Древние знания

— ...Настой воробьиного корня. Я подумал, раз у меня не получается удержать себя в руках, а пройти через это нам обоим необходимо, я мог бы принять его, чтобы покрепче заснуть, а вы... — Ричард кашлянул, скомкав конец речи. — А я, — Рокэ рывком поднялся, грохнуло о паркет опрокинутое кресло. — А я. Он обогнул письменный стол, не чуя под ногами пола — будто на крыльях. На крыльях бешенства, слепяще белого, как прокаленная заготовка меча. Ричард испуганно округлил глаза, отшатнулся. Побежит? Нет, застыл. Ни дать ни взять олень, выскочивший на ружейное дуло. Рокэ выхватил из холодных пальцев микстуру — пузырек был противно влажным от пота — и с наслаждением хрястнул о притолоку. В стороны брызнуло стекло, настойка расплылась по двери желтыми потеками, пахнуло касерой... — Убирайтесь вон! — заорал он. — Убирайтесь, если не хотите, чтобы я так же расколотил вашу пустую голову! Ричарда вымело из кабинета, как земляной ком — с места взрыва. Раньше Рокэ никогда и ни на кого не кричал, предпочитал вежливо оскорблять, чтобы оппонент закипал на медленном огне, не в силах достойно ответить, но у всякого самообладания есть предел, и его собственное треснуло по швам прямо сейчас. «Чтобы покрепче заснуть», ну надо же. Святой великомученик! Мне, конечно, противно, но если вам нужно, потерплю. Посплю, а вы меня понасилуете. Отдам свое бесчувственное тело на поругание. Это же я, Окделл. Где приносить себя в жертву, я согласен. У Рокэ побелело в глазах. Ногти впились в ладони. Заныли зубы между намертво стиснутых челюстей. Пар-р-ршивец... Покрепче заснуть. Ага. И увидеть во сне еще одну постельную сцену, на которую, мыча и заикаясь, намекнет. А потом притворится монашкой в казарме: ну что вы, я — нет, я не могу, не такой, никогда, вы что, вы что, вы что! Он нащупал позади себя чернильницу, сжал ее в пальцах, взвешивая, и швырнул в стену. Следом — печать с вороном. Сургучные палочки. Канделябр. От удара лопнула багряная — выбранная Ричардом! — обивка, вмялась панель. Свечи раскатились по паркету. Не полегчало. Что за капризы?! Будто ему лезут в штаны из удовольствия. Или из неземной любви. Будто это ему, Рокэ, делать нечего. Будто он выдумал тот мокрый сон и домогается бывшего оруженосца дни и ночи напролет. Самому же пригрезилось Леворукий знает что. Самому! Сам ведь все рассказал. А теперь в кусты? Есть же долг! Есть люди, которые каждый день умирают! Есть мориски в «скверной империи» Гайифе и «скверном граде» Агарисе! Но — нет. Для Ричарда Окделла существует только несчастный, страдающий, никем не понятый Ричард Окделл, и весь мир обязан вращаться вокруг его прихотей. Рокэ колотило так, словно внутри него стучало второе сердце, перекачивавшее по жилам чистую ярость. Еще немного — и из ноздрей ударит пар. Одним движением он смел все с каминной полки: перчатки, гипсовый шандал, пустой футляр из-под письма Тергэллаха. Упала, раскрывшись, черно-белая доска, рассыпались фарфоровые всадники. Офицер цвета шадди хрустнул под сапогом, когда Рокэ потащило дальше. «Что вы себе позволяете? Я не могу. Не могу!» — а у самого глаза осоловели, губы припухли, прося новых поцелуев. Щеки горят — тронь и обожжешься. Податливый, распаленный... Разве можно было не хотеть его тогда? Без всяких препаратов. Он и захотел... Постарался сделать приятно. Отнесся как к человеку. Осел кэналлийский! Видимо, нужно было пригласить пару грумов себе в помощь, чтобы, так сказать, с порога оправдать Ричардовы надежды. Развернувшись, Рокэ от души саданул ногой по письменному столу, но тот оказался не промах