще, — пробормотала она себе под нос. — Дурацкая работа, дурацкий Чад, дурацкий… ооооо… — Теперь она начинала вспоминать. «Лайт Спиннер Индастриз» закрыли крупную сделку со «Сноу Инкорпорейтед» — Адора не знала всех деталей, поскольку была всего лишь временным сотрудником, а следовательно, была слишком глупа, чтобы постигнуть тонкости делового мира, всю эту кучу отборного дерьма — но её влиятельный босс, конченый идиот Мартин решил, что будет «уместно» принести в офис спиртное, чтобы отметить поздно вечером. «Раз уж мы не на работе», — подмигнул он. Но Адора-то была на работе, потому что её по-прежнему оставляли закрывать, так что она вернулась в свой угол, куда запихнули её стол, и попыталась — но не смогла — не думать о Маре. Как оказалось, не принимать участия в этой дурацкой вечеринке было невозможно. Адора рассчитывала закончить работу как можно быстрее, чтоб без потери качества, и, может быть, раз её коллеги заняты, ей удалось бы на самом деле вытащить свой блокнот и что-нибудь поделать. Она уже начинала думать, что носить его с собой было бесполезно, поскольку эти задроты всегда находили какое-нибудь муторное дело, чтобы занять её время, пока сами не работали, но она не могла заставить себя расстаться с ним. Это была единственная вещь, которая давала Адоре надежду в этой крошечной офисной клетушке, втиснутой на задах, надежду, что у неё на самом деле есть будущее, надежду, что она не подведёт всех, кто чем-то пожертвовал ради неё, сгнив на корню, на задворках краеугольного камня капитализма. Вот только никаким необыкновенным прорывам с Ши-Рой сегодня не суждено было случиться, потому что её придурошные коллеги просто должны были устроить соревнование. — А, Блондиночка, ты что, уже сливаешься? — Отвали, Чад, — Адора попыталась сохранять спокойствие, глаза её не отрывались от компьютерного монитора, хотя внутренне она так и кипела, развлекаясь мыслями о том, как его кастрирует. — Эй, ребята, а Блондиночка-то, — потому что называть её по имени на рабочем месте значило бы слишком её очеловечить, — очкует, вот те на. Понятно, от Терезы я этого ожидал, но ты-то Блондиночка? Говорил тебе, она не кусается, Дэйв. Дэйв, ты помнишь ту девчонку с мелированием, ещё сука жуткая — ой, извини, Блондиночка, я знаю, тебе не нравится, что я не уважаю женщин — она еще вела себя как шалава, это же не плохое слово, да, Блондиночка? В тот раз на яхте твоего старика она вся такая, я не пью, прямо как некоторые. Ты типа, чо, монашка, Блондиночка? "Не обращай внимания, Адора. Будь выше этого, и он уйдет через пару минут", — попыталась она сказать себе, несмотря на то, что чем больше Чад распространялся о том, как завалил эту бедную девушку, потому что они оба «нажрались», тем сильнее Адора сжимала компьютерную мышку. — Ты знаешь, — он наклонился, и от его мерзкого, горячего дыхания разило водкой, — я думал дайки вроде тебя тащатся по шикарной выпивке. У нас тут есть шампанское с пузырьками, я думал, тебе понравится. Но нееет, ты только болтаешь… Блондиночка. — Расставляй, Чад! — Адора встала из-за стола, попутно столкнув с него Чада, все в офисе ахали и охали вокруг них. Но Адоре было все равно. Она устала от его махрового шовинизма и жуткой гомофобии. Она устала выслушивать его «безобидные» комментарии и наблюдать за тем, как целый офис, где работает пятнадцать человек, хранит молчание, когда он их отпускает. Устала, оттого что кадровая служба говорит, что в этом нет ничего страшного. Она устала сдерживаться, чтобы не выбить из него всё дерьмо, хотя знала, что могла бы просто поднять его и вышвырнуть в окно, а её коллеги, возможно, даже поблагодарили бы её. С неё хватит. — Будем пить. Прямо сейчас. Ты и я! Последний, кто останется на ногах, тот и победил. Он сглотнул, занимая руки тем, что принялся перекладывать бумаги у неё на столе. — А… пить, ну да. Тут… тут я тебя определённо сделаю, — Адора ощутила гордость от того, что его противный голос дрожал, когда она глядела на него сверху вниз (на своих каблучищах она была выше дюйма на три), — давай… давай так и сделаем. Тут воспоминания Адоры начинали мутнеть. Она могла вспомнить как первая рюмка водки, текилы, бурбона, кто знает, чего именно, чертовски обожгла горло, от следующей у неё закружилась голова и она слегка захмелела, а третью она вообще не почувствовала. Никаких рыданий крёстной матери, эхом отдающихся в голове. Никакого чувства вины или тревоги, одно только пьянящее чувство гордости, когда она увидела, как Чад вырубился и скорчился на полу. Ещё несколько рюмок, чтобы отпраздновать, её коллеги скандировали: «До дна! До дна! До дна!» — и тут её воспоминания обрывались. — Зачем ты это сделала? Ну, зачем? — простонала Адора, закрыв лицо руками. Она так разозлилась, что готова была себя поколотить. Да, Чад это заслужил, но какой ценой? За счёт другого человека, а может, и многих людей. Почему она не могла