Древние знания

Алва сидел за походным столом, склонившись над бумагами. В масляно-желтом свете лампы его лицо утратило привычную бледность. Свет мигал и подрагивал — ночные мотыльки вились вокруг пламени, их тени скользили по полотняным стенам палатки. Алва устало потер глаза, раздраженно отбросил перо. Встал и прошел к переносной жаровне, протянул руки над углями, согревая пальцы. Ричарда, притихшего под тонким шерстяным одеялом, которое за время похода успело пропахнуть лошадиным потом и порохом, он не видел — или намеренно не замечал. Постель была неудобной: ворох сена поверх раскладной койки, накрытый старым латаным плащом; острый сучок впивался в бок, отчего хотелось почесаться. Ричард вознес молчаливую молитву Создателю — только вшей ему не хватало, а от них, как известно, два надежных средства — уксус или бритье наголо. Уксус посреди Варастийской степи едва ли сыщешь, а в руки цирюльника он не дастся. Снаружи тихо переговаривались караульные, верещали цикады, заглушая потрескивание костра, тянуло дымом, жареным мясом и горелым пером — нерадивые кухари не ощипали дичь как следует, прежде чем нанизать на вертел. Алва устало вздохнул, звякнуло стекло, полилось вино, на утоптанном земляному полу зашуршали накиданные стебли травы. Ричард зажмурился: сегодня он не сдержал зевок во время утреннего доклада генерала Феншо, за что удостоился добродушной улыбки от рапортующего и недовольного «Спать ночью надо, а не рифмоплетством заниматься» от Алвы. Лист с трижды перечеркнутыми строками «О, Катари, в глуши степной...» и «Когда над головой несутся ядра...» отправился в костер при первой же возможности. В конце концов Ричард задремал, а встрепенулся от необычной тишины. Алва по-прежнему стоял у жаровни, лица было не разглядеть в полутьме: похоже, он тоже замерз — накинул на плечи длинный плащ. Отчетливо запахло лилиями — откуда? Белые измятые цветы устилали пол там, где всего мгновение назад были лишь степные травы. Босые ступни Алвы скрылись под остролистыми лепестками — Алвы ли? Холодея, Ричард поднял глаза. Черноволосая женщина с фрески улыбалась чуть задумчиво, но ее взгляд — такой знакомый, синий — был напряженным и тревожным. Тревожащим. Ричард открыл рот, чтобы спросить, кто она такая, но женщина поднесла к губам палец, отрицательно покачала головой. У входа в палатку послышались возбужденные голоса: караульные заступили проход кому-то, кто настойчиво пытался прорваться внутрь. Ричард отвлекся на долю секунды, а когда вновь перевел взгляд на женщину, та подернулась дымкой, осыпалась ворохом белых резко пахнущих соцветий, а из-за стола навстречу вошедшему караульному поднялся... Савиньяк? Это определенно был Лионель — Ричард слишком часто видел его в дворцовых коридорах и в особняке на улице Мимоз, чтобы спутать с Эмилем. Он помнил это лицо — более жесткое, замкнутое, не такое, как у брата. Откуда Лионелю взяться в Варасте? Ричард заозирался, пытаясь понять, куда подевался Алва, но в палатке того не было. — Монсеньор, — доложил караульный, слегка запыхавшись. — Курьер от капитана Уилера. — Пропусти, — велел Лионель, но курьер в запыленной одежде ввалился в палатку, не дожидаясь приглашения. Караульный вышел, опустив за собой полог. — Рассказывайте. — Все мертвы, — просипел гонец и закашлялся. — Представьтесь по форме и докладывайте, — резко обронил Лионель. В его голосе сквозило нетерпение. — Прошу прощения, господин маршал. Теньент Жубер к услугам монсеньора. По вашему приказу одержимого, доставленного из Олларии, на ночь поместили в камеру, где держат преступников, приговоренных к смерти. Они выли всю ночь — страшно так выли, колотили в дверь, скребли стены — мы думали, кладку проломят. На утро, — теньент сглотнул, — стихли. Мы выждали еще день и ночь, чтобы наверняка. Месиво там осталось: в клочья друг друга порвали. Один только выжил, его не сразу и заметили — забился в угол, а как вошли — кинулся, ну наши ребята с перепугу и пальнули. Так что никого не осталось. Мы камеру заперли от греха, но они ж вонять скоро начнут... — Выволочь и сжечь, — отмахнулся Лионель. — А тех, кто таскать и жечь будет, — запереть на пару дней, да поглядеть, что с ними станется. Без нужды не приближаться. Что с поселянами? Теньент посерел лицом: — То же самое. И дети, и женщины. Все мертвые. — Сожгите останки, — приказал Лионель. — А... — теньент замялся, не решаясь задать вопрос. Потом набрал в грудь воздуха и выпалил: — А что же с Олларией? Невеста у меня там... — его голос осел до едва различимого шепота. — Мне жаль, теньент, — сказал Лионель ровно. — Вы видели камеры на утро. Ваша невеста мертва. Все мертвы. Еще месяц, и они перегрызут друг другу глотки, тогда мы сожжем то, что останется. — Неправда! — закричал Ричард, сбрасывая одеяло и путаясь в складках плаща. — Это неправда! Лионель обратил на него взгляд, и Ричард понял, что ошибся. Зеленые как у кошки — не черные! — глаза угрожающе сузились, и тот, кого Ричард принял за Лионеля Савиньяка, проговорил с укором: — Подслушиваете? Как нехорошо... — он покачал головой, протянул руку — левую — и взял со стола пистолет. — Все мертвы, — повторил он. — И вы тоже. Он выстрелил, Ричард схватился за бок и упал.