и сдвинулся едва ли на полпальца. Вот как, значит? Ну держись!.. От следующего толчка опрокинулся кувшин «Дурной крови», древесный узор испятнали алые лужицы. Бокал спасся только благодаря ковру. Рокэ допинал дубовый реликт, наверняка помнивший еще Алонсо, если не младшего Рамиро, до подоконника, где попытался перевернуть. Стол рухнул на жалобно хрустнувшее кресло, с грохотом выехали ящики, между толстых ножек растеклось бумажное море. Плевать... Он огляделся с нездоровым азартом. Солнечный луч насмешливо блеснул в стеклянных глазах — после драки с Карвалем в кабинете уцелела только одна кабанья голова, она и поплатится за упрямство человека-сородича. ...Рокэ оперся о стену перевести дух, но неожиданно осознал, что выдохся. Внутри было благостно и спокойно, как в оранжерее старой девы, на лбу сох пот, камзол обсыпало мелким снежком опилок из растерзанного чучела. Хорошо, что колбы с зеленью после вчерашнего провала никто не переносил, а то попались бы еще под горячую руку. Или не попались. Рокэ потер переносицу. Вдруг столь пылкое желание убить Повелителя Скал тоже привело бы к взрыву? Жаль, эксперимент нарочно не повторишь. Он обозрел плоды своих трудов и улыбнулся: по комнате точно пронесся смерч. Затем нацепил на лицо серьезную мину, но уголки губ бесконтрольно задрожали, из горла вырвался сиплый смешок. Довольно. Истерика неприлично затянулась. Нужно приказать, чтобы самые важные документы перенесли к нему в спальню, пока не приведут в порядок кабинет. В коридоре, на безопасном расстоянии от двери, толпились слуги. Еще бы, целое событие — хозяин с ума спятил! Нужно обязательно поглазеть. Пепе стыдливо нацелил на Рокэ пистолет, Фернанда, ахнув, юркнула за спину силача Луиса. Хуан и мэтр Прудон отпрянули друг от друга, как пойманные на горячем заговорщики. Шушуканье моментально стихло, напоследок до ушей Рокэ донеслось: — Всего лишь разлитие желчи. Авестрат писал, что южане к этому склонны... Гобелен от пола до потолка изображал, как братались соберано Гонзало и нар-шад Минкарах. Лица лакеев и горничных, которые сгрудились подле двух исполинских фигур, были бледны, глаза — широко распахнуты. Отчего-то эта картина — абсурдная (нашли, кого бояться и у кого искать защиты, в самом деле!) — вызвала клокочущую судорогу под ребрами. Рокэ попытался взять себя в руки, вдыхать и выдыхать на счет, но где там: смех победил всухую. — Порчу навели, — толстушка Тереса шмыгнула носом. — Беда... Рокэ затрясся, привалился к стене, закрыл лицо ладонями. Судя по ошарашенным взглядам челяди, сбывались их худшие ожидания, и от этого становилось еще смешнее — хотя, казалось бы, дальше уже просто некуда. Когда истерические спазмы достигли пика, Рокэ согнулся пополам, заливаясь натуральным хохотом. И только после этого Создатель явил милость — его отпустило. — Приберите там, — отдышавшись, Рокэ указал на дверной проем. Собственный голос был слишком высоким — как в юности, после уроков пения. — А еще... проверьте Малый салон, целы ли колбы под скатертью. Никто не поспешил исполнить его волю, и Рокэ недоуменно приподнял брови. Что еще за новости, каррьяра? Что за бунт? Слуги смотрели так, будто ожидали, что он вот-вот заквакает, залает, в крайнем случае — вообразит себя совой и начнет вить гнездо. Мэтр наблюдал — точно мысленно набрасывал заметки для истории болезни. Это обескураживало. Вот так, позволишь себе один срыв перед свидетелями — и ты уже не хозяин в собственном доме. Рокэ кашлянул, но не успел повторить приказ — вмешался Хуан. — Тереса, Фернанда, Лурдес, ну-ка за работу, — спокойно