Рассвет за стеной

      Когда наступает конец света, люди показывают своё истинное лицо. Ведь больше незачем носить маски. Говорят, что существует много признаков конца света: меняется погода — происходит погодная аномалия, животные остро это чувствуют и уходят в безопасные места. А еще, по словам мудрецов, начинают появляться во всех концах земли «посланники Господа», некие пророки, что знают наши грехи и пороки, за которые нам послано наказание.       И я не могу назвать за последние четыре года, что я провела в этом мире, хотя бы один уверенный аргумент, подтверждающий эти слова. Подумаешь, в этом году была слишком снежная зима. Можно легко списать на капризы природы. Животные вели себя точно так же, как и всегда. А религиозные фанатики были все время. Ничего не предвещало беды в этот день. И он определённо не должен был начаться в кабинете Эрвина.       Командир был слишком хмур. За последнее время он слишком редко появлялся на моих глазах, я предполагала, что он проводит время с семьёй. Но поговаривают, что его все чаще и чаще замечают в кругу солдат гарнизона. И эти слухи себя полностью оправдывают. Пару раз к нам с неофициальным визитом наведывался Дот Пиксис. И они явно говорили не на общественные темы, находясь за закрытыми дверями.        — Что-то случилось? — осторожно спросила я командира, гадая о причине срочного вызова. То, что меня так нагло забрали из столовой, не дав доесть законную порцию — верх неприличия.       Эрвин кивнул и жестом попросил присесть.        — Ты помнишь что-нибудь о времени, проведённом внутри стены?       Я поёжилась от неприятного вопроса. Помню ли я что-либо? Он имеет в виду холодную пустоту и одиночество? Или непроглядный мрак, что окружал меня целое столетие?        — Нет, я ничего не помню. Все это время я была без сознания. Ощущение времени там тоже не чувствовалось. — Мой ответ его не удовлетворил, однако он не подал видимых жестов. Голубые глаза смотрели, казалось, прямо в душу, копаясь в ней. И от этого становилось очень неприятно.        — Как ты думаешь, Кларисса, из чего состоят стены?        — Даже не знаю… — призадумалась я, подбирая слова. — Это не похоже на камень или бетон, слишком много материала для этого нужно, учитывая протяжённость стен. — Над этим вопросом мне раньше не приходилось задумываться. А теперь даже стало интересно — нужно поразмышлять вечером. — Возможно, их создали люди моего времени. Но указать точный материал я не могу.       Своим ответом Эрвина я не удивила. По его виду можно понять, что он и сам не знает ответ на вопрос, хоть и надеялся получить его от меня.        — В таком случае, у нас большие проблемы, — он напряжённо замолчал, а я во все глаза уставилась на белобрысого. Что он имеет в виду? Какие еще проблемы? Мы только недавно избежали гражданской войны, посадили на трон Хисторию и теперь все должно быть спокойно. Я не могла найти ни одной угрозы, существовавшей в данный момент.        — Стена Роза начинает разрушаться.       На какое-то мгновения я, казалось, оглохла. Непонятный звон в ушах заглушал остальные слова, продолжая крутить только «стена Роза» и «разрушаться». В конце концов, я смогла собраться с мыслями, что было очень трудно.        — Но как? Эрвин покачал головой.        — Когда лорд Райс в образе титана ухватился за стену, то ему удалось оставить крупную вмятину. Солдаты гарнизона обнаружили странную картину — стена начала разрушаться изнутри. Внутренняя часть сейчас образует пустоты. Ты понимаешь, чем это нам грозит? — командир посмотрел на моё чересчур бледное лицо, но я лишь отрицательно завертела головой. — Стена истончается, и если нам попадётся наиболее сильный титан, хоть вполовину сильный как Бронированный — нам всем конец.       Нервно сглатываю, представляя эту картину. Если все так, то нам не потребуется дожидаться сильного титана. Стена сама рано или поздно рухнет. А если сломается Роза, то жителям до смерти останется совсем чуть-чуть. Мы лишимся последних земель.        — Но если она не рухнет, то все будет хорошо. Сколько стоят эти стены, а сколько еще простоят! Может, они были такими и раньше, просто мы не знали об этом.        — Не все так просто, — глубоко вдыхает Смит. — На южной части обнаружены крупные трещины, да несколько не таких больших. Но с каждым днем они расползаются. Материал, из которого сделаны стены, смягчается и рассыпается в мелкую крошку. И это только в нашем округе, остальная часть стены Роза полностью в порядке, как и Сина.        — Тогда, что это все значит? — все еще не понимаю я. Мне стало страшно. Очень. Только все в моей жизни начало налаживаться, как начала происходить невиданная хрень. Ну как так?       Эрвин долго молчит. Тишину прерывает лишь размерное постукивание указательного пальца о стол. Я начинаю еще больше нервничать, но командир продолжает хранить молчание.        — Что это значит, Эрвин? — уже твёрже повторяю я.        — Я думаю, что причиной разрушения стены являешься ты.       Молча хлопаю глазами. На стене меня уже давно не было видно, лишь редкие дежурства в компании Евы и Дмитрия. Во мне сейчас бушует ураган чувств, и я не могу это контролировать.        — С чего ты это взял? — наконец вдыхаю я.       За всю свою жизнь, я еще ни разу не встречала такого умного и хитрого человека, как Эрвин Смит. Мужчина моргнул, и, когда посмотрел на меня, в его взгляде что-то изменилось. Он стал более… решительным. Мне показалось, что я прочитала в них прямой ответ — «ты и сама знаешь это».       Командир встаёт со стула и направляется к дальнему ящику, доставая оттуда большой свёрток. Это оказалась большая карта трех великих стен, с городами, отмеченными на ней.       — Вот, — указал пальцем на одну часть Смит, — то место, где мы нашли тебя четыре года назад. А здесь, — он провел пальцем по одной части стены, которая была еле заметно обведена красным. — Основная зона, подверженная разрушениям. Остальная часть, как и последняя стена, полностью цела.        — Это ничего не означает, — уверенно оспариваю его позицию. — Это может быть просто совпадением. Эрвин не выглядит переубеждённым.        — Стены стояли более ста лет, и не было никаких изменений. Мы все еще работаем над этим вопросом, но есть шанс, что, когда ты очнулась, случайным образом разрушила какой-то механизм, поддерживающий целостность камня.        — То есть, ты утверждаешь, что я чудесным образом питала ваши чертовы стены непонятно чем, и поэтому они целы! — перешла я на крик. — Здорово! А может, это титаны, запертые там, взбунтовались и решили выйти прогуляться?! А вы на меня все валите!        — Успокойся, — грубее, чем следовало, сказал Эрвин, строго на меня посмотрев. Но я не умерила своей злости. — Сейчас эта версия активно изучается. Ханджи и еще пара ученых изучают сосуд, в котором тебя нашли, и кристалл Энни. Если удастся что-то выяснить, я тебе об этом скажу.       Я глубоко дышала, мысленно соглашаясь с ним. Но контекст, который не был произнесён в слух, напрягал все мои нервные клетки, заставляя их дрожать от неощутимого страха.        — И что же ты хочешь конкретно от меня? Мы встретились взглядами, и мне стало понятно все.        — Если подтвердится самая худшая теория, то просто будь готова, — говорит он тихо, но воздух, казалось, звенит. Хочется кричать, мол, к чему готова? Но ответ я все так же нахожу в голубых глазах.        — Готова вновь вернуться туда? — голос предательски дрожит. За последние четыре года я пережила многое — несколько раз лицом к лицу встречалась со смертью, но ничто не пугало меня так, как зловещее спокойствие внутри каменной тюрьмы и холодный блеск кристалла.       Мой командир не произносит ни слова. Мне приходится сильно прикусить губу, чтобы не дать волю слезам:        — Ты в курсе, что отправляешь меня почти на смерть? Я не знаю, как прожила столько лет там, и не факт, что это сработает снова.        — Я много раз посылал солдат на верную смерть, — подал голос Эрвин, но, посмотрев на моё дрожащее тело, уже тихо добавляет. — Я не могу убить тебя без чувства сожаления, Кларисса, но не заблуждайся. Если у меня будет весомый повод — я сделаю это.       Мои кулаки сжимаются, а слёзы резко отступают. И почему я раньше не замечала другую сторону командира Эрвина? Восхищалась им — его стремлениям и целям, желанию идти вперёд несмотря ни на что. Много раз я с воодушевлением слушала его громкий размеренный голос перед вылазкой или операцией. Я признала в нем лидера и доверила ему свою жизнь, хоть она и с самого начала была у него в руках. И осознание своей тупости накатывает на меня очень резко.        — Тогда не промахнитесь, командир, — шиплю я, покидая кабинет. — Ведь я точно не промахнусь, если буду целиться в вас.       Как только дверь за моей спиной закрывается, я почти оседаю на пол. Сразу вспомнился тот момент, когда я рухнула в обморок перед капралом. И сейчас я была близка к повторению этого события. Прижимаю дрожащие руки к груди, пытаясь успокоить судорогу. И у меня ни черта не получается.       При одной мысли о кристаллическом сосуде я хочу кричать, но не думать об этом не получается. Перед глазами мелькают первые кадры моей жизни здесь, и у меня начинается нервный тик.       Сидеть на полу, под дверью командира легиона разведки, не пристало юной леди. Так бы сказала мне бабуля Роуз, но её здесь нет. Поэтому мне приходится воспроизвести её скрипучий голос в голове и подняться собственными силами.       С тяжким грузом иду на улицу. Не то, что бы мне так сильно хотелось подышать свежим воздухом, но с трудом понимаю, что идти мне некуда. Хочется побыть одной и наконец дать волю слезам или поплакаться кому-нибудь в жилетку и услышать, что все будет хорошо. А лучше все сразу.       Дерево, под которым, казалось, совсем недавно я сидела вместе с Петрой, перед своей самой первой вылазкой, встретило меня приветливо, словно протягивая длинные ветви для объятий.       Спрятавшись за его толстой кроной, обняв себя руками, больше всего мне захотелось исчезнуть, но этого не произошло. Искоса поглядываю вдаль горизонта, но серой поверхности стен, к счастью, не видно. Молча мечтаю о том, чтобы все оказалось по-другому — никакой опасности нет, а стена полностью цела. В моём идеальном мире, который оставался идеальным лишь только потому, что живёт в моей голове, все было бы по-иному — моя семья была бы со мной, а все новые знакомые, с которыми я познакомилась уже в этом времени, оказались в моём прошлом. Без титанов. Как бы все было хорошо! Ева могла бы работать учителем, как того и хотела, выйти замуж за Дмитрия, Петра и остальные ребята были бы живы… Сколько судеб можно было бы спасти?       К добру или ко злу, теперь я здесь. И у меня нет идей, чтобы спасти себя и спасти других одновременно. Зато отличное решение есть у Эрвина. Ему нравятся планы, в которых победы можно достичь разнообразными способами. В моём случае способ только один, и применяется он только после результатов исследований наших учёных.       Сколько я так просидела, под густой листвой, я не знаю. Но очнулась от своего полу анабиозного состояния только тогда, когда на землю спустились сумерки. Где-то вдалеке было видно последнее яркое зарево заката, но по большей части было темно. А еще очень холодно. Вместе с солнцем ушло и жизненно важное тепло.       Решив еще немного посидеть и окончательно успокоиться, я закрыла глаза, облокотив голову о ствол дерева. Не стоит пугать близких мне людей плохими новостями.        — Давно мне не было так хреново, — тихо говорю, уткнувшись лицом в ладони. Сейчас меня сдавливает чувство, что произойдёт что-то ужасное. И я никак не могу этому помешать.       Раздаётся тихий звук шагов. Я нехотя поднимаю голову, вглядываясь в темноту и пытаясь различить тень, что прямым шагом приближается ко мне.        — Почему я должен разыскивать тебя по всему легиону? — раздражённо бросила тень, подойдя ближе. Теперь я отчётливо могу разглядеть в ней человека, которому могу доверить свою жизнь безоговорочно.        — Прости, — еле улыбаюсь я. Мой голос тихий и почти сливается с шумом ветвей от ветра.       Аккерман выжидающе на меня смотрит. Видимо, думает, что я добавлю что-то еще. Но я молчу. Он стоит в метре от меня, наблюдая серыми глазами за моей хандрой. Это не самое худшее состояние, в котором меня находили, поэтому можно успокоится. Еще минуту он стоит так, а после, тяжело вздохнув, приземляется рядом.       Мы встречаемся глазами, Ривай не сводит с моего лица пронзительного взгляда. Еще никто и никогда не смотрел на меня так пристально, кроме него. Словно выискивают все слабые места. Меня обследуют и изучают. И в эти минуты я чувствую себя как никогда уязвимой.        — Ты плакала? — спрашивает капрал, изогнув бровь. Я мысленно задаюсь вопросом — как он увидел покрасневшие глаза в темноте. Но это же Аккерман. Чему тут удивляться?        — Нет, — хрипло отвечаю ему, опуская голову. Моё «нет» он понял по-своему, но ничего не сказал. И это радует, в данный момент я бы не смогла рассказать ему всю правду.       ― Что ты будешь делать, если однажды я уйду? ― спросила я серьезно и довольно резко. Уходить я никуда не собиралась, но спросить очень хотелось. Аккерман посмотрел на меня недоверчивым взглядом.       ― Я расстроюсь, — честно ответил он, все еще не сводя с меня пытливого взгляда, в котором все так и кричало «попробуй только отойти на десять метров — и ты труп».       ― И всё? — обидчиво произношу я. Стало даже неприятно как-то. Моя самооценка рассчитывала на большее. — Станешь ли ты искать меня? Он подумал немного. И резко ответил:       ― Нет.       ― Почему?       ― Ты не пленница. Я с самого начала дал тебе свободу. Ты можешь уйти, а можешь остаться, — Аккерман пожал плечами и посмотрел на глубокое ночное небо. Оно постепенно покрывалось звёздной крошкой.       ― Будешь ли ты снова искать меня, если я уйду? — в глубине души я понимала, что тот бред, что несёт мой не закрывающийся рот, сильно подпортит нам настроение на ночь, но ничего не могла поделать.       Ривай сильно нахмурился. Ему кажутся странными эти вопросы, как и само поведение девушки, что сегодня была тише обычного и не создавала вокруг себя привычной суматохи.       ― Искать не стану, — просто отвечает он. — Просто наблюдать.       ― Хорошо. Наблюдать.       ― Стану, ― легко произнес он.       ― Что? Я думала, ты скажешь что-то вроде «Нет, конечно, я нет такой».       ― Я такой, Клэрри. Я не стану скрываться, но и удерживать тебя тоже не стану. Ты заслуживаешь рядом с собой человека лучше, чем я.       Я закатила глаза так сильно, что зрачок полностью исчез. Вот терпеть не могу такие моменты, когда на Ривая накатывает самоугнетение. И пусть это случается редко, но масштабно. И в такие минуты его не переубедить, как бы я не пыталась.       ― Если ты опять начнешь в том же духе, — пихаю его в бок, от чего он морщится. — То я не буду с тобой разговаривать. Неделю. Я уже говорила, что ты хороший человек, несмотря на все грехи в прошлом.       Сквозь темноту я смогла различить приподнятые уголки губ мужчины. И на этот раз у меня получилось вернуть ему прежний настрой. Не люблю, когда капрал вдаётся в плохие воспоминания.       ― Ну, а что, если я уеду? — в такт мне спрашивает Леви. — На северную границу, например? Буду жить отшельником в маленьком доме, питаться ягодами и мыться в реке. На много километров вокруг не будет ни одной души. Хотя, может, найду себе жену. Она будет стирать, убирать, готовить. И пироги у неё пригорать не будут, — моё лицо вспыхивает от возмущения, но мужчина продолжает. — А потом появятся пару очаровательных детишек, что будут радовать своих родителей и помогать им.       Его голос звучит непривычно певуче и размеренно. Я чувствую, что кое-кто очень отважный издевается надо мною.        — Только попробуй, — шиплю я, гневно на него посмотрев. — Не дай бог у тебя хватит духу посмотреть на какую-нибудь крестьянку. Придурок, — уже тише добавляю я, за что мне прилетает ощутимый подзатыльник. Потираю ушибленное место, ослабляя боль.        — Думаешь? — ухмыляется он. — Они могут быть низкого роста, нескладные, с раскосыми глазами и кривыми зубами.        — Да чтоб тебя церковные фанатики похитили! — воскликнула я, отодвигаясь от Аккермана примерно на два шага. Вот гад! Умеет же настроение испортить своими «шуточками». У него вообще есть чувство юмора? По опыту понимаешь, что такое понятие ему не знакомо.        — Разве ты не будешь скучать?        — Нет.        — Уверена? — издевается он надо мною. Даже не знаю, что было лучше, когда он относился ко мне только как к своей ученице и лишнего особо не позволял, или как сейчас — делает что хочет. И попробуй ему хоть слово сказать.        — Абсолютно!       Замечаю, что Аккерман пододвигается ближе, сокращая расстояние между нами. И мне уже не хочется предпринимать попытки убежать.       Ночной воздух заметно прохладнее, и от нового порыва ветра я ежусь, пытаясь найти последние остатки тепла в кожаной куртке. Над нами шумят листья, и, кажется, что на мгновение исчезли все проблемы. Ночь сегодня, на удивление, прохладная.        — Что бы ты сейчас больше всего хотела? — тихо спрашивает меня капрал. Я глубоко вздыхаю и кладу голову ему на плечо, закрывая глаза.        — Точный выстрел в голову Ленор, — не думая, отвечаю ему. Ривай усмехается, думая, что это шутка. И зря. — А еще, никаких свидетелей, — добавляю к прочему.        — Не совсем то, что я имел в виду. — отозвался разведчик, склонив голову. — Тем более, ты вообще держала в руках огнестрельное оружие? Или поставишь ствол вплотную к виску, чтоб уж наверняка.        — Ну, знаешь ли, — притворно обижаюсь я. Но в чем-то он прав — настоящий огнестрел в руках держать мне не приходилось. Обычно, им пользуется только военная полиция, да и то — в целях охраны населения. Могу поспорить, большинство из них даже не заряжено. — Между прочим, я способна победить и без применения оружия. Вспомни, когда тебя окружили ликвидаторы из военной полиции. Кто тебя тогда спас? Правильно — я! Меня даже Кенни похвалил, сказал что я стою десятки его людей. — Тут я уже немного приврала, но смысл оставался тем же. Получить такой комплимент от профессионального убийцы было очень приятно. — Интересно, — задумалась, вновь, я над вопросом, — а где сейчас этот недоковбой в шляпе?       Ривай ощутимо напрягся, от чего я подняла голову, внимательно на него посмотрев. Сказать по-честному, об этом мужчине я не вспоминала со времен нашей последней встречи в городе. За время всех приключений, что выпали на мою бедную голову, вспомнить о загадочном человеке, носившем прозвище «мясник Кенни», было некогда.        — Кенни мертв, — напряженно сказал Аккерман.       Казалось, окружающая температура понизилась на несколько градусов. Его взгляд стал более жестким, а руки сжались в кулаки. Я так и осталась сидеть с открытым ртом, не в силах сказать что-либо.        — Но он не мог, — неверующие замотала головой. Уж как по мне, то он последний человек, который должен был погибнуть в этой заварушке. Да, он странный и опасный, а еще у меня от него мурашки по коже и глубокое чувство незащищенности. Но чем-то этот недоковбой привлекал. Каким-то странным образом, за время нашей короткой встречи, я смогла проникнуться к нему симпатией.        — Его нашли после обвала пещеры, — начал разведчик. — У него была серьёзная рана — шансов выжить не было, но он держался. — Аккерман улыбнулся чему-то своему, продолжая рассказ: — Он передал мне оставшуюся сыворотку, хотя знал, что умрет, старый проныра. Даже перед смертью сумел наиграться со мною. Я закусила губу, не зная, что ответить на это.        — Он был… интересным человеком. Я так и не смогла понять его, как бы ни пыталась. То пытается убить, то наоборот помогает.        — В этом весь Кенни, — с легкой улыбкой отозвался Леви, а после посмотрел на меня странным взглядом. — Ты ведь ничего не знаешь о моей семье, верно?       Если он имеет ветвь семьи Морель, то кое-что я все-таки знаю, но даже этого недостаточно для полной картины. То, что касается родословной линии матери Ривая, я не знала совершенно ничего, кроме того, что она жила в Подземном городе. Я отрицательно покачала головой.        — Это ожидаемо, — Ривай не был удивлён, даже наоборот, почему-то остался довольным моим незнанием. — Аккерманы — древний род, уходящий еще к началу воздвижения великих стен. Не самый благородный, но в давние времена мы были доверенными советниками королевской семьи, до того, как на нас объявили охоту. Чем-то мы не угодили королевской чете, но то, что Аккерманов почти полностью истребили — это факт.       — Постой, — перебила его я. — А как же Микаса? Она тоже Аккерман. Выходит, вы с ней родственники?        — Да, выходит, что так, — кивнул разведчик. — Я давно это подозревал, но только недавно в этом убедился. Не повезло ей иметь такую кровь, — заметив мой недоуменный взгляд, он поспешил добавить. — Нас не просто так истребляли, насколько мне известно. Мы не поддаёмся внушению, так же, как и азиаты. Народная молва гласит, что мы прокляты. В какой-то мере она права. Многие из Аккерманов герои, некоторые предатели, а многие из них застряли в собственном коконе страсти или ненависти.       «Оптимистично» — подумала я, прижимаясь ближе к мужчине. Ему нелегко даются такие откровения, уж я то знаю, насколько он скрытен. А тема его семьи вообще находилась под семью замками.        — Значит, ты не один такой вредный ходишь по этой земле? — пытаюсь разрядить обстановку шуткой. — Где-то еще ходит несколько Аккерманов с каменными лицами и убийственным взглядом? Он не отвечает на мою улыбку.        — Сейчас я знаю только Микасу. Возможно, существуют еще несколько внебрачных детей, оставленных «заботливыми» родственниками, — после долгой паузы, капрал добавляет, — Кенни тоже был одним из Аккерманов.        — Ого, — тихо удивилась я, хотя думала, что новости на сегодняшний вечер закончились. — И кем же он тебе приходится?        — Он брат моей матери.       «Значит, дядей» — вспыхивает ответ в моей голове. И теперь я раздумываю о всей этой нелепой ситуации: дядюшка-Кенни, воспитывающий капрала с раннего детства, решил забыть былое и выпустить в него пару пуль? Странное проявление родственной связи.        — Ты говорил, что он тебя воспитывал какое-то время, — неуверенно добавляю я, не зная, что ожидать от Ривая. — Ты знал о вашем родстве раньше?        — Нет, — качает головой он. — Кенни не называл своей фамилии, хоть и знал мою, и то, кем мы друг другу приходимся. У меня есть предположения, почему он не сказал мне об этом, но ни одна из них мне не нравится.        — Может, он просто хотел тебя защитить? — глупо надеюсь я на благородство убийцы, если оно как таково существует. Все же, мне искренне хочется верить, что в этом человеке есть и хорошая сторона, не омраченная кровью.        — Он любил мою мать, не меня. — Леви грустно усмехается. — Это было сделано ради нее.       Ривай выглядел так, будто находился в абсолютно несвойственном ему смятении, будто желал облегчить свою тяжкую ношу, открывшись мне, но все же упёрто продолжал накапливать боль в себе. В его глазах еле заметными бликами скользила грусть, и пусть он никогда не признается ни одному живому существу, что его, на самом деле, беспокоит эта тема.        — Не думай о его мотивах, — шепчу я, крепко обнимая его. — Это не так важно. Кенни имел свои цели, но он не бросил тебя и именно это главное.       