***
Они заехали к слегшему от кровопусканий Роберу, где пообедали, а в особняк на улице Мимоз вернулись уже затемно и без происшествий. Улицы вновь обезлюдели, укрылись тишиной, как саваном. Солнце, на четверть часа окрасив небо кроваво-красным, закатилось за крыши ближних домов. Кэналлийцы зажгли факелы. Холод будто бы вызверился за несколько часов хорошей погоды — ударил с небывалой силой, так что щипало в носу и холодели пальцы. Когда показались знакомые ворота с вепрями, Ричард вконец продрог. Страшно было представить, что чувствует Алва в надетой прямо поверх рубашки железной кирасе. Не то чтобы Ричард о нем всерьез беспокоился. Дверь закрылась, отсекая голоса и бряцание железа во дворе: охрану на всякий случай удвоили. В доме было тихо, но в ушах надсадно звучало эхо королевского горна и крики толпы. Алва за всю дорогу домой не проронил ни слова. Он раздраженно зашвырнул шляпу на голову статуи — осенью Ричард сам выбирал «Охотницу с ланью» для холла. Тогда показалось, что мраморная девушка походит на Катарину. — Думаете, их отыщут? — сказал Ричард Алве в спину. — Кого? — удивился тот, оборачиваясь. — Зачинщиков. Алва досадливо поморщился: — Кого-нибудь да найдут. Считаете, мало в Олларии сброда, что жаждет нашей с вами крови? «Нашей» крови. Действительно, они ведь теперь в одной лодке — насквозь прогнившей и залитой водой. — И вы повесите невиновных, только за то, что вас не любят? — спросил Ричард, глядя Алве в глаза. Алва пожал плечами, сбросил плащ на руки лакею, снял камзол и развел руки в стороны, позволяя слуге расстегнуть ремешки на кирасе. — Решили уподобиться вашему другу Эпинэ? — спросил он, страдальчески закатив глаза. — Защитить сирых и убогих с ножами за пазухой? Оставьте толпу цивильникам. Нам с вами и без того есть, о чем беспокоиться, — Алва устало вздохнул и провел рукой по волосам. И вновь от этого «нам с вами» в груди сделалось щекотно и тесно, словно что-то мягкое и теплое устремилось наружу — как гусиный пух из набитой до отказа насыпки. — Вы правда думаете, что... что если бы мы... — Ричард запнулся, почувствовал, как начали гореть щеки, но глаз не опустил. — Не имею ни малейшего понятия, — ответил Алва небрежно. Потом растянул губы в мечтательной полуулыбке. — А ведь так заманчиво было бы представить, что уже завтра все закончится, правда? Заманчиво. Ни зелени, ни бесноватых, ни разъяренных толп. Оллария избавится от скверны, да и сам Ричард обретет свободу — если баран сойдет с моста, разумеется. В конце концов, он уже решился, так зачем оттягивать? Алва ждал, поставив ногу на ступеньку. Его улыбка погасла, лицо совсем ничего не выражало. — Я готов... попытаться, — сказал Ричард хрипло, не давая себе времени передумать. Алва не шелохнулся. Он смерил Ричарда оценивающим взглядом, постучал пальцами по отполированным перилам. — Уверены? — спросил наконец и криво усмехнулся. — Изображать злодея, что покушается на юную добродетель, несколько утомительно, знаете ли. Да ведь Алва и сам не в восторге от предстоящего! Ричард пожал плечами: он ведь сказал, что попытается. — В таком случае, жду вас в моей спальне через час. Мне необходимо подготовиться, — бросил Алва, резко развернулся и стал подниматься по лестнице.***
В своей комнате Ричард, как был, в уличной одежде, уселся на кровать и прижался горячим лбом к витому столбику. Наверное, нужно было переодеться. Умыться. Но на него навалилась такая апатия, что даже мысли ворочались едва-едва, будто жернова в мельнице с переломанными крыльями. Откуда взять силы? Как прийти к Алве — в который уже раз — предлагая себя, точно куртизанка? В его — их — бывшей келье в Лаик, когда Алва схватил за локоть, в его глазах полыхало такое темное пламя, что Ричарду на мгновение почудилось — сейчас толкнет к стене, опрокинет на постель и... Может, так было бы проще. Алва, обуреваемый чувствами, Алва, который ругался и грозил убить Робера, был непривычен и непонятен, но, как ни странно, казался человечным. Ричард совершенно отвык от него такого. Возможно, никогда и не знал. «Мы остались без сердца», — сказал он Алве. И тот решил, что Ричард, недалекий Ричард, ничего не понял. Да все он понял — еще до того, как гаденыш Придд заявил, что Альдо не имел никаких прав на фамильное имя. Ричард по привычке вскинулся, встал на защиту сюзерена, но уже тогда он знал — Придд не врет. Его сны, и то злосчастное завещание, погубившее Альдо... По всему выходило, что Алва — не только истинный наследник талигойского престола, но и каким-то непостижимым образом — Ракан. Сердце Зверя, глядящего в Закат. О, Алва глядит в Закат непрестанно. Только сердца у этого Зверя нет, один холодный, расчетливый разум. Алва — Ракан, не по имени, а по немыслимой прихоти Создателя. И он, Ричард, ему поклялся. Дважды, пусть в последний раз и адресовал свою клятву Альдо. И что с того? Первую клятву он уже нарушил — обрел способность видеть скверну и даже пытался покончить с собой, как Пенья из трагедии, выкопанной Мартеллино. Если бы не Алва, который не дал выпить