***
Окно запотело, в углу рамы скопилась крупная капля, дрогнула и поползла вниз, оставляя за собой влажный след, как улитка на виноградном листе. Рокэ привстал, удерживая на коленях плед (после вчерашнего немного знобило), обтер стекло рукавом. Во дворе собирались гвардейцы — семеро уже сидели верхом, Мартеллино перетаптывался с ноги на ногу, пока кобылу Ричарда выводили на умятый снег. Бежит из дому? Не хочет встречаться? Хорошо... Наверное, хорошо. Подозревает ли он, на что его вскоре толкнут? Если сумеет связать пьесу со сном из Доры — догадается в два счета. Так пусть лучше бежит, проверяет теории Мартеллино, лишь бы те отвлекли его от неизбежного. Рокэ вернулся в кресло, слишком низкое, чтобы в нем было удобно сидеть, придвинул ближе столик на гнутых ножках. Расстелил два чистых листа, очинил перо и обмакнул его в чернила. Ему предстояло сравнить известные клятвы на крови, известных клятвопреступников, кары, последовавшие за их преступлением, и формализовать понятые интуитивно закономерности, если получится. Начать, пожалуй, следует с клятвы оруженосца, древней и современной. Какой смысл вкладывали в нее раньше? Мартеллино говорил об инициации, и это походило на правду: кровь вымышленного Назона Пеньи обрела силу Воды (в оригинале, видимо, Волн), кровь Ричарда Окделла и Робера Эпинэ обрела силу Скал и Молний. Были ли у Ричарда в день Святого Фабиана свежие порезы? Рокэ прикрыл глаза, вспоминая. Как будто не было... Хотя нет! Его же укусила крыса («У Арамоны крысы и те ядовитые»), и загноившаяся ранка на руке наверняка еще сочилась кровью. Не столь уж важно, на самом-то деле, но приятно, что в картине убавляется белых пятен. Очевидно, инициацию проходили не только главы Великих Домов, а и простые эории — подействовала же она на Придда. Но для чего это было нужно с самого начала? Если есть механизм полного уничтожения скверны (для краткости — «полюби или умри»), зачем придумывать другой — чтобы исцелять бесноватых по отдельности? Затем, что скверна, завладевшая человеком, не исчезала сама? Ее требовалось дополнительно изгонять? Печально, но допустимо... Рокэ вывел вверху левого листа: «Предупредить Эпинэ, что помешанные могут остаться, но новые больше не появятся. Отослать ему всю имеющуюся кровь». Когда еще этот жертвенный агнец восстанет со смертного ложа? Нашел время искупать грехи! Рокэ запрокинул голову, потер виски, медленно выпуская воздух из ноздрей. С обязанностями коменданта Карваль пока справляется, но человек он практического склада и мыслит как сержант — повелительские дела не доверишь. Может, Придд? У мальчишки мало власти. Да и взвали на его плечи ответственность за людские жизни — сломается. Слишком юн. Пусть уж Эпинэ расхлебывает, раз ему неймется, ослу!.. Он с трудом разжал пальцы, до боли сдавившие подлокотник. Нет, лучше вернуться к древним клятвам. Так спокойнее и безопаснее. Когда абвении выдумали ритуал, необходимый лишь раз в четыреста лет, они явно переоценили людскую память. Кто вспомнит, что на прошлый Излом предки пробуждали кровь? Только жрецы-летописцы. Но первая церковь возникла гораздо позже, чем Четверо покинули Кэртиану, стало быть, расчитывать на ее служителей они не могли. А что, если церемонию проводили чаще? Объединили ее с чем-то регулярным и прозаическим — например, в определенный день каждого года благородные юнцы клялись на террасе Мечей, а анакс возводил их в ранг взрослых? Судя по пьесе, Назону миновало шестнадцать лет, возраст вполне подходящий, да и формулировка: «клянусь служить, ...разделить бой, ... защитить честь» — чем не посвящение в воины? Тогда к Излому не требовалось ничего дополнительно пробуждать. Версия имела право на жизнь, но была чистым домыслом: ни единого документального подтверждения ей Рокэ припомнить не мог. А что же современность? Откуда взял клятву Франциск? Кондотьер и бастард, презиравший Людей Чести за слабость и чванство. Зачем возродил традицию, да еще и в таком странном виде — без крови? Или изначально «жеребята» все же проливали ее? Да и кровную клятву, гарантировавшую верность Эпинэ и Рокслеев, вернул он же... По чьей подсказке? Рокэ окинул взглядом стопку книг на полу, извлек снизу фолиант в красной коже, с инкрустациями из серебра, турмалина и слоновой кости — «Хронику правления Франциска Великого» за дарственной подписью его сына «возлюбленному брату и другу». Еще одна фамильная реликвия... Но сейчас она ценна лишь своими миниатюрами. Рокэ переложил