Я в глазах твоих видел снег в океане, Этим снегом с тобой никогда мы не станем. И пускай всё растает, ведь между мечтами Мы теряем любовь, как снег в океане.*
Ты помнишь своё детство? Помнишь себя маленькой девочкой с длинными пышными волосами, которые твоя мама всегда заплетала в косички? Помнишь свою любимую игрушку? Маленького львёнка, который преданно сидел на твоей кровати и ждал, когда ты обнимешь его и заснёшь, пока папа читал твою любимую сказку? А голубое платьице, усыпанное ромашками, в котором ты вышла гулять в тот день? В день нашего знакомства. Я помню. Всё до каждой мелочи. Ты вообще помнишь, как мы познакомились? Тебе было десять, когда ты пошла гулять со своей бойцовской собакой, которого звали Плуто как в твоём любимом мультике. Ты смеялась и бегала с псом по заднему двору, по зелёному-зелёному газону, который благодаря моим детским фантазиям тут же засеивался простыми белыми цветами, осыпающимися с того платья. А я всё это время наблюдала за тобой из-за ограды соседнего двора — моего двора. Знаешь, я была замкнутым ребёнком, мне было тяжело завести друзей, видимо, сказалось ранее знакомство с детским домом. И когда я попала в свою последнюю семью, мне сказали, что по соседству живёт хорошая девочка на три года старше меня. Сказали, что было бы неплохо познакомиться с ней. Но я боялась… как же я боялась подойти к тебе! Поэтому всё, что я делала, это каждый раз наблюдала за тобой из-за ограды, когда ты выходила гулять на задний двор. И, наверное, я бы так и продолжала подглядывать как последняя трусиха, если бы не котёнок, который каким-то непонятным образом попал на территорию твоего дома. Ты помнишь, как вы с Плуто играли в мяч? Помнишь, как ты кинула игрушку в сторону дома, но пёс внезапно побежал в совершенно другом направлении — в сторону забора? Ты тогда закричала и побежала за ним, потому что увидела маленького серого котёнка — именно за ним погналась собака. А когда ты начала кричать сильнее, побежала уже я. Одному Богу известно, как это всё случилось, потому что мне до сих пор непонятно, откуда я, семилетняя девочка, нашла в себе храбрость броситься к тебе на помощь, откуда калитка в твой двор была открыта, откуда у меня оказалось столько сил, чтобы так быстро долететь до тебя с котёнком в руках и начать оттаскивать Плуто, который быстро переключился на меня. Ты помнишь, что было дальше? Честно сказать, даже у меня воспоминания на этом моменте становятся обрывочными. Видимо, детская психика старательно стирала из памяти то, как собака пыталась разорвать меня на части. Но я помню, как увидела своих родителей, которые оттащили от нас с тобой пса, помню слёзы и крики моей мамы, помню твоего отца с телефоном в руках, помню скорую помощь и кровь… кровь на моём теле. И на твоём лице. Я отделалась раной на груди, которая зажила и оставила в качестве воспоминания о произошедшем уродливый шрам. А у тебя появился шрамик над губой, которого ты одно время стеснялась. Ты же помнишь это? Шрамы как символы нашей первой встречи. Какая ирония, Боже… А помнишь, как ты приехала ко мне в больницу вместе со своей мамой? Как скромно поблагодарила меня за спасение? Хотя вряд ли это можно было назвать спасением, на самом деле. Как вместо того, чтобы сказать что-то типа «пожалуйста», я назвала своё имя и протянула тебе дрожащую руку, потому что до сих пор жутко стеснялась? Помнишь, как ты тут же пожала её и назвала своё? А как мы неловко улыбнулись друг другу? Я помню, всё помню. Помнишь, из-за чего ты возненавидела мою мать? Уж это ты точно запомнила, я уверена на сто процентов. Ты обвинила её в том, что именно она настояла на усыплении Плуто, хотя это была абсолютная ложь. Моя мама была против такой участи для собаки, это Кора всё перевернула так, чтобы ты не ненавидела собственную мать. Это была идея твоей мамы, не моей. И я никогда не уставала напоминать тебе об этом. Как видишь, до сих пор напоминаю. Ты помнишь, как мы стали дружить? Как всю оставшуюся часть лета мы проводили на заднем дворе то твоего, то моего дома? Как играли в принцессу и рыцаря? Ты, конечно же, всегда была принцессой, надевала красивое пышное платье и пластмассовую корону, блестевшую на солнце. Котёнка, которого ты спасла и который теперь жил у тебя, ты сажала рядом с собой на траву как верного друга, а меня отправляла переодеваться в игрушечные доспехи — их мне купил папа. Ты называла меня своим Спасителем, а я клялась тебе в верности до конца жизни. Забавно — эта игра в какой-то степени стала частью нашего будущего… А помнишь школу? У нас была синяя форма со странным гербом в виде сплетённых букв, половина учителей — те ещё занозы в заднице, которые любили повторять ученикам, что они слишком тупы, чтобы учиться в элитной школе (по крайней мере, мне так неоднократно говорили на протяжении всего обучения), а большинство учеников — грёбаные мажоры, считающиеся пупом земли, хотя по сути ничего из себя не представляли, ведь им просто повезло родиться в обеспеченной семье. Ну, да, ты сейчас можешь сказать, что мне тоже повезло — меня удочерила одна из таких семей. Но я же не вела себя так, как они. И ты себя так не вела, хотя имела полное право. Даже, наверное, только ты и могла себе это позволить, ведь ты уж точно по сравнению со всеми была личностью, стремящейся учиться и строящей планы на будущее. Не то, что я… бестолковая сиротка. Да, новые одноклассники называли меня сироткой, помнишь это? С первого дня учёбы у меня не заладились с ними отношения, но я никому не говорила — ни родителям, потому что боялась, что они разочаруются во мне и сдадут в детский дом, как это делали другие до них, ни, тем более, тебе, потому что хотела оставаться в твоих глазах Спасителем, а не девчонкой для битья. Но ты сама узнала, когда в один не очень прекрасный для меня день зашла в женский туалет и увидела меня, судорожно отмывающую от рубашки кровь, которая продолжала течь из носа на эту же рубашку. Нелепая и жалкая картина. Ты тогда спросила: «Кто это сделал?». Но я всё молчала, хлюпала носом и продолжала оттирать рубашку, потому что была уверена, что дома приемная мать меня убьёт (мне потребовалось несколько лет, чтобы привыкнуть к добрым и понимающим родителям). Тогда ты без лишних заморочек схватила меня за руку и пошла в мой класс, где сразу же на пороге наигрознейшим образом взглянула на каждого из моих одноклассников и тыкнула в меня пальцем со словами «Если кто-то ещё раз тронет Свон, будет иметь дело со мной!». Я до сих пор не знаю, что случилось, почему все одновременно стали испуганно хлопать глазами, а некоторые даже согласно закивали, но факт оставался фактом — ты произвела на них впечатление. Когда прозвенел звонок на урок, ты нашла мой рюкзак в мусорной корзине (видимо, пока я была в туалете, кто-то успел совершить и эту гадость), швырнула его в руки моей перепугавшейся однокласснице и практически приказала, чтобы она следила за мной. Помнишь, кто была этой несчастной одноклассницей? Да, та самая Руби Лукас. Когда я, чувствуя себя виноватой и желая провалиться на месте из-за произошедшего, села к ней под твоим пристальным взглядом и ты, удовлетворено кивнув, ушла в свой класс, Руби зашептала мне на ухо: «Возомнила из себя какую-то Злую Королеву!». Знаешь, что я тогда ей ответила? «На самом деле, она совсем не злая». С тех пор мы с Лукас стали дружить. Да… лишь благодаря тебе в классе у меня появилась подруга. Так что не только я была твоей Спасительницей. А ты помнишь, как однажды я вся из себя довольная подошла к тебе в школе, чтобы сообщить, что папа записал меня на бокс? Я хотела произвести на тебя впечатление, если быть честной. Я тогда сказала, что смогу защищать тебя от хулиганов, и если тебе понадобится помощь, только свистни. Ты в ответ фыркнула и закатила глаза, что меня только взбодрило — я решила во что бы то ни стало доказать тебе, что на самом деле смогу постоять и за себя, и за тебя. И я же смогла, разве нет? Ты была выше меня, помнишь? Называла меня мелкой, а я в ответ ныла, что тоже обязательно вырасту и даже перерасту тебя, ведь так мне говорила мама. Хах, я к тому же была ещё и жутко худой, после детского дома долгое время почему-то не получалось набрать нормальный вес, сколько бы меня ни кормили родители. Собственно, в том числе и поэтому надо мной издевались в школе. Даже после того, как ты за меня заступилась. Ну, теперь у меня была Руби — вместе было легче противостоять одноклассникам. Так вот… бокс. Я сломала нос Августу, когда он надвигался на меня, желая запихнуть в мой же ящик. Ведь я была такой «мелкой и тощей», что запросто бы там поместилась. Ему казалось это смешным, а мне — совсем