яд, который нашел его в гробнице... Ричард подавил истерический смешок: зато сегодня у него все шансы умереть — от стыда и смущения. В дверь постучали. Вошел Умберто со стопкой белоснежных полотенец. Следом двое рослых слуг волокли деревянную лохань. За ними потянулись еще слуги с ведрами, наполненными горячей водой. В ответ на вопросительный взгляд Ричарда Умберто пояснил: — Соберано велел. Сказал, вы замерзли с дороги. Ричард рассеянно следил, как наполняют лохань и подбрасывают дров в камин, пока Умберто раскладывает полотенца и смену чистой одежды. Вот бы заявиться к Алве, как есть, пропахшим лошадиным потом. В конце концов, Ричард — не девица на любовном свидании! Он не обязан благоухать и сверкать белизной кожи... Но он и в самом деле продрог, а легкий пар, курящийся над водой, был слишком соблазнительным. — Благодарю, — сказал он Умберто, когда остальные слуги, закончив приготовления, удалились. — На сегодня можете быть свободны, дальше я справлюсь сам. Он быстро разделся и забрался в лохань, шипя сквозь зубы — в первый момент вода обожгла, — но почти сразу же расслабился, растворился в тепле; согнул колени и, задержав дыхание, погрузился в воду с головой. Лежал так на спине, с открытыми глазами, глядел на размытые огоньки свечей до тех пор, пока мысли не улетучились и пока в легких оставался воздух. Вынырнул, расплескивая воду на пол, схватил тряпицу и принялся смывать с себя грязь, и тоску по Альдо, и страх перед грядущим — до покрасневшей кожи, до зуда в шрамах на запястьях. Вода совсем остыла, когда он выбрался из лохани. Сколько прошло времени? Алва сказал — через час, решит еще, что Ричард струсил! Отпер Хуан. Ричард замялся на пороге, но взял себя в руки и с независимым, как он надеялся, видом прошел в малую гостиную. Хуан тут же скрылся за дверью, ведущей в спальню; Ричард расслышал тихие голоса и плеск воды — значит, и Алва... Замерз. При мысли, что тот, совершенно голый, рядом, и скоро они... сделалось не по себе. В животе образовалась огромная ноющая пустота, словно Ричард оказался на краю отвесной скалы и только тут сообразил, что веревку оставил внизу. Одно неосторожное движение и... В дверях спальни снова появился Хуан. — Соберано сейчас выйдет, дор, — сказал он, подбросил поленьев в камин, поднял с пола разбросанные книги, сложил их стопкой на секретер и, пожелав доброго вечера, удалился. Ричард нервно провел рукой по влажным волосам. Выругался едва слышно, мысленно велел себе собраться. Старательно игнорируя плеск из-за прикрытой двери, огляделся: он не был тут со дня, когда, измученный кошмарами, отправился в Багерлее: убедиться, что Рокэ Алва не сбежал, а просто ему приснился. Будто в другой жизни. Обивку не сменили и здесь — не похоже, что Алве чужие цвета вообще досаждали. Надо же, какие глупости занимали Ричарда совсем недавно! Впрочем, большинство вертикальных поверхностей теперь завешивали карты и схемы — сплошь в пометках и записях. Ричард распознал двойное кольцо стен вокруг Олларии, план Нохи на измятом пергаменте, топографическое изображение Данара, чертежи, ландкарты и снова — схемы, схемы, схемы, на которых зеленые чернильные озера лучше всяких слов свидетельствовали о том, что сражение со скверной они проигрывают. На столике у камина стоял кувшин с вином и накрытые крахмальной салфеткой бокалы. На серебряном блюде глянцевито блестели крупные яблоки и темно-синий виноград — и это в закрытой на карантин Олларии под конец зимы! На каминной полке обнаружился меч Раканов, рядом — две вымазанные кровью колбы со сгустками скверны. Ричард брезгливо передернул плечами, словно мокрицу увидел. С самого краю, раскрытый посредине, переплетом вверх лежал старый фолиант — тот самый, что раздобыл Мартеллино. Ричард протянул было руку, но за спиной послышались шаги. Алва стоял на пороге спальни, одетый в длинный халат глубоко-синего цвета. На плечах темнели пятна — ткань намокла под влажными прядями волос. Он сделал приглашающий жест в сторону одного из кресел, а когда Ричард сел, устроился напротив, вытянул ноги к огню, зарылся босыми ступнями в мех лежащей подле камина шкуры. Полы халата разошлись, стало видно белое колено. Ричард сглотнул и отвел взгляд. — Я помню, что освободил вас от клятвы оруженосца, — сказал Алва буднично, будто продолжая прерванный разговор, — но не соблаговолите ли разлить вино? Ричард наполнил бокалы. Вопросительно взглянул на Алву — тот сидел, расслабленно полуприкрыв глаза и подставив лицо теплу, — и спросил: — Наверное, нужно добавить крови? — Успеется, — бросил Алва рассеянно. — Выпейте. Ричард едва пригубил и отставил бокал. Алва насмешливо поднял брови. — Опасаетесь, что в вино подсыпали какую-нибудь пакость? — спросил он. Ричард мотнул головой. — Нет, просто не хочется. — А я выпью, — сказал Алва. — Не каждый день приходится соблазнять бывших оруженосцев. Ричард вскинулся, но Алва примирительно поднял руку — рукав сполз, обнажая предплечье, сплошь в отметинах от старых и подживающих порезов: несмотря на протесты мэтра Прудона, Алва так