хронику на колени, бережно раскрыл. Панегирист начал издалека: от дедов-прадедов первого Оллара и их славных деяний. Рокэ перевернул разом половину пергаментных листов и наткнулся взглядом на небесного ангела в парчовом блио и крошечной диадеме. Королеву Октавию. Спустя круг ее волосы по-прежнему отливали блеклым золотом, а сквозь улыбку счастливой новобрачной просвечивала грусть. Или Рокэ лишь хотелось ее там увидеть. Навряд ли миниатюрист старался передать чувства, довольно уж того, что рисунок отвечает канонам, и фигуры на нем исполнены благородства. Он перелистнул еще десяток страниц. Очередная победа маршала Эпинэ. Посланец Ноймаринена преподносит дары. Франциск в траурном платье держит на руках младенца. Нет, нужно вернуться — Лаик стала школой оруженосцев раньше, как бы не сразу после воцарения Марагонца... Вот оно! Первый выпуск и первая присяга — на коленях перед Франциском стоит светловолосый паренек, Ангерран Савиньяк, судя по подписи. Рокэ сощурился, приподнял разворот к самому носу, вдохнув запах старой кожи. Ни кинжала, ни меча, руки оруженосца толком не прорисованы, значит, окровавлены они или нет — не играло роли. Что же выходит? Франциск позаимствовал клятву, не понимая ее сути? Лишь бы слова поторжественней и покрасивей? А ведь казался практичным человеком... Впрочем, и не такие разочаровывали. Рокэ закрыл книгу и опустил ее на пол у ножки кресла — вдруг еще пригодится. А может, никакой крови не требовалось, и трагик соврал. Только поклясться Ракану. Право слово, важно ли это! Все равно списка эориев, кто служил оруженосцами у мужчин рода Алва, Рокэ составить не сумел бы. Да и не нужен он. Результат нарушенной присяги налицо, а уж какие обстоятельства к тому привели — значения не имеет. Как же ему повезло — нечеловечески просто! — что Ричарда отпустили в Лаик. Что он дожил до дня Святого Фабиана. Что ему самому напекло голову весенним солнцем, и захотелось протянуть руку затравленному волчонку. Что Ричард не цапнул эту руку, а согласился служить. Что... что... Не счесть случайностей, которые могли бы вмешаться в естественный ход вещей, и тогда он никогда бы не узнал, как бороться со скверной. Чудо, иначе не назовешь. Ричард нарушил клятву — когда подсыпал яд, присягнул Альдо, попытался помешать освобождению из Багерлее? — не суть. Потерял горячую кровь. Переступил одной ногой за порог, как сказала Люцилла. За порог чего? Смерти? Безумия? Перейдет ли Ричард через него совсем? Люцилла ждала именно этого. Потому что знала наперед? Или просто желала... жениха? Зачем только жених этакой пигалице. Ричард потерял горячую кровь. А с какой остался? Что же еще говорила Люцилла, кроме того, что назвала его — их обоих — дураками... «Кровь холодная пробудила скверну, пролив кровь горячую, а та скверну и не пускает! Видишь, как бесится? А выбраться не может!» Он и правда дурак. Рокэ потер виски. Себя уже не перекроишь. Клятвопреступник Ричард, Ричард-с-холодной-кровью, лучше всех подходил для того, чтобы принести искупительную жертву. Но как быть с Надором? Как быть с его собственной клятвой? «Моя кровь и моя жизнь принадлежат Талигу и его королю». Талиг — не Оллария. Имеет ли он право рисковать герцогством, чтобы спасти единственный город? Разве это не предательство Талига — предпочесть триста тысяч жителей столицы пятистам тысячам жителей герцогства Надор? В самом лучшем случае — пятистам тысячам. А если высшие силы сочтут, что Ричарду по-прежнему принадлежат все территории, пожалованные его предкам Надорэа? Перед глазами затуманилось, Рокэ ощутил, как медленно отливает от головы кровь, как холодеет спина, немеют руки, и вскочил, едва не перевернув стол. Заметался вперед-назад между окном и приколотой к стене картой. Не нужно нагнетать панику. Не нужно. Он ведь помнил, как писали об изменниках-Повелителях гальтарские кодексы, специально это изучал. «Верность изменнику суть измена, как и родство с изменником — измена, и послушание оному. Предательство не искупит ничто, кроме смерти, но изменнику даровано право покарать себя самому. Ему предоставят выбор, ему дадут время — шестнадцать дней и шестнадцать ночей...» «И не явил он должного смирения, как подобает раскаявшемуся преступнику, и не наложил на себя рук за время шестнадцатидневного заточения, как велит древний закон, но вышел перед добрым королем Лорио и его дознавателями, и дерзок был взор его и непочтительны речи...» «Мы произнесли одинаковые слова. Альдо же доверил