нет. Лукас же тогда болела, а тебе я так ничего и не рассказывала, желая действовать самостоятельно. Что ж, я и действовала — выпад кулаком вперёд, эффект неожиданности, сломанный нос Бута, вызов к директору, ошарашенные родители, мои слёзы… Господи, как же я боялась, что они отдадут меня обратно в детдом! Но ты же помнишь, чем всё кончилось, правда? При директоре папа строго посмотрел на меня, а уже дома дал мне пять и сказал: «Так держать, Эмма!». Мама же прочитала мне целую лекцию, что, если у меня какие-то проблемы в школе, в первую очередь нужно об этом рассказать им, потому что они переживают за меня. Тем же вечером я позвонила тебе и рассказала всю эту историю, надеясь, что ты восхитишься мною, ведь я сломала главному засранцу в классе нос! Но что сделала ты? Проворчала «драчунья» и только. Ты всегда была жуткой врединой, я это помню. А помнишь пикник во дворе? Мне двенадцать, тебе пятнадцать. Мы жевали пиццу, заказанную твоим папой, и обсуждали, кто в школе самый тупой. Я назвала твоего одноклассника Локсли полным тупицей, потому что он дружил с Мэриан, которая использовала его для списывания на контрольных. Ты сама мне это рассказывала. А ты, с чего-то разозлившись, выпалила, что тупица тут только Лукас, потому что она ходила во всём красном, наплевав на школьную форму. «Эй, Руби не тупица!», — воскликнула я с возмущением, ведь она же была моей лучшей подругой. А ты будто бы разозлилась ещё больше: «Ну вот и иди к своей Руби!». «Я всегда выберу тебя, ты же знаешь», — по-детски преданно сказала я тогда тебе и коснулась твоей руки. А ты… Что сделала ты? Убрала руку и покраснела как помидор, произнося: «Ты ещё маленькая, Свон». И чёрт бы всё это побрал, но я навсегда запомнила наш этот разговор на пикнике. Помнишь, как по щелчку пальцев я резко начала набирать вес и вместе с ним благодаря тренировкам мышечную массу? И как в один прекрасный день, когда я вернулась из летнего спортивного лагеря, мы обе поняли, что я стала выше и мой рост даже не собирался останавливаться на достигнутом? Тогда мы с Августом создали свою банду, что очень тебе не нравилось. Ты будто бы на зло начала называть меня мальчишкой. Но несмотря на это продолжала гулять со мной по выходным и помогать мне с домашним заданием. В тринадцать лет я чуть не начала драку… из-за тебя. Ты помнишь это? Я не могла спокойно смотреть как ты плакала, спрятавшись за школой, закрывая лицо руками, пряча потёкшую тушь, украденную из маминой косметички, плевав на перепачканную сумку, которая лежала недалеко от тебя на мокрой после недавнего дождя земле. Чёрт возьми, я помню эту картину, будто всё это было буквально вчера. Я ведь заметила тебя совершенно случайно — мы тогда с Августом уже неделю как баловались сигаретами, которые он украл у своего отца. А где как не за школой втихаря пыхтеть дрянью? Когда я увидела тебя, во мне словно всё перевернулось. Я выкинула только что зажжённую сигарету куда-то в траву и, не обращая внимание на возмущения Бута, побежала к тебе. Ты не хотела говорить мне, что случилось. Мне пришлось даже хорошенько встряхнуть тебя, чтобы ты наконец-то убрала руки с лица и почему-то с толикой стыда посмотрела на меня. Я никогда не понимала этот твой стыдливый взгляд. Только не в мою сторону. Ты не должна так смотреть на меня. Тебе нечего стыдиться рядом со мной. Я знала всё про тебя, потому что ты доверяла мне. Доверяла с тех пор, как однажды в более юном возрасте я заметила на тебе синяки и страшные полосы на спине. С тех пор, как ты рассказала мне, что мать бьет тебя, что ты её боишься. С тех пор, как ты заставила меня пообещать никому не рассказывать. С того момента я возненавидела Кору, хоть ты и утверждала, что она делает всё правильно. Это же дикость, на самом деле, но ты почему-то этого не понимала. И представь, что творилось в моей голове, когда я увидела эту картину на заднем дворе школы. Я была уверена, что случилось что-то связанное с Корой. И отвратительнее всего было чувство моей бесполезности, потому что я ничего не могла сделать против неё. До сих пор помню, как у меня дрожали руки, когда я пыталась стереть пальцами тёмные потёки с твоих щёк, а ты морщилась и уворачивалась. «Кто?», — лишь спросила я, а ты долго молчала, пряча глаза. Мне потребовалось повторить вопрос, прежде чем получить имя: «Робин… он…». Дальше я уже не слушала. Я же твой чёртов Спаситель. Я нашла его на футбольном поле. Грёбанный спортсмен, но и я не из робкого десятка. Я чувствовала себя быком, которому показали красную тряпку в виде Локсли. Я била его, повалила на влажную после дождя землю, а в мыслях только ты и то, как течёт тушь из-за слёз, причиной которых был он. Меня злило, что он не отвечал ни на один удар, что просто прикрывал лицо руками, пытаясь меня успокоить словами. Злило, что почему-то именно он стал источником твоих эмоций. Меня оттаскивали Август с каким-то придурком из класса старше. Я вырывалась до тех пор, пока не увидела твоё злое покрасневшее лицо с выпирающей венкой на лбу и не услышала: «Перестань, Свон! Ведёшь себя как глупый мальчишка!». Чуть позже, когда ты решила отчитать меня перед медицинским кабинетом (потому что у меня в кровь были разбиты костяшки пальцев из-за грёбанной твёрдой футбольной экипировки Робина), ты сказала, что я поступила как полная тупица, потому что он ничего плохого тебе не сделал. Почему ты тогда плакала? Потому что узнала, что он начал встречаться с Мэриан. Выбрал её, а не тебя. И твои слёзы ничего не значат. Так ты сказала, помнишь? Растерянная и потерянная в своих смешанных чувствах обиды, непонимания и несправедливости, я, наверное, именно тогда начала постепенно осознавать, что со мной происходило. И именно тогда между нами произошла первая продолжительная ссора. Ты же помнишь? Мы не разговаривали друг с другом около месяца. Не гуляли, не появлялись друг у друга во дворах, не делали вместе домашнее задание, только старались избегать встреч, которые неумолимо случались. Мы делали вид, что совершенно незнакомы, чужие друг другу люди. Наверное, так бы и продолжалось — мы обе очень упрямые, если бы не твой отец, который, не буду скромничать, был невероятно рад нашей дружбе. Мне всегда нравился твой папа, знаешь? Ну, по сравнению с Корой, он был отличным человеком. Он очень тебя любил и хорошо относился ко мне. Мистер Миллс поддерживал с моей семьёй практически дружеские отношения. Наверное, только из-за него родители, несмотря на тяжёлый нрав твоей матери, ни разу не заикнулись о прекращении нашего общения (хотя было много моментов, признай это). Чтобы помирить нас, он пригласил всю мою семью на ужин. Я с чего-то решила выпендриться. Наверное, что-то доказать тебе, показать, что я не просто глупый мальчишка. Поэтому накануне я специально попросила папу купить мне галстук, брюки и чёрную жилетку. Надев с ними белую школьную рубашку, я, более чем уверенная в себе, пришла к тебе домой и заставила себя всего лишь сдержанно кивнуть тебе (собственно, то же самое сделала и ты). Твой отец, видимо, специально посадил нас рядом. И судя по стоящему напряжению, было понятно с самого начала, что ужин не задался. Ты помнишь тишину, которая стеной разделяла каждого сидящего за столом друг от друга, дожидаясь, когда её разрушат? И кто бы мог подумать, что это сделает миссис Миллс? Удивительно, правда? «Эмма, почему ты так одета? Ты разве мальчик?». Мы с родителями одновременно открыли рот, собираясь ответить на это колкое замечание хозяйки дома. Но слова прозвучали совершенно не от того, от кого ожидалось. «Потому что ей так нравится, мама. Я не вижу в этом никаких проблем. Считаю, что ей так очень идёт». Мы встретились с тобой взглядом, и я неуверенно улыбнулась, после чего получила такую же улыбку в ответ. И пока наши с тобой родители дискутировали на тему стиля одежды, мы с тобой сбежали в твою комнату, где долго разговаривали обо всём, что случилось с нами за время нашего взаимного молчания. Я тогда сказала тебе, что не буду извиняться за драку с Локсли, потому что до сих пор считала, что поступила правильно. Ты успела только недовольно цыкнуть, но я добавила, что он не достоин твоих слёз, он дурак, а у тебя есть кое-кто, кто готов быть для тебя кем угодно, только скажи. И этот кое-кто — я. Ты помнишь, как тогда взяла меня за руку? Как сказала: «Ты моя единственная настоящая подруга»? Как обняла меня, не обращая внимание на мой растерянный взгляд?.. На то, как слишком быстро билось моё сердце, находящееся практически у тебя в руках. Тогда я решила, что ещё не время, ведь ты продолжала считать меня маленькой. И мне оставалось только ждать подходящего момента, чтобы доказать свою верность тебе. Иногда мне кажется, что я всю жизнь только и делала, что пыталась тебе что-то доказать. Хм, помнишь ли ты себя в семнадцать лет? Юная, чистая, искренняя, упрямая, красивая девушка с тонкой талией, мягкими чертами лица, глубокими карими глазами, звонким смехом и слезами, каждый раз причиняющими мне невыносимую боль. Помнишь меня в четырнадцать? Слишком вытянутая, из-за чего выглядевшая нелепо и неуклюже, любящая мешковатую мальчишескую одежду и обязательно ходившая с синяками на теле. У меня всё время обветренные губы, я их кусала до крови, из-за чего ты ворчала на меня и заставляла мазать их твоей гигиенической помадой. Я послушно делала это только из-за того, что ею же пользовалась и ты. Ты продолжала бегать за Робином, который успевал по несколько раз расставаться и снова сходиться со своей ненаглядной Мэриан, а я продолжала бегать за тобой, специально зля тебя обветренными губами, сигаретами, синяками, ссадинами на кулаках и подростковым упрямством. У тебя был выпускной класс, когда ты плакала, уткнувшись в мой чёрный бомбер с красными полосками на воротнике из боксерского клуба. Я терпеливо обнимала тебя, слушая твои бормотания вперемешку со всхлипами, и не знала, чем тебе помочь. Потому что во второй раз драку с Локсли ты бы мне ни за что не простила. Ты нашла в себе храбрость пригласить его на выпускной. И он согласился. Господи, казалось бы, какой дурак не согласился бы пойти с самой Реджиной Миллс? По тебе сохла вся школа, я не успевала ловить на тебе все похотливые взгляды тупых пацанов. Мне становилось всё время не по себе, поэтому я часто на переменах крутилась вокруг тебя. Мало ли что… Но почему ты плакала в моих объятиях? Помнишь? Потому что буквально на следующий день твой ненаглядный пришёл с извинениями, ведь он помирился с Мэриан и теперь собирался идти на выпускной с ней. Ублюдок. Ты плакала, говорила, что не выдержишь этого позора, тебе придётся не идти на выпускной, потому что девочки тебя засмеют. Ведь, получается, ты была его запасным вариантом. Ты не понимала, чем хуже этой Мэриан, почему он выбирал всегда именно её, почему не тебя. И честно сказать, я тоже не понимала его. О чём я тебе тогда и сказала. Ты не должна была лишать себя выпускного из-за одного придурка, который сам не знал, чего хотел, о чем я твердила тебе весь тот вечер, просидев в твоей комнате с тобой в обнимку. Ты заслуживала гораздо большего, чем смазливого голубоглазого пацана из школьной команды. Ты заслуживала того, кто бы сделал всё, чтобы твой выпускной был идеальным. И помнишь, что ты сказала мне перед тем, как я ушла? Как ты схватила меня за руку и требовательно сжала её, смотря мне прямо в глаза? Не пускала, ожидая ответ на свой вопрос. «Ты пойдёшь со мной на выпускной?». В день твоего выпускного у меня должны были быть соревнования по боксу. И ты об этом знала. Но всё равно озвучила отчаянную просьбу. Всё равно заставила выбирать. Ставить перед выбором: соревнования с большим шансом на победу и на то, что там меня заметят нужные люди, или девушка, которую я невыносимо любила, — это… не честно? Я знала, что любой мой выбор повлияет на мое будущее. Но он же повлияет и на твоё. Так или иначе. Наверное, именно данный фактор стал ключевым, из-за которого я практически незамедлительно дала тебе свой ответ. Ты, конечно же, помнишь его, разве нет? «Я всегда выберу тебя, ты же знаешь», — повторила ту давнюю фразу, которая стала для нас обеих как некое обещание, данное тебе. Ты порывисто обняла меня тогда, отчего-то заплакав сильнее. А я даже нашла в себе силы улыбнуться, сдерживаясь, чтобы не натворить чего-то лишнего. Хотя я много раз думала о том, что, возможно, стоило как можно раньше показать, кем я могу быть для тебя. Но уже ничего не вернуть, правда же? Ты помнишь день выпускного? Как я опаздывала? Да, мне пришлось поругаться с женщиной из ателье, которая ушивала мне мужской костюм, потому что мы договаривались о другом времени, а она всё просрочила. Ладно, не буду оправдываться. Я опаздывала. Масло в огонь подливала моя мать, которая всю неделю твердила, что я упускаю шанс в будущем поступить в хороший университет и получать спортивную стипендию. Благо, папа поддерживал все мои решения, он помогал мне выбрать костюм, учил танцевать и пытался угомонить маму. Она же в тот день демонстративно повесила спортивную форму в моей комнате, видимо, надеясь, что я передумаю. Но я не передумала, только сильнее поругалась с ней, что тоже стало причиной моего опоздания. А знаешь, скорее всего она была права. Но жалела ли я о своём выборе? Поступила бы я по-другому? Нет. Да уж, жизнь меня ничему не учит… Я максимально быстро напялила на себя несчастный костюм, криво завязала на шее галстук, кажется, переборщила с парфюмом отца и до боли туго затянула волосы в хвост, а после со всех ног рванула в школу к жутко нервной и недовольной тебе. Больше всего я боялась, что ты расстроилась, что я не пришла, и вся в слезах ушла домой. Я боялась разочаровать тебя так же, как это сделал Локсли, я не хотела быть как он, хотела показать, что я гораздо лучше, что ты не зря пригласила именно меня на выпускной. Поэтому всё, о чём я думала, когда бежала на красный свет, это чтобы ты только дождалась меня. Помню твой злой взгляд, который оценивающе прошёлся по мне, твои пухлые губы в ярко алой помаде, которые были стянуты в тонкую полоску, твоё невероятное бордовое платье, которое прекрасно подчеркивало идеальную фигуру, и твои слова: «Ты опоздала, Свон». Я хотела начать оправдываться, но ты не дала мне сказать ни слова, схватила за руку и утащила в женский туалет. И пока я пыталась угомонить своё тяжёлое дыхание и бешеное сердце, ты приводила меня в порядок — поправила причёску, перевязала галстук, помогла нормально заправить рубашку, а в конце… ты помнишь, что было в конце? Твоё злое лицо внезапно озарила робкая улыбка. Ты шепнула: «Спасибо, что пришла», затем оставила невесомый поцелуй на моей щеке, которая тут же покраснела… не только от яркой помады. Я помню твой хрипловатый смех, пока ты аккуратно оттирала свой след на моем лице, и жуткое желание поцеловать тебя в ответ, но не в щёку, а по-настоящему. Наверное, я бы это сделала, если бы в туалет не зашла Мэриан (естественно, кто же ещё). Помнишь, как ты тут же отшатнулась от меня? Будто я только что сделала что-то отвратительное, хоть я и стояла на месте, боясь пошевелиться. А после, опомнившись, ты взяла меня за руку и высоко подняла голову, не глядя на вошедшую: «Пойдём, Эмма». И я послушно пошла за тобой. Мы ведь пробыли на выпускном совсем недолго. Это не был какой-то волшебный вечер как в типичных подростковых сериалах, где мы обязательно должны стать королём и королевой бала (точнее, двумя королевами). На самом деле, мы даже не стали ждать этой глупой церемонии. Из шаблона школьных выпускных мы дождались только фото на память и драку. И ведь повезло же участвовать сразу в обоих таких событиях! Ну, по крайней мере, мне. Ты же помнишь эту банальщину, до которой смогли догадаться твои одноклассники? Шаблонный пунш на выпускном с шаблонно втихаря подлитым алкоголем и шаблонно пьяные дети, танцующие под громкую модную музыку. Ты тоже пила, но разумно растягивая один стакан на весь вечер, тем самым убивая двух зайцев — поддерживала свой авторитет среди сверстников и избегала наказание от матери. А мне такой роскоши совсем не позволяла, оттаскивая меня от пунша (но мне всё же удалось осушить один стаканчик) и отгоняя от меня назойливых пьяных старшеклассников, которые хотели мне налить. Потому что я ещё ребёнок, верно? Но справедливости ради, не только ты в тот вечер старалась следить за порядком. Не знаю, помнишь ты или нет, а, может, вообще тогда ты даже не замечала эти взгляды пьяной похоти, обращённые на тебя, которые принадлежали чуть ли не всем выпившим парням с играющими гормонами. Я замечала каждый из этих взглядов. Я ненавидела каждого. Я была готова к каждому. Я ни на шаг не отходила от тебя, танцуя с тобой, держа тебя за руку, прижимая к себе ближе, насколько это было возможно, а в ответ слыша только твой беспечный смех: «Эмма, что ты делаешь?». Всего лишь пытаюсь не испортить твой выпускной так, как часто портят его в сериалах. Ну, я пыталась, правда? «Хочу пить», — сказала ты, когда мы танцевали уже, кажется, сотый танец. Тогда я крепко взяла тебя за руку и повела сквозь толпу странно дрыгающихся подростков к столу с пуншем и бутилированной водой (слава богу, что она там тоже была). И мы почти дошли, пока тебя за локоть не подхватила вечно хихикающая Кэтрин — твоя одноклассница, с которой ты вроде как дружила. Именно «вроде как». Она тебе что-то начала говорить, и ты попросила меня принести бутылку, пока вы будете болтать. Что ж… не надо было тебя слушать, но я ведь тогда решила, что за пару минут ничего не случится. Взяв бутылку воды и выпив стакан пунша, разбавленного алкоголем, я направилась обратно к тебе, усиленно пытаясь делать вид, что в голову мне от выпитого ничуть не ударило. И ты помнишь, что я увидела? Точнее, кого… рядом с тобой. Итак, драка на школьном выпускном. Пьяный придурок Грэг Менделл, который с чего-то решил, что ты очень хочешь пойти с ним «пососаться» на заднем сидении машины его папаши. Мой разъярённый рык в его сторону: «Отошёл от неё!». Твой помутневший взгляд и твои руки, сжимающие откуда-то взявшиеся два стаканчика из-под пунша (после оказалось, что самого пунша там было намешено минимальное количество, что нельзя сказать об алкоголе). Менделл, который начал наступать на меня. Удар в промежность — ровно в цель. Он скрючился, и тут же к нам подлетел грёбаный Локсли с округлившимися глазами: «Что случилось? Вам помочь?». Да пошёл ты… «Себе помоги, урод!». Ты, наверное, помнишь, в каком бешенстве я была. Меня начало буквально трясти, особенно после прибежавшего Робина, будто он чёртов спаситель. Но спасителем тут должна быть я, а он лишь пытался… хм, загладить свою вину перед тобой?.. показать себя правильным?.. Но на тот момент мне показалось совершенно другое. «Ты следующий, Локсли, если притронешься к ней!». Но сразу после своего предупреждения я рванула в его сторону, чтобы ему вмазать так же, как и Грэгу. Меня бесило его невинное выражение лица, будто он никогда не делал ничего плохого, будто он не приглашал тебя на выпускной в качестве запасного варианта, будто он столько раз не делал тебе больно, выбирая свою ненаглядную Мэриан, будто ты не плакала по ночам из-за этого придурка, будто я не ревновала тебя к нему всеми клетками своего тела. Ты была достойна большего. И это большее в нетрезвом состоянии накинулась на старшеклассника из школьной команды, который был в два раза шире и сильнее. «Свон, мать твою!». Меня оттащили, а Робин даже не шелохнулся, ни защищаясь, ни наступая в ответ. Кто-то вылил на меня воду из бутылки, благодаря чему я быстро пришла в себя и тут же начала искать тебя взглядом. Но это не понадобилось, потому что ты стояла рядом. Помнишь? Именно ты облила меня, недовольно и одновременно растерянно смотря куда-то сквозь меня в сторону удаляющегося Локсли. Твой взгляд всё ещё был затуманен, да и была ты какая-то бледная, поэтому, смахнув с себя капли воды, я взяла тебя за руку и уверенно скомандовала: «Пойдём отсюда». Ты совсем не сопротивлялась. Надеюсь, потому что это была я, а не из-за твоего пограничного состояния. На улице нам обеим стало немного легче. Я отвела тебя подальше от курящих выпускников и сказала, что нужно домой, так как невооруженным взглядом было видно, что тебе от выпитого, что бы там ни подмешали в твой стакан, явно нехорошо. Грёбаный Грэг… или Кэтрин. Уже не важно. Но помнишь, что ты ответила? Что тебе нельзя домой, Кора будет в бешенстве. И я это прекрасно понимала. Чёрт возьми, до сих пор перед глазами следы побоев матери на твоей нежной коже. У меня замечательные родители, окей? Они просто идеальные, я не знаю, с чего мне так с ними повезло. Когда мы приползли ко мне домой и дверь открыла моя мама, нам не сказали ни слова. Папа даже хотел пошутить, пока мама не пихнула его локтем. Так что мы беспрепятственно добрались до моей комнаты и устало плюхнулись на кровать. Мы лежали, смотрели в потолок и думали каждая о своём. Ты же помнишь, как медленно повернулась ко мне и тихо начала говорить? Что именно ты говорила? Я помню. До сих пор. Ты говорила, что за всю твою жизнь никто так не беспокоился о тебе, как я. Что со мной ты всегда чувствовала себя в безопасности. Что тебе уютно рядом со мной. И ты не хотела меня ни с кем делить. И не надо. Но ты как-то странно засмеялась тогда на мои искренние слова и сказала, что придётся, ведь в конце лета ты должна уехать из города учиться на юриста. А я останусь здесь заканчивать школу и мы можем не увидеться даже целый год, у меня конечно же появятся новые знакомые, возможно, даже человек, в которого я влюблюсь… Нет, я буду ждать тебя. Зачем мне ждать тебя? Так ты спросила. И ты помнишь, что я ответила? Затем, что я всегда выберу тебя, ты же знаешь. Почему именно тебя? Потому что я люблю тебя. И ты помнишь, как тяжело мне дались эти слова в первый раз. Я помню, как ты начала мотать головой, будто отрицая или не веря, как сказала: «Разве меня можно любить?». Как меня поразили твои слова до глубины души, как я в следующий же миг храбро приблизилась к твоему лицу и мягко коснулась твоих губ своими. Мой первый поцелуй случился в четырнадцать лет с девочкой немного старше меня, которая была самой популярной в школе, отличницей, за которой бегали пацаны из разных классов, но которая бегала за одним единственным, умудрившимся несколько раз кинуть её. С девочкой, которая терпела свою мать, пыталась быть идеальной дочерью, но никогда не получала одобрения, только очередную порцию порки. С девочкой, которая решила, что не достойна любви даже ничего не представляющей из себя сиротки. Помнишь ли ты, что ответила на мой скромный поцелуй? Как углубила его, превратив во что-то большее, чем просто касание губ? Как взяла инициативу в свои руки, коснувшись ладонью моей щеки? Как мы лежали и целовались, не обращая внимание на привкус алкоголя, смешанного с пуншем? Как в перерыве между поцелуями прошептала, что у меня мягкие губы? Твои были мягче в тысячу раз. Я боялась пошевелиться, сделать лишнее движение, чтобы не спугнуть тебя, а ты оказалась уверенней. Твои руки начали блуждать по моему телу, а из губ в конце концов вырвался хрип: «Смелее, Свон», что дало мне толчок на робкие действия. Я помню… как была нежна кожа твоей шеи, как послушно расстегнулось твоё платье на спине, как коснулась тебя под тканью платья, как наткнулась на замочек бюстгальтера, как твои руки пытались расстегнуть мою рубашку… но после резко оттолкнули меня и ты, выдавив «прости», выбежала в ванную. Часть оставшейся ночи я провела помогая твоему организму избавиться от всей дряни, что ты выпила на выпускном, а под утро мы уже спали в моей кровати — я в полурастёгнутой рубашке и в брюках, а ты в одном нижнем белье, потому что успела вовремя снять платье, когда начался очередной приступ рвоты. А помнишь, что мы сказали твоей маме? Что это я напилась вдребезги на твоём выпускном, из-за чего тебе пришлось отводить меня домой, а там приводить в чувства ровно так же, как делала это я на самом деле с тобой. Кора охотно в это поверила, ведь я сиротка, не знающая меры, у которой наверняка биологические родители были алкоголики и наркоманы, но ты всё равно тогда получила свою долю наказания. Помнишь, каким скомканным было лето после твоего выпускного? Мыслями ты полностью была погружена в предстоящую учебу в университете. А я… Я не замечала ничего вокруг. Прогуливала занятия по боксу, репетиторов, даже особо не была в курсе, что мои родители уже на тот момент были на грани банкротства. Я была полностью погружена в тебя. Как всегда… Это, наверное, всё глупо, но я искренне считала, что после того поцелуя мы начали встречаться. Вероятно, потому что я хотела в это верить всем сердцем. Поэтом когда нам удавалось встретиться, а тем летом это было тяжело сделать, я иногда брала тебя за руку и даже скромно целовала в щёку, а ты просто улыбалась. Казалось, что мне этого хватало. Не знаю, помнишь ли ты тот момент, когда всё пошло наперекосяк. Оставалось пару недель до твоего отъезда, я была с тобой всё смелее, а ты не задумываясь позволяла мне это. И ведь спустя много лет я даже думала, что, если бы всё так и шло своим чередом, у нас бы, возможно, всё получилось. Но, повторюсь, всё пошло наперекосяк. Спасибо твоей маме, так ведь? Ведь она тогда после того, как я в очередной раз проводила тебя до дома, позвала меня поговорить. Ты знаешь, что она сказала? Чтобы я оставила тебя в покое, ведь мы с тобой не пара. Мои родители без пяти минут банкроты, они продают свой бизнес, пытаясь рассчитаться со всеми кредиторами, тем самым семья Свон неумолимо становится в лучшем случае средним классом. А я ведь просто девчонка… господи, я же даже не парень, чтобы быть с тобой. Она мне так сказала, представляешь? Тем более… я никому не нужная сиротка. И мне так легко было поверить словам Коры, но знаешь, что? Я ведь тогда не поверила. Я прекрасно помню, как встала перед твоей матерью, сдерживая обжигающие слезы на глазах, и с невероятной уверенностью, какой у меня больше никогда не было, сказала ей, что ты никогда не отвернешься от меня, что у нас с тобой нерушимая связь. Ведь ты никогда не называла меня сироткой, ты всегда меня защищала, ты была моим первым другом, тем единственным человеком, который помог мне после детского дома обрести силы сосуществовать с внешним миром. Я никогда ни в ком не была так уверена, как в тот вечер была уверена в тебе. Что на это сделала Кора? Только усмехнулась. Сказала «посмотрим». Посмотрим… чёрт возьми. Со следующего дня ты начала меня избегать и практически перестала со мной общаться. Что ж… Спасибо хоть на том, что перед отъездом в университет ты позволила мне попрощаться с тобой. Ты же помнишь тот день, когда наше с тобой последнее лето закончилось? Как пошел дождь, а я сидела рядом с калиткой внутреннего двора своего дома, которая была единственной преградой к твоему двору. Эту калитку когда-то специально сделали наши отцы, помнишь же? Чтобы мы беспрепятственно бегали друг к другу играть… Доигрались. Мне было холодно, но я не уходила, сидела, ожидая непонятно чего. Родители думали, что я у себя в комнате, они были заняты другим. Их можно было понять. Уже была ночь, когда ты подошла ко мне, укутанная в большой дождевик красного цвета. Ты лишь прошептала моё имя, а я еле выдохнула твоё в ответ, после чего ты присела рядом со мной и накинула на меня часть дождевика. Но всё это время под холодными каплями мне был нужен не он. Я отчаянно цеплялась за тебя, плача в твои мягкие волосы и задыхаясь в твоём запахе, умоляя, чтобы ты не уезжала. Ты лишь молчала. А на следующее утро уехала, разрушив всё, что было построено моими шаткими надеждами. Что ж… Ты помнишь свой первый год в университете? Кора больше не влияла на нас. Мы почувствовали некую свободу и начали писать друг другу письма, ты даже поддержала меня, когда я с родителями переехала в другой район — более бедный с относительно дешевым жильём. А я всеми силами поддерживала тебя, пока ты покоряла людей в университете своим блестящим умом, тягой к образованию и невероятным обаянием. Я хотела не отставать от тебя — поставила себе цель хорошо окончить школу и поступить в полицейскую академию, тем более я стала показывать хорошие результаты в боксе, так что вполне могла претендовать на спортивную стипендию. В каждом своём письме я не скрывала чувств к тебе. Не знаю, остались ли тогда они у тебя. Вряд ли, конечно… Но поверишь ли ты, если я скажу, что храню каждое твое письмо? С помощью них даже можно определить, в какой промежуток времени ты стала ко мне холодеть. Интересно, сама ты справишься с определением того периода? Второй курс, после твоего знакомства с местным университетским красавчиком Дэниелом Колтером. Меня это сначала мотивировало показывать всё лучшие результаты в учебе и в спорте, я хотела доказать тебе, что я лучше какого-то зубрилы с твоего универа. А ты будто вовсе перестала обращать на меня внимание. Твои письма всё холоднее и формальнее, мои злость и отчаяние всё сильнее. Когда я успешно поступила в полицейскую академию, ты поздравила меня какими-то шаблонными фразами. И через несколько месяцев, которые сопровождались моими упрямыми письмами с признаниями в любви и вечной верности тебе, я получила от тебя самое последнее письмо. Ты помнишь, что было там написано? Должна помнить, это же, чёрт возьми, твои слова, твой почерк. Новость о том, что на третьем курсе ты забеременела от своего ненаглядного Колтера, а он в свою очередь позвал тебя замуж. А затем последняя фраза: «Прошу тебя больше мне не писать, Эмма». Я больше не писала. Думала, что и не напишу никогда. Ну, по крайней мере, до этого момента. Да… прости меня за это письмо. Слишком длинным оно получается. Но мне это нужно. Мой мир рухнул от одного твоего письма. Мне было очень больно. Я, успешно учащаяся в академии мечты, просто обезумела — не знаю, как по-другому описать своё состояние. Буквально день-два и я покинула свой дом, оставила родителей, которые на тот момент делали все, чтобы их единственный ребенок — приемная дочь — ни в чем не нуждалась, хоть им и было тяжело вставать на ноги после потери бизнеса. А я их оставила. Вот так просто. Бросила семью, учебу, друзей. Мне на тот момент казалось, что я убегаю от самой себя, а, главное, от той части себя, которая была единственной причиной всей этой боли. Я пыталась убежать от тебя. И да, это же было слишком абсурдно, потому что ты и так меня не держала. Я бежала, даже не думая, каково это — начинать жизнь с чистого листа. Это всегда делали за меня. Одни родители отказывались от меня, а вторые принимали в свою семью и буквально сами брались переписывать мою историю. Но чтобы я собственноручно… нет, я не знала, что мне делать. Поэтому мне на помощь пришла Лили — девочка чуть старше меня, с тёмными волосами и такими же темными глазами. Которая с чего-то слишком напоминала мне тебя. С одной лишь разницей — она убедила меня в том, что я ей нужна. Я познакомилась с ней на заправке, она прикрыла меня, когда я воровала себе еду в магазине. Да, вот так просто девочка из полицейской академии быстро опустилась до такого состояния. Но ты же знаешь, что мое дно на этом ещё не было пробито. Лили познакомила меня со своими друзьями, втянула меня в их бизнес — продажа наркотиков. Достаточно иронично скажется это в будущем, правда же? Почему я согласилась? Потому что решила, что терять мне уже нечего. Нужны деньги на жизнь, тем более теперь я была не одна — рядом с Лили мне было легче. Пока она принимала дозу наркотиков, параллельно продавая их пачками своим клиентам, я принимала её за свой наркотик. По крайней мере, мне хотелось думать, что так я заменяю тебя. Потому что за всю свою жизнь я подсела только на одно запрещенное вещество, название которого сорвалось с твоих губ при нашем знакомстве в больнице. Наверное, мы были с ней в отношениях, если это можно так назвать. По крайней мере, каждый день я получала свою дозу жадных пьяных поцелуев, а иногда в ночи и что-то большее. Стоит ли мне говорить, кого я представляла рядом с собой вместо бедной и заблудшей Лили? Ха-х… в итоге бедной и заблудшей оказалась я, когда моим клиентом стал переодетый коп. И Лили наверняка знала это. Конечно же знала. И даже не пыталась вызволить меня из тюрьмы, где я скоропостижно очутилась. Совсем юная, в грязной одежде, с потерянным взглядом и мыслями о предательстве я сидела в каком-то вонючем месте, а в мыслях были лишь ты и моя лютая ненависть к тебе. Потому что с того момента, как твой образ и образ Лили слился в моей голове в одно целое, мне казалось, что ты, да, именно ты была той, кто обрек меня на худшее будущее. Я возненавидела тебя больше, чем кого-либо. И в тот же момент поклялась, что больше никогда наши жизни не пересекутся. Потерянную и никому не нужную девочку без имени вытащил из тюрьмы мужчина с голубыми глазами и светлыми волосами. Он молча усадил меня в машину, проехал несколько километров, остановился у обочины и крепко прижал меня к себе. Я до сих пор не способна выразить всей благодарности моим родителям за то, что они были, есть и всегда будут единственными на свете людьми, которые по какой-то странной причине приняли меня такой, какая я есть, и полюбили. Отец отдал всё, что у них с мамой накопилось за время кризиса, старому знакомому адвокату Спенсеру с каким-то устрашающим влиянием в округе, лишь бы вытащить свою приёмную дочь из задницы и вернуть в нормальное общество. И адвокат устроил меня к своему сыну, где я без какого-либо образования начала работать так называемым охотником за головами, часть зарплаты отдавая обратно Спенсеру, потому что той накопленной суммы родителей, как оказалось, не хватило за предоставленную им услугу. Вторую часть зарплаты я полностью отдавала своей семье. С помощью мамы с папой я снова начала вставать на ноги. Они быстро простили меня, даже слишком быстро. Помню, мама лишь смахнула слёзы и сказала: «Слава Богу, ты жива». А отец после той сцены в машине больше ни разу не поднимал тему. К слову, они знали о причине моего побега, и в то время, когда я уже была дома, владели уже большей информацией, чем я. Благодаря их тихим разговорам я узнала, что ты вышла за Дэниела, взяла его фамилию и родила мальчика. Собственно, на этом моё больное желание узнать о твоей жизни практически угасло. По крайней мере, я себе так внушила. В это время мне помогала та сама ненависть к тебе, которую я себе удачно вбила в голову. Тем более мысль о том, что раз у тебя всё так хорошо сложилось, а следовательно, ты должна быть счастлива, в какой-то степени успокаивала меня, заставляя оставаться там, где я была. Ну, я искренне верила, что эти два противоречивых чувства — ненависть к