распорядился он. — Слышали же, что велел соберано? Чего стоите? Женщины опомнились: попрятали платки, смахнули слезы, у кого они выступили, и гуськом пошли к кабинету. У порога Лурдес — самая молодая — опасливо покосилась на Рокэ, и он ответил ей раздраженной гримасой. Луис без лишних слов направился к черной лестнице, которая вела в нежилое крыло, запертое через год после смерти отца. Пепе вернул за пояс пистолет. Разрядил бы сначала, олух, а то, не ровен час, отстрелишь себе что-нибудь важное. Порядок был восстановлен. Шестеренки завертелись, как им предписано. Поболтают и забудут, главное, дальше вести себя вменяемо. Слухи о фамильном безумии хороши, только когда в них верят враги, а перед своими следует играть в нормальность до последнего. Раз инцидент с челядью благополучно разрешился, время посетить Ричарда. Зачем? Рокэ и сам себе не мог ответить. Объясниться за срыв? Вот еще, много чести. Высказать накипевшее? Будто Ричарду есть дело до чужих чувств. Пригрозить? Как карта ляжет — так или иначе рядом с Ричардом любые планы летели в Закат. Пожалуй, нужно вытащить из него все подробности сна. Теперь-то уж точно — все, независимо от того, приятны они или нет. Конечно, Ричард попытается увильнуть, да кто ему даст — снотворное снотворным, но должен же Рокэ хотя бы примерно представлять, что делать с бессознательным телом? У него, по понятным причинам, мягко выспросить способ действия в процессе того самого действия, как он планировал в салоне, не получится. Ох и весело будет... На полпути смех, словно только и поджидал удобного момента, вырвался вовне глуповатым хихиканьем. Позади тяжело вздохнули. Рокэ обернулся. По пятам за ним следовал Хуан. — В чем дело? — спросить получилось почти строго. Хуан тут же напустил на себя независимый вид и уставился на напольную вазу, где зеленели еловые ветки: мол, не серчайте, соберано, я здесь случайно, проверяю, хорошо ли протерта пыль. Не отошлешь, можно не стараться. Когда нужно, этот плут мог переупрямить даже бакранского козла, не то что собственного господина. — Да не помешался я. Не помешался, — заверил Рокэ. Хуан кивнул — принял к сведению, но не отвязался. У лестницы Рокэ снова разобрало — пришлось схватиться за перила и переждать приступ. Нет, так к Ричарду идти нельзя. Иначе тот совсем замкнется. И будет абсолютно прав. О чем говорить с безумцем? Спасибо хронистам, не нужно выпытывать хотя бы подробности сна, где убивали Альмара Алву, — весь судебный процесс и исполнение приговора тщательно задокументировали. Ричард лишь добавил, что за клятвопреступником и его жертвой наблюдала женщина. Не та ли, о ком твердила Люцилла? Кто она? «Своя кровь не видит и не слышит», значит, — Октавия? Помнится, в ее житии сказано о заступнике пред Создателем: «И будет его сердце исполнено милосердия, а очи — света небесного, и простит он то, что не прощают, и протянет руку прокаженному, и отдаст последнее...». Вот уж что не о нем, то не о нем! Или это была Оставленная с фрески, которая походила на него, Рокэ, как сестра-близнец? По словам Люциллы, «ее» в Олларию не пускает зелень, но фреска в городе! Эпинэ и Ричард лицезрели ее на стене часовни. И сон Ричарду приснился внутри городской черты. Бессмыслица какая-то... Разве что речь идет о разных сущностях. Или о совсем древних границах, намеченных еще до Франциска и, может быть, даже до Эрнани Первого. Но с какой стати предкам-язычникам строить храм Ветра и храм Волн в чистом поле? Нужно все хорошенько перепроверить. Если женщина одной с ним крови желает поговорить, он должен изыскать к тому