ему пост Первого маршала Талигойи...» Рокэ почувствовал себя зверем, которого выгнали на арену и, будто в издевку, позволяют приблизиться то к одному, то к другому выходу, а затем обрушивают прямо перед носом железную решетку. Он остановился у лампы — фарфоровой танцовщицы, которая держала в руках светильник-кувшин, — схватил ее, сдавил, не осознавая, что делает. Смялась тонкая проволока, а с ней — абажур черного шелка, хрустнуло стекло, в стороны брызнуло масло. Пропасть! А как хорошо было бы, если бы все держали язык за зубами. Ни в чем не клялись. Да и просто — помалкивали. Он стоял и смотрел на свои ладони — как по ним стекают прозрачные и алые капли. Масло и кровь... Осколки стекла... Положим, о его собственной клятве можно не беспокоиться — за проступок мертвеца никого не покарают. А Ричард? Что Ричард? Ведь выход очевиден! Даже не придется ничего специально делать — только сообщить гвардейцам: подозреваю, мол, дора Окделла в дурных намерениях. Чтобы бдили. И когда провокация удастся, они сразу же отомстят. ...Руки в черных перчатках смыкаются на белой шее, Ричард запрокидывает голову, раскрывает рот, красивый, вызывающе розовый на бледном лице. Как цветок. Он пытается кричать, но не может, пытается отбиться, но вокруг люди, слишком много людей — Мигелито, Алехандро, Гильермо, Серхио — черные, как стервятники, и все рычат, пихают, рвут на части добычу... Закатные твари, да от такой картины впору воскреснуть! Нет. Нет-нет-нет. Нет. Имеет ли он право идти на поводу у чувств? Жалеть одного человека, рискуя жизнями сотен тысяч? Конечно не имеет. Но что станется с Кэртианой, если Повелитель Скал, предпоследний столп мироздания, рухнет, и останется один Эпинэ? Конец времен? Кажется, тот уже наступил. Но люди за границами Олларии продолжают жить, так имеет ли он право подрубать корень дерева, которое всех их держит? Поспособствовать тому, чтобы Ричард оставил наследника? Из горла вырвался придушенный всхлип. Довольно! Тоже мне... конезаводчик нашелся. Итак, Ричарда решено спасать. А вместе с тем — его семью, его слуг, крестьян и вассалов. Осталась сущая безделица — придумать, как это сделать.***
Зимний свет лился сквозь бойницы, деля монастырский коридор на равные части. Стекольщики поработали на совесть — когда Фердинанд только вселился в Ноху, здесь время и запустение не коснулись лишь трехэтажного архива, в прочих постройках едва ли насчитывался десяток целых окон, а ветер гонял по пустым переходам листья и сор. При Килеане под крышей храмины обитали голуби, цивильники чуть ли не каждый день выволакивали из келий бродяжек и пьяных шлюх. Левий попытался привести в порядок вверенное ему аббатство, но не успел: в Олларии вспыхнули первые волнения, и стало ясно, что жить в Ружском дворце опасно для правящей четы. Тогда Фердинанд собрал купеческих старшин (перед Зимним Изломом они еще не разбежались), попросил о помощи, и горожане охотно взялись за ремонт маленькой крепости. Гвардейцы с алыми лентами через плечо отсалютовали Рокэ, он механически кивнул, ища, не промелькнет ли между колон пестрый силуэт придворного. Но навстречу никто не спешил, никто не хихикал в укромной нише, не щелкал веером, не стучал каблуками, будто королевский двор, осев в Нохе, невольно перенял монашеский уклад. Триумфальный выезд в народ всколыхнул замкнутый мирок, но уже на следующий день все, как видно, вернулось на круги своя. — Где Их Величества? — спросил Рокэ у смутно знакомого блондинчика. — Королева в южном дормитории, — тот подкрутил соломенный ус. — В послеобеденный час они с дамами шьют сорочки для сирот. — А король? — Его Величество в библиотеке с адвокатами. Рокэ хмыкнул. Кажется, после снятия карантина со столицы Талиг ждет законодательная буря. Чем бы дитя не тешилось... Путь в библиотеку, расположенную на третьем этаже архива, лежал через внутренний дворик, где звенели шпагами «серые» мушкетеры из охраны Левия. Рокэ с минуту понаблюдал за их разминкой, подмечая характерные для агарисцев финты, но когда мальчишка-теньент двинулся наперерез, то ли чтобы поприветствовать, то ли чтобы пригласить в круг фехтовальщиков, покачал головой: «Не отвлекайтесь на меня» и направился к узкой лесенке. У дверей с бронзовым голубем, склонившись щека к щеке, гвардейцы читали надушенную записочку, которая немедля исчезла за полой черно-белого мундира. Попробовали бы они так вольничать при Лионеле! Паж в зеленом жилете старательно обгрызал ноготь на большом