просто оставить этого утырка в покое и надеяться, что в конечном итоге он своё получит от руки кого-нибудь другого? Как поступили бы её друзья, Парфюма, при случае, прочла бы вам мотивационную речь-проповедь о подлинной красоте кармы. Но Адора не была Парфюмой. Она была далека от того, чтобы научиться полному принятию и всепрощению, неважно, касается это Чада или Мары… или даже самой себя. Кроме того, как могла она слепо довериться какой-то космической силе позаботиться о том, чтобы этому богатенькому ублюдку надрали задницу, когда намного приятнее было сделать это самой? Потому что всегда были последствия. Всегда были последствия. — О чём я только думала… почему я в пижаме? — громко удивилась Адора, оглядывая себя. Как она надралась, эта тайна разрешилась. Но что случилось после того, как она отрубилась? Адора понятия не имела, даже с чего начать. — Кто мне зубы почистил? — она не чувствовала налёта даже на коренных зубах. Дыхание у неё было абсолютно кошмарным, а вкус на губах был такой, как будто её стошнило в общей сложности раз четырнадцать за ночь, но кто-то почистил ей зубы и волосы расчесал. Дошло даже до того, что с неё сняли омерзительный костюм и переодели в чистые спортивные штаны и мягкий розовый худи. Понимание родилось в её затуманенном мозгу, когда она взглянула на фотографию в рамке на тумбочке у кровати, одну их тех, на которых она и её бескорыстные, альтруистичные соседи вместе позировали на выпускном. — Ребята… вы не должны были этого делать. Готовить мне, убирать за мной, заботиться обо мне… Вам нужно было оставить меня в «Лайт Спиннер Индастриз», — она вздохнула, глядя на гигантские глупые улыбки Боу и Глиммер на фотографии, и как они размахивают в воздухе дипломами — они же чуть не померли, чтобы их получить — и расчувствовалась. — Я вас не заслуживаю. Если бы Адора могла подарить им всё на свете за то, что они для неё сделали, она что угодно бы отдала ради этого. Они приняли её за свою, сидели с ней по ночам, после того, как Разз умерла, заботились о ней, когда она отмочила номер, который похоронил её атлетическую карьеру и уничтожил все возможности, связанные с ней. Они вложили в Ши-Ру свою любовь и заинтересованность, предложив самих себя в качестве прообразов для истории и подбрасывая собственные сумасшедшие идеи. Глиммер искала издателей, а Боу даже помогал создать онлайн сообщество, чтобы её заметили. — Если ты забросишь эту историю — а это ничего, если ты так поступишь, — сказал ей однажды Боу, когда Адора ударилась в бессильные слёзы из-за отсутствия любовного интереса и антагониста и была на волосок от того, чтобы бросить всё к чертям, — ты откажешься от чего-то очень особенного, Адора. Подумай, сколько хорошего ты могла бы сделать, написав её! Подумай обо всех людях, которые могли бы увидеть в ней себя! То, что ты делаешь, потрясающе, и я не просто так это говорю, потому что, волею случая, послужил основой для очень интересного персонажа. Пожалуйста, не нужно ставить крест на «Ши-Ре», Адора. — Если ты бросишь Ши-Ру, я буквально себя убью! — добавила Глиммер, разрывая объятие, в котором утопила Адору. — Ладно, Глиммер несколько преувеличивает, — Боу поглядел на неё, но Глиммер только многозначительно кивнула, — но мысль верная. Они были для неё опорой, незыблемой поддержкой, её мотивацией, её основным источником счастья. Её обретённой семьей. Всем. И что же? Выходит, она всю ночь провела, облёвывая их обоих, пока её переодевали в пижаму и укладывали спать в кровати. Глиммер приготовила её любимую еду на завтрак и встала пораньше, чтобы открыть пекарню, хотя однажды она заявила, что лучше станет «лизаться с Морским Ястребом, с языком и всё такое», чем по собственной воле встанет раньше десяти. "Я никогда не смогу отплатить им", — подумала Адора и глубоко вздохнула. Как бы то ни было, сейчас её тело немного расслабилось, вода и «Тайленол» проникли в кровоток и начали ослаблять пульсирующую боль. — Наверное, нужно действительно отдать Боу деньги, за то, что он привёз меня домой… — вслух в пустой комнате сказала Адора. И фыркнула, несмотря на свой разбитый нос. Ей представилось, как она сама, вися на сером офисном телефоне, умоляет сильно заплетающимся языком, чтобы Боу и/или Глиммер приехали её забрать. Ни у кого из них не было машины, даже у Глиммер, потому что она отказывалась покупать на материнские деньги то, что её друзья не могли себе позволить, даже несмотря на то, что Боу утверждал, что от этого выиграли бы все трое. — Может, Боу мне «Убер» вызвал или что-то вроде того… — Адора усмехнулась. Они и услугами такси едва могли позволить себе пользоваться. — «Убер»… — Адора пожевала губами, в голове вертелась какая-то мысль. Её захлестнуло чувство, похожее на дежавю. А потом пришло ужасное осознание, каждый кусочек этого кошмара, который она никак не могла вспомнить, встал на своё место, и она выдохнула: — Катра!