и не отказался от регулярных кровопусканий. — Не нужно меня соблазнять, — буркнул Ричард и осекся — уж больно двусмысленно это прозвучало. Алва дернул углом рта, выпил, поставил пустой бокал на стол, Ричард снова его наполнил. Внутри нарастало глухое раздражение — они что, ночь будут тут сидеть? Отчего бы не покончить со всем побыстрее? — Не торопитесь, — сказал Алва, будто бы прочитав его мысли. — Позвольте себе насладиться моментом. Да что он несет? Наверное, изумление отразилось у Ричарда на лице. Алва мягко рассмеялся и пояснил: — А вы вообразите, что все получится, и утром вы проснетесь в городе, в котором не осталось и следа скверны — лишь обычные людские пороки: зависть, алчность, сквалыжничество. С ними можно жить. Дайте себе насладиться этой мыслью, раз уж вы не желаете забыться в вине. — Вы не верите, что это сработает, — понял Ричард, холодея. Алва снова выпил, вздохнул. Его лицо было почти умиротворенным — а может, именно так выглядит безысходность? — Мой племянник Тергэллах, — сказал он медленно, — считает, что Олларию не спасти. По его мнению, город следует сжечь дотла. Вы знаете, что скверна выплеснулась и в Агарисе? Впрочем, откуда? Агариса больше нет — мои родичи мориски сравняли его с землей... Выпейте, Ричард, на вас лица нет. Ричард потянулся к своему бокалу и поставил его обратно, не сделав и глотка — рука тряслась, а похолодевшие пальцы свело судорогой. — Почему вы?... — начал он и не смог закончить, но Алва понял и так. — Почему я не внял его совету? — он сам наполнил опустевший бокал, дернул плечом — скользкий халат сполз, обнажая ключицу. — Вы никогда не задумывались, почему я позволил вашему другу Альдо Ракану упечь меня в Багерлее? Уж всяко не из любви к показушничеству. Так вышло, что, принося клятву Первого маршала, я по молодости и, чего греха таить, глупости поклялся кровью служить Талигу и Фердинанду. Посему, уничтожая столицу со всеми ее жителями, я вполне могу обрушить какую-нибудь закатную кару на Кэналлоа. Помните Джакомо Борраску и Варасту? Черная смерть и запрет целый круг селиться на тех землях могли быть обыкновенным совпадением, но проверять на деле мне не хочется, уж простите мою сентиментальность. «Нарушите ненароком, и получите дыру на месте Надора», — проговорил Алва-из-сна у Ричарда в голове. Он поежился. — А если бы я тогда вас... — начал он, и осекся, не в силах облечь в слова запоздавший на несколько месяцев страх. — Если бы вы меня тогда отравили? — закончил за него Алва. — Ну, не отравили же. Уверены, что не хотите выпить? — добавил он с тенью сочувствия в голосе. — Нам обоим было бы проще, поверьте. Ричард замотал головой. Пустота в животе, с которой он вошел в эту комнату, налилась тяжестью, во рту сделалось горько, будто от полынной настойки мэтра Прудона. Он ведь тоже поклялся — поклялся, что жизнь и кровь его принадлежат Ракану и Талигойе. И если Талигойя так и не случилась, то Ракан... вот он, сидит напротив, связанный по рукам и ногам своей собственной кровной клятвой. Герцог Рокэ Алва, который всегда поступал, как ему вздумается, оказался на коротком поводке у никчемного монарха. Погодите, ему что — жаль Алву? А ведь и правда, жаль. Даже несмотря на то, что Ричард, пусть и по неведению, собственными руками приковал себя к нему. Действительно, в пору топиться — хотя бы в вине. Если бы это могло помочь. В камине стрельнул сухой сучок, посыпались искры. Уголек упал на шкуру черного льва, запахло паленой шерстью. Алва вздохнул, с видимой неохотой встал, взял с каминной полки кожаный футляр, извлек из него лекарский ланцет, проколол мизинец и капнул кровь в бокал Ричарда. Подал ему чистый инструмент, дождался, когда тот проделает то же самое. Поднял свой бокал в полунасмешливом салюте: — Выпьем, Дикон. Пусть нам повезет. Ричард выпил, не чувствуя вкуса, — до дна. На ватных ногах двинулся вслед за Алвой. В спальне было сумрачно. Горела свеча у кровати, поблескивал умирающий огонь в камине. Из-за ширмы выглядывала лохань — такая же, как осталась в комнате Ричарда; на паркет натекло воды. Алва направился прямиком к кровати, отбросил в сторону край угольно-синего покрывала. Сел, подобрав под себя босую ногу. — Я бы хотел сделать это менее мучительным для вас, Ричард. Для нас обоих, — сказал он серьезно. — Но не знаю как. Ричард сглотнул. Гортань будто сдавило тисками, и он почти смалодушничал, почти попросил: «Давайте сюда ваших жуков, дайте мне сонный отвар, я же не смогу!». Ступни приросли к полу. Алва терпеливо ждал. На его лице не было ни досады, ни раздражения — одно безграничное спокойствие. А потом он наклонился и задул свечу на столике у кровати. Устало вздохнул в темноте. Без света стало чуточку легче. Ричард сделал шаг, другой и разозлился — на себя. Он что, невинная девица? Чем раньше они начнут, тем скорее... У кровати он остановился, чтобы сбросить домашние туфли, присел на край. Распустил ленты у ворота и на манжетах рубашки, стащил ее через голову. Кожа тут же покрылась зябкими пупырышками. Он старательно не смотрел на