пальце. Гревший руки у жаровни граф Гирке встретил Рокэ внимательным взглядом голубых глаз, церемонно поклонился и вновь отвернулся к окну, будто кого-то ждал. Вот они, остатки былого великолепия. Не то чтобы Рокэ всерьез грустил о дооктавианском гадюшнике. — Но, Ваше Величество, прецеденты... — услышал он через приоткрытую дверь, когда Гирке вошел в библиотеку, чтобы доложить. — Хватит! У меня тоже есть прецеденты! — прикрикнул Фердинанд. Грохнул стул, с которого, очевидно, вскочили от избытка чувств. — В мою страну вторгся захватчик, поднял против законной власти целую провинцию, дошел до столицы и два месяца удерживал ее при полном попустительстве всех — абсолютно всех! — жителей. И самое возмутительное, что узурпатора прикончил не второй Давенпорт, а Робер Эпинэ — предатель с его стороны. Вот прецедент, который я меньше всего жажду повторить! Что это значит? Что люди не любили меня. Что им было наплевать, кто сидит на троне. Такое не может больше повториться. Для своего времени кодекс Франциска нес передовые идеи, но нынче он безнадежно устарел. И поэтому я, как монарх, которому Создатель даровал второй шанс и на которого в этот нелегкий час устремлены надежды подданных, просто обязан внять голосу простых талигойцев и дать им новые законы. Паж разделался с ногтем, после чего решил проинспектировать собственный нос. Невидимый глазу Гирке что-то забубнил, и Фердинанд ответил ему громко, видимо, еще не остыв после своей речи: — Разумеется, пусть войдет! Рокэ не стал дожидаться, пока его пригласят — толкнул дверь и сорвал с головы шляпу, кланяясь. Этикет предписывал еще снять перчатки, но он не хотел привлекать внимание к перевязанным ладоням. — Рокэ, — констатировал Фердинанд. Он стоял у кресла, заложив руки за спину. По бокам стола, заваленного документами, скорчились толстяки в одинаковых пенсне — должно быть, те самые адвокаты. Библиотека напоминала заброшенную голубятню: пустые стеллажи-насесты, пыльные шандалы-кормушки и обрывки бумаги, точно перья, припорошившие пол. Рокэ распрямился, обозрел помещение от угла до угла — конечно же, никакой охраны. А если бы один из почтенных мэтров взбесился, что бы Фердинанд стал делать? Что? Он хоть вооружен? Судя по всему, нет. «А еще Ричард искренне уверен, что мы — любовники», — вспомнилось совершенно некстати. — Государь, — заговорил Рокэ, — могу я просить вас о личной аудиенции? Фердинанд нахмурился, но кивнул. — Вы свободны, господа. Завтра я жду вас к восьми, продолжим обсуждение с того места, где оно прервалось. Надеюсь, за ночь ваша позиция станет гибче. Мэтры выдали по паре почтительных реплик и откланялись. Фердинанд проводил их до дверей раздраженным взглядом, будто подталкивал в спину на каждом шагу. Бесшумно ступая, библиотеку покинул Гирке и так же бесшумно прикрыл за собой дверь. — Вообразите, отговаривают меня от того, чтобы я дал женщинам право владеть землей! — Фердинанд с негодованием стукнул по столешнице. — Несмотря на то, что Катарина и кансилльер Инголс одобрили этот проект. Я понимаю Франциска — он не хотел, чтобы знатные вдовы мстили захватчикам за убитых мужей. Но времена переменились! Неужели любой из этих мэтров предпочтет лишить наследства родную дочь в пользу какого-нибудь троюродного племянника, только потому что он — мужчина? — Боюсь, ваши нововведения слишком смелы для них. Дайте им переспать с этой мыслью, — улыбнулся Рокэ. Праведный гнев короля, который до переворота открыто дремал на государственных советах, выглядел забавно. Неужели его и правда раньше опаивали? — Да, пожалуй, — Фердинанд тяжело вздохнул и опустился в кресло. — А что же вы, Рокэ? Что-то стряслось в городе? — В Олларии спокойно, — интересно, сколько Фердинанд продержит его на ногах, демонстрируя недовольство? — И раз уж об этом зашла речь, я хотел бы поблагодарить вас, государь, за свое нежданное спасение у ворот Роз. Вы рисковали жизнью... — Ах, бросьте, — Фердинанд смущенно отмахнулся. — Я ни на миг не поверил, что вы сбежали, и счел своим долгом умиротворить горожан. В следующий раз ставьте меня в известность, прежде чем отлучиться. Неприятно, знаете ли, ощущать себя дураком, который не представляет, где его собственный маршал, — добавил он строго. Рокэ прижал шляпу к животу и покорно склонил голову, еле сдерживая усмешку. «Ваше Величество, нижайше уведомляю вас, что собираюсь в Закат...» — сказать это прямо сейчас или позже? Лучше — позже. Фердинанд опустил веки, его лицо смягчилось под налетом светлой мечтательности. — Они так трогательно тревожились обо мне. Не могу отделаться от чувства, что совершенно не заслуживаю подобной любви. Должно быть, горожане испытывают вину за то, что осенью позволили мне, их королю, взойти на эшафот. Я прощу им это позорное пятно, ведь оно марает обе стороны. — Вы добры, государь. Питаю надежду, что ваша милость не коснется истинных зачинщиков смуты, вроде графа Штанцлера. — Граф Штанцлер в Багерлее, — губы Фердинанда поджались, — и когда Оллария откроет свои ворота, над ним учинят публичный суд, через который обязаны пройти все сторонники узурпатора. Но кое-кого я намереваюсь лично помиловать за посильную помощь в Зиму Великого Помешательства. Как вам название, Рокэ? Это выдумал брат Томазо, секретарь Его Высокопреосвященства. — Очень... поэтично. — Ответ настоящего царедворца, — вокруг глаз Фердинанда собрались морщинки. — Разумеется, вам не до нашей мелкой возни. Вы сталкиваетесь с Великим Помешательством каждый день на улицах города, но ведь таков закон — одному побеждать, а другому облекать победу в красивые слова для пущей славы государства. Он сник, будто выдохся; опустил голову на сложенные руки и устремил на Рокэ вопросительный взгляд. — Вы знаете, что в Олларии снова голодают? Вы наладили поставки продовольствия, но у людей нет денег, чтобы закупить самое необходимое. И у меня их тоже нет. Из города выжали все, что могли. Который месяц люди ничего не продают, лишь покупают, никто толком не работает. Жизнь замерла. К воротам Нохи каждое утро приходят отощавшие дети и просят хлеба, и Катарина... Ее Величество... она страдает! Признаться, мое терпение на исходе. Когда все это закончится, господин Первый маршал? — Я пришел к вам как раз затем, чтобы приблизить день избавления, — от вопроса у Рокэ екнуло сердце, но он постарался сохранить внешнюю невозмутимость. — Да-да, — Фердинанд откинулся на спинку кресла, сделал приглашающий жест и заинтересованно подался вперед. — Те колодцы, о которых вы мне говорили в прошлый раз, та скверна... нашелся способ загнать ее обратно? — Нашелся, — Рокэ опустился на стул адвоката в седом парике, уронил шляпу на колени. Фердинанд кивнул в знак того, что слушает, и недовольно воззрился на перчатки. Пришлось стащить их, отчего порезы неприятно запульсировали. — Прошу прощения, бокал раскололся прямо в руках. — Досадно, — бросил Фердинанд. Теперь он куда щепетильнее относился к воздаваемым почестям и не терпел даже мелких нарушений этикета. Рокэ медленно выдохнул, с деланой небрежностью сложил руки на столе, хотя больше всего на свете желал сцепить пальцы до боли и алых пятен на белоснежных бинтах. Придется врать. Много врать. Потому что Фердинанд не позволит ему умереть. Возможно, Рокэ льстил себе, но слишком велика была вероятность, что Фердинанд не поверит, не примет, сочтет его умалишенным и запрет в лечебнице, прикажет выдать Ричарда правосудию, если не до убийства, так после — наверняка. Затеял же Дорак, кошки бы его разорвали в Закате, процесс по факту отравления, хоть Рокэ и не посвятил в его детали ни души? — Поскольку скверна — мистическая субстанция, способ борьбы с ней — тоже мистический, — начал Рокэ, тщательно подавляя дрожь внутри. — Мы с мэтром Мартеллино, верным учеником и продолжателем дела магистра Тревизо, изучили много гальтарских книг и пришли к выводу, что, как бы странно это не прозвучало, со скверной способна справиться только сила Повелителей. Точнее — только одного Повелителя. Ричарда Окделла. — Гм! — Фердинанд приподнял брови. — Очень неожиданно. Почему именно его? — Видите ли, — Рокэ выдал извиняющуюся улыбку, — этот дикий Надор с его дикими обрядами... В младенчестве над Ричардом Окделлом провели ритуал, как над наследником Повелителя Скал, и теперь он может слышать свою стихию и обращаться к ней. Мы с Робером Эпинэ слишком долго считались младшими сыновьями, из-за чего момент инициации был упущен. Стихию смогут услышать наши дети, когда войдут в возраст... — Но детей у вас пока нет. А как же нынешний Повелитель Волн? — на лице Фердинанда скепсис боролся с насмешкой. Еще бы, нелегко осознавать, что старая знать, да и прежняя династия, чей потомок полгода назад вышиб трон из-под королевского седалища, обладали тем, что Олларам никогда не будет подвластно. Отсюда недалеко и до мысли, а вдруг «узурпатор» и правда имел больше прав на престол? — Увы, — Рокэ пожал плечами. — С ним та же беда. — Звучит, прямо