Раньше, еще давным давно, во времена наших первых коротких встреч, я считала его абсолютно бесчувственным, неспособным на проявление самых примитивных эмоций. И это было очень глупо с моей стороны. Я глупо полагалась лишь на картинку, что нарисовал для других сам капрал, показывал себя с той стороны, каким его привыкли видеть другие: холодным и бесчувственным монстром. И когда эта скорлупа треснула, пусть и прошло очень много времени, передо мной открылась истинная картина всего. Он испытал столько всего, что предпочел запирать все лишнее на железный замок, предварительно выбросив ключ в сточную канаву. Мне не хочется знать, что конкретно повлияло на него. Откуда появилась эта нужда оберегать каждого солдата, жестоко тренировать его лишь для того, чтобы он выжил. И я могла бы поспорить на что угодно, если бы понадобилось, Ривай, не раздумывая, пожертвовал собой ради других.       Прошла вечность, прежде чем я почувствовала крепкие руки на своей спине, крепко прижимающие меня ближе. Он молчал. Но мне не нужны были слова, чтобы понять, о чем думает разведчик. Капралу всегда было трудно выражаться искренне, зачастую, за него говорили поступки. Что-то потянуло за резинку, стягивая её с вниз. Высокий хвост тут же распался, рассыпаясь, словно песок по спине, а более короткие пряди нагло упали на глаза, решив, что им там самое место. Особо бережно, Ривай провел по ним рукой, словно расчёсывая пальцами. В который раз замечаю, что он имеет невероятную слабость к моим волосам.        — Не убирай, — тихо шепчет он на мою попытку убрать мешающие пряди. — Оставь распущенными.        — Так я похожа на лохматое чудище, — гну своё, но пока не решаюсь что-либо предпринимать. Я все еще прижималась к нему всем телом. Мне просто необходим физический контакт с ним, и я не знаю, как это можно объяснить.        — Ты и без этого чудище, только более прилежного вида, — шутит он, нагибаясь надо мною.       И я неосознанно задумываюсь о том, сколько же это дерево, растущее над нами, повидало на своём веку? Его высокие кроны тянутся вверх к небу, а густая листва делает его чуть ли не самым большим деревом на всей территории Разведкорпуса. Это дерево видело первых солдат разведки, первые потери среди них, а потом вновь новый набор. Оно слышало наш разговор с Петрой Рал на этом самом месте. А сейчас я сижу под ним вместе с капралом Леви, вдыхая один воздух на двоих.       Целовать капрала все равно, что бросаться вниз с обрыва. Никогда не знаешь, что будет тебя ждать там — каменные глыбы или прохладное озеро. Поначалу перехватывает дыхание, адреналин с привкусом чего-то терпкого отчетливо чувствуется во рту, а после наступает блаженный момент, словно ты наконец встречаешься с манящей водной гладью.       И когда его руки залезли под рубашку, смело гуляя по голой спине, останавливаясь на одном из многочисленных шрамов, я вздрагиваю и останавливаюсь, с мнимой дрожью опуская глаза. Мне хотелось окончательно отстраниться, но я была все еще под властью Аккермана, и его руки все еще держали в плену мою спину. И отпускать не намерены. Он вопросительно на меня посмотрел.        — Тебе не противно их касаться? — сдавленно шепчу я. Безусловно, некогда красные полосы побелели, приобретая белёсый оттенок кожи, но ужасные рубцы от лопаток до поясницы остались. И уходить не намерены. — Это же уродство… — мои пальцы дрожат, когда капрал, вопреки всем моим словам, скользит выше, ощупывая каждый рубец, очерчивая на них неизвестные узоры.        — Думаешь, это уродство? — почти оскалился мне в ответ Аккерман. От него тут же повеяло холодом. И этот контраст удушающего льда со смертельно горячими прикосновениями выводит меня из нужной колеи. И мне не удаётся ответить, как одним резким движением он обнажает свою грудную клетку от такой же белой рубашки и прикладывает мою ладонь к себе, накрывая своей. И я отчетливо слышу, как бьётся его сердце.       Он продолжает двигать мою ладонь вверх-вниз, и я против воли ощущаю неровность кожи, покрытую сотнями мельчайшими, зажившими шрамами, которые практически не видны. Пальцы сами натыкаются на более толстый, давно заживший, оставленный в далёком прошлом.        — В девять лет, — хрипло произносит разведчик, не отрывая изучающего взгляда с моего лица. — Какой-то пьяница решил поживиться за мой счет. Его рука, вместе с моей, ползёт вниз.        — Прямое ножевое, — ладонь наткнулась на небольшой прямой рубец. — Сам виноват, решил, что смогу справиться в одиночку с тремя.       Я замираю от каждого его слова. Лишь представив все то, что он пережил, находясь в Подземном городе, хочется сжаться в комочек.        — А этот, — бесцветным голосом произносит капрал. Моя рука оказывается на его шее, и я чувствую, как сильно бьётся жилка под тонкой кожей. — Мои люди попали в западню. Нас окружили, не дав и шанса на спасение. Они решили, что будет забавно, если мне придётся наблюдать смерть своих людей, ожидая своей очереди… это их и сгубило.       Мне становится еще больнее. Я знаю, что под землёй капралу Леви жилось многократно хуже. Все своё детство я провела в любящей семье, довольная и сытая, а он отчаянно цеплялся за жизнь, не желая принять поражение.        — Ты не обязан мне это рассказывать, — отрывисто говорю я, встречаясь глазами с серым омутом, в котором добровольно тону.        — Я хочу.       Аккерман делал все это осознанно. Он осознанно оскорблял, осознанно делился своими проблемами. Слишком рационален, чтобы совершить такую ошибку. И это еще одно подтверждение, что все заходит слишком далеко.       До глубокой ночи, под холодный свет звёзд и отдалённое пение цикад, мы говорили. По большей мере рассказывал он, а я взяла на себя роль внимательного слушателя. И я правда слушала с замиранием сердца — ловила каждое слово, представляя себе моменты из его жизни. И не все из них были радужными. В какой-то момент, я поняла, что будь на месте капрала, то определённо сдалась на каком то этапе.       Было ощущение, что он слишком долго молчал, а теперь не мог остановиться, рассказывая о прошлом. Иногда останавливался, задумываясь о чем-то своем на несколько минут, а потом снова продолжал говорить, вспоминая имена знакомых, какие-то важные события, да и просто моменты из его жизни. Будто-бы он действительно закопал воспоминания так глубоко, что забыл об их существовании, и теперь заново вынужден переживать их. Ему нужно было сбросить этот тяжкий груз с себя и облегчить свою ношу. Я хотела быть тем человеком, который бы помог ему справиться с этим.        — Мы все совершали ужасные ошибки в нашей жизни, Ривай. Делали то, что ни одно извинение не в силах излечить. Но нужно двигаться дальше, попытаться найти новое счастье, несмотря на все свои потери. Странно то, что потери сделали нас сильнее, позволили что-то изменить.       Он внимательно меня слушает, прикрыв глаза, словно растворяясь в звучании голоса. Кто знает, когда еще будет у нас такая ночь откровений? Если уж мне решились открыться и облегчить свою тяжкую ношу, то я всеми силами помогу её облегчить. Это называется поддержка.        — Ты чувствуешь вину перед прошлым, и это нормально, — продолжаю я. — Существует две разновидности вины. Одна — тяжкое бремя, и вторая — та, которая воспламеняет твою душу новой целью. Позволь своей вине наполнить себя целью. Пусть она напоминает тебе, кем ты хочешь быть. Нарисуй воображаемую черту и никогда ее не пересекай. У тебя есть душа. Она ранена, но она есть. Не позволь ей сгореть окончательно.        — То есть, — недоверчиво начинает капрал Леви, стоило мне замолчать. — Мне нужно простить себя за всё сделанное и отпустить это? И как же ты это представляешь: бывший убийца пойдёт исповедаться в церковь?        — Нет, мы же не хотим, чтобы у пастора случился сердечный приступ? — разведчик усмехается и согласно кивает. — В том, что ты творил эти годы… твоей вины нет. Это не твой выбор.       — И всё же. Мои руки в крови.        — Это не меняет суть дела, — строго говорю, вглядываясь в темные очертания его лица. — Ты тот, кто ты есть. И неважно, что думают о тебе другие… Только ты сам можешь решать свою судьбу. Только ты вправе это делать.       Замечаю, что Аккерман добрую минуту как молчит, не проронив ни слова, и внимательно слушает меня. И ночь, кажется, