***
Когда Ричард проснулся — он не помнил, снилось ли ему что-либо, — за окном было темно. Влажная рубашка липла к телу, он сдернул ее и швырнул на едва тлеющие уголья в камине, подбросил пару поленьев из корзины, поежился: комната выстыла. Оглянулся и захлопнул приоткрытое окно — видел бы мэтр Прудон! Он долго мылся над серебряным тазом, стуча зубами, потом досуха растерся полотенцем. Простые привычные действия позволяли не думать, а легкий озноб был куда желаннее вчерашнего неконтролируемого жара. Ричард неторопливо оделся, впрочем, быстро и не вышло бы: завязки норовили выскользнуть из непослушных пальцев. Он рассеянно потер шрам на бледном, словно выцветшем, запястье, — время от времени он зудел и чесался, будто хотел выпустить накопившуюся кровь. Потом глубоко вздохнул и решительно одернул рукав. Он не станет отсиживаться в комнате, не станет прятаться. Он не сделал ничего постыдного, а то, что произошло вчера... Да ничего не произошло. Дурацкая идея, это надо же довериться бредовым видениям! Совсем не похоже на Алву, видно, и правда, дела хуже некуда. А раз так, Ричард постарается — в рамках разумного — помочь. В коридоре на полу обнаружился медный поднос с лекарскими пузырьками. Мэтр Прудон наверняка не раз помянул Авестрата, когда наткнулся на запертую дверь. Если он и стучал, Ричард не слышал. Он залпом опорожнил одну склянку, следом — другую, скривился от мерзкого вкуса. Мэтр заверял, что регулярный прием настойки из корня одуванчика, золототысячника и листьев трефоля поможет восстановить силы, аппетит и юношеский задор. Ричард, наверное, выпил уже с добрую бочку горькой дряни, но вот ни сил, ни задора не чувствовал. Снизу потянуло корицей — Кончита стряпала булочки, и Ричард после недолгого раздумья направился к лестнице. В кухонном очаге вовсю горел огонь, на металлическом противне румянилась сдоба; заспанный и отчаянно зевающий поваренок в колпаке, что сползал к нему на брови, ощипывал костлявую курицу. Горничная натирала посуду, придирчиво разглядывала бокалы на просвет и ставила их на серебряный поднос под кружевную салфетку, чтобы позже отнести наверх в столовую. Кончита, в сияющем белизной фартуке поверх неизменно черного платья, стояла у стола и толкла в каменной ступке корешки и травы — не в пример лекарским пахнущие остро и вкусно. С той первой ночи, когда Ричард плакал, будто мальчишка, Кончита подобрела и, хоть и не звала его больше «дором Рикардо», не глядела как на выходца. Вот и теперь при его появлении кивнула без улыбки, отерла руки о полотенце, споро освободила от утвари край стола, согнала с лавки дымчато-серого кота с надорванным ухом и, пока Ричард усаживался, поставила перед ним кружку с теплым молоком, горячую булочку и миску с дырчатыми ломтями сыра. И сразу же вернулась к прерванному занятию. Ричард ел молча. Тут было тепло и спокойно, потрескивал огонь в очаге, мелодично звякали бокалы, когда горничная опускала их на поднос, сдавленно зевал мальчишка над синюшной курицей. Каждый при занятии, каждый знает, что и как делать. И лишь он один... А что он? Алва — и тот в потемках, хватается совсем уж за соломинки. Ричард почувствовал, как запылали щеки, и пониже опустил голову. Пожалуй, ему стоит поговорить с этим рыжим, как его — Мартеллини? Мартенелло? Тоже ведь ходит, неприкаянный, и зачем только Алва его оставил в доме? Толку-то... Звякнул колокольчик (его витой золоченый шнур тянулся по стене вверх, в покои Алвы), и кухня пришла в движение. Кончита схватила медную шаддиварку, поставила ее на уголья, прикрикнула на горничную, которая замешкалась в своем углу, сервируя завтрак. Ричард подумал, не попросить ли шадди и себе — уж больно заманчиво тот пах, но вместо этого допил молоко, украдкой сбросил на пол ломтик сыра — судя по утробному урчанию, кот немедленно вцепился в добычу — и выбрался из-за стола. Благодарно кивнул Кончите, придержал дверь, пропуская девушку с груженым подносом, и очутился нос к носу с рыжим сьентификом. — Утро... доброе, — неловко поздоровался тот и отступил в коридор, давая Ричарду пройти. Марте-как-там-его, одетый по-уличному, держал в руках стопку грязной посуды. Судя по воспаленным глазам, сьентифик всю ночь провел за книгами, а сейчас, очевидно, собрался в город. — Дор Джованни! — Кончита выскочила из-за стола, подхватила фарфоровую чашку, водруженную сверху, — а вот вилку поймать не успела, с громким звяканием та свалилась на пол, всполошив кота. — Простите, госпожа Кончита, — краснея, проговорил — Мартелло? Дор Джованни, надо же, подумал Ричард с какой-то детской обидой. — Вы куда сейчас — в город? — спросил Ричард хмуро. — Ээээ... да, — сьентифик вновь смутился, точно не знал, как следует вести себя с герцогами, торчащими в кухне. — В Доре отыскались прелюбопытнейшие манускрипты, но этот твердолобый... то есть господин архивариус наотрез запретил выносить их из хранилища. Вот, — рыжий торопливо полез рукой за пазуху, выудил аккуратно сложенный вчетверо документ. — Герцог Алва выдал мне бумагу, сказал, что это должно помочь. — Я еду с вами. Подождите, пока оденусь, — велел Ричард неожиданно для самого себя. Потребность оказаться на улице, как можно дальше от этого дома — от Алвы, будила в нем чувство противоречия, желание поступить наперекор, по своему почину, а не по чьей-то указке. Во дворе месили снег, нервно переступая с ноги на ногу, лошади. Четверо кэналлийцев, отряженные в сопровождение сьентифику, вполголоса переговаривались на своем родном наречии. Завидев Ричарда, они умолкли. — Распорядитесь оседлать мою лошадь, — приказал Ричард громко. Кэналлийцы переглянулись. Старший, высокий офицер с пышными усами — кажется, Алехандро — смерил его задумчивым взглядом, потом обронил несколько коротких фраз — Ричард различил только «дор» и «соберано», — и один из гвардейцев немедленно скрылся в доме. Ну что же, сейчас у всех на глазах лишний раз подтвердится, что его здесь ни во что не ставят... Да гори оно все! Он остался стоять на крыльце, дожидаясь решения Алвы (не выпускать, попытается сбежать — скрутить и под замок). Сьентифик топтался рядом — очевидно, досадуя на задержку: ему не терпелось попасть в царство книг и пыльных рукописей. Опасения его не оправдались. Посланный в дом кэналлиец вернулся, коротко переговорил с остальными, ушел в пристройку, где квартировала личная гвардия Алвы, и спустя совсем недолгое время во двор высыпали еще вооруженные люди — охрана Ричарду, судя по всему, полагалась куда серьезнее, чем сьентифику. Волнения вспыхивали в разных частях города, будто пожары на торфяниках. Во время одной из вылазок в город Ричард слышал, как Карваль жаловался Алве, что теперь, когда с бесноватыми худо-бедно научились управляться, «нашлись молодчики, что баламутят горожан байками о ведьмовстве и чародействе, которыми богатеи занимаются. Дескать, они и накликали порчу, сами попрятались, а бедный люд теперь расплачивается. Так надобно этих благородных перевешать или камнями побить, тогда беда отступит. Темные людишки, но в толпе — опасные». Алва отмахнулся — уж усмирить обычных бунтовщиков цивильники сумеют. — Так-то оно так, — согласился Карваль. — Но может, хоть храмы открыть позволите? В Пекарском квартале слух прошел, что местному священнику явилось чудо в виде иконы с ликом Создателя, и будто бы икона та целительной силой обладает. В обход вашего рескрипта отперли церквушку святого Варфоломея, собрали прихожан, да у всех на глазах подтащили к иконе бесноватого, заставили облобызать. — И как, помогло? — спросил Алва рассеянно, подняв голову от донесения, которое изучал на ходу. Карваль пожал плечами: — Пал ниц и затараторил молитву, стервец. Ну, народишко и купился. Стали тащить в церковь спятивших родственников, которых до того времени в подвалах да сундуках прятали, чтобы за щедрое пожертвование излечить. Ясное дело, ничего не вышло, но священник пояснил, что слишком велики их грехи перед Создателем. Ну и продолжили фальшивых бесноватых «исцелять», чтоб, значит, охочих жертвовать не перевелось. — Вы, смею надеяться, приняли меры? — спросил Алва прохладно. — И как открытие церквей поможет? — Когда мои парни туда наведались, скверна уже поразила и священника, и добрую половину прихожан. Икону вот только утащил кто-то, я велел следить, вдруг объявится очередной спаситель. А церкви — люди ищут утешения. Когда ту церквушку отперли — жители из соседних кварталов повалили. На худой конец, можно отрядить священников по домам ездить, вон как новый кардинал. Только где ж их столько сыскать, что не забоятся. Алва скомкал донесение, сунул в седельную сумку. — Я поручу герцогу Эпинэ переговорить с кардиналом Левием, — сказал он. — А там видно будет. Город был привычно пуст. Расплывчатые тени клеились к стенам домов, даже вороны — нахохлившиеся и жалкие — неохотно перекаркивались. Над крышами в густые облака поднимались редкие столбики дыма, серые и неопрятные, как если бы в печах жгли не дрова, а прогнившее до трухи дерево. Ричард всмотрелся, моргнул, зажмурился, снова моргнул. Наваждение не исчезло. Облака закручивались огромной опрокинутой воронкой, в центре которой зияла темная дыра — и это посреди дня! В дыре, полускрытое туманной кисеей, тускло светило зимнее солнце — зеленоватое, похожее на луну, что Ричард видел над Дорой. Облака медленно — едва заметно — плыли по кругу; все небо пришло в движение над омертвевшей черно-белой картинкой, в которую превратился город. От этого зрелища прошибало холодным потом, виски ломило и хотелось поскорее спрятаться под крышу. — Вы видите? — спросил Ричард рыжего «дора Джованни», который ехал на полкорпуса позади. Тот задрал голову и поежился: — К вечеру опять подморозит, сроду таких зим тут не бывало. Не видит. Вернее, видит, но совсем не то, что Ричард. — Обычное дело у нас в Надоре, — буркнул он, вкладывая в голос презрение истинного северянина к изнеженным жителям столицы. Рыжий намека не понял, оживился, приблизился, сверкая глазами. — Я читал землеописательные очерки Аристия Урготского о Надорских горах. Меня особенно заитересовали его заметки о зверочеловеке, коего местные величают сасквочем. По некоторым свидетельствам, существо это может перекидываться в так называемое Надорское чудовище, но на деле речь скорее всего идет о двух разных... — он осекся, наткнувшись на хмурый взгляд Ричарда. — Вы уже выяснили, откуда взялась скверна и как излечивать бесноватых? — спросил Ричард резко. — Вы же этим занимаетесь? Сьентифик стушевался, потом, очевидно, сообразив, что от него ждут ответа, отрицательно мотнул головой: — У меня есть некоторые догадки, однако слишком мало средств, чтобы найти им научное подтверждение. Все, с чем мне до сих пор пришлось столкнуться, очень уж походит на домыслы и невежественные суеверия. Даже герцог Алва, образованнейший человек... — сьентифик осекся и густо покраснел. — Простите, Ваша Светлость, я не хотел оскорбить... — Продолжайте, — велел Ричард, который после вчерашнего и сам утвердился во мнении, что Алва отчаялся выправить ситуацию нормальными методами, раз предложил Ричарду... такое. — Что герцог Алва? Рыжий потер нос шерстяной перчаткой. — Ну, — проговорил он смущенно, — Его Светлость велели сообщать, если в работах, которые я изучаю на предмет подобных... эпидемий, будут в том числе упоминаться различные ненаучные способы борьбы со скверной. Знаете, вроде сказки про древний город Акрефию, пораженный Великой Чумой за множественные прегрешения его жителей. — Не знаю, — буркнул Ричард. — Ну как же, — удивился сьентифик. — Известная история — вот, передвижные театры любят ее ставить. Юная жрица, желая вымолить прощение разгневанных богов, перерезала себе горло на алтаре в храме. Эту сцену ставят с особым тщанием и кто во что горазд: и ленты красные в ход идут, и сок клюквенный, ну, чтобы кровь изобразить. А боги, пораженные ее красотой и жертвенностью, погрузили жрицу и весь проклятый город в сон — до тех пор пока не явится прекрасный рыцарь и не разбудит ее поцелуем, а заодно снимет с города проклятие. Ричард чувствовал, как закипает злость. Значит, Алва вообразил себя прекрасным рыцарем, который... — Дело вовсе не в поцелуе, — сказал он, злясь на себя, на Алву и на этого рыжего. — Возможно, жрица принесла себя в жертву не просто так, возможно, она видела то, что глазу других недоступно. А город спасли не боги, а ее кровь. — Вот и я говорю, — оживленно закивал сьентифик, — даже если допустить, что в основе этой истории лежат реальные, хоть и поэтизированные события, а кровь жрицы обладала уникальными свойствами, сродни тем, что мы наблюдаем при использовании вашей крови для излечения бесноватых... Пусть так. Кровь — вещественная субстанция, и в некоторых обстоятельствах она может применяться в качестве лекарства, как кровь марала при мужском бессилии. Но поцелуй? Это средство хорошо только в театральном балагане да в литературных опусах, не имеющих никакого отношения к науке. Как вообще можно серьезно рассматривать... Рыжий вновь осекся, будто опомнившись, прервал свою пламенную речь, покаянно опустил голову: — Прошу прощения, Ваша Светлость. Я забылся. Ричард промолчал. Придумка Алвы и впрямь граничила с безумием, но, с другой стороны, Ричард сам подал ему эту идею. Он посмотрел вверх, на вращающуюся воронку с зеленоватым луной-солнцем и вновь с трудом поборол желание пришпорить лошадь и сбежать прочь. Улицу Карла Отважного перегораживало поваленное дерево. Огромный каштан, росший у каменной ограды особняка, подпилили у корней, срубили толстые ветки на дрова — да и оставили валяться. Снег припорошил ствол, скрыл следы и обломки: лошадь едущего впереди кэналлийца споткнулась о ветку, припала на передние ноги, но, к счастью, устояла. Позади послышались голоса и глухой перестук подков. Ричард обернулся: из соседнего переулка показался конный отряд. Пятеро всадников: четверо вооружены до зубов, пятый — невысокий полноватый человек в сером плаще со знаком голубя на груди. Ричард видел его лишь однажды и мельком — в день, когда тот приехал в Олларию: новый талигойский кардинал Левий. Давно, в прошлой жизни, Ричард с нетерпением ждал его: надеялся, что Его Высокопреосвященство объявит брак Катарины и Фердинанда недействительным, и тогда Ричард сможет жениться на женщине, которую любит. Впрочем, сейчас мысли о Катарине не вызвали прежнего волнения — даже образ ее померк, зато кристально четко помнились ядовито-зеленые побеги, ползущие по подолу платья, и низкий мужской голос: «Шел бы ты отсюда, парень». Кэналлийцы перестроились, чтобы закрыть собой Ричарда, вскинули мушкеты: незнакомцев в Олларии нынче предпочитали не подпускать ближе, чем на расстояние выстрела, — от греха. — Все в порядке, — сказал он, выезжая вперед, навстречу новоприбывшим, и добавил уже громче: — Опустите оружие, я их знаю. — Доброго дня, господа, — сказал Левий, приближаясь. Сопровождающие кардинала гвардейцы поглядывали с опаской, держали на виду пистолеты, явно не рассчитывая на одну силу молитвы. И правильно делают, подумал Ричард с горечью, Создатель оставил Олларию. В пору выбрасывать эсперы и приносить кровавые жертвы древним богам, как в сказке, что рассказал рыжий мэтр. — Ваше Высокопреосвященство! — Ричард отвесил приветственный поклон. — Герцог Окделл, не правда ли? — оживился кардинал и пояснил, верно прочитав озадаченное выражение на лице Ричарда. — Я видел вас в Нохе вместе с герцогом Алва. К тому же ваш друг, герцог Эпинэ, много мне о вас рассказывал. Ричард откашлялся, пытаясь скрыть неловкость — ему даже думать не хотелось, что наплел кардиналу «друг» Робер. Кэналлийцы спешились, попытались оттащить ствол, чтобы расчистить путь. Дерево сопротивлялось, всеми сучьями цепляясь за снег и наледь. Поднялся ветер, сыпанул в лицо колким снегом. — Придется обождать, дор, — крикнул Алехандро. — А вы бы спрятались пока со святым отцом — вон, поглядите, тихое местечко, — он махнул в сторону небольшой ниши у ворот. Ричард сперва хотел воспротивиться чрезмерной заботе, но взглянул на Левия, у которого от мороза и ветра уже слезились глаза, и последовал совету: спешился, помог Левию, привязал обеих лошадей. Левий рассеянно смахнул снег с постамента, на котором сохранились лишь мраморные ступни статуи, удрученно вздохнул. — На улицах небезопасно, Ваше Высокопреосвященство, — сказал Ричард скованно, краем глаза наблюдая за кэналлийцами. — А ваш эскорт, уж простите, слишком мал. К тому же, как я слышал, храмы сейчас закрыты... — А иной необходимости искушать судьбу, выходя за стены Нохи, у старого служителя церкви попросту быть не может, — закончил Левий. Его глаза смеялись: — Что бы ни творилось в столице, сын мой, жизнь продолжается, а те, кто сохранил рассудок, нуждаются в утешении и поддержке не меньше, чем в пище. Благодаря герцогу Алва провизией город обеспечен, а вот с утешением дела обстоят не слишком хорошо. — Он опасается, что из-за толп в храмах зараза распространится быстрее, — Ричард почувствовал, что оправдывает Алву, но — в конце концов — тот ведь был прав. — Я понимаю, чем руководствовался герцог Алва, — кивнул Левий. — Он заботится о земном и насущном, но перед лицом трудностей многие утратили надежду и исполнились горечи и злобы. — А вы? Вы... — начал Ричард и прикусил язык. — Я? — удивился Левий. — Утратил ли я надежду? Ричард мотнул головой: — Вы в силах надежду вернуть? Если вопрос и показался кардиналу чересчур прямолинейным, виду он не подал. — Я пытаюсь. Мы все можем постараться сделать, что в наших силах. Впрочем, мне ли вам об этом говорить? Герцог Эпинэ весьма высоко о вас отзывался и не раз упоминал, как много делаете вы, помогая герцогу Алва... Раздался громкий треск. Ричард обернулся. Кэналлийцы, заручившись поддержкой гвардейцев кардинала и сьентифика — его рыжая макушка сверкала между темных меховых шапок, — сдвинули дерево с належенного места. — Дорога свободна, дор, — доложил Алехандро, утирая лоб. — Можно ехать. — Ваше Высокопреосвященство, — сказал Ричард, помогая Левию сесть на лошадь. — Дозвольте сопроводить вас. Нет, обсуждать с Левием, как они борются со скверной, Ричард совсем не жаждал. Но правила приличия требовали предложить помощь. Ричард и сам желал быть полезным — не так, как хотел Алва. Интересно, успел Робер побеседовать с Левием насчет священнослужителей, которые по примеру кардинала посещали бы прихожан в их домах? Левий покачал головой: — Только если вы едете в ту же сторону и располагаете временем. Я не хотел бы отрывать вас от важных дел, сын мой. Ричард оглянулся на елозящего в седле Мартеллино, поднял глаза вверх, на жуткое небо. Кажется, Левий был настроен вполне доброжелательно, а Ричард как никогда нуждался в нормальном занятии, которое изгнало бы из головы мысли про вчерашнее. — У мэтра Мартеллино дела в Доре, — сказал он. — Я же почту за честь проводить Ваше Высокопреосвященство, куда бы вы не направлялись. — Дора, говорите? — оживился кардинал. — Ну а мы как раз собирались навестить епископа Дюраццио: до меня дошли слухи, что несчастный повредился рассудком и начал проповедовать с балкона своего дома. Он хоть и олларианский епископ, но слывет добрым и набожным человеком, а хорошие люди в наше время на вес золота. Это на Голубиной улице. А на обратном пути, пожалуй, загляну и в саму Дору. Говорят, это весьма занятное место: все собирался, да никак случая не предоставлялось. Надеюсь, у них найдется приличный шадди. Дорога за упавшим деревом оказалась почти непроходимой из-за снега, но возвращаться означало бы делать огромный крюк. Алехандро ехал впереди, за ним — Ричард с двумя кэналлийцами по бокам. Мартеллино на смирном линарце трусил следом. Нохские гвардейцы прикрывали Левия с флангов, остальные кэналлийцы замыкали процессию. Странно, но рядом с кардиналом Ричард почти не испытывал неловкости. Необычный человек, этот Левий, не такой блаженный, как преподобный Оноре — тот был исполнен благости и