скажем, фантастически, — Фердинанд побарабанил пальцами по столу, недоверчиво искривил рот. Только бы не додумался просить подтверждающие документы. — Я рад был бы сообщить моему государю более надежные сведения, — Рокэ покаянно развел в стороны пустые ладони. — Почему же ваш Окделл до сих пор не уничтожил скверну, если он может это сделать? — неприязненно спросил Фердинанд. — Я здесь, чтобы просить вашего содействия, — начал Рокэ, но Фердинанд вскинулся и оборвал его требовательным жестом: — Гаденыш ставит условия? Яблоко от яблони недалеко падает! Все же, Рокэ, вы никогда не заставите меня поверить в то, что он служил Ракану против воли. — Нет-нет, — поспешил встрять Рокэ. — Дело отнюдь не в его условиях. Существует одно ограничение... к стихиям нельзя обращаться просто так, иначе Повелители только с помощью них и решали бы свои проблемы. Ушедшие боги назначили для своих потомков очень высокую цену за власть. Если Окделл призовет мощь Скал, в уплату за это погибнет его семья и вилланы, а земля станет непригодна для жизни на долгие годы. — Что?.. — Фердинанд вытаращился, приоткрыв рот. — Я не преувеличиваю, — Рокэ оперся на локти, заглянул в серые, невыразительные глаза короля со всей возможной искренностью. Он уже сам верил в то, что говорит, его несло на гребне вдохновения, как актера, вжившегося в роль. — История сохранила несколько весьма прискорбных инцидентов... Последний по времени послужил причиной тому, что Вараста полностью обезлюдела. За три круга до Варасты цветущая долина между Фельпом и Рафианом превратилась в солончаки. Я рад был бы отмахнуться от этого: кто в нашу просвещенную эпоху станет всерьез апеллировать к дедовским суевериям? Но я видел Гальбрэ и Варасту своими глазами, я слышал их легенды, читал гальтарские кодексы, и... я верю. Почему Люди Чести проиграли вашему предку? Почему, как вы думаете? Не спорю, Франциск был талантливым военачальником, но неужели, запертые в Кабитэле, его противники не могли воззвать к своему наследию и расправиться с агрессором? Должен существовать воистину жуткий противовес, который удержал бы их от этого шага. И теперь мы с вами знаем какой. — Создатель, Рокэ, погодите, — Фердинанд прикрыл ладонью глаза. — Это... это... это просто ужасно! Дикость какая-то! В голове не укладывается... Неужели нельзя ничего предпринять? — Мы можем попытаться. Для этого я пришел к вам, государь, просить помощи. — Вы что-то придумали, Рокэ? Говорите! — лицо Фердинанда озарила надежда. — Я узнал, что у Повелителя, обратившегося к своей стихии, на шестнадцатый день погибнут те, кто в родстве с ним, кто верен ему и кто послушен ему. Чтобы избежать нового варастийского мора, а то и еще чего похлеще, нам придется отнять у Окделла Надор. — О-о-о, — Фердинанд наморщил лоб. — История повторяется? Похоже, в этой семье называть ребенка Ричардом — дурная примета. Вот уже второго лишают титула и фамильных земель. — И опять к лишению причастен некто из дома Алва. — Откровенно говоря, мне претит отнимать отцовское наследство у молодого человека, который ради нас согласился рискнуть столь многим. Он ведь согласился? — уточнил Фердинанд и, когда Рокэ судорожно кивнул, продолжил: — Но никто не помешает мне вернуть ему герцогство, когда угроза минует. Или вознаградить любым другим способом. Отличная лазейка, Рокэ. Это, я так понимаю, чтобы не осталось людей, кто послушен Окделлу. А как быть с верными? — Верные — это, скорее всего, личное войско, которого у Окделла нет. Остается родство. — Родство... Мать и три сестры, не так ли? — Да, государь. Нужно, чтобы они перестали носить фамилию Окделл. — Выдать всех замуж? Боюсь, герцогиня Мирабелла не пойдет на это даже ради спасения собственной жизни. — Вернем ей девичью фамилию. И юным герцогиням присвоим ее же. — Но на каком основании? — Пусть в Надоре считают, что Окделла осудили и прокляли его род. Нужно потребовать, чтобы они отреклись от него, все отреклись... Проехать по городам и деревням... — Родная мать разве отречется? — с сомнением протянул Фердинанд. — Отречется, если поставить условием, что после этого она получит Надор, как полновластная хозяйка, — у Фердинанда наверняка руки чешутся испытать свой труд в деле. Теперь охотнее возьмется помогать. — Сможет обеспечить будущее своим дочерям. Мирабелла Карлион станет первой, кто подпадет под новый закон о собственности на землю. — М-да, лихо вы все решили... — Фердинанд пожевал губу. — Я не могу заверить вас, что этого