все возможности. Маленькой процессией — впереди Рокэ, шагах в пяти за ним сосредоточенный Хуан — они спустились на первый этаж и вышли под блекло-голубое небо с низким солнцем. Не лучшая идея сразу после болезни, подумалось, когда спину объял мороз. Но не успел Рокэ зябко свести лопатки, как на его плечи легло теплое и тяжелое — плащ. Откуда только Хуан его взял? Рокэ не стал спрашивать, некоторым вещам лучше оставаться неразгаданными, словно ярмарочные фокусы в детстве. Всем им сейчас необходима капелька волшебства. Он дождался, пока застегнут серебряные пряжки, расправят складки дымчатого меха — заботливо, точно любимому ребенку, — и направился к снежной куче в углу двора. Зачерпнул снега, влажного и рыхлого. Сперва хотел умыться им, чтобы окончательно прийти в себя, но потом раздумал: застыл, растапливая в ладони холодный ком. До чего же тошно. Вот бы тоже напиться воробьиного корня или маковой вытяжки, а кто-то другой (Ричард! Ричард!) пусть отдувается за двоих. Как вообще уважать себя после подобных опытов? Как не плеваться, встретив свой взгляд в зеркале? Может, к Леворукому эти сны? Повторить сценарий Альмара Алвы и Джакомо Борраски. Рокэ даже знал как. Но... За нынешним Изломом наступит другой. Колодцы опять переполнятся. И кому их очищать, если Раканов в мире не останется? А что будет с Надором? Разве он может быть уверен, что для Надора — не через четыреста лет, а сейчас! — все обойдется?

***

На стук долго не откликались, хотя Рокэ различал за дверью негромкие голоса. Старческий причитал на одной ноте, изредка в этот монолог вклинивались короткие реплики юношеским баском. Наконец заскрипели половицы — далеко, а потом все ближе, ближе, — провернулся ключ в замке, и в щелочку настороженно выглянул мэтр Прудон. «Мы на осадном положении», — говорил его мясистый нос, выставленный, точно артиллерийское орудие. — Господин герцог! — воскликнул мэтр то ли испуганно, то ли сконфуженно. Вот как его встречают? Кажется, по дому прокатилась эпидемия забывчивости — слишком многие запамятовали, кто есть кто. Нужно напомнить. Рокэ втолкнул мысок сапога между косяком и створкой, с силой потянул дверь на себя, и старичок послушно выпустил бронзовую ручку, попятился. Защитники осажденной твердыни капитулировали без единого выстрела. — Герцог Окделл здесь? — Здесь, где же еще ему быть, господин герцог, — мэтр пытался скрыть за показной бодростью замешательство. — С четверть часа назад принял кроветворную тинктуру и прилег. Представляете, буквально вчера удалось раздобыть у знакомого аптекаря с улицы Святой Лауренсии корешки редчайшей нухутской травы... — Оставьте нас. — Что? Но я велел молодому человеку отдыхать... — Не беспокойтесь, мэтр, утруждать я его не стану. Прудон хотел возразить, но опомнился и покорно кивнул. Всем бы так! Подхватил со стола исписанные листы (должно быть, расшифровка того самого трактата «О циркуляции телесных жидкостей»), перекинул через локоть шерстяную накидку и посеменил к выходу. — Я буду в библиотеке! — громко объявил он, прежде чем захлопнуть дверь, — видимо, специально для Ричарда. За окном пепельный вечер выгорал в угольную черноту ночи, луна спрятала желтушный лик в опушке снеговых туч. Под утро опять заметет. Благо на завтра не запланировано выездов... Может, присоединиться к Мартеллино в архивах Доры? Или послать Приего за нужными хрониками в Ружский дворец? Знать бы, какие — нужные. Впрочем, ни к чему пока глотать пыль. Известно, в чьих руках находится ключ от сундучка с волшебным избавлением, осталось пригрозить и отобрать его. Внутри было пусто: ни гнева, ни радости, лишь въевшаяся в кости усталость, как серая плесень; собственное тело ощущалось мраморным обелиском с подрытым основанием. Упасть бы и расколоться на тысячу осколков, а их пусть смешают с землей, чтобы даже память о нем истаяла. Отличный настрой. Идеальный для задушевных бесед. Интересно, удастся ли ему этим вечером превзойти себя и навсегда оттолкнуть самый близкий и самый понятный источник знаний о скверне? Вполне. Он еще и упиваться начнет таким исходом: «Обстоятельства усугубились настолько, что я не в силах с ними бороться. Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь...». «Всего лишь разлитие флегмы», — постановил бы мэтр Прудон, услышь он эти мысли. Или что у древних отвечало за приступы самовредительства? Рокэ прошелся по комнате: с разворошенной кровати явно только что вскочили, да еще и запнулись о край ковра, когда пытались сбежать... в гардеробную? Он подбросил поленце в огонь и остановился у витой решетки — на самом освещенном месте. — Выходите, Ричард. Я не собираюсь ловить вас по всем углам, как нашкодившего кота. Но тот, наверное, преступил бы через дюжину пунктов фамильного кодекса, если бы сразу послушался. Рокэ отыскал среди мэтровых реторт книгу и успел одолеть полстраницы рассуждений бессмертного Авестрата, когда в гардеробной звякнуло, зашуршало. И еще страницу — прежде чем по половицам прошлепали подошвы босых ног. Явившийся Ричард напоминал сердитую луковицу: в буром колете из буйволовой кожи поверх трех или четырех камзолов, которые спешно натянул один на другой. Первый — и если считать снаружи вглубь, и если считать с церемонии святого Фабиана до сегодня — был ему безнадежно мал и не сходился на груди, открывая следующие слои одежды. Синий шелк наползал на черно-золотое кружево, багряные шнурки путались в серебряных застежках, у левой ключицы ткань комом оттопыривал смятый воротник. Снизу, оборкой вокруг голых колен, торчал вызывающе белый край ночной сорочки. Рокэ фыркнул, но воздержался от острот: после сцены в кабинете, спасибо, что не приволок из оружейной полный латный доспех с железным гульфиком. — Зачем вы пришли? — с вызовом спросил Ричард. Действительно... Не для того же, чтобы дать себе отсрочку, отложив экзекуцию на потом? Ожидание казни — в тысячу крат мучительнее самой казни, так что лучше побыстрее со всем покончить. Кто знает, не завладеет ли им целиком проклятая флегма уже завтра? — Чтобы повторить то, что делал в вашем сне. Раздевайтесь, ложитесь и рассказывайте, — велел Рокэ — как прыгнул со скалы в водоворот. Почему только он не выпил, прежде чем идти сюда? Вести такие разговоры на трезвую голову было невыносимо. Но стоило вообразить, что уже сегодня (буквально через какой-нибудь час, а то и меньше, если повезет!) зелень исчезнет, а бесноватые исцелятся, появлялись новые силы двигать себя — вперед, напролом, по головам. — Я передумал! — Ричарда передернуло, по лицу пробежала судорога отвращения. Будто вместо жаркого за ужином ему подали дохлую крысу. — Кто вам сказал, что вы имеете на это право? — с мстительным удовольствием процедил Рокэ. Видит Создатель, он пытался уговорить по-хорошему, но если другая сторона понимает только с «покрепче заснуть», то и нечего стараться. Сплошное удобство. Ричард упрямо выпятил подбородок, сжал челюсти: умру, но не уступлю. Рокэ попытался поймать его взгляд. Не вышло — тот щурился, быстро смаргивал, косил в сторону и вниз, где совершенно точно было не на что любоваться. О чем ты думаешь? О чем ты думаешь, припертый к стенке Ричард Окделл? — Приятно