Алву — тот сидел очень тихо, точно тень от статуи, черный силуэт во мраке. Закусив нижнюю губу, Ричард стянул чулки, а затем и штаны с бельем. Быстро нырнул под прохладное покрывало, натянул его до самого подбородка, опустил голову на подушку и зажмурился. Алва снова вздохнул и придвинулся — Ричард почувствовал, как прогибается постель под его весом. Во сне все происходило по-другому — не было этой неловкости и скованности, не было холода; одно только голодное пламя, требующее быстрее, больше, ближе. Он едва не подскочил, ощутив на своих губах теплое дыхание. — Если вам будет легче, представьте, что я — женщина, — шепнул Алва и прижался ртом к его скуле. Влажная прядь щекотно мазнула Ричарда по шее. Представить, что он женщина? Как будто это было возможно, даже несмотря на ричардовы сны, в которых Алва то и дело превращался в черноволосую незнакомку. В нем не было ни капли женственности: ни в жестких обветренных губах, ни в колючем от щетины подбородке, ни в мозолистых пальцах, которыми он провел по груди Ричарда поверх покрывала — как по струнам, словно испытывая новый инструмент. Ричард лежал тихо-тихо, почти перестал дышать. Но и Алва не торопился. Придвинулся еще ближе и замер. Любопытство пересилило смущение — Ричард открыл глаза. Темнота уже не казалась такой плотной, но все же видел он нечетко, потому что ну не могло лицо Алвы быть таким — Ричард не сразу подобрал слово — виноватым. Алва наклонился, едва коснулся целомудренным поцелуем лба, скользнул губами по виску — почудилось, или он что-то сказал по-кэналлийски? Наверняка, почудилось. Прикосновения не были неприятными, вместе с тем они и не пробуждали вожделение, напротив — успокаивали, дарили иллюзию, что Ричард — не один. А он так устал от одиночества, от непрекращающегося кошмара там, за стенами. Алва сказал, можно притвориться, представить на его месте кого-то другого — но кого? Марианну? Катарину? Интересно, кого он сам представляет сейчас на месте Ричарда? Может, Джастина Придда? Мысль вызвала глухое раздражение. Алва уткнулся носом ему за ухом, согрел кожу выдохом. Снова провел рукой по груди, задержал ладонь прямо над грохочущим сердцем. Очертил губами скулу. Чуть отстранился, давая время привыкнуть. Ричард чувствовал его дыхание на лице как невесомую ласку и сам потянулся за ней — но Алва уже сместился ниже: погладил ключицы и плечи, дотронулся языком до шеи, будто пробуя на вкус. Медленно. Мучительно медленно. Ричард прислушался к себе. Пустота в животе не исчезла, но сделалась почти незаметной. Кожу покалывало — там, где дотрагивался Алва. Хотелось думать, что это от щекотки. Алва ухватился за покрывало, отбросил в сторону. Рука прошлась по ребрам вниз, замерла на впалом животе, палец нырнул в углубление пупка, тронул легонько, словно рыбешка в горном ручье. Прижался лбом к щеке: его волосы пахли до одури знакомо — летом, скошенными луговыми травами, нагретыми на солнце. Ричард поймал себя на желании провести по ним ладонью — и сдержался. Хвала Создателю, ничего страшного пока не происходило: темнота надежно скрывала его смущение, Алва не наседал и не ерничал по обыкновению — но и не лежал безмолвным бревном, как в прошлый раз, предоставив Ричарду полную свободу действий. Будто бы Ричард знал, как этой свободой распорядиться. Рука сместилась еще ниже. Ричард почувствовал, как Алва кончиками пальцев — на пробу — касается его мягкого члена, и совсем перестал дышать. Алва тут же отдернул ладонь: не знай Ричард наверняка, подумал бы, что от нерешительности. Но ему ведь не впервой, правда? А Алва опять лизнул его шею — на этот раз мокро и длинно. Мимоходом прижался щекой к подбородку — и навис, застыл в волоске от ричардова рта. Ричард облизал пересохшие губы и ужаснулся: что, если Алва сочтет это приглашением? (Так делала Марианна, и Ричард без слов понимал, что от него требуется.) Но Алва провел тыльной стороной ладони по его скуле, невесомо погладил губы согнутым указательным пальцем — и Ричард расслабился. Утратил бдительность. Потому что уже в следующий миг Алва упал — обрушился на него, как горный сель. Вплел пальцы в волосы на затылке, не давая уклониться, впился в губы — требовательно, на грани грубости. Ричард охнул, и чужой язык немедленно вторгся в его рот. Он попытался вывернуться, но Алва держал крепко, предупреждающе куснул за нижнюю губу, сжал пряди в горсти, притягивая ближе, проталкивая язык еще глубже, пока не стало трудно дышать. Ричард забился с удвоенной силой, крутанулся, опрокинул Алву на спину, повалился сверху, запутавшись в покрывале и в полах халата. Алва так и не отнял ладони от его затылка, не позволил прервать поцелуй, но теперь Ричард — был сверху, Ричард упирался руками ему в грудь, Ричард вдавливал его в постель, оседлав бедра. И тогда Алва его отпустил. Пояс распустился, халат сполз, обнажая плечи, грудь и живот. Белое на черном; серые росчерки старых шрамов на правом плече, синеватый кровоподтек на левом предплечье. Родинка у основания горла. Аккуратный кружок соска. Темная поросль