будет достаточно, — вздохнул Рокэ. — Выход кажется слишком простым, чтобы до него не додумались древние. Поэтому я вынужден просить вас снова. — Говорите, Рокэ. — Людей на время бедствия нужно попробовать увести. Куда угодно. Хоть бы в Варасту. — Всех? — Наверное, всех не получится. Найдутся те, кому родные стены дороже жизни, кто не поверит, побоится мародеров, лишений. Но мы должны спасти хотя бы кого-то. — И как вы планируете это осуществить? — Нужно отправить в Надор тех, кого там знают, кому доверилась бы и вдовая герцогиня, и гарнизоны в близлежащих городах. Я решил, что кандидатуры братьев Рокслей отвечают обоим требованиям. Они обладают достаточным авторитетом, высоким происхождением, они военные и смогут призвать себе на помощь армию. Помилуйте их, государь, и они послужат вам. — А вы не думали, что люди Окделла, как чумные крысы, принесут за собой беду в Варасту, и таким образом число жертв увеличится? — Нет... — голос Рокэ сорвался в хрип. Он действительно ни на миг не помыслил о том, что, спасая одних, рискует другими. — Как бы мне не было жаль и как бы я не желал облегчить груз утраты для молодого человека, но переселять надорцев — дурная затея. Я запрещаю вам подвергать опасности людей больше необходимого. Пообещайте Окделлу, что я компенсирую все человеческие потери — после смерти кардинала Сильвестра в Талиге образовалась уйма предателей и изменников, которых ждет конфискация имущества. — Да, государь, — обреченно отозвался Рокэ. — Вам есть что еще предложить? — Нет, государь. — Тогда подождите. Фердинанд обмакнул перо в чернильницу и принялся быстро писать. Вот и все. Пути назад нет. Что, если надорцы обречены? Ричард никогда не простит его... полно, не простит и за меньшее. Пятьсот тысяч. Дети, женщины, беспомощные старики. Отъявленная сволочь и самоотверженные герои. Влюбленные, фанатики, домашние тираны и блаженные. Те, у кого все впереди, кто ничего еще не успел, кто полон веры, надежд, нерастраченных идеалов. Кто мог бы изобрести лекарство от черной оспы или усовершенствовать способ литья, чтобы талигойские пушки били дальше и чаще. Пусть только произнесенного вслух отречения будет достаточно... До чего же хорошо, что он умрет и не узнает, как сильно виноват. Зашуршал песок, и Рокэ вздрогнул. Перед Фердинандом лежали четыре листа, на каждом — несколько строк крупным почерком, внизу — хорошо различимая подпись «Ferdinandus, Rex Dei gratia». Неужели готово? Он потянулся к колокольчику, позвонил. Мгновенно в библиотеку заглянул Гирке. — Что прикажете, Ваше Величество? — Граф, отправьте кого-нибудь за баронетом Инголсом, нам нужна малая королевская печать. — Будет исполнено, Ваше Величество, — Гирке исчез, дверь затворилась. За окном всполошились вороны, черная птица захлопала крыльями, ударила клювом в стекло. Где-то хлопнул ставень, покатилось ведро... Пятьсот тысяч. Пятьсот тысяч. Они же ни в чем не виноваты. И Ричард ни в чем не виноват, но будет чувствовать себя их убийцей. Он слышал историю Борраски, он знает, он все поймет. Сможет ли он жить с этим? Захочет ли? Как?! Придумать выход. Быстро. Пока Фердинанд здесь и настроен слушать. Пока не поздно. Пока от него еще хоть что-то зависит. В Варасте есть большие незаселенные территории, ближе к границе с Бакрией. Но когда обремененные скотиной и пожитками люди туда доберутся? Через месяц? А когда высшие силы сочтут, что он нарушил кровную клятву на верность Талигу? Когда в Олларии начнут валиться от голода прямо на улицах? И к тому же... все, кого погонят из обжитых мест в голую степь посреди зимы, так или иначе погибнут. Потому что им будет нечего есть, негде жить, а ночи сейчас морозные даже на юге. Умолять? Отговаривать? Но вдруг и правда смерть последует за надорцами по пятам? Велеть, чтобы в Варасте спешно освободили прилегающие к Надору деревни, но куда деть тех, кого выселят? Оставить замерзать? Толкнуть на стычки с пришельцами? Чтобы в следующем году вспыхнул новый бунт? Пятьсот тысяч... А сколько людей до селя жило в долине Биры? Может, хватит корчить из себя святого?! В голове снова мутилось, весь мир, окружающие предметы, воздух стали чужды ему, а он — чужд плывущей перед глазами реальности. Какую меру отвращения к себе способен вынести человек, прежде чем захлебнется? Сколько ненависти? Сколько презрения? «Умри, сердце, на что ты еще годно...» — Рокэ, вы что, плачете? — севшим от ужаса голосом спросил Фердинанд. — Нет, государь, — он усмехнулся, открыл