боголюбия, Левий же, похоже, руководствовался скрытыми мотивами. Прибыл в Олларию, чтобы возвести Альдо на престол и возглавить эсператистскую церковь, а сам принимает у себя в Нохе королевскую семью, исповедующую олларианство... Впрочем, принимает ли? Или это Алва вынудил его? В конце концов, что мог Левий противопоставить силе? Но еще при Альдо кардинал посещал Алву в Багерлее вместе с Робером... Что, если они замыслили предательство? Ричард оглянулся: Левий, оттеснив Гильермито, присоединился к Мартеллино и оживленно о чем-то с ним беседовал вполголоса. Рыжий сьентифик в возбуждении размахивал руками, позабыв, что толком не ездит верхом — так и сверзиться недолго. Ричард отвернулся, привычно скользнул взглядом вдоль улицы: не мелькнет ли где зеленое облако? Но дорога была пуста, на крыше дома справа со скрипом крутился жестяной флюгер, да за оградой особняка напротив басовито лаяла собака. Если Левий предатель... Какая, к Леворукому, разница? Разве сам Ричард, помогая Алве, не предал — память отца, Людей Чести? Но отцу уже все равно, а Люди Чести — где они? Разбежались, будто крысы. При других обстоятельствах такие крамольные мысли ужаснули бы Ричарда, но не теперь, не после того, как он и Алва почти... — Занятный паренек, этот ваш Мартеллино, — сказал Левий, поравнявшись с Ричардом. — И предмет его изысканий весьма и весьма любопытный. Как много Мартеллино успел разболтать? Ричард неопределенно пожал плечами: — Я не берусь судить, — сказал он и поспешил сменить тему. — Знаете, генерал Карваль считает, что священники сами могли бы навещать прихожан и совершать необходимые обряды. Он даже приводил Ваше Высокопреосвященство в пример. Левий тяжело вздохнул: — Мы уже обсуждали это с герцогом Эпинэ. Поверьте, многие мои братья по вере не прекращали служение и поступают так, как вы говорите. Однако же им не полагается охраны, как моей скромной персоне — приходится уповать лишь на милость Создателя. У герцога Эпинэ и без того не хватает людей, а беда одинаково пробуждает в человеке и плохое, и хорошее. Будто бы мало безумия, люди озлобились, а кое-кто желает еще и нажиться. — Я слышал о церкви святого Варфоломея, — сказал Ричард. Левий печально кивнул: — Постыдный поступок, порочащий веру. Есть и среди нас паршивые овцы. А буквально на днях у Рыбного Рынка вырезали семьи и ограбили дома троих состоятельных торговцев. Изуверы притворились священниками — облачились в альбы литургические и стихари. Стоит ли удивляться, что отца Панкратия, который на следующий день приехал выслушать исповедь, в первом же доме скрутили и едва не предали смерти. Они какое-то время молчали. Дорога сделалась шире и чище, отряд поехал быстрее. На перекрестке с залепленной снегом статуей Мартеллино с двумя кэналлийцами свернул направо — отправился в Дору, чтобы припасть наконец к своим рукописям, а заодно предупредить коменданта о визите кардинала. Ричард и Левий с эскортом поехали прямо. Голубиная улица встретила их криками, улюлюканьем и хохотом. У ворот двухэтажного дома собралась толпа зевак, кому не хватило места у узорчатой решетки — вскарабкались на старый клен, растущий неподалеку. Со спины лошади просматривался небольшой балкон, на котором стоял нелепый человек. В его епископском облачении явно многого не хватало. Из-под короткой, расшитой золотом туники торчали голые ноги — тощие, посиневшие от холода. На голове красовался ночной колпак; в руке человек держал деревянный половник. — Ишь, вырядился! — хохотнула дородная баба, у которой не хватало четырех передних зубов, а нос был таким длинным, что нависал над губой. Мальчишка на клене сунул два пальца в рот и засвистел. Человек на балконе — неужели епископ? — взмахнул поварешкой и что-то сказал — из-за гомона было не расслышать слов. — Тише вы! — цыкнул бородатый детина весьма разбойничьего виду. — Сейчас опять говорить будет! — ...