волос, ручейком сбегающая по твердому животу к паху. Алва весь был твердый, будто высеченный из камня — он и был камнем, черным алтарем с багряными и золотыми прожилками. И нестерпимо захотелось распластаться по нему всем телом, прижаться, прикоснуться губами и пить, кожей впитывать исходящее от него тепло. Ричард моргнул, и наваждение истаяло. Алва под ним — остался. Ричард дышал часто и неровно: кровь внутри бурлила жидким пламенем. Это от неожиданности, подумал он, не от возбуждения ведь? Алва поймал его взгляд. Нарочито медленно поднял руку, провел указательным пальцем по ключицам, короткими ногтями царапнул сжавшийся от грубой ласки сосок, прочертил дорожку по животу — вниз, к напрягшемуся члену. Накрыл его ладонью, растянул в удовлетворенной улыбке губы. — Так-то лучше, — сказал он и с вызовом вскинул бровь: — Готовы продолжать? Рука ритмично сжималась — едва-едва, не позволяя возбуждению схлынуть. Ричард неловко заерзал и сразу же застыл- в ягодицы упирался возбужденный член. Создатель, как же стыдно! Заметив его смущение, Алва вскинул бедра — чувствуешь? Ричард замотал головой, но Алва проигнорировал его протест. Не отнимая руки от члена Ричарда, не давая опомниться, второй рукой привлек его к себе, впился в губы. Между двумя поцелуями шепнул хрипло: — И все закончится. Ричард обмяк, отбросил мысли о стыде, о неприемлемости происходящего. Вцепился в плечи Алвы, позволил вновь перекатить себя на спину, подставил горло под жалящие поцелуи. На мгновение попытался представить, что это Марианна проводит горячим языком у него за ухом — в ухе, очерчивает каждую складочку. Что это ее рука размеренно двигается у него на члене в такт движению языка. Не вышло. Марианна направляла, мягко подсказывала, что делать и как, и казалось, будто он всегда знал, будто она не была у него — первой. Алва наступал и маневрировал, отступал и вновь бросался в атаку, разрушал укрепления, брал свое — и оставлял за собой охваченное пламенем поле битвы. Когда Алва успел сползти к его бедрам? Когда Ричард успел зарыться пальцами в его волосы? Не может быть, чтобы обошлось без чудодейственного порошка — наверняка Алва успел подсыпать в вино, пока Ричард не смотрел. Ну и наплевать! Алва двигал рукой вверх и вниз, по всей длине возбужденного члена, пальцами второй руки — поглаживал мошонку; кожа стала такой чувствительной, что прикосновения почти причиняли боль. Ричард протестующе вскрикнул, и Алва понял без слов — поднес ладонь к губам, смочил слюной и вернулся к прерванному занятию; и Ричард кусал губы, и сдерживал стоны, потом, не доверяя себе, зажал рот ладонью. Это так походило на сон — и так от него отличалось. Ричарду было жарко, но прикосновения Алвы не остужали — питали текущее по венам пламя. Впервые за долгие месяцы холод ушел без следа, даже из кончиков пальцев. Завтра он не сможет посмотреть Алве в лицо, умрет от смущения, но сегодня — сегодня он позволит трогать себя, и целовать, и сжимать, и — что угодно позволит. Ведь тогда все закончится, и главное сейчас — не стонать в голос, потому что — стыдно, Создатель, как же стыдно! Алва отстранился, когда Ричард готов уже был сорваться, когда перед глазами в темноте замелькали белые мошки. Взялся руками за колени Ричарда, вынуждая его развести ноги шире, устроился между бедрами. Погладил член — легонько провел пальцем по выступившим венам, и опять, и опять. Ричард чувствовал его дыхание на влажной коже: Алва медлил — или намеренно мучил ожиданием. Ричард сдавленно всхлипнул и впился зубами в свои пальцы, и тогда Алва насадился ртом, неглубоко, едва вобрал головку и провел по ней языком — и Ричард вскинул бедра, изливаясь. Он ослеп, оглох, растворился в удовольствии, совсем не похожем на то, что испытал с Марианной, с Алвой-из-сна, в собственном кулаке. Сквозь шум в ушах он услышал, как скрипнула кровать, и заставил себя открыть глаза. Алва сел, краем покрывала вытер рот, натянул на плечи сползший халат и поднялся. Не оглядываясь на Ричарда, чуть пошатываясь, вышел в гостиную. Несколько секунд там было тихо. Потом что-то грохнуло, посыпалось стекло. Неужели?.. Ричард вскочил, трясущимися руками нащупал на полу рубашку и штаны, оделся. На ватных ногах дошел до двери. Комната была пуста, входная дверь — приоткрыта. У камина, разбитая о решетку, лежала холтийская ваза начала Круга Молний, на каминной полке в запечатанных колбах издевательски подрагивала скверна.***