***

Ричард лежал на мягком: видно, его перенесли, пока он был без памяти. Бок нестерпимо жгло. Зажмурившись, больше от страха, чем от боли, он откинул одеяло, забрался рукой под подол ночной рубахи — ни следа повязки. Значит, привиделось. Ричард открыл глаза и уставился на оголенный живот. Пониже ребер на белой коже алело пятно размером с суан — будто от ожога. Он осторожно коснулся воспаленного места и зашипел сквозь зубы. Сны становились все реальнее. «Все мертвы. И вы тоже», — прозвучал в голове голос Леворукого — никем другим он быть просто не мог. Скверну не остановить. Добрые жители Олларии, запертые по домам, разорвут друг друга на части, а высвободившаяся зелень расползется дальше, пока не останется никого живого. Вернее, останутся лишь Алва и он, Ричард. И Эпинэ. И те, кому повезет заполучить их с Алвой кровь. Капля в море. Ричард сел в постели. Тело ломило, будто от целого дня физических упражнений — как в те дни его службы, когда Алва, от скуки не иначе, обучал его фехтованию. На белой простыне тускло блеснуло черное. Карас! Ричард протянул руку и тут же отдернул ее: камень оказался раскаленным, будто его только что извлекли из пылающего горна. Как странно. Вчера перед сном Ричард рассматривал карас, любуясь переливчатой игрой света на его гранях. А потом уснул и выронил камень. Он вновь оголил живот и с минуту пялился на след от ожога. Леворукий был не при чем, но все же... Одеваясь, Ричард не сводил глаз с караса из опасений, что тот исчезнет таким же непостижимым образом, как появился у него под подушкой в камере Багерлее. Вчера в часовне камень лежал у Ричарда в кармане. На фреске была та самая женщина из сна, и именно тогда он в первый раз почувствовал обжигающую боль... Подарок маленькой ювелирши определенно... пытался предостеречь? Ричард легонько — с опаской — коснулся граненой поверхности. Ни жара, ни холода, просто камень, твердый и теплый на ощупь. — К вам герцог Эпинэ, — буркнул, появляясь в дверях спальни, Умберто. Робер стоял у окна, вцепившись в бархатную занавеску, и высматривал что-то в заснеженном саду. Ричард ничего не чувствовал: ни гнева, ни радости, ни раздражения. Воздух казался плотным, густым даже, и любое движение выходило замедленным, будто Ричард шагал сквозь толщу воды. Все мертвы. И он ничего не сможет с этим поделать. — Ричард, — сказал Робер, оборачиваясь. — Я рад... — Он умолк, как если бы забыл, чему именно. — Как обстоят дела в городе? — спросил Ричард и опустился в ближайшее кресло: колени подгибались от навалившейся слабости, он бы выпил вина, но просить Робера наполнить бокалы не хотелось. — Мы ездили в Старый парк сегодня утром, — ответил Робер немного невпопад. — Я и Алва. Прости, что не поверил тебе тогда. Ричард пожал плечами — в извинениях он не нуждался. Повисло неловкое молчание. «Пусть бы он ушел», — подумал Ричард вяло. Робер налил себе вина, уселся напротив — настраиваясь на долгий разговор. — Мы делаем все, что в наших силах, но люди обезумели, а численность солдат в гарнизонах уменьшается. Последние пару дней стало чуть полегче: метель, улицы занесло, все сидят по домам, но когда снег стает... страшно представить, что мы найдем за запертыми воротами. — Его передернуло. — Они перегрызут друг другу глотки, — деревянным голосом проговорил Ричард, — а вы сожжете то, что осталось... — Алва тебе уже сказал? — удивился Робер. Вопрос заставил Ричарда стряхнуть завладевшую им апатию. — Что именно? — спросил он, чувствуя, что ответ ему не понравится. — Если другого средства удержать безумцев не найдется, придется поджечь оцепленные кварталы и отстреливать тех, кто попытается выбраться. Я не думаю, что он говорил всерьез, — добавил Робер поспешно. — Это крайние меры. Ричард