Простая история о великой любви

Маски. Все поголовно носят маски — прилежный ученик, пофигист, чуткий официант, непутёвая дочь, верная жена, идеальный муж, начальница-тиран… Но кем являются все эти люди на самом деле? Кем является она? Она идёт к двери до боли знакомого кабинета, попутно снимая маску помощника мэра или, как её называют за глаза (будто она этого не знает), Злой Королевы, и выбрасывая её куда подальше, потому что обещала хотя бы в этом месте быть настоящей. Генри хочет этого. Всё ради него. — Мисс Миллс, — чуть ли не пищит какая-то девушка, кажется, Сара — помощница Арчибальда. Внутри ничего не ёкает, и становится даже немного забавно — она по привычке продолжает подмечать, хоть уже без острого внимания, что её зовут, используя девичью фамилию. — Мистер Хоппер ожидает Вас. Девушка боится её, это чувствуется. Но как-то не особо волнует. Не приносит удовольствия. Просто всё равно. — Спасибо, — она не произносит имени помощницы, потому что не хочет ставить себя в неловкое положение, если вдруг окажется, что ту зовут всё-таки не Сара. Надо держать планку. Женщина стремительно тянется к ручке двери, не мешкая, опять же, надо соответствовать своему статусу. Она же правая рука мэра, она ничего не боится. Даже вопросов психотерапевта, которые вечно задевают за живое. Да кому она врёт… В кабинете, как всегда, стоит аромат свежезаваренного кофе, будто бы Хоппер каждые полчаса только и делает, что пьёт этот пробиваемый на бодрость напиток. Хотя на самом деле он предпочитает зеленый чай, а кофе всегда ждёт постоянного клиента — растерянную женщину, которая старается казаться своей противоположностью. Она чувствует, как кто-то начинает облизывать пальцы рук, и с губ срывается легкая улыбка. Рука автоматически чуть вытягивается, чтобы погладить радостно виляющего хвостом далматинца. — Понго, — хрипло произносит она полушёпотом, и пёс, услышав своё имя, виляет хвостом сильнее. — Добрый день, Арчибальд. Да, она прекрасно знает, что все вокруг называют его небрежно Арчи и только она произносит его полное имя. Кажется, если она правильно помнит, ему нравится именно небрежность, что подразумевает под собой некий неформальный, даже дружеский подтекст, но менять она ничего не собирается. Будто полное имя психотерапевта создаёт некую стену между ними и может защитить от личных вопросов. Но ему это явно не мешает, а она лишь тешит себя иллюзиями. Иногда иллюзии даже спасают, хотя после них разбираться с реальными проблемами гораздо сложнее. Мужчина добродушно улыбается ей и указывает на бежевое кресло, в которое она садится уже, кажется, раз в сотый. — Присаживайтесь, Реджина. Кофе? Вежливый, но глупый вопрос. Ведь каждый раз она отвечает одно и то же: — Конечно, спасибо. — И зачем-то по привычке добавляет: — Без молока, если можно. Он наливает кофе и ставит на столик напротив неё, когда она уже располагается в кресле в давно знакомой ему позе — кладя ногу на ногу и неловко опуская руки на колени, словно не зная, куда их деть. Понго садится рядом с ней, продолжая слегла вилять хвостом, но больше не лезет за лаской — он знает, когда это уместно. В кабинете повисает неуютная тишина, и кажется, будто стены начинают сжимать пространство, желая раздавить всё на своём пути. Она чувствует себя слишком одиноко сейчас, даже несмотря на то, что в комнате помимо неё присутствуют ещё один человек и собака. Одиночество пугает её, желание встать и выбежать на улицу невероятно сильное, но она старается держать себя в руках, не замечая, как сминает пальцами уголок темно-синего платья. Побыстрее бы всё закончилось. — Как у вас дела? — наконец-то звучит привычный вопрос. Психотерапевт сидит в кресле напротив неё, в руках у него потрепанный блокнот и ручка, но смотрит он исключительно на пациентку. Та, в свою очередь, не сразу решается ответить, изучает его взглядом, будто в первый раз видит, неловко перебирает руками и опускает глаза, делая вид, словно уже не терпится сделать глоток кофе — тянется к чашке на столике, но как только чувствует жар, отдергивает руку и нервно разглаживает платье. Откашливается. — Нормально, я думаю. — Реджина. Она вздыхает, потому что знает, к чему он клонит. Поджимает губы и не решается поднять глаза. В голове ни одной мысли, как правильно нужно ответить на этот, казалось бы, простой вопрос. А есть вообще правильный ответ? — Генри нет уже две