наказание. Ибо туфли с острыми носами неугодны Создателю. Внемлите, и спасены будете. Толпа разразилась хохотом и улюлюканьем. Детина ткнул беззубую женщину локтем в бок: — Слышь, соседка, острые носы, говорит, Создателю неугодны! Та в сердцах сплюнула в снег. — И сказал Создатель: не смейся над скорбным телом и головою, ибо никто не ведает, что ему уготовано! — торжественный голос Левия перекрыл смех. Он выпрямился в седле, его лицо было суровым, как у святых на иконостасе старой часовни в Надоре. Ричард на всякий случай положил руку на рукоять пистолета, вгляделся в лица тех, кто обернулся на голос кардинала, выискивая следы зеленого безумия. На физиономиях читалось изумление, любопытство, страх — но скверна в душах этих людишек была самая обычная: злорадство и желание поглумиться над ближним. — Я, Левий, кардинал Талигойский, прошу вас разойтись, — продолжил тем временем Левий. — И за молитвой испросить Создателя даровать исцеление епископу Дюраццио и всем, кто в нем нуждается. — ... избавьтесь от таковых туфель, — послышался голос епископа с балкона, но никто не рассмеялся: то ли узнали Левия, то ли испугались вооруженных гвардейцев.***
— Я хотел бы поблагодарить вас, сын мой, — сказал Левий, когда впереди показались стены Доры. Епископ Дюраццио спал на импровизированных носилках, укрытый теплым одеялом: вместе с домочадцами исчезла епископская карета, как, впрочем, и все ценное, что было в доме. — Не стоит... — начал было Ричард, но кардинал покачал головой. — Не за сегодня, хотя и за это тоже. Я говорил с Пьетро, и он рассказал, что именно вы помогли преподобному Оноре укрыться в Октавианскую ночь. Это случилось в другой жизни — и не с ним, подумал Ричард. Епископ, старик с добрыми глазами, обморозил ноги. При появлении Левия он заплакал как ребенок. — Преподобный Оноре был хорошим человеком, — сказал Ричард хрипло, в горле саднило. — Мне жаль, что он погиб, и... я не верю, что он намеренно давал отравленную воду детям. Левий серьезно кивнул. — Боюсь, преподобный Оноре стал жертвой политического расчета. Кто-то очень не хотел допустить объединения церквей и постарался вбить клин между Талигом и Агарисом. — А вы? — спросил Ричард. — А я надеюсь довести начатое Оноре до конца. Если мы вообще переживем этот Излом. Ричард ощутил, как по позвоночнику потянуло холодом: представился пустой город с ожогами пожарищ, и вороны клюют трупы на мостовой, и безумцы с зеленью в глазах бродят среди полуразрушенных зданий, ведомые одним лишь желанием — сожрать себе подобных. — К счастью, — продолжил Левий, — у нас есть герцог Алва. Если кому и под силу справиться с напастью, то только ему. И вы, сын мой, делаете благое дело, помогая. Ричард подавил то ли смех, то ли всхлип. — Вы не знаете. Не понимаете... — выпалил он, желая выговориться, исповедоваться, расплакаться, как повредившийся умом епископ. — Он... он делает такие вещи...Это не имеет ничего общего с тем, что написано в Эсператии. Ворота Доры со скрипом распахнулись, гвардейцы поволокли носилки внутрь. — Тяжелые времена, — вздохнул Левий, — иногда требуют непростых решений. Он положил руку Ричарду на плечо и сказал: — Герцог Алва непростой человек. Но он — плотина на пути зла и наша последняя надежда. Не оставляйте его, сын мой.***
Зеленая луна светила в прорехе между тучами. Изломанные тени стелились под ноги лошадям. Возвращаться не хотелось, но в Доре Ричарду было решительно нечем заняться. К тому же, если он задержится, Алва решит, что он сбежал. «Мы все можем постараться сделать, что в наших силах». Ричард растянул губы в болезненной гримасе. Знал бы Левий... «Тяжелые времена требуют непростых решений». Орстон. Древние боги возжелали кровавых жертв, вот только одной крови оказалось недостаточно. Как там рассказывал Мартеллино? «... и боги, пораженные ее красотой и жертвенностью, погрузили жрицу и весь проклятый город в сон — до тех пор пока не явится прекрасный рыцарь и не разбудит ее поцелуем». Мэратон. Ричард скользнул взглядом по залитой скверной луне и решился. Но прежде нужно поговорить с мэтром Прудоном.