ощущать себя важной персоной? — вкрадчиво спросил Рокэ. — Хоть раз в жизни. Не сподобились отличиться доблестью или умом, решили прославиться упрямством? Что же, по крайней мере, вы объективно оцениваете свои способности. Это дано не многим. А теперь посмотрел прямо, даже не посмотрел — впился взглядом из-под сведенных бровей, будто пожелал медленной и мучительной смерти. Уши, еле прикрытые русыми прядями, медленно наливались краснотой. Ах да... Взрослея под каблуком деспотичной матери, он, наверное, мучительно жаждал признания, а Рокэ вторгся в заветные мечты и все растоптал. «Обстоятельства усугубились!» Поздно жалеть о сказанном. Таланта улещивать норовистых юнцов у него никогда не было. Но одно дело — жесткость на словах, и совсем другое — безжалостность в поступках. Как далеко он, Рокэ, способен зайти? Готов ли применить силу к мальчишке, которого учил фехтовать, отправлял к куртизанке, брал с собой на первую войну? Плевать на яд, Катарину, Штанцлера. Позволит ли ему совесть? И... сработает ли механизм, если они окажутся в постели по принуждению? Раньше нужно было гадать, каррьяра! Это ведь будет совсем глупо, если сейчас он возьмет и отыграет назад? «Живите пока, Ричард, я перехотел». Глупо. И нерационально. В следующий раз его угрозам просто не поверят — недопустимые репутационные издержки. Значит, нужно продолжать. — Дерзайте, упрямьтесь. Вероятнее всего, мы умрем. Впрочем, кого это волнует? К весне Олларию займет Лионель Савиньяк, и будьте уверены, в последнем письме я подробнейше объясню ему, почему не совладал с ситуацией. Наверное, вам польстит, что в памяти потомков (если, разумеется, у нынешнего поколения будут потомки) вы останетесь как Ричард-Палач Золотых земель. Пожалуй, с «палачом» он перегнул палку, но чтобы достучаться до Окделла, не грех взять на вооружение самые грубые методы. Долго в роли угнетателя ему не продержаться — спина и колени наливались тяжестью. Лечь бы... или присесть. — Вы мне отвратительны! Меня стошнит, если вы ко мне прикоснетесь! — Ричард шумно втянул воздух — то ли всхлипнул, то ли рвано вздохнул. Его голос дрожал, как у человека, вдруг осознавшего, что его мольбы — даже самые истовые — останутся без ответа. Рокэ обреченно опустил веки. Знал бы Ричард, до какой степени он отвратителен себе сам. — За ширмой есть таз, воспользуйтесь им, если не способны контролировать свое тело, — произнес со всей возможной брезгливостью. Ричард удивился — а на что он, интересно, рассчитывал? Что при одном упоминании рвоты назойливый гость скривится и убежит? Или упадет в обморок? Это к фрейлинам Ее Величества, а не к человеку, убившему своего первого гаунау в тринадцать. — Раздевайтесь, — повторил Рокэ, когда стало окончательно ясно, что его любезное предложение Ричард проигнорировал. Тот покачал головой — нерешительно, будто в полусне. Считает, что перед ним разворачиваются кольца очередного кошмара? Немудрено. Происходящее давно миновало грань абсурда, рассказать кому — не поверит. — Не хотите раздеваться? — Рокэ приблизился к Ричарду, тяжело печатая шаг. Толкнул мыском сапога в стопу. — А может, во сне вас раздевал я? Вы говорите, не стесняйтесь. Как видите, я готов ко всему. Ричард натурально оцепенел, словно его ноги коснулась ядовитая змея. Напряженно расправил плечи, сглотнул. Серые глаза следили за Рокэ, не моргая, и в них читалось такое искреннее недоверие, под напором которого сдался бы даже самый закоренелый преступник. А кто он, в сущности? Убийца тысяч — тех, кого вел в атаку, и тех, на кого вел в атаку; черствый, как флотский