недели… Ещё пару секунд тишины. Она чувствует на себе его одобряющий взгляд — разговор начинается в нужном направлении. — И что вы чувствуете? — Пустоту. Женщина всё-таки смотрит на психотерапевта, тот грустно улыбается, кивая ей. Что-то записывает в блокнот. — Вам пора отпустить его, — на последнем слове он ставит в заметках точку и кидает на Реджину многозначительный взгляд. — И перестать говорить о нём так, будто он умер. — Я так не говорю, — слишком резко отрезает, хотя чувствует, как внутри всё начинает трясти. Неужели так выглядит со стороны? Он же ведь всего лишь уехал в Сиэтл. Даже не навсегда. — Я просто… скучаю по нему. — Понимаю, — Арчибальд снисходительно кивает. — Вы часто созваниваетесь? — Каждый день. Иногда и по несколько раз, иногда только один, потому что он проводит время с Айви. Лёгкая улыбка: — Вы ревнуете? Вырывается нервная усмешка, которую женщина не успевает подавить, о чём моментально жалеет — брови Хоппера слегка приподнимаются. Внутри разрастается раздражение. — С чего это мне ревновать? Раздражение только усиливается, когда она читает в светлых глазах несвойственное этому человеку, но такое очевидное саркастическое «действительно». Она не имеет ничего против этой девушки… Айви Белфри. Генри ещё не успел их познакомить, но он много о ней рассказывал и, как показалось Реджине, судя по его воодушевлению, когда тема касается его предмета воздыхания, он просто в восторге от неё. Как мать она должна радоваться за сына, зачем же ей ревновать? Какие глупости. — Вы же понимаете, что он взрослый мужчина, которому самое время заводить свою семью? — терпеливо продолжает Арчибальд. — Он не сможет навсегда остаться с вами, ему нужно идти вперёд. Реджина хмурится, даже злится, но от чего — непонятно. То ли от понимания, что доктор прав, то ли от собственной слабости, бессилия — ей тяжело принять такой простой на первый взгляд факт, что нужно буквально отпустить его. Она же вцепилась в него мертвой хваткой, будто он единственный спасательный круг во всем океане. Ха-х… будто она та самая идиотка по имени Роза, которая цепляется за плавающую в водах Атлантического океана дверь от Титаника, не сумевшая додуматься подвинуться, чтобы вытащить бедного Джека из ледяной воды. Зачем она сейчас провела эту чудовищную аналогию — бог ее знает. Но ей становится не по себе от мысли, куда ведёт эта аналогия. Кого она представляет Джеком. Она же обещала Генри проработать и закрыть эту тему раз и навсегда. И вообще, ей надо отцепиться от двери и пустить в открытый океан, в конце концов. Дверь уже взрослый мальчик… Господи, какой же бред. — Я понимаю, — выдавливает она, ломая пальцы. — Но вы пока не можете это сделать. Почему? — Мне тяжело, — звучит честный ответ. Реджина делает глоток кофе и с сожалением подмечает, что этот волшебный напиток не помогает ей почувствовать себя лучше. — Генри всё, что у меня есть. Я прихожу после работы в пустой дом, где никто меня не ждёт. Мне становится одиноко и… страшно. И каждый раз я боюсь не справиться с этим чувством одиночества, боюсь сорваться, вернуться туда — в страшное время. А перед глазами встает то утро, которое было, кажется, сто лет назад, когда она увидела себя будто бы со стороны. Словно в зеркале была не она, а какая-то абсолютно незнакомая ей жалкая женщина, страдающая от алкоголизма и психического расстройства. И как она включила горячую воду и оттирала, и оттирала, и оттирала от себя всю эту грязь в надежде вернуть здоровый цвет кожи, исправить опухшее лицо, спрятать рёбра, обтянутые кожей, но удалось избавиться только от запаха спирта, и то не с первого раза. Она не хочет повторять это, потому что еле пережила весь ужас борьбы с алкоголизмом. Она действительно боится одиночества. Человек, всю жизнь цепляющийся за других людей, не сможет жить один — он сойдёт с ума. Как и она сошла, когда умер её… бывший муж. Эта ненормальная зависимость от конкретного человека при любом удобном случае уничтожает женщину изнутри, как только появляется повод. И вот сын, за которого она всё это время цепляется, собирается уйти, нет, не бросить её (хоть в голове и крутится это слово), начать строить свою взрослую жизнь, таким образом практически отправляет её на путь самоуничтожения, даже не подразумевая этого. Но разве он заслуживает это? Всю жизнь посвятить старой сумасшедшей матери, которая не умеет взаимодействовать с людьми