тебе и счастье за тебя — помогут мне забыть детскую привязанность и зарыть глубоко в душе наивные мечты, которые то и дело пытались вырваться наружу. И ведь у меня получалось… года два-три, пока меня не потревожили. И кто же? Кто бы мог подумать, правда же? Чёртова Кора… Это был звонок будто бы из ниоткуда. Слишком неожиданный, слишком нежеланный, но в то же время болезненно необходимый, словно для того, чтобы потешить своё самолюбие. Я не сразу согласилась на встречу, сказала, что мне нужно подумать. Но мне в лицо швырнули козырь, против которого я ничего не могла сделать. «Это напрямую касается Реджины». «Чёрт бы побрал вашу Реджину», — ответила я, но сразу же приехала. Знаешь, Кора сильно постарела. Статная, богатая, самодостаточная женщина выглядела как старуха, которая чахла, из последних сил вырывая из рук противников своё богатство. Именно тогда я узнала, что на тот момент она уже была вдовой — Генри Миллс умер незадолго до вашей свадьбы, и мне от этой новости стало как-то горько. Я помню, как сильно ты его любила, да и он сам по себе был очень хорошим человеком. Тяжело в это поверить, еще тяжелее — представить, каково было тебе. И меня не было рядом, когда ты потеряла его… Кора не стала мутить воду, она сразу выложила факты на стол. Ты вышла замуж не за того человека, но это понимают все, кроме тебя. У тебя не осталось друзей, ты по непонятным причинам цеплялась за мужа, не обращая внимание на здравый смысл, сводила общение с собственной матерью на нет. Ты теряла всё, и Кора не хотела, чтобы ты потеряла сына. Маленького Генри, её любимого внука, с которым ты практически не давала видеться. С каких пор ты пошла против Коры? Раньше бы мне это понравилось, но не в данной ситуации. У нее больше не было влияния на тебя, ты нашла рычаг давления, поэтому она была практически бессильна, в полном в отчаянии. Черт возьми, она попросила помощи у сиротки, которая была замешана в торговле наркотиками. Как я могла ей помочь? Чем? Кора знала о моей связи со Спенсером, где я работаю, как работаю. Она знала всё обо мне, знала, что мне нужно. И сколько. «С чего я должна вам помогать?». «Я заплачу тебе миллион долларов, дорогуша». Но мне не нужны были её деньги, хоть и необходимо было погасить родительский (точнее мой) долг. Я демонстративно встала, показывая, что разговор окончен, и была уверена, что гордая Кора просто отпустит меня, но вместо этого я почувствовала на своей руке тощие старые пальцы. «Я заплачу любые деньги, прошу тебя. Никто кроме тебя мне не поможет». Прошу тебя — ты когда-нибудь слышала, чтобы Кора говорила такое? Я потребовала объяснений и узнала, что твоя мать больна, а мне надо взять под «невидимую» опеку того, кого я ненавидела больше всего на свете. Твоего сына. Она повысила ставку до двух миллионов, добавила недвижимость и акции компании, но я остановилась только на деньгах. И, прежде чем уйти, не смогла не спросить: «Лучше бы на месте мальчика-наркомана с высшим образованием была ничего не представляющая из себя сиротка, не правда ли?». И то, что последовало за моими словами, подвергло меня в шок. Кора Миллс — та, кто всю жизнь издевалась над своей дочерью, вселяла страх каждому, кто был с ней знаком, могла уничтожить любого буквально по щелчку пальцев — расплакалась прямо на моих глазах. «Я никогда ни о чем не жалела. Но в последнее время… то ли это возраст… то ли… не знаю… я жалею, что дала Реджине именно такое детство. Об этом я жалею больше всего. Но знаешь, о чем я жалею ещё? Что не дала тебе шанс. И теперь я тону в своих ошибках, в своём сожалении о прошлом и ничего не могу сделать. Ты хотела получить моё согласие? Я даю тебе его, своё благословение. Только, ради Бога, убереги её от этого чудовища. Ради Бога, спаси мою дочь, Эмма». Ты бы видела её глаза. Эти страшные красные глаза, теряющие жизнь, наполненные безысходной серостью, больше не желающие бороться. Как же я их ненавидела. «Поздно». И я ушла. Через некоторое время Кора Миллс умерла. После поступления на мой счет оговоренной суммы я долго думала обо всём этом, меня даже забавляла сложившаяся ситуация — Кора была или слишком глупа, видимо, в силу своего возраста, раз не заключила со мной никаких письменных соглашений, кроме доверенности на меня по контролю личного счёта ребёнка, просто так переведя за такую услугу 2 миллиона, или слишком умна, уверенная в том, что я не заберу их себе без выполнения обещания. Но, что ж, похоже, глупа была именно я, когда через некоторое время раздумий пошла в банк и перевела деньги на счет маленького Колтера. Мне не нужны деньги. Только не так. Я всегда выберу тебя, ты же знаешь. На некоторое время я забила на своё «задание», так как, оказывается, в том районе, где жили вы, в полицейском участке работал мой бывший одногруппник — Грэм. Да уж, а я ведь могла вместе с ним закончить академию… Я оставила ему свой телефон на случай чего-то подозрительного, да и в общем-то на этом всё. По крайней мере, на некоторое время этого хватило. Ведь я искренне не хотела больше тебя видеть. Я знала, что не выдержу. Но твой муж начал выставлять свою гниль на всеобщее обозрение. Первый случай — жалоба соседей на шум в вашей квартире. Второй — пьянство в общественном месте, его забрали в участок. Его, его друзей и маленького четырехлетнего мальчика по имени Генри. Грэм сразу же позвонил мне. Я не хотела ехать, но что-то меня начало тянуть туда. Совесть? Чувство долга? Жалость? Он очень похож на тебя в детстве. Заплаканный, испуганный, наивный и доверчивый сразу же напомнил мне маленькую девочку, которая любила играть со мной на заднем дворе. Он тёр глаза точно так же, как и ты когда-то, маленькие пухлые губы дрожали точь-в-точь как у тебя, а взгляд не по-детски осознанный, словно это ты смотришь на меня. Мальчик с частичкой тебя, и, наверное, именно это подействовало на меня. Маленький Генри, которого я хотела ненавидеть, ведь не будь ты тогда им беременна, возможно, я бы смогла тебя добиться. Маленький Генри, который сидел на кресле Грэма, перестав плакать только когда я вошла в кабинет. Маленький Генри, который каким-то образом ловко забрался мне в грудную клетку и занял своё законное место. Маленький Генри, который не заслуживал всей ненависти, какую я хотела обрушить на него. Маленький Генри, который доверчиво прижался ко мне. Маленький Генри, продолжение той, кого я не могла перестать любить. Честно сказать, я больше не хотела его отпускать, но, когда ты была уже на пути в участок, мне пришлось скрыться. С тобой я еще не была готова встретиться — это было бы слишком. Тем более я не хотела вмешиваться, пока всё не станет совсем плохо. Что ж, мы с Генри не виделись еще около двух лет… Жалобы соседей участились, они начали заявлять о возможном насилии, которое по звукам могло происходить в вашей квартире. Грэм передавал мне эту информацию, а я была готова в любой момент сорваться к вам с Генри. И этот момент настал. Очередная жалоба. Они видели через дверной глазок, как мужчина хватал выбегающую из квартиры женщину за волосы. Слышали, как громко плакал ребенок. Как разбивалось стекло. Ты помнишь день, когда я постучала в твою квартиру? Это была осень. 22 октября. Мой день рождения. Ты открыла дверь. Застыла. Выдохнула моё имя. То ли удивленно, то ли растерянно, то ли облегченно. А я лишь попросила разрешения войти. И ты позволила мне. Я помню безнадежность, царившую у тебя дома. Она так и кричала мне: «Ты опоздала». Но тут из комнаты выглянул мальчишка с растрепанными тёмными волосами. Он долго рассматривал меня, а потом непонимающе посмотрел на тебя. Не вспомнил. «Это Эмма, старая знакомая». Я протянула руку, он смущенно, но в то же время храбро пожал её. Наше с ним второе знакомство. У вас не было денег, хоть ты и работала. Не было еды, элементарно хлеба — я нагло изучила все шкафы и холодильник на кухне. «Как вы живете?», — спросила я. «Дэниел не может найти работу», — лишь ответила ты. Генри был очень худым, ему надо было хорошо питаться. Ты была ещё худее. Куталась в какой-то растянутый свитер с желтоватыми разводами, пряча тощие руки под висящими рукавами. Помню, мы сели с тобой на кухне, и я задала тебе вопрос, который касался того, что могли слышать всё это время соседи. Ты сказала, что у вас всё хорошо. Ты работаешь, зарабатываешь сколько можешь, Дэниелу тяжело, он днями и ночами ищет, где заработать, но у него не получается. Вы стараетесь ради Генри, потому что оба его любите. А затем я увидела это. Синяки на руках. Я спросила про них. Ты молчала. Тогда я закрыла дверь на кухню, чтобы Генри случайно не зашел, и задрала твой свитер. Помню, что ты практически не сопротивлялась. Синяки