снова пожал плечами. Разговор не клеился. Ему нечего было сказать Роберу, а Робер, очевидно, испытывал неловкость, справедливо полагая, что в глазах Ричарда выглядит предателем. Впрочем, разве сам Ричард не становился предателем, помогая Алве? Если Леворукий из его сна прав, и все они обречены, то какая разница? За окном завыл ветер, хлопнул незакрепленный ставень, и с улицы послышался тонкий плач: «Помооогиииии». Карас в кармане снова нагрелся — или показалось? — Ричард, — сказал Робер. — Мне жаль, что все так вышло. Смотреть на виноватое лицо Робера было невмоготу: тот походил на собаку, которая сгрызла хозяйский ботинок и теперь ждет заслуженного наказания. В голове одна за другой всплывали картины: черный удушливый дым стелется над пылающим городом, кричат люди — бесноватые и те, кто просто угодил в огненную ловушку, а Леворукий, — нет, Алва! — равнодушно наблюдает за агонией с безопасного расстояния. Робер что-то говорил, но в ушах стоял лишь грохот обваливающихся стен и треск черепицы; пахло паленой плотью, гнилой водой и лилиями... Робер говорил и говорил, а Ричард до хруста сжимая зубы, боролся с дурнотой. Это следовало остановить. Робер не поймет — он не понял тогда и сейчас сочтет сон Ричарда бредом. Ему нужно увидеться с Алвой! Не заботясь о том, что подумает Робер, Ричард встал и, будто пьяный, направился к двери. Кажется, Робер его окликнул. Кажется, он даже что-то ответил — резкое и почти оскорбительное. Ноги цеплялись за ковер, устилавший коридор, каждый вздох оседал в легких гарью и пеплом. Его мутило — но было жизненно важно убедиться, что Алва не собирается поступать так, как того желал Лионель-Леворукий из сна. Дверь в кабинет была приотворена, сквозь щель пробивался свет, рассекая темный пол тонкой золотистой полосой — будто путеводная нить из древнегальтарского сказания. Ричард толкнул створку — та качнулась бесшумно. С возвращением Алвы дом содержался в идеальном порядке. Мягкий перебор струн прозвучал неожиданно громко, и Ричард, вздрогнув, перевел взгляд на кресло у камина. Алва полулежал, опершись спиной на один подлокотник и перекинув обе ноги через второй. Его лицо было неподвижным и отрешенным, под прикрытыми глазами залегли уже привычные тени. На полу валялась пустая бутылка — он, по обыкновению, коротал время за выпивкой в компании своей проклятой гитары. Даже если он и услышал, как Ричард вошел, обратить на него внимание Алва не соизволил. Точно так же он сидел тогда, в Октавианскую ночь, когда преподобный Оноре стоял перед ним на коленях, умоляя предпринять хоть что-нибудь, дабы прекратить бесчинства в городе. Алва смеялся и говорил, что никому ничего не должен. В полутьме его лицо напоминало маску — ни следа эмоций, ничего человеческого. «Сожжем то, что осталось...» Сидящий у камина не был человеком. Живым присущи чувства, но Рокэ Алва давно превратился в чудовище: зелень не коснулась его, но скверна всегда жила внутри. Как можно так беззаботно перебирать струны в тепле у огня, напиваться, пока гибнет город? Что для него чужие жизни? Пыль под ногами, грязь. Помехи, которые так просто устранить. Достаточно вспомнить Варасту — Оскара Феншо, Барсовы Очи... ...