и с болезненной необходимостью удерживает взрослого сына рядом с собой? Разве Генри не заслужил счастья с любимой девушкой, возможно, даже с детьми от этой девушки? Он заслуживает всё на свете, но только не больную мать. — Может… — начал Хоппер, смотря на Реджину поверх очков, — и себе пора дать шанс? — Какой еще шанс? — звучит слишком устало, будто она уже давно сдалась и совершенно не хочет работать над собой. Хоть это не так. По крайней мере, она надеется. Она же всё ещё здесь. Он улыбается ей терпеливо и по-доброму. И её это уже не раздражает. Раньше, когда она только начала ходить на сеансы, было тяжело сидеть напротив человека, который казался слишком спокойным для этого мира. Хотелось встряхнуть его, крикнуть в лицо, что мир никогда не станет таким, каким он пытается его сделать, помогая людям, часто даже безвозмездно. Но после она начала в какой-то степени понимать его. Кто-то должен пытаться исправить всё то дерьмо, что происходит вокруг. — Вы понимаете, о чем я, — Арчибальд продолжает улыбаться, поправляя очки, а в ответ ему только качают головой. — Вы ошибаетесь, раз так считаете. Но сердце неумолимо пропускает удар — конечно же она понимает, что он имеет в виду. Мужчина чуть наклоняет голову в бок, внимательно изучая Реджину, будто живой сканер, который способен читает все её мысли, молниеносно пролетающие в голове на данный момент. От пристальных светлых глаз она инстинктивно хочет съёжиться, хоть и понимает, что человек напротив не представляет для неё никакой опасности. Так что она держит спину прямо, как её учила мама, и пытается проглотить вставший в горле горький неприятный ком. Потому что, чёрт возьми, Арчибальд Хоппер практически никогда не ошибается. — Я поясню, — не знающие люди решили бы, что он сдался. Но это не так. Ему не важна доказанность собственной правоты, чтобы продолжать быть всегда правым. Он может легко отступить — пойти в другую сторону, чтобы не загнать собеседника в тупик. И она уважает его за это. — Речь идёт о возможности позволить себе влюбиться. Как вы думаете? Реджина качает головой, опуская глаза на свои колени. «Каким должен быть правильный ответ на этот вопрос?» — в очередной раз звучит в её голове. Как ей нужно ответить, чтобы удовлетворить психотерапевта? Кажется, она догадывается, что стоит ответить. Но вместо этого с её губ срывается вздох: — Я думаю, что не умею правильно влюбляться. — Не существует понятий «правильно» и «неправильно» по отношению к влюбленности, Реджина. Влюбленность — это, прежде всего, чувства, это положительные чувства. А как мы знаем, человеку не подвластны искренние чувства, он не может их контролировать, только скрывать. Как вы считаете, вы уже влюблялись? Моргнув, будто пытаясь переключиться на менее навязчивые мысли, она неуверенно проводит рукой по волосам, пальцы начинают дрожать — появляется желание коснуться безымянного пальца левой руки, на котором уже давно нет кольца, но привычка почему-то осталась. Психотерапевт внимательно изучает её поведение, она чувствует на себе взгляд, он не моргает, ждёт. А ей просто хочется убежать. — Смотря что вы подразумеваете под влюбленностью, — ей не нравится, как звучит её голос — слишком хрипло, даже испуганно. Она морщится, когда слышит его, но всё же сдерживается и заканчивает свою мысль: — Потому что я уже давно не уверена ни в одной из трактовок своих… чувств. Прежде чем ответить, Хоппер что-то не спеша записывает в свой блокнот. Когда светлые глаза, полные безграничного спокойствия, обращаются к ней, он начинает добродушно улыбаться. Его умиротворённому голосу можно только позавидовать: — В состоянии влюблённости вы не замечаете недостатки другого человека. Более того, вы можете преувеличивать его положительные стороны, превращать в своеобразный идеал. Перед Реджиной сразу нарисовался образ: тёмные непослушные волосы, глубокие голубые глаза, манящая улыбка… Он протягивает ей руку, а губы приоткрываются, чтобы что-то сказать приятным баритоном. Но она отмахивается от него. Он того больше не стоит. Вместо появившегося в груди манящего чувства она заставляет себя вспомнить боль, которая преследовала её много лет. Как больно он сжимал её руки, как сильно горела щека от очередной пощечины, как было тошно от солоноватого привкуса крови. Генри говорит, что она не заслуживала всего этого, но ей до сих иногда кажется, что… Так, глубокий