на спине. На ногах тоже есть? Но ты продолжала молчать, и я приняла это за положительный ответ. Ты торопливо опустила свитер, чтобы он снова прикрывал твое тело, но мне этот жест не понравился. Теперь я, крепко держа тебя за руки, задрала свитер на животе. Большие фиолетовые пятна, поднимающие вверх к грудной клетке. Помню, что я не стала задирать еще выше — ты была без бюстгальтера, мне показалось это лишним. Да, глупо в такой ситуации думать об этом… наверное. «Я убью его». Ты начала его защищать, и я не выдержала — стукнула кулаками по столу, от чего грохот потом долго звенел у меня в ушах, а затем схватилась за голову и начала ходить по кухне туда-сюда, не понимая, что делать. Меня трясло. Я чувствовала себя бесполезной, жалкой, какой-то беспомощной, будто я обязана была это предвидеть и обязана была защитить тебя во что бы то ни стало. Я ведь обещала тебе тогда, помнишь, в далеком детстве, что всегда тебя защищу. Наша первая за долгое время, проведенное порознь, встреча была отвратительной. Даже не потому, что это был мой сраный день рождения, который я всегда ненавидела. Я узнала, что женщину, которая долгое время была мне очень дорога, избивает муж. Что ее сын, за которым мне поручили следить, проживает не самое лучшее детство. И что я всё ещё болезненно люблю ее и не ненавижу этого мальчика. Это была дерьмовая встреча, согласись. И единственное положительное, что случилось за этот день, это мои жалкие попытки помочь вам — немного денег на продукты и одежду. Тебе и маленькому Генри. А вот твоего ненаглядного я наградила кое-чем другим. Дождавшись Колтера у дома, как раз в ночи, я загнала его в ближайшую темную улочку и достаточно убедительно, на мой взгляд, настояла на том, чтобы он больше и пальцем тебя не тронул. Ты мне никогда об этом не говорила, но я думаю, что, когда он вернулся домой, ты быстро поняла, почему он был весь в крови, а его лицо было похоже на непонятное месиво. Признаюсь, мне после нашей первой с Колтером встречи стало чуть легче. И даже не стыдно, что именно агрессией и насилием я решила одну из твоих проблем. Ну, по крайней мере, на некоторое время. Помнишь, с какой периодичностью я начала посещать вас? Раз-два в месяц, когда как. Я хотела хоть как-то контролировать ситуацию, да и ты, кажется, была не против моих внезапных появлений. Внезапных, чтобы никто ничего не смог скрыть. Даже частенько я натыкалась на твоего мужа, он огрызался, пытался оскорблять, но дальше своих слов не лез. Кажется, и тебя он больше не трогал. Я регулярно проверяла открытые участки кожи на наличие хоть каких-то намеков на побои. Видимо, теперь он бил тебя только словами, потому что кроме заплаканных глаз я ничего больше не замечала. Он был жалким трусом. Почему, а главное за что ты его полюбила? Каждый раз я настаивала на вашем разводе. Предлагала свою помощь, умоляла подумать хотя бы о Генри, пыталась убедить тебя бросить такую жизнь, начать все с чистого листа. Но все время получала категорическое «нет». И твои слёзы. Я оставляла вам с Генри деньги, даже ездила с ним покупать ему вещи. Да, мы с ним быстро подружились, помнишь? Он всегда так радовался, когда я приезжала. Обнимал меня за ногу и кричал тебе: «Эмма приехала!». Хороший пацан. Слишком хороший для жизни в такой семье. Честно сказать, была надежда, что таким образом мы дотянем до момента, когда Колтер наконец-то сопьется или случится передозировка и он освободит вас от своего присутствия в жизни, и я была даже рада, когда узнала, что его в очередной раз забрали копы. Но ты умоляла меня помочь. Ты, черт возьми, каждый раз умоляла меня помочь. И каждый раз плакала. Ненавижу твои слезы. Еще больше я ненавижу чувствовать слабость перед ними. Любовь, которая как болезнь разрушала мой рассудок. Привязанность, тягу, будто бы сама наркоман, тянущийся к своей последней дозе. Я ненавижу то, что ты всегда делала со мной. Но моя любовь к тебе… Я ненавижу и её. Твой сын просил меня не вытаскивать отца на свободу. Он смотрел на меня как на предателя, когда Колтер возвращался домой. Я чувствовала себя последней скотиной, глядя в детские доверчивые глаза, в которых будто бы рушился весь мир каждый раз, когда я выполняла твою прихоть. Последний такой раз был не исключением. И ты скорее всего прекрасно его помнишь. Он был каким-то особенным для нас всех, переломным, тяжелым. Ему грозила тюрьма, реальный срок, и ты умоляла, чуть ли не стоя на коленях, чтобы я помогла. Ты вытянула из меня обещание, зная, что я никогда бы не нарушила его. А я ведь, по правде, делала все, чтобы Колтера оправдали. Я даже обратилась к Спенсеру, снова влезла в долги, хотя, казалось бы, вот-вот должна была уже всё отдать. Но всё, что у нас получилось, это немного сократить срок. И, черт возьми, я не была этому рада. Должна была, ведь таким образом с чистой совестью я практически избавилась от твоего мужа, ведь по факту я делала все, чтобы помочь тебе. Но глядя на то, как ты убиваешься из-за него, я чувствовала лишь свой проигрыш. Я не выиграю, пока ты несчастна. Помнишь, что ты сделала первым делом, когда судья озвучил приговор? Обвинила меня. Будто это я пичкала Колтера наркотиками, будто я подкупила судью, будто я сказала Спенсеру специально завалить дело. Будто я специально хотела причинить тебе боль. А тем временем я, наивно думающая, что у меня получится исправить ситуацию, пообещала вам с Генри, что буду рядом. Первое время было тяжело. Помнишь, какой ты была замкнутой? Ты почти не подпускала меня к себе, хоть и безмолвно позволила жить с вами. Цеплялась за Генри, который, в отличие от тебя, только был рад произошедшему. Пацан буквально просиял, я никогда до этого не видела его таким жизнерадостным и беспечным, он не дергался по мелочам, страх в глазах пропал и вместо него появился здоровый детский блеск. Ты же долго не могла прийти в себя, но я старалась… Ты помнишь наши долгие объятия среди ночи, когда ты не могла уснуть и приходила в гостиную, где я спала на неудобном диване? Как мы вспоминали наше детство, глупые игры и какие-то забавные случаи, попивая чай и поедая торт из ближайшего супермаркета? Как медленно от чая мы начали переходить к красному вину? Полусладкому, такое ты любила. Как однажды в слегка пьяном состоянии, в очередной раз наблюдая, как ты плачешь из-за человека, сидящего в тюрьме, я пробурчала, что «а я ведь до сих пор люблю тебя»? Ты помнишь, как после этого сама впилась в меня губами? Меня поразило, что именно ты стала инициатором поцелуя. Несмотря на то, что всегда в подростковом возрасте я лезла целоваться. Несмотря на то, что я никак не намекала, что хочу этого. Несмотря на то, что я честно держала дистанцию между нами, хоть меня и сильно тянуло к тебе. Я никогда не смогу забыть наш с тобой первый раз. Да, до тебя у меня уже были половые связи как с мужчинами, так и с женщинами, но кроме Лили я ни к кому из них не испытывала ни капли чувств, лишь пьяное возбуждение, страсть, проходящую на утро. А это были мы. Наш с тобой первый раз, который я так мучительно долго представляла в своих мыслях. И, клянусь, в реальности он был ещё прекрасней. Твоё прерывистое дыхание, твои пухлые губы, твой пьянящий запах, твоя мягкая кожа, покрытая в некоторых местах шрамами, твоё тело… моё. Моё на короткое время, уделённое нам судьбой. А затем ты расцвела. Заметила ли ты, как на твоём бледном лице начал появляться румянец? Как губы стали чаще растягиваться в искренней улыбке? Как ты больше смеялась, чем плакала? Я заметила. И, кажется, Генри тоже. Ну, конечно же он заметил. Твой сын мудрый не по годам. Я не уставала удивляться этому каждый раз, когда общалась с ним, да даже просто наблюдала со стороны. Он замечал всё. Он чувствовал твоё настроение, твои эмоции, он чувствовал тебя. Даже мне было тяжело тягаться с ним, хоть я и старалась быть для вас обоих опорой. Но Генри от этого не переставал являться твоей главной поддержкой. Да, он замечал всё — я уже об этом сказала. И он же замечал, как ты менялась. Менялась и в лучшую сторону, и резко делала шаг назад, когда каждый гребаный месяц навещала своего мужа. Я помню эти дни. С утра ты сильно нервничала, пропадала на весь день, а вечером возвращалась в каком-то расшатанном состоянии. Даже было ощущение, что вот-вот ты упадешь в обморок. Из тебя будто высасывали душу, все силы, всё, что накопилось у тебя за месяц спокойной жизни. И мне оставалось только снова возвращать всё это, отдаваться тебе, не прося ничего взамен. Лишь бы помогло. Лишь бы ты снова улыбалась. И я помню эти поздние вечера, как ты неубедительно играла перед Генри спектакль, что у тебя все прекрасно после свидания в тюрьме, а я