Убей меня, либо полюби

Эта вольная, слегка нелепая, но честная и важная для меня глава посвящается RinMax. Спасибо, что заставил меня почувствовать себя не бездарностью.       Прижми меня к себе. С силой, которая будет кратной только десятизначным числам. Позволь мне зарыться своим носом в твои мягкие, светлые, густые волосы и разрыдаться там, как ребенку. Накричи на меня, ударь со всей силы, что у тебя есть, бей меня, чтобы мне было больно, чтобы все мои внутренности стали кровоточить. Я хочу хоть что-то почувствовать.       Не бей меня – полюби меня. Заставь мое тело содрогаться от твоих прикосновений. Заставь целую армию мурашек атаковать мою спину, руки, ноги и живот. Мастурбируй на меня, пусть тебе это не понравится. Или пусть понравится, можешь мне в этом не признаваться. Произноси мое имя своими мягкими губами, пусть они, как лепестки еще юного бутона розы, соприкасаются словно на ветру, когда ты произносишь – Рус-лан.       Возьми часть моей ноши себе. Раздели ее со мной, ты ведь мой друг, а так поступают друзья. Предай меня, чтобы я не мог на тебя больше положиться, чтобы мы перестали быть друзьями, и позволь мне умереть от тяжести моих же желаний.       Я предан тебе, как самурай – своему императору. Ты император, Юлик. Ты мой бог, и я тебе приношу дары и жертвы, молюсь тебе и произношу твое имя только при молитве. Огради меня от моих желаний, уничтожь их своей ненавистью ко мне. Так было бы намного проще, если бы ты меня ненавидел. Но ты не ненавидишь, ты любишь меня, зовешь к себе домой, улыбаешься мне, и ты всем-всем людям вокруг говоришь, какой я особенный для тебя.       Если бы я завтра умирал, и ты бы плакал, я б ни за что не признался в своих чувствах, я не оставил бы свою ношу тебе, чтобы ты был несчастлив всю жизнь. Но, если бы умирал ты, Юлик, я бы признался и рассказал, как сильно я тебя люблю. Я бы смог.       Я прикасаюсь к тебе – ты смеешься, мне приходится шутить, много шутить, чтобы мочь прикасаться к тебе снова. Не так откровенно, как мне бы хотелось, но все же…       «Et nunc, et semper, et in saecula saeculorum»       И ныне, и присно, и во веки веков,       Аминь.

***

      Юлик сложил вместе два пальца правой руки, имитируя пистолет. – Вот так… засовываю тебе пальцы в рот, – «га-га» разлетелось по всей комнате, – и… говоришь: «Сука, пристрелю тебя, вышибу все твои ебаные мозги, если не скажешь мне, где раздобыть премиум-жижку».       Можно было вечно смотреть, как Юлик придумывает идеи для скетчей. Без доли стыда, он говорил всегда то, что приходило ему на ум, это могло стать хорошей идеей либо огромным стыдом, что заставляло Юлика краснеть, и из-за этого все наслаждались его добрым и искренним смущением на лице. – По-моему, лажа. Не, нужно чет более… пидорское, – Кузьма всегда подогревал происходящий накал идей, которые касались гейских тем, секса или каких-либо мерзостей. Его можно было назвать – любителем ставить в неловкое положение, любителем ненавязчиво, но иногда очень точно задать каверзный вопрос. – Ну, давай я еще скажу: «Соси пальцы», – Юлик прогрессировал идеями. – Ага, и че, мне, блять, придется сосать? – по моему нервному тону голоса было заметно, меня эта сцена явно не устраивала. – Гыа-га. Ну че ты, по-братски, – Юлик, как всегда, не боялся выглядеть пидором, потому что был уверен в своей мужественности, в отличие от меня. – Ну, давайте типа я тебя сзади беру, – краснея говорил Юлик, – и вроде бы этим пытаю тебя, а ты мне кричишь: «Дааа, а-а-а. Я тебе не сдамся, ты ничего не узнаешь», и сам кайфуешь типа, – увидев мой каменный взгляд, который говорил «я не в восторге вообще от идеи», Юлик, улыбаясь, прикрыл рукой лицо. – Бля, тебя не смущает, что во всех твоих идеях мы ебемся? – я шутя задал вопрос, который логично вытекал из разговора. – Ну, в жизни ты же мне не даешь, – Онешко высунул язык и, как только он умеет, постебался над этой шуткой.       