вдох… — И почему я, по-вашему, должна дать себе шанс снова влюбиться? Разве я уже не ощутила на собственной шкуре, что это уничтожает? Из её рта сочится сарказм, глаза начинают наполняться горькими слезами обиды и ненависти… к самой себе. Ведь никто не виноват в этом, кроме неё самой. Кто бы что ни говорил, она знает правду. Ногти впиваются в ладони, когда она отчаянно сжимает пальца, будто бы физическая боль может помочь ей оставаться в реальности. — Реджина, — он, конечно же, замечает перемену в её состоянии. — Вы же помните, мы можем остановиться в любой момент. — Да. Ей приходится приложить усилия, чтобы раскрыть руки тыльной стороной вниз и взглянуть на собственные ладони, на которых теперь видны красные полумесяцы. Она трёт их друг о друга, но следы не исчезают, поэтому стыдливо прячет их, сцепляя руки в замок и опуская взгляд. — Останавливаемся? — уточняет Арчибальд. — Нет. Они молчат. Тишина длится до тех пор, пока карие глаза снова не устремляются на психотерапевта. — Влюблённость не всегда заканчивается нездоровой зависимостью, — наконец, говорит он. — У вас есть страх утонуть в чувствах — погрузиться в них так глубоко, что невозможно будет увидеть выхода, если он понадобится. Страх, что всё это может повториться. Нет, нужно остановиться. Она зажмуривается, на секунду позволяя себе с головой упасть в бездну. Воздуха сразу перестаёт хватать — он становится дефицитом, который могут позволить только избранные, кем она никогда не являлась. В груди больно сжимается сердце, колюще пульсирует, будто отчаянно пытаясь выбраться наружу в надежде найти хоть где-то покой. Хочется кричать, рвать на себе волосы, забыться любым способом, лишь бы навсегда. Но вместо этого она открывает глаза и откидывает все мысли, все чувства, всё, что её волнует. Она концентрируется на собеседнике, который терпеливо улыбается. И она натянуто улыбается в ответ, правда, мысленно — только на это ей хватает сил. — Но влюбленность может перерасти в более сильное чувство. В любовь. — И чем влюбленность отличается от любви? Хоппер почему-то тихо смеётся, глядя на Реджину. И этот смех совершенно не похож на издевку или усмешку, нет, он не делает из неё посмешище. Он просто смеётся. По-доброму… по-дружески. — Вы мне скажите, чем влюблённость отличается от любви. Она вздыхает и разводит руками, забывая, что хотела спрятать от Арчибальда следы от ногтей на ладонях: — Разве я похожа на специалиста в любви? — А разве нет? У вас есть сын, которого вы любите, — последнее слово он интонационно выделяет. — У вас был отец, которого вы любили, школьная влюблённость, супруг… — Сначала вы доказываете мне, что мои отношения с… Дэниелом — это не нормальные отношения, а теперь говорите, что это была любовь, — раздраженно говорит она, чувствуя, как её побеждает желание встать с места и уехать домой, хлопнув дверью. Она в очередной раз злится. Кажется, не было ни одного сеанса, где бы она не вышла из себя. И эта злость, пропитывающая всю её без остатка, является главным показателем слабости и страха, которые не покидают её практически всю жизнь. Она просто всегда боится чего-то. И сейчас боится, что может вернуться в состояние слепой привязанности к бывшему мужу. Реджина этого не хочет. В самом деле не хочет. — Да, это была любовь, — констатирует Арчибальд. Нельзя не заметить, как его глаза мельком проходят по сжатым до побелевших костяшек кулакам женщины, которые еле уловимо дрожат. Но он ничего на это не говорит, лишь продолжает свою мысль, несмотря на молчаливое негодование напротив: — Но ведь любовь может быть разной, не так ли? Любовь к сыну, любовь к отцу, больная любовь к супругу… Это ведь тоже любовь. Или вы не согласны? Прежде чем как-то прокомментировать высказанную психотерапевтом мысль, Реджина делает несколько глотков кофе. В голове возникает мысль перейти всё-таки на чай в наивной надежде, что он станет для неё панацеей, тем самым спасением, которое она давно искала. Ей даже хочется задать вопрос, какой именно пьёт чай Хоппер, но, глядя на него, она понимает, что он ждёт совершенно другого. — Эм… согласна, наверное, — бормочет Реджина, тяжело вздохнув. — Но пока что мой опыт показывает, что любить я толком не умею. — Хорошо, — после этого она понимает, что разговор пойдёт под другим углом. — Давайте отметём в сторону опыт отношений с супругом и изучим отношения с другими людьми. Кто вам приходит первым на ум? — Генри?.. — получается как-то растерянно, потому что голова начинает заполняться мыслями, которые она старательно все это время игнорировала. — Нет-нет, я не имею в виду материнскую любовь или любовь дочери к родителям. Именно отношения между двумя людьми, не связанными родственными узами. Кто приходит первый на ум? И опять тяжёлый вздох. Очень хочется встать и уйти домой. Хочется прекратить этот разговор, потому что она чувствует, что он или никуда не приведёт или доведёт до апокалипсиса. Она на грани и чувствует это всем телом. — Я… я не понимаю, к чему вы клоните, — нервозность предательски проскальзывает в голосе, что не может не заметить Арчибальд, пристально наблюдающий за женщиной. Он кивает, видимо, своим мыслям, щелкает ручкой, снимает очки и откладывает в сторону вместе с блокнотом так, будто их сеанс уже окончен. Но с места не двигается. — Любовь может прийти в любой даже самый неожиданный момент вашей жизни. Её проявление разнообразно — сильная и явная или спокойная и скрытая. Она может представиться ураганом в вашем маленьком мире и перевернуть всё вверх дном, а может стать тихой гаванью, где вы сможете найти спокойствие. И не всегда мы можем понять, что именно любовь является тем, что овладевает нами в этим моменты. Подумайте, Реджина, было ли у вас с кем-нибудь что-то похожее. Он видит, что она начинает нервничать всё сильнее, уже даже не пытаясь это скрыть. Пальцы все время то сминают, то разглаживают подол платья, глаза опущены, взгляд сфокусирован куда-то в пол, губы уже краснеют от укусов. Женщина, которую боится и уважает весь город, сейчас находится в одном из самых уязвимых состояний. Хоппер уже принимает решение прекратить сеанс, как Реджина резко поднимает голову и с губ её слетает раздражённый вопрос: — Вы же на Локсли намекаете, ведь так? — Наблюдая за вами со стороны, я осмелился предположить, что между вами что-то есть, — отвечает он, слегка улыбнувшись. — Что вы чувствуете рядом с ним? В горле женщины возрастает ком с привкусом противного раздражения и предательского чувства уязвимости, будто она дикий зверь, загнанный в угол и одновременно, как на зло, попавший в капкан. Такой капкан, который выпивается остриём прямо в шею, и каждая попытка выбраться из него сопровождается невыносимой болью. Эти ощущения не дают толком сделать вдох, она чувствует как начинает задыхаться, будто вот-вот умрёт от нехватки воздуха. Паника настигла её с такой силы, что хочется выть. Но вместо этого она пытается взять себя в руки. Она или скажет правду, тем самым вырыв себе могилу, или ответит на вопрос как нужно, чтобы от неё отстали. Вот только второй вариант развития событий не прокатит, нет, только не с Арчибальдом Хоппером. А стоит ли вообще отвечать? Почему нельзя просто встать и уйти? Но нет, она обещала Генри. Она будет держаться до последнего, даже если в итоге умрёт на кресле в кабинете психотерапевта от разрыва сердца. Уж лучше так, чем смерть от алкоголизма, правда ведь? Хотя кажется, что пока ты пьяна, все проходит безболезненней. Может, всё-таки уйти?.. — Страх, — и в легких будто вовсе не остаётся воздуха. Реджина отчаянно делает вдох, который звучит как всхлип, глаза наполняются слезами то ли от обжигающей боли в грудной клетке, то ли от собственных слов. — Я со всеми всегда и везде чувствую страх. Ей хочется инстинктивно обнять себя руками, но в последний момент она одёргивает себя и скрещивает руки на груди, сильно цепляясь ногтями в кожу. Смотреть на Хоппера не хочется — в его светлых глазах наверняка читается жалость к женщине напротив, поэтому она сверлит взглядом свои колени. Когда-то они были совсем худыми… ей потребовалось много времени, чтобы набрать нормальный вес. — Стоит ли давать кому-либо шанс, когда ты на своей шкуре проверила, что в одиночестве больше шансов остаться в безопасности? — Реджине кажется, что говорит не она — уж слишком незнаком хриплый голос, дрожащий после каждого слова. — Когда тебе не от кого ожидать боли… — Стоит, всегда стоит, — произносят в ответ. — Мы все ошибаемся, а без ошибок не бывает развития. Вы получили бесценный опыт, Реджина, невероятно болезненный, тяжёлый, который не пожелаешь никому. Но это опыт. И вы как никто другой заслуживаете рядом того, кому сможете доверять. Женщина усмехается, в очередной раз начиная злиться. А слёзы уже бегут по щекам, как будто