Жидкая грязь, осклизлые камни, чудовищный зверь с перебитым хребтом, разоренная долина, тела, придавленные грудами скальных обломков, зеленоватые клочья тумана из расщелин... Красное солнце напоролось на горную вершину, гранитное зеркало взорвалось острыми осколками, злой голос камней прорвался сквозь свирепый вой ветра — голос влек за собой, звал крушить, убивать, стирать, перемалывать в пыль. Булыжники стронулись с места. Они толкали в спину, сбивали с ног, и Ричард побежал, покатился вместе с ними — уничтожить спящий город, сравнять с землей, пока скверна не вырвалась за его пределы. Раздался пронзительный птичий крик, по лицу чиркнули, вспарывая кожу, черные перья. Кто-то громко зарыдал, перекрывая рев и грохот: «Помоооогииии!». Ланка баюкала мертвую Кису... «Сожжем то, что осталось...» Волна ненависти, плотная, жаркая, поднималась изнутри, разворачивалась тугой спиралью. Камни пробудились и жаждали крови, и Ричард, увлекаемый селевым потоком, уже не мог остановиться: стоит лишь замедлить бег, и его самого раздавит, а город спит, его даже сжигать не придется. Ему не под силу преградить путь обезумевшим камням, но, быть может, удастся их перенаправить? Ричард стиснул кулаки, до крови впиваясь ногтями в ладони. Перед глазами потемнело, и он словно наяву увидел, как обходит кресло по широкой дуге, приближается, заносит руку и хладнокровно, с чувством глубокого удовлетворения от свершающейся справедливости, погружает клинок по самую рукоять в беззащитную спину... Бок прошило раскаленной спицей. Раздался взрыв. Потом второй. Третий. Стеклянные колбы, стоявшие на столе, по собственному почину разлетались на мелкие осколки, одна за другой. Он успел заметить, как за миг до очередного взрыва зелень внутри сосуда разом засветилась, сжалась до размеров горошины, а затем вспыхнула, исчезая в дожде острых стекляшек. Спустя пару мгновений все было кончено. Ричард стоял, оторопев, не в силах отвести взгляд от столешницы, усыпанной стеклянным крошевом. Было тихо. Алва перестал играть. Он отставил гитару в сторону, сел, подавшись вперед, напряженный, как хищная птица перед ударом, и глаза его были черны от заполнивших радужку зрачков. — А теперь, — произнес он негромко и раздельно, — потрудитесь объяснить, что именно вы сделали, герцог Окделл. И где сейчас освобожденная по вашей милости зелень. «Все мертвы. И вы тоже». — Я хотел вас убить, — выпалил Ричард. Его голос дрожал: не от страха — от того, что он едва не совершил. — Скверна исчезла, — добавил он, глядя на развороченный стол. Губы Алвы скривились в презрительной гримасе. — Помнится, однажды вы уже пытались, — сказал он равнодушно, поднимаясь на ноги. Задетая струна издевательски тренькнула. — Во имя спасения безвинных, кажется. За что на этот раз? — Вам ведь все было известно заранее, — медленно проговорил Ричард. Этот разговор уже происходил — в его сне, в Багерлее, но тот Алва был... человечнее, что ли. Совершенно некстати вспомнилось, как тот Алва прижимал его к себе, кожа к коже. Щеки запылали. Ричарда передернуло. К счастью, подобного никогда не случится — при одной мысли ладони становились влажными от холодного пота, а во рту делалось сухо и горько. Алва прошелся по комнате, стекло под ногами скрипело, как ломкий лед. — Исчезла, говорите, — сказал он рассеянно и пнул носком сапога осколок. — Занятно... Дверь распахнулась без предупредительного стука, глухо впечаталась полированной ручкой в стену. На пороге возникли вооруженные кэналлийцы. — Все в порядке, — сказал Алва спокойно, поднял взгляд от стеклянного крошева на полу и спросил. — Приего, верно? — Так точно, соберано, — отозвался кэналлиец с сержантскими нашивками, опуская оружие. — Распорядитесь внизу, чтобы тут прибрали. Отыщите мэтра Прудона и пришлите его ко мне. А сами пока прикажите подготовить лошадей — вы будете сопровождать герцога Окделла. Он присоединится к вам чуть позже. Сопровождать? Багерлее? Или ссылка? Мысли заметались испуганными зайцами. За пределы города никого не выпускают, значит, все же Багерлее. И почему он не может держать язык за зубами? Знал ведь, что Алва не станет церемониться... Ричард постарался придать лицу безразличное выражение. Сосчитал корешки книг на верхней полке шкафа, принялся за вторую, когда появились слуги со щетками