дожидалась, что он уйдет спать, чтобы набрать ванну горячей воды, посадить тебя туда и просто в тишине смыть с тебя весь день. Мы ничего не говорили. Я не произносила ни слова, когда водила губкой вдоль новых синяков. Я сдерживала вздохи, когда понимала, чем вы там занимались. Что он делал с тобой. Я молчала, когда могла много чего высказать тебе в лицо, но я знала, что ты не послушаешь. Знала, что ты не можешь без этого. Знала и боялась, в тайне ненавидя себя за это. Чем ближе конец, тем сильнее страх неизбежности. Мысли не давали мне покоя, с каждым днем всё сильнее заставляя меня принять окончательное решение. Это не было необдуманно и спонтанно. Я примеряла несколько вариантов развития событий, и в итоге остановилась на одном единственном, наверное, правильном. По крайней мере, я до сих пор хочу надеяться, что это был верный поступок. Хоть и не могу себя убедить. Я должна была поступить по-другому. Но дала ли ты мне выбор? Помнишь тот момент, который поделил всё на «до» и «после»? Эту гребаную ночь, проведенную на кухне, чтобы Генри ни дай Бог не услышал. Но он же всё равно всё слышал. Эти отчаянные слова — я ведь буквально умоляю тебя одуматься. Эта холодная отстраненность, будто не ты всё это время доверчиво прижималась ко мне во сне. Этот жалкий выбор: «я или Дэниел». Этот невыносимый ответ: «Ты прекрасно знаешь, что я выберу его». Эти родные губы, сжатые в тонкую полоску при попытке коснуться их в последний раз. Эти карие глаза, сверлящие меня, не выражая никаких эмоций. Я ушла, как и сказала тебе, задержавшись лишь на мгновение, чтобы попрощаться с твоим сыном, который не заслуживал всего, что происходило. Генри ведь не заслуживал такого детства, обделённого яркими красками. Такого отца, уничтожающего всё на своём пути гнилью и желчью. Такую «спасительницу», которая обещала, что будет всегда рядом, но не сдержала своего обещания и сбежала. Такого будущего, которое он будет тащить на своих неокрепших подростковых плечах. Он не заслуживал этого. Но мы с тобой дали ему это. Ты и я. Мы были в ответе за этого мальчика. С ним прощание вышло будто бы тяжелее. Я сильно была привязана к нему, знаешь? Я любила его как собственного сына, которого у меня никогда не было. И я просто должна была развернуться и уйти. Отказаться от него, как когда-то отказывались от меня. И последние слова, что я услышала перед тем, как навсегда закрыть дверь в вашу квартиру: «Я никогда тебя не прощу». И я знала, что заслужила это. Сев в машину, я, не задумываясь, просто поехала вперёд. Долго, тяжело, не видя перед собой ничего, я ехала непонятно куда, чувствуя, как с каждой секундой мне становилось всё больнее и больнее. Остановившись в лесу и просто вывалившись из салона на холодную землю, я лежала, глядя в чёрную глубину уснувшей природы, не замечая ни страха, ни холода, лишь боль, полностью окутавшую меня. Я всегда выберу тебя, ты же знаешь. Но почему ты не можешь хотя бы раз в жизни выбрать меня? Я не плакала. Я выла. Выла от боли и несправедливости. От ненависти к самой себе. К своей сильной любви, которая никогда не была тебе нужна. А в мыслях все крутился твой образ. Твои карие глаза, с безразличием смотрящие на меня. «Я люблю тебя». «А я люблю Дэниела…». Мне до сих пор трудно вспоминать, как я приходила в себя. Пару лет я жила на ферме у отца Августа в другом штате, о чём знали лишь мои родители и сам Август. После начала скакать с места на место, параллельно продолжая работать охотницей за головами, и никогда больше не планировала возвращаться в места, которые напрямую напоминали о тебе. Но мне пришлось это сделать два раза. Скорее всего ты не в курсе, но у Грэма прямо на рабочем месте случился сердечный приступ. Он работал в ночную смену. Один сидел в своём кабинете. Его не успели спасти. Да, тот самый Грэм, который помогал вытащить Колтера из участка. Он был мои другом, и в знак уважения к нему, в знак нашей дружбы я приехала на его похороны. Признаюсь, я специально делала ненужный крюк, чтобы объехать улицу, где живешь ты. Надеялась ли я в тайне о случайной встрече? Нет, я знала, что меня это сломает. Я не была к этому готова. Даже не знаю, буду ли когда-нибудь готова. Второй раз я посетила ваш штат за месяц до совершеннолетия Генри. Мне нужно было встретиться с адвокатом Коры, подписать некоторые бумаги и окончательно закрыть это дело хотя бы на уровне официальных документов из банка. Но всё так же желания вас посетить не было. Нет, наверное, не так. Желание было, но какое-то чувство самосохранения не давало мне даже думать об этом. Знаешь, мне до сих пор тяжело вспоминать о тебе. Я думала, что время лечит, но сильных изменений не было до тех пор, пока на моем пути внезапно не встретился Нил. Точнее, пока мне его не заказали. Это было одно из моих последних заданий в такой сфере, и к тому же оно не было стандартным. Не было цели сдать человека копам, на самом деле, цель даже не была преступником. Всё, что нужно было сделать — найти этого человека и передать заказчику данные о его местонахождении. Клиентом был очень влиятельный человек. Ну, по крайней мере, сумма, которую он перечислил на мой счёт, была уж очень влиятельной. А целью оказался как раз Нил Кэссиди. Как оказалось спустя некоторое время, моим клиентом был отец Нила, но это уже совершенно другая история. Кэссиди с первой же встречи показался мне каким-то простым. Он зацепил меня. И я до сих пор не понимаю, чем. Своей дружелюбностью? Честностью? Или уютностью? Он легко принял мое прошлое, мои душевные раны, и никак не давил. Удивительно, но, когда он спустя полгода нашего общения узнал, что я охотница за головами, не было скандалов и разборок. Не было ничего. Он просто это принял. Он… он настоящий. И он никогда ничего не просит взамен. Ты знаешь, с Нилом по-другому. Не как с тобой. Мне даже тяжело сравнивать это. Да и не хочется, если честно. Он долго ухаживал за мной, как-то трепетно и аккуратно, будто я вот-вот могла уйти. На самом деле, я действительно искала подвоха или какого-то повода сбежать, потому что во мне сидел необъяснимый страх, но Нил ни разу не подвёл моё робкое доверие. И я поддалась, отдав ему в руки своё уязвимое сердце. Люблю ли я его? Интересно ли тебе вообще об этом знать? Если честно, не думаю, что ты вообще вспоминаешь меня. Но, честно сказать, мне тяжело ответить на этот вопрос. Чувства есть. Они не такие, какие я испытываю… испытывала к тебе, но они есть. Другие. Мне с ним хорошо. Мне не больно. Но, знаешь, я могу назвать себя счастливой. Да, я счастлива. Я вижу будущее с Нилом, вижу своё счастье именно рядом с ним, могу говорить о нём как о своей семье. Мы поддерживаем друг друга во всём. Он помогает мне справляться со своими демонами прошлого, а я помогаю ему, потому что, как оказалось, две сломленные души на самом деле способны притягиваться. К прошлому не всегда можно вернуться. Особенно когда твое настоящее и, тем более, будущее совершенно не нуждается в этом. Зависимость проходит, остаются лишь воспоминания. Но хочешь ты этого или нет, забыть такое не всегда возможно. А иногда прошлое — необходимая часть будущего, которую невозможно игнорировать. Да и нельзя, когда есть взаимная необходимость, нужда воссоединиться, несмотря на все ошибки, сделанные за долгий период времени. И именно этот вариант был у Нила с отцом. У них своя тяжелая история, о которой я не вижу смысла тут писать, но скажу лишь то, что я убедила Нила дать отцу шанс и согласиться с ним на встречу, а в дальнейшем даже возобновить общение. Потому что иногда нам всем действительно нужен один единственный шанс исправить хотя бы то, что ещё можно. Так ведь? Знаешь, спустя столько лет я до сих пор вспоминаю тебя. Наверное, не было ни дня, когда бы мои мысли не касались твоего образа. Ты всегда была мне дорога, слишком важна, и мне долгое время казалось, что без тебя действительно моя жизнь будет лишь просто существованием. Ты была моей зависимостью. Моей болезнью, от которой я не находила и не хотела находить лекарства. Но, надеюсь, сейчас я на правильном пути, чтобы попытаться исцелить себя. Но ты навсегда останешься моей первой любовью. Самой искренней, самой честной. Самой настоящей. Как жаль, что у нас так ничего не получилось. Да и знаешь, я слишком много раз задавалась вопросом: поставь ты меня сейчас перед тем же выбором — ты или Нил — с кем бы я осталась? Мой ответ был неизменным. Я всегда выберу тебя, ты же знаешь. Но не в этот раз. Прощай, Реджина Миллс. Твой преданный Спаситель, Эмма Свон.Я в глазах твоих видел снег в океане. Мы чужие с тобой и другими не станем. Так пускай всё растает, течёт между пальцев; Я тебя отпускаю, и не возвращайся.*