доказывая ей, насколько она жалкая. Судорожно вытирая мокрые дорожки, при этом игнорируя протянутую салфетку, она, не скрывая злость, выговаривает: — Вам легко говорить. Это же не вы общаетесь со всеми как на гребаных качелях — то приближаетесь, то отдаляетесь от человека, прячась от окружающего мира как последняя трусиха. Реджине противно от самой себя, ей хочется ненавидеть Хоппера за то, что он затрагивает эту тему, заставляет ее говорить это всё, осознать то, что она не хочет принимать, но в итоге ненавидеть получается только себя. Единственный человек, кто виновен во всём произошедшем, это она. Никто другой. — Вы далеко не трусиха, Реджина, — искренняя улыбка Арчибальда не оценена по достоинству — глаза собеседницы всё ещё опущены. — Вы проделали большую работу над собой, вы победили болезнь, встали на ноги, нашли престижную работу. У вас блестящий имидж успешной женщины, вас уважают и ценят. Разве вас можно назвать трусихой? — Всё равно мы оба знаем правду, — карие глаза, покрасневшие от слёз, наконец-то направлены на психотерапевта. Она судорожно вздыхает, стараясь не хлюпать носом из-за своего подвешенного состояния, чтобы не казаться перед ним уж слишком ничтожной, и, всё-таки приняв салфетку, вытирает влажные следы с лица, надеясь, что макияж не был подпорчен. Впрочем, на такие случае она всегда носит с собой мини-косметичку в сумочке. — Спасибо, — бормочет она, неосознанно комкая салфетку в руках. Прочистив горло, руками она хлопает по коленям, тем самым тут же привлекая притихшего на своей лежанке Понго, который начинает вилять хвостом, и начинает вставать: — Думаю, на этом мы с вами можем закончить. У меня ещё полно дел в мэрии. Реджина понимает, что просто сбегает. Более того, она в курсе, что и Арчибальд это понимает, но в то же время надеется, что он не станет настаивать, потому что уже чувствует себя выжатой как лимон. Вот-вот и она просто не выдержит. — Хорошо, только позвольте задать последний вопрос, — он тянется за отложенными в сторону блокнотом и ручкой. Надевает очки и просматривает свои записи, пока она, недовольно вздохнув, садится обратно в кресло. Наблюдает за ней, готовый изучать реакцию, и, дождавшись кивка согласия, спрашивает: — Вы говорите, что со всеми чувствуете страх. — Кивок в качестве подтверждения. — А что вы чувствовали рядом с Эммой Свон? И снова пауза. Он видит, как её плечи напряглись. Она замирает, сжимая губы в тонкую полоску. Карие глаза смотрят куда-то сквозь пол. Он ожидал такой реакции, поэтому продолжает молча сидеть и наблюдать. Тонкие пальцы медленно сжимаются в кулаки, костяшки белеют. Она приоткрывает рот, губы дрожат, но слов нет. Он видит, как ей тяжело, но вопреки всему сидит и ждёт. Они должны перешагнуть этот порог. — Я… — наконец, звучит с её уст. — Я не хочу об этом говорить, — надломленный голос, который она ненавидит больше всего, становится главным подтверждением, что этот разговор рано или поздно должен был состояться, и она понимает, что не смогла бы его избежать в любом случае, как бы ни пыталась. — Это единственная тема, которую мы никогда не затрагивали. Потому что иначе начнётся то, что она всячески пыталась прятать в самом глубоком потайном месте своей души. Она не хочет это вспоминать, не хочет анализировать, не хочет все проживать с начала. Будто бы знает, к какому выводу придёт. Она интуитивно боится. До чертиков боится истины, от которой бежала чуть ли не всю жизнь. — Потому что нечего затрагивать. Потому что Эмма Свон пустое место. Вся её сила воли, которая помогла ей бросить пить и начать жизнь с чистого лица, начинает исчезать прямо на глазах после одного единственного вопроса психотерапевта. Ей хочется кричать на него, накинуться с кулаками, требуя, чтобы он забрал свои слова обратно, чтобы этот вопрос больше не звучал, чтобы это имя никогда в жизни не произносилось ни одним человеком на земле. Но она ничего не делает. — Подумайте об этом, — Арчибальд тем временем спокойно что-то записывал в блокнот, не глядя на женщину, внутри которой разразилась целая буря эмоций, беспощадно поглощающая её. — Не хотите обсудить это со мной, поговорите с собой. Напишите письмо. Можете адресовать его себе, можете ей. Отправлять, конечно же, не обязательно. Если вам так будет легче, можете сразу же его уничтожить, например, порвать или сжечь. Видимо, нервы в очередной раз дают сбой — Реджина не