сухарь, беспринципный, как морской шад; предававший и преданный, озлобленный, никому по-настоящему не нужный... Опять флегма разбушевалась. Вот будет номер, если Ричард, не вынеся давления, врежет ему по лицу. «Большой палец должен быть снизу, теперь можно бить...» А то он сам не умел складывать кулак. Когда за душой гонор вместо денег, драка — первое средство утвердить свой авторитет среди будущих вассалов. Но Рокэ и не учил его тогда. Намекал, что одобрит форсирование конфликта с Колиньяром, и Ричард, вопреки позднейшим дуростям, прекрасно считал намек... Золотая была пора! Щека Ричарда дернулась, и тут только Рокэ понял, что безотчетно теребит пуговицу с крошечным вепрем в горловине его колета. — Вижу, вы не хотите мне помогать, — он опустил руки, стараясь не подать виду, что смущен их своеволием. — Давайте тогда хоть поговорим, чтобы, гм, настроиться на романтический лад. Что я делал в вашем сне? И что делали вы? — Я не скажу, — слабым голосом ответил Ричард. — Я обещаю не шутить, — усмехнулся Рокэ. Ну в самом деле, что он там мог навоображать? — Я не знаю, как это прилично сказать! — Леворукий с вами, давайте неприлично. Я полжизни слушаю солдатскую болтовню, уши пока не завяли. Так что и ваши откровения уж как-нибудь перенесу. — Нет, я не могу! — Не раздувайте проблему на пустом месте! Вам что, как трехлетнему ребенку, принести картинки, чтобы вы ткнули пальцем в самую похожую? Все равно от уточняющих вопросов это вас не спасет. За столько-то лет связной речи пора было и научиться! — Вы!.. Вы! Отстаньте от меня! — Мне пригласить мастеров-дознавателей из Багерлее?! Или отвезти вас туда самого?! Показать, какие роскошные, а главное, теплые апартаменты выделил мне ваш Ракан-самозванец?! — Не смейте оскорблять его память! Он стоил сотни таких, как вы! — Однако же это не помешало вам вернуться под руку Фердинанда! Они стояли нос к носу, лохматые, раскрасневшиеся (по крайней мере — Ричард, но Рокэ был уверен, что мало от него отличается), и кричали друг на друга, как возчики на тесном перекрестке. Дыхание у обоих с шумом вырывалось из легких, грудь ходила ходуном, кулаки сжимали воздух — надолго ли хватит выдержки? Ричард овладел собой первым. Он отстранился, глянул зло, в самую душу, как никогда не смотрел прежний мальчишка Окделл. — Умирайте, — произнес он тихо. И повторил, видимо, на случай если Рокэ не расслышит: — Умирайте. Если этот мир взялись спасать вы, пусть все умрут. Развернулся на пятках, прямой, напряженный; отошел к линии света и тени, где замер, ожидая неизвестно чего. — Как я устал, — прошептал Рокэ ему в спину. — Вы не представляете, Ричард, как я устал. Почему еще и вам нужно усложнить все до невозможности? «Почему, отводя от вашей провинции гнев старых богов, я должен чувствовать себя Леворукий знает кем?» Ричард не ответил. Не шелохнулся. — Я никуда не уйду, пока не услышу подробностей сна, — сказал Рокэ обычным тоном. — Учитывая, как вам неприятно мое общество, это будет вашей пыткой. Он добрел до кресла у камина, отстраненно удивившись тому, что по пути не упал, не рассыпался на кусочки. «Обстоятельства усугубились настолько, что я не в силах с ними бороться. Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь...» От огня шел сухой жар, под его лаской захотелось свернуться клубком, точно зверек, который на зиму впадает в спячку. Обустроить прямо на полу лежанку из подушек и одеял, лечь, подобрав под себя ноги, ткнуться лбом в мягкое. Чтобы завтра первый же порученец от Эпинэ услышал: герцога Алва нет. Просто. Обыкновенно. Как есть, только нет. Совсем.