глаза так широко, что почти перестал видеть. — Вам померещилось. Кажется, Фердинанд ему не поверил, но помог сохранить лицо. Зашуршал выписками, перелистнул туда-сюда страницу в раскрытом на середине кодексе. Мучительную паузу прервал тихий стук в дверь. — Впустите его, граф! — с облегчением выкрикнул Фердинанд. В библиотеку просочился круглый старичок с прижатой к груди шкатулкой. Поклонился. Заговорил. Рокэ не разбирал слов — пытался дышать, но не чувствовал, как воздух заполняет легкие, как с каждым вдохом и выдохом на сердце находит покой. Тошно, тошно, как же тошно, будто в полушаге — беда, которую не отвратить. А разве нет? Она на пороге, с тысячей острых когтей, с тысячей голодных ртов, грязная, ненасытная. Перемелет тьму невинных людей. Вырвет из Ричарда душу и сожрет, довольно урча. Тварь из бездны Заката. Подручная Ушедших демонов. В груди и животе все медленно сводило судорогой, от каких просыпаешься по ночам и скулишь, скулишь, словно попавший в капкан дикий зверь. Создатель! Леворукий! Почему вас нет, когда вы так нужны? Он что есть силы сжал кулаки, ладони прострелило болью — свежей, желанной, прояснившей мозги. Заморгал, возвращаясь в явь. Кансилльер Инголс торжественно заверил алыми оттисками документы, после чего с достоинством удалился. — Отчуждение у Ричарда Окделла прав на герцогство Надор в пользу короны, — Фердинанд толкнул через стол первый лист. — Приказ присвоить герцогине Мирабелле и ее дочерям фамилию «Карлион», строжайшее требование отречься от предателя и государственного преступника Окделла, разорвать с ним все связи, все присяги, обещание кар для ослушников, — за первым листом последовал второй. — Дарственная на имя баронессы и повеление отныне именоваться герцогиней Надорской, — третий. — Помилование для братьев Рокслей. Предоставлю им честь сообщить герцогине о переменах в ее жизни, — Фердинанд хмыкнул с долей злорадства. — Новый закон о собственности на землю вступит в действие завтра. Кажется, я ничего не упустил? — Нет, государь, — Рокэ осторожно собрал документы, чтобы не измарать кровью с бинтов, скрутил бумаги трубочкой и, взглядом спросив дозволения, засунул в пустой футляр с Победителем дракона. «С каких это пор королевская воля на землях Надора — закон? Будь я проклят, если Мирабелла не плюнет на все приказы и не спустит собак на несчастных Рокслеев за то, что те продались и предали». — Первые три документа не будут иметь копий в королевском архиве, — продолжил Фердинанд. — Они действительны, лишь пока существуют. Понимаете? Пусть сожгут, когда минует шестнадцать дней. Приказ о помиловании Рокслеев оставите у коменданта Багерлее, он ведет учет подобным бумагам. — Герцогиня Айрис... — сказал Рокэ, почти не слыша себя. — Да? — Фердинанд заинтересованно поднял голову. — Герцогиню Айрис нужно забрать от двора. Мы не имеем права рисковать жизнью Ее Величества и вашего нерожденного ребенка. — Понимаю, — лицо Фердинанда сделалось скорбным. — Катарина будет очень опечалена разлукой, но ради ребенка... она не станет возражать. Благодарю вас, Рокэ, вы все предусмотрели. Как оформить отъезд герцогини? — Отпуск к захворавшей матушке? — предложил Рокэ. — Надор? Да, это разумно. Погибнут все или никто, — Фердинанд снова взялся за перо. — Я напишу Катарине, что это совершенно необходимо и вопросов задавать не стоит. Рокэ поднялся, взял футляр и последнюю бумагу, с равнодушным отупением натянул перчатки на дрожащие руки. Поклонился, словно подрубленный. Мог ли он сделать для Ричарда больше? Разве только заменить на Эпинэ. Но тот едва жив, и Леворукий знает когда оправится от кровопотери. Да и людей в его герцогстве больше... Слабость накатила штормовым валом, чуть не сбила с ног, и Рокэ до боли, до новой крови на бинтах вцепился в спинку стула, чтобы не упасть. А потом вышел - вывалился в приемную. Лучше подумать о чем-то практическом. Вот, например, если Фердинанд отрекся по гальтарской процедуре, услышат ли высшие силы его приказ? Посчитаются ли? Нужно как-то подтвердить его правомочность. — Сударь, будьте любезны ваш грифель, — ледяным тоном обратился Рокэ к гвардейцу, который царапал ответ на обратной стороне давешней записочки. Тот вздрогнул от неожиданности, растерянно моргнул, но счел, что умнее будет подчиниться, чем строить из себя святую невинность. Рокэ расстелил указ, где Ричард лишался прав на Надор, прямо на подоконнике и под ажурной «Ferdinandus, Rex Dei gratia» начертил собственное имя.