может контролировать себя и теперь смеётся от услышанного предложения Хоппера. Но смех получается каким-то картонным, не настоящим. Будто она выдавливает его из себя, хотя не может контролировать, а если бы могла, то лучше бы просто заткнулась. — Чепуха какая-то, — отдышавшись, проговаривает она. В ответ ей понимающе улыбаются: — Я понимаю, как это звучит. Но метод очень действенный. Он позволяет вам вспомнить все моменты, проанализировать то, о чём раньше даже не думали. К слову, вы не первый человек, кому я предлагаю такую методику самостоятельного анализа. На моей практике люди после таких писем были способны найти в себе силы начать говорить о проблеме, а после даже и отпустить её. Реджина мельком смотрит на свои наручные часы, отмечая про себя, что просидела ещё не весь сеанс, но эмоционально чувствуя, что больше точно не выдержит и пора заканчивать, поэтому она, переведя взгляд на мужчину, натягивает на себя подобие доброжелательной улыбки и произносит: — Я вас поняла. Лишь бы он отстал. Даже не удосужившись проверить, насколько она сейчас неубедительна, Реджина встаёт с кресла и, взяв сумочку, кивает Арчибальду в знак прощания, чтобы наконец-то покинуть этот злосчастный кабинет. Понго тут же подскакивает к ней, и она машинально тянет к нему руку, чтобы погладить на прощание. Мужчина также встаёт, чтобы проводить её до выхода, как он делает это после каждого сеанса, но у дверей немного притормаживает: — Реджина… — она нехотя оборачивается, снова натягивая вежливую улыбку. — Конечно, я не вправе давать вам советы, я могу только помогать анализировать прожитые ситуации, раскрывать причину действий, но позвольте мне всё-таки дать совет… Как друг. — Как друг? — получается слишком растерянно, что ей не нравится, но она действительно несколько удивлена откровением доктора. Чтобы кто-то называл её другом… — Да, я надеюсь, в какой-то степени мы с вами стали друзьями, — его искренняя улыбка невольно превращает её натянутую в более расслабленную, и ей почему-то хочется ему верить, хотя параноидальный инстинкт самосохранения всячески намекает, что нельзя никому доверять. Реджина заглядывает в светлые глаза Хоппера и поджимает губы. Ей и вправду хочется ему верить. — Что за совет? — она нарочно спрашивает грубо, чтобы психотерапевт не смог прочитать её истинные мысли, не нашёл уязвимое место. Он не сразу отвечает, некоторое время смотрит на неё, будто что-то ища, а затем снимает очки и даже как-то смущённо бормочет, что её удивило: — Дайте шанс мистеру Локсли. Он… хороший человек. Мне кажется, вы оба заслуживаете второй шанс. По спине по необъяснимым причинам начинают бежать мурашки, Реджина чувствует, как с ног до головы накатывает смущение, будто только что Арчибальд застукал её за непристойным занятием, и одновременно ощущает страх, ноющий прямо под грудной клеткой. — Спасибо… за совет. Кивнув ему, она практически вылетает из кабинета, чтобы поскорее добраться до улицы, словно вот-вот задохнётся от нехватки воздуха. Она не помнит, погладила ли на прощание Понго, как делает это обычно, попрощалась ли с Сарой (или как ее всё-таки зовут?), хотя это мало её волнует, не помнит, как вышла из здания, долго ли стояла на ступенях, пялясь на припаркованную напротив полицейскую машину. Если приглядеться, на водительском месте можно увидеть шерифа, который пальцами стучит по рулю, очевидно, в такт музыки, исходящей от старой магнитолы. Заметив, что на него смотрят, он машет ей рукой и она невольно переводит взгляд, чувствуя себя какой-то школьницей. Робин заехал за ней, как это делает уже на протяжении долгого времени, давая ей выбор — сесть в свою машину и уехать самостоятельно или позволить ему довести её до дома без каких-либо обязательств, а после завезти ее Мерседес в гараж. Он не старается навязываться, пытается держать дистанцию, и чаще всего она сбегает, ищет те или иные причины игнорировать его. Их уровень общения с натяжкой можно описать как хорошие знакомые. Да, они часто видятся, он все время старается приезжать к ней, но она… она боится подпустить его ближе. Просто боится. Реджина более чем уверена, что по Сторибруку уже давно ходят слухи, что заместитель мэра спит с шерифом, и ей смешно от этого — они даже ни разу не держались за руки. Несколько раз встречались в кафе и то по великой случайности, не более, и пару раз она приглашала его с Роландом к себе