Ричард брел длинным коридором. Впрочем, и коридором это назвать можно было с большой натяжкой: гулкая, пахнущая сыростью темнота окружала со всех сторон, сверху капало. Он с тоской глядел на факел в руке: тот шипел, плевался искрами и, похоже, собирался погаснуть. Проку от пламени было немного — оно высвечивало небольшой кусочек пола под ногами, ни стен, ни потолка свет не достигал. Как он тут оказался, Ричард не помнил. Куда шел? Наверное, к выходу, если тут вообще был выход. Ричард остановился. Кто знает, не ходит ли он кругами? Он опустил факел пониже, потом присел на корточки. Пол состоял из серых каменных плит, старых, местами растрескавшихся. Ричард ткнул пальцем в стык — мокрая грязь и ни травинки. Он вытер руку о штанину, подумал и выковырял отколовшийся от плиты уголок. Размахнулся и швырнул его в сторону, так далеко, как мог. Камень стукнул о пол, прыгнул пару раз, покатился и наконец затих. Ричард подбирал каменные осколки и швырял их во все стороны, пока на освещенном пятачке не остались только цельные плиты. Тогда он поднялся и снова пошел вперед. Он надеялся, что — вперед. Спустя триста шагов раздался звук — едва различимый, похожий на стук крови в ушах. Он остановился, прислушиваясь, вгляделся в непроницаемый мрак. Впереди кто-то сопел — свистящие выдохи чередовались с булькающими вдохами, хрипы с рычанием, что-то шуршало, скрежетало, ворочалось. Здравый смысл вопил: «Беги!», но любопытство пересилило. Ричард постоял, пытаясь определить направление, откуда доносятся звуки, пошел влево. С каждым шагом шум становился громче, и он поднял факел повыше и — от неожиданности — уронил его на пол. Свет погас, но Ричард успел увидеть четыре головы на змеевидных шеях — две лошадиные, две кабаньи: зверь — нет, Зверь! — спал, сложив гигантские крылья, в основании которых змеились спрутьи щупальца. Ричард замер, затаил дыхание и сделал осторожный шаг назад. И еще один. Споткнулся о выроненный факел и упал. Он зажмурился, почти ожидая, что вот сейчас Зверь проснется, накинется, но вместо разъяренного рыка услышал шорох подошв по каменному полу. Он открыл глаза: посреди моря тьмы теплился робкий дрожащий огонек одной единственной свечи — и он плыл к нему, Ричарду. А еще через пару мгновений стало понятно, что свечу держит в руке человек в низко надвинутом на лицо капюшоне. Человек наклонился — протянул руку, помог встать. Откинул капюшон — и Ричард узнал Хуана. Он открыл было рот, чтобы спросить, что это за место, но Хуан приложил к губам палец, призывая к молчанию, поднял голову, словно выискивая что-то в темноте. Раздалось тихое «Карррр», и на плечо к Ричарду уселась большая птица. Одновременно Зверь, невидимый в темноте, завозился, скрежеща по полу когтями, и затих. В опустившейся тишине стало слышно размеренное «тук-тук, тук-тук-тук» — биение огромного сердца. Хуан поспешно сунул Ричарду свечу, подтолкнул в спину — иди, быстрее! — а сам исчез, будто и не было. Ворон сорвался с плеча, чиркнув крылом по щеке, приземлился у ног, у самой границы освещенного круга. Нетерпеливо зыркнул блестящим глазом и засеменил прочь — Ричард, не раздумывая больше, кинулся за ним. Идти пришлось долго. Свеча почти догорела, а пальцы щипало от горячего воска, когда Ричард уперся в стену из красного кирпича. — И что дальше? — спросил он у птицы. Ворон хрипло каркнул и клюнул стену, явно предлагая не тратить время на глупые вопросы, а заняться делом. Раствор, скрепляющий камни, был рыхлым, будто подтаявший снег. Ричард без особых усилий извлек один кирпич, затем второй. Подумал — и навалился на стену плечом; та и правда оказалась хлипкой, обрушилась с грохотом, а сам Ричард не устоял на ногах, упал в пролом на груду кирпичных обломков, придавил собой свечной огарок. Он неловко приподнялся на четвереньки и застыл: прямо перед ним стоял трапециевидный алтарь, черный, с мерцающими золотом прожилками и багряными спиралями. От него исходило сухое тепло, и Ричард пополз, потянулся руками, принялся гладить ладонями — и камень отозвался довольным вздохом у него в голове. Ричард встал на колени, притиснулся к теплому боку животом, благоговейно коснулся губами. Камень был ему рад, камень знал его — признал его, и Ричард почувствовал, что плачет. Он полез на верх, распластался на алтаре всем телом, прижался ухом и услышал тихий, едва уловимый стук, будто внутри медленно билось сердце. Камень пах скошенной травой, солнцем, хвоей — домом. Было хорошо и спокойно. Лениво. Ричард знал, что нужно подняться, куда-то пойти и что-то сделать, но он врос в камень, и это его кровь бежала по золотистым прожилкам, это его сердце билось в такт другому — огромному сердцу Зверя во тьме. — Тили-тили-тесто, жених и невеста! — послышался писклявый голосок. Ричард нехотя поднял голову на звук. В дыру заглядывала Люцилла с закопченным фонарем в руке. Она где-то раздобыла кусок занавески, прицепила ее к своей короне и теперь кокетливо зыркала на Ричарда из-под фаты. — Эй, женишок, — окликнула она и противно захихикала. — Хорош валяться, пошли жениться! Она перекинула ногу через груду битого кирпича и пролезла в пролом. Камень под Ричардом начал стремительно остывать, стук сердца замедлился, а потом и вовсе пропал, зато биение огромного сердца, невидимого Ричарду, сделалось почти оглушительным. — Сударыня, — раздался знакомый голос, и в пролом протиснулся Рокэ Алва. — Не соблаговолите ли составить мне компанию и прогуляться по Лабиринту? Ричард, как видите, немного занят, но я с удовольствием развлеку вас разговором. Люцилла окинула его оценивающим взглядом, почесала коленку под платьем, потом благосклонно кивнула. Алва подал ей руку, и они исчезли за раскуроченной стеной. Ричард довольно вздохнул, снова прижался щекой к потеплевшему камню — и, умиротворенный, задремал под возобновившийся стук его сердца.***
Когда Ричард открыл глаза, за окном серело зимнее утро. Чувствовал он себя отдохнувшим и полным сил. Он достал со столика карас, подержал его в ладони, полюбовался игрой света на гранях, потом — зачем-то — понюхал. Камень и камень. Или нет? Что-то такое ему снилось... Когда все будет позади, он съездит в Лаик, чтобы вновь посмотреть на алтарь. Возможно, следует поговорить с Алвой — тот ведь должен понимать, что оставлять подобную святыню в зале для фехтования — кощунство! Когда все будет позади... Думать про вчерашнее не хотелось, но и не думать не выходило: было немного неловко, но, странное дело, он больше не испытывал ни жгучего стыда, ни страха. Так всегда бывает, когда ожидаешь столкнуться с ожившим кошмаром, вроде Надорского чудовища, а получаешь... да вот хотя бы мэтра Прудона с его Авестратом и душераздирающим храпом. Сам Ричард никогда и никому не расскажет, да и Алва не станет бахвалиться подобным. Значит, у них ничего не вышло. Глупо было надеяться. Наверное, Алва потому и поторопился скрыться с глаз — чтобы не выглядеть распоследним дураком. Теперь будет обвинять Ричарда, что не рассказал всего, что рассказал не так, что... Да какая разница? Слава Создателю, больше не придется краснеть, подбирая слова. И в постель одну ложиться — тоже не придется. Эта мысль не вызвала взрыва чувств: вот стол, за окном снег, в Олларии скверна, а Ричард провел ночь с Алвой. Вся злость выгорела, ушла в черный алтарь из сна. А ведь и верно! Ему снился камень, и Люцилла, и Алва там тоже был — спас от назойливой «невесты». Он погладил пальцем карас, поднес к уху, словно надеясь уловить тихое биение сердца... В дверь настойчиво постучали. Ричард досадливо поморщился: наверняка мэтр Прудон — постучит, оставит свои пузырьки у двери и уйдет. Стук повторился, потом послышался взволнованный голос Мартеллино: — Герцог Окделл! Ваша Светлость! Вы тут? Этому-то что от него нужно? А вдруг, пока он спал, произошло что-нибудь из ряда вон? А вдруг... скверна исчезла? Как был, в ночной сорочке и босиком, Ричард кинулся к двери. — Что случилось? — выдохнул он. Мартеллино округлил глаза при виде полуодетого герцога. Сам он был всклокочен: пуговицы камзола застегнуты через одну и не в те петли, на носу чернильное пятно, в руке — длинный рулон бумаги с измятыми краями. — Вы видите скверну? — спросил он так требовательно, что Ричард невольно заозирался. В конце коридора показалась Тереса, бросила на них любопытный взгляд, мастерски наклонила стопку белья, так что верхнее полотенце свалилось на пол, громко ахнула, мол, поглядите, какая неловкая, и присела поднять — а сама тем временем глаз с рыжего сьентифика не сводит. — Пройдите в комнату, — сказал Ричард, посторонился, впуская Мартеллино, и прикрыл дверь. — Вы ведь видите скверну? — повторил Мартеллино свой вопрос. Он переминался с ноги на ногу, чуть ли не подскакивал от нетерпения. — И сможете определить, есть ли она, скажем, в колодце? — В каком колодце? — удивился Ричард, натягивая штаны. — Да в любом, — Мартеллино неопределенно взмахнул рукой, рулоном едва не сшиб подсвечник, смутился, поправил перекосившуюся свечу. — Ну, то есть в колодце, на который я укажу. Сможете? Ричард просунул руки в рукава камзола, пожал плечами: — Да, разумеется. Мартеллино просиял. — В таком случае, вы должны... — он осекся. — То есть могу ли я просить Вашу Светлость поехать со мной и проверить? У меня есть теория, но я не могу быть уверен, пока вы не подтвердите, что я не ошибаюсь. — А... герцог Алва? — спросил Ричард. Он надеялся, что Мартеллино не услышал, как дрогнул его голос. — Я пытался с ним поговорить, даже стучал в его покои. Никто не знает — или не желает мне говорить, где он, — пожаловался сьентифик и добавил: — К тому же герцог Алва тут совершенно бесполезен. Ох, прошу простить... Бесполезен. Ну надо же. Ричард широко улыбнулся. Этот Мартеллино, определенно, ему нравился. — Садитесь, — велел он и махнул в сторону кресла. — И рассказывайте. Что это там у вас? Карта? Погодите, я освобожу стол. Мартеллино разгладил карту, придавил топорщащийся угол чернильницей. Довольный, как художник, закончивший шедевр, посмотрел на Ричарда. — Вот, — сказал он. Подробная карта Олларии была сплошь покрыта цветными линиями и кляксами. От королевского дворца, Нохи и Доры за городские стены тянулись жирные красные линии, линии потоньше связывали дворец и аббатства с несколькими прямоугольниками, среди которых Ричард распознал ратушу, городской гарнизон и особняки Алвы и Эпинэ. Синими лужицами выделялись Старый парк, прилегающие к Данару рыбацкие кварталы, бедняцкие застройки между двумя городскими стенами и ремесленные посады. Остальной город заливала зелень. — Что это все означает? — спросил Ричард, нахмурившись. Мартеллино мечтательно улыбнулся. — Видите ли, — начал он. — Я все думал, и думал, и пришел к таким