Я бы тебе дал. Я бы отдал тебе все, что захочешь. Разве ты не слышишь этого? Тебе не нужно прислушиваться, мои глаза тебе кричат – я отдам тебе все! Только возьми. Протяни руку и забери, укради, мне не важно, я хочу отдаться тебе сполна. Пусть ты будешь сильнее, и пусть тебе будет не так приятно, как мне, но умоляю, попробуй взять меня. Я не буду сопротивляться. Только не тебе. Я тонкая пленка льда, а ты уверенный шаг, который крушит меня по праву. Я позволю тебе сделать со мной все, что ты захочешь. Ты можешь засунуть в меня сколько захочешь пальцев, и я знаю, как мне это понравится.       Нет. Ты уже взял. Тебе и не нужно ничего давать. Я и так твой уже давно. – Ну, давай я буду сегодня пассивом, ты мне засунешь пистолет в рот тогда. – Только если ты этого хочешь, – вывел на шутку, как всегда, неловкие разговоры я.       Момент – и мои два пальца оказались в ротовой полости Юлика. Я, как мог, старался не концентрировать на этом свое внимание. Нас окружали другие ребята, которые то и дело подшучивали и ржали над нами. Юлику удавалось отыгрывать глупое безумие. У меня же выглядело все более саркастично. – Ребят, выглядит как хуйня, – оператор прервал это безумие, – пальцы глубже засунь, Руслан, ты должен его пытать, а ты как девочка-целочка щас. Страх кубарем прокатился по моему телу. – Давай, детка, заставь меня страдать, – совсем не помогал Юлик.       Мы повторили дубль. Мои пальцы вошли в рот Юлика глубже, и не соприкасаться с его небом, языком, зубами они уже не могли.       Момент – целая вечность. Длинная и прекрасная. За сколько секунд у парня случается эрекция? Смотря насколько сильный толчок его возбуждения. Что, если это твоя любовь – желанная и непостижимая? Тогда, наверное, в разы быстрее.       Юлик играл со мной, и я не знаю – осознанно это было или нет. Я произносил свой текст, чувствуя, как его язык то и дело незаметно, будто бы невзначай ездит по моим пальцам. Возможно, это происходило у Юлика непроизвольно, из-за нехватки воздуха, но каждое его легкое касание, словно игла, кололо меня, заставляя испытывать удовольствие. Мой мозг был единственным спасителем, которому я молебно посылал сигналы СОС: «Только не дай ему встать. Кузьма, Кузьма, Хова, Лизка, думай о других, чтобы он не встал. Представь Кузьму с Ховой. Мерзость. Главное, что работает».       Мой текст закончился, и здесь закончилось и мое самообладание. Мои пальцы неосознанно вошли чуть глубже, практически касаясь гланд Юлика. Я смотрел на него испуганно и возбужденно, томно выдыхая из приоткрытого рта воздух, то ли отыгрывая сцену, то ли избавляясь от бушующих внутри эмоций. Мягкий, мокрый, скользкий и в тоже время упругий язык Онешко явно ласкал мои пальцы, отчего мой испуг стал еще сильнее. Я не понимал, кажется ли мне все это, либо он это и впрямь делает. Мысль выдернуть руку пульсировала в голове, но я понимал, что если сделаю это, то придется снимать еще один дубль, который я не смогу уже выдержать.       Вы помните, как выглядят скульптуры греческих богов, созданных из мрамора? В детстве я любил рассматривать их мускулистые безупречные фигуры, которые вытягивались в пространстве, словно упругие струны, их прекрасные и невозмутимые выражения лиц, с опущенным или возведенным к небу взглядом – безупречность в чистом виде ее проявления. Вы бы могли себе представить, что греческое божество снизойдет к простому смертному, станет перед ним на колени и позволит войти в его тело его тонким и трясущимся пальцам?       Смертная Психея на какое-то время низвергла Эроса – прекрасного, но жестокого к своим поклонникам, бога.       Был ли ты моим в это время, чувствовал ли ты то, что возгоралось во мне? Подумал ли ты хоть раз, что мы с тобой возможны? – Да, – оператор огласил об окончании съемок, – было. – Ну, наконец-то, – прозвучал чей-то недовольный шепелявый голос. – Таак, не расходимся. Батя в здании. Пришел вашу пидорскую тусовку разогнать и показать, чем настоящие мужики занимаются, – Хованский поставил пакет с (как выяснилось позже) алкоголем на стол.       В толпе пошли свисты и уканья. Все оживились, так как снимать бывало зачастую долго и утомительно. – Лизка, с тебя нарезка, так как по божьей жеребьевке тебе выпало быть девушкой, так что такова твоя участь, – заулыбался Юра, – а моя участь, – Хова стал гладить своей рукой по животу, – как бати, научить молодежь не дудки ваши сосать, а уметь правильно опрокинуть живой водицы для здоровья.       Лизка отправилась на кухню. Мы снимали у Никиты Гридина дома, так что он на правах хозяина ушел вместе с ней помогать.       Я еще испытывал дрожь. Мое воображение продолжало рисовать картинки желанного характера в голове, от которых стоило бы избавиться. Они приносили необычайное наслаждение, что было максимум, который я мог себе позволить. – Ты как, нормально? – ко мне подошел Даня, пока остальные занялись своими делами. – Да, все норм, братан. Даня странно мялся. – Чего такое? – растеряно посмотрел я на Кашина. Даня взял меня за плечо, будто бы сочувствуя, похлопал по нему. – Он же вообще натурал, – лицо Кашина скривилось, будто бы неловко извиняясь за что-то. – Ты о чем? – Брат, скажи мне, что ты не серьезно. – Бля, Даня, че ты несешь? – Ну, ты ведь понимаешь, о чем я. По тебе пиздец как видно, что ты торчишь по Юлику.       Я был в растерянности, я не знал, как мне реагировать. Хотелось оказаться далеко-далеко отсюда, хотелось не знать ни Даню, ни Юлика, никого из своих знакомых, хотелось потерять всех и себя тоже. Стать ветром, легким и безразличным, или морем – холодным и жестоким, хотелось выблевать все свои внутренности, чтобы не быть тем, кем я являюсь. – Остальные знают? – обнадеживающе спросил я, заикаясь. Хорошо, что это был DK, хорошо, что я теперь могу с кем-то об этом поговорить. – Не знаю. Думаю, нет. – Даня почесал щеку, провел по привычке по своим шелковистым рыжим волосам, зачесав их назад, что не имело смысла, ведь они сразу же упали обратно на лоб. – А Юлик? – Ну, если честно, то нужно быть дураком, чтобы не замечать этого. – Тааак, наливаем, – наш разговор перебил Хова с ребятами, которые вернулись в гостиную, где накрыли стол. – Руся, ты же у нас непьющий, – Юра точно знал это, – и не будешь пить, правильно, а то еще кто-то из парней воспользуется твоим нетрезвым состоянием на вписке, – Хованский любил подкалывать меня, сравнивая с девчонкой, но он это делал по-доброму, и меня это смешило, совсем не раздражая. Я заулыбался. Поднял глаза и словил взгляд Юлика, который тоже растянулся в улыбке.       Я смотрел на него и понимал, что я ужасно счастливый человек. Я влюблен, как ненормальный, опьяневший, сошедший с ума бродяга, как безумный или умалишенный, называйте как хотите. И это счастье мне приносит страдания. Это живые, черт побери, эмоции, которые заставляют меня жить, писать музыку, снимать видео, ненавидеть весь мир и себя. Всех, кроме него. Я смотрел на него, и я видел любовь в ее первозданном виде. И я был непобедим, потому что давно уже был свергнут с небес и пропитан преисподней. Я был всем этим, а это все было мной. Я так привык. Только я и мой безумный необъятный ад. – Нет, пить я точно не буду, знаете ведь, щас выпью – полезу к Юлику в любви признаваться, – сказал с мягкой улыбкой я, пытаясь параллельно сбить плечом болезненные тики, которые уже подбирались через предплечье и шею к лицу. Я принял себя, возможно, наверное, по крайней мере, в тот момент. Компания посмеялась над моей, как уже казалось, типичной шуткой – ха-ха, Руся любит Юлика. Все ясно.       Вот она судьба – быть одиноким, но влюбленным. Страдать, но испытывать счастье, просто потому, что желать желаемое всегда намного приятнее, нежели иметь это. Вот он я. И я буду здесь все время. И когда ты все-таки решишься попробовать меня, я все еще буду ждать тебя здесь, рядом с тобой, всегда.       Твой Безумный Необъятный Ад.