на чай, потому что достаточно тяжело переживала уезд Генри, но сплетники города уже всё решили за них. Роланд славный мальчик. Она всё время с теплом вспоминает о нём. Он чем-то напоминает ей маленького Генри, такого доброго, наивного и милого. Они быстро нашли общий язык, словно всё это время нуждались друг в друге. Мальчик в раннем возрасте потерял мать — жена Робина погибла в автокатастрофе, и, видимо, поэтому сильно тянется к ней. А она любит детей и всегда хотела, чтобы у Генри были маленькие брат или сестра, но с Дэниелом после первого ребёнка ничего не получалось. И, наверное, хорошо, что не получалось… Вероятно, с Робином у неё бы получилась нормальная семья, та, о которой она давно мечтала. Может, и вправду послушать Хоппера?.. — Старина Арчи вывел на эмоции? — Реджина вздрагивает, не заметив, как к ней подошёл Робин — так глубоко она погрузилась в свои мысли. — Прости, что напугал. — Я… ничего страшного… — только сейчас она понимает, что на щеках снова появились дорожки от слез, поэтому стирает их, смущённо опустив глаза. — Да уж… Извини за мой вид. — Не за что извиняться. Эй, Реджина, — его спокойный ободряющий голос заставляет её встретиться с ним взглядом. Он улыбается ей привычной доброй улыбкой, которая, казалось, не скрывает за собой ничего плохого. — Все хорошо. Ты даже когда плачешь, выглядишь прекрасно. В ответ она лишь фыркает, чтобы показать, что ей якобы всё равно, хотя чувствует, что покраснела, услышав такой, казалось бы, простой комплимент. Улыбка с лица шерифа не спадает, когда он протягивает ей руку в качестве предложения довезти, а после уточняет: — Если хочешь поехать одна, я пойму. Реджина снова фыркает, но звучит это скорее как всхлип, от чего она совсем перестает держать себя в руках. Наверное, если бы не Локсли, который вовремя прижал её к себе, жители Сторибрука наблюдали бы картину, как сидя у порога психотерапевта рыдает Злая Королева. Она чувствует, как он обнимает её, и не понимает, что хочет — убежать или так и остаться в его руках. Она ощущает его запах, чувствует тепло, слышит дыхание и учащённое сердцебиение. Ей кажется, что его объятия напоминают ей чьи-то ещё, которые были такими же сильными, крепкими и надёжными, но отличающимися абсолютно противоположной на первый взгляд хрупкостью и ранимостью. В них не было ни страха, ни холода, ни одиночества. Она тогда чувствовала себя любимой, а сердце больше не болело. Реджина судорожно вздыхает, глотая соленые слёзы, когда до неё где-то из глубины сознания добирается осознание, о чьих объятиях она вспомнила. Кто был единственным человеком, который всегда так обнимал её. Она почти начинает задыхаться от резкой боли в сердце, когда в мыслях возник образ, но крепкие мужские руки ласково проводят по её спине, будто бы отрезвляя рассудок, возвращая в реальность, а спокойный голос доносится до сознания: — Ну, что ты?.. Все хорошо. Она понимает, что всё это время практически рыдала в голос, а Робин терпеливо её успокаивал. Ей становится страшно и стыдно, хочется поскорее уехать отсюда. Но, Боже, ей не хочется… так не хочется… — Я не хочу оставаться одна. — Хорошо, — звучит твёрдый ответ. — Пойдём, я отвезу тебя домой. И она молча позволяет ему посадить себя в полицейскую машину. Приняв предложенную салфетку, которая, очевидно, была припрятана после обеда в кафе «У бабушки», Реджина начинает вытирать слёзы, понимая, что всё, что только можно было размазать из макияжа, уже размазано по лицу. Но ей так всё равно. Она смотрит в окно на мелькающие деревья и дома и думает о том, что ей посоветовал Арчибальд. Возможно, стоит прислушаться к нему и принять совет? Женщина переводит взгляд на молчаливого Локсли, который сосредоточенно ведёт автомобиль, тактично не смотря на свою пассажирку. Уголки её губ невольно дрожат, будто желая улыбнуться. Второй шанс?.. А в голове возникает воспоминание, одно из тех, которые она всё это время старательно пыталась затолкать в самое потаённое место, — как она так же едет в машине, вот только не в полицейской, а в желтом жуке, а водителем является не Робин, а… Совсем не пустое место. Если бы Эмма Свон была пустым местом, её бы сейчас не трясло от нахлынувших воспоминаний. Если бы Эмма Свон была пустым местом, она бы не задумалась о том, чтобы всё-таки написать письмо. Если бы Эмма Свон была пустым местом, она бы никогда не узнала, что такое любовь.