умозаключениям: если скверны не видно, это ведь не значит, что ее нет. Вот, к примеру, эфир мы тоже не в силах разглядеть. И если скверна существует, сказал я себе, наверняка она не витает в воздухе, иначе давно выбралась бы за стены Олларии. А еще я задумался, отчего безумие продолжает поражать людей — несмотря на запрет массовых собраний и иные предпринятые меры? Как выходит, что дома, неделями стоявшие запертыми, оказываются склепами, в коих не остается ни одной живой души? Очевидно ведь, что скверна не попала туда извне. — А как же она туда попала? — хмыкнул Ричард. — Вода, — ответил Мартеллино, ткнул пальцем в карту и с довольным видом откинулся на спинку кресла. — Поясните. — Я считаю, — торжественно объявил Мартеллино, — что скверна ушла под землю и загрязнила колодцы. А люди заражаются, когда пьют воду. — В таком случае, в городе не осталось бы ни одного здорового человека, — фыркнул Ричард. А он-то надеялся, что Мартеллино и вправду удалось обнаружить что-то стоящее. — Все пьют воду. Рыжий сьентифик расплылся в улыбке: — Все пьют воду, да вода разная! Поглядите! — он провел пальцем вдоль ленты Данара. — Текущая вода. Во всех легендах и преданиях она охраняет от злобных духов и иных потусторонних сущностей. Что если и со скверной так же? Вот, во всех кварталах, что по обоим берегам Данара, бесноватых в разы меньше. Колодцев там отродясь не рыли — Данар по весне разливается, чисти потом от ила да мусора. Воду прямиком из реки носят, через полотно с песком процеживают, да так и пьют. Вода не сказать, чтобы чистая, зато без скверны. Что-то в этих рассуждениях есть, подумал Ричард и вспомнил, как текла по Карлову каналу скверна, как бурлила в запечатанном резервуаре под Дорой. А у Данара зелени он не видел. — Погодите, — сказал он и указал на отмеченные синим бедняцкие кварталы, расположенные между городских стен. — Тут-то реки отродясь не было? И что это за красные линии? -Это акведуки, — пояснил Мартеллино и провел по красной полоске, что тянулась от королевского дворца. — Вот этот построили еще при Эрнани Святом, сразу как столицу перенесли в Олларию. Он уходит за двадцать хорн, в предгорье, и доставляет воду аж из притока Серны. Эти, — он указал на линии, бегущие от Нохи и Доры, — строились уже при Анэсти Граните в дар главным храмам. А с четверть Круга назад, когда в казне случился дефицит средств на восстановление дворца от пожара, Георг Второй дал свое королевское дозволение богатым вельможам за щедрую плату провести трубы к королевскому водохранилищу и заполучить в дома чистую воду. И нужно сказать, многие не поскупились — колодцы тогда еще рыли неглубокие, не больше десяти бье, и вода частенько пахла нечистотами и вызывала желудочные хвори. — Положим, с акведуками и Данаром понятно, — сказал Ричард, изучая карту. — Но вы так и не объяснили, почему скверны нет тут. Или бедняки воду не пьют, по вашему? -Признаюсь, ответ на этот вопрос мне удалось найти не сразу, — покаянно произнес Мартеллино, но видно было, что и эту задачу он уже решил, теперь же, как истовый исследователь, раздувался от гордости за собственную смекалку. — Вы знали, что когда только началась эпидемия, герцог Алва велел прислать сведения по всем городским приходам, чтобы понять, сколько человек в них заразилось? Их и до сих пор присылают. Правда, герцог Алва посчитал, что отчеты не имеют никакой ценности, вот они и лежали до недавнего времени нераспечатанные. Я изучил цифры на начало эпидемии и те, что прислали на днях. Так вот, в начале зимы скверна поражала горожан и в бедных, и в богатых кварталах. Но потом картина удивительным образом изменилась — собственно, как показано тут на карте. Я все ломал голову, обратился даже за помощью к знакомым сьентификам из Академии, но там лишь развели руками. Один только Берто Кассини выдвинул совсем уж притянутую за уши версию, что с наступлением холодов скверна замерзла. Разумеется, его теория не выдерживает критики по очевидным причинам, но именно она навела меня на мысль: скверна не замерзает, иначе замерзла бы по всему городу. А вот что замерзает? Мартеллино сделал театральную паузу и уставился на Ричарда такими восторженными глазами, что тот не стал обманывать его ожидания и спросил: — Вода? Но разве не замерзла бы она по всему городу? Мартеллино поднял вверх указательный палец: — А вот тут я вспомнил про колодец у нас на улице Бондарей — я, видите ли, там родился. Колодец был старый и совсем неглубокий. Некрепкие морозы он еще выдерживал, хоть и приходилось долбить лед. А в затяжные холодные зимы — промерзал напрочь. И тогда топили снег — по старинке, а если снега не было — ходили за водой к общественному колодцу на площади Трех Голубок — тот был раза в четыре глубже: такие стали рыть относительно недавно в кварталах, где жили горожане побогаче. Вот там вода никогда не замерзает. Он умолк, давая Ричарду время осознать сказанное. Потом заявил: -И теперь вы должны посмотреть в колодцы и подтвердить, что они полны скверны, потому что будь я проклят, если не прав!