и ведром. Он нужен Алве, без него Алва — как слепой. Но ведь достаточно отдать приказ, и заключенного доставят из Багерлее куда требуется, — все удобнее, чем держать смутьяна и убийцу у себя в доме. — Принесите вина, — велел Алва. Ричард сжал зубы, пытаясь утихомирить вновь вспыхнувшую злость. Самое время пить. Мэтр Прудон вошел с лицом приговоренного к казни — будто это ему вскоре предстояло под охраной отправиться в тюрьму. — Ваша Светлость, — заявил он с порога. — Я настоятельно рекомендую вам проводить кровопускания не чаще одного раза в две... в неделю. При условии полного покоя, обильного питья, усиленного питания и... — Регулярных прогулок на свежем воздухе, — закончил за него Алва миролюбиво. — Именно на прогулку я и желаю отправить вашего подопечного, мэтр, да и без кровопусканий обойдемся. Не сочтите за труд, достаньте с ледника пару флаконов. Отошлет подальше из дома и прикажет прирезать в темном переулке, подумал Ричард. Или напоит ядом и выставит из дому в сопровождении гвардейцев, а когда Ричард умрет — никто и не заподозрит отчего. Комната перед глазами подернулась дымкой. Нет, он не испытывал страха, просто было обидно — вот так. Он осторожно опустился на стул у книжного шкафа, опасаясь, что ноги перестанут держать. — Жаль, — сказал Алва и замолчал, пока Ричард не поднял глаз, и только тогда продолжил: — Жаль, что сегодня вечером вам придется забыть о предписываемом мэтром покое. Мне нужно, чтобы вы кое-что сделали. — Что? — спросил Ричард глухо. — Отправитесь в город с сержантом Приего, — Алва отпер высокий шкаф — и как стекла не повылетали? — извлек оттуда небольшой ящичек с чистыми колбами, поставил их на стол. — Раздобудете скверну. — Что? — повторил Ричард, хотя прекрасно все расслышал. Алва устало провел рукой по лицу, зевнул в ладонь. Ричард сцепил зубы, чтобы не последовать его примеру: при одной мысли о холоде там, снаружи, хотелось немедленно забраться под теплое одеяло и забыться сном — предпочтительнее без сновидений. Умберто бесшумной тенью прошел к очищенному столу, осторожно поставил две бутылки вина и серебряный кувшин, взялся было за пробку, но Алва поблагодарил кивком и отпустил слугу; на пороге тот едва не столкнулся с вернувшимся мэтром Прудоном. — Благодарю, мэтр, — сказал Алва, когда Прудон поставил рядом с бутылками запотевший сосуд с кровью. — Сегодня вы нам больше не понадобитесь. Когда за мэтром закрылась дверь, Алва откупорил бутылку, вылил часть вина в кувшин, отставил в сторону. Затем извлек пробку из фиала с кровью, влил его содержимое в бутылку и смешал круговыми движениями. — Кощунство, — проговорил он чуть слышно — Ричард не понял, об испорченном вине он говорит или о крови, — потом дернул за шнур звонка и велел явившемуся Умберто забрать бутылки и налить по стакану гвардейцам из сопровождения герцога Окделла. — Выпьете? — светским тоном осведомился он, разлил неразбавленное вино из кувшина по бокалам, протянул один. Ричард поспешно замотал головой, отказываясь, — его мутило. Алва отпил и уселся за стол, пододвигая к себе ящик с пустыми склянками. — Вы мне нужны, — сообщил он вполголоса, разливая оставшуюся в фиале кровь по колбам — понемногу, на донышко. — И я намерен сделать все, чтобы обеспечить вашу безопасность. Ричард поежился. Отчего-то ему казалось, что обеспечение безопасности в понимании Алвы ему совсем не понравится. — Я сам могу о себе позаботиться,— буркнул он, стараясь не смотреть, как Алва вертит в пальцах колбу — медленно, по кругу, пока ее стенки изнутри не становятся мутными от разводов. — Заодно подышите свежим воздухом, порадуйте мэтра, — продолжил он, будто не расслышав. Толкнул ящик через стол к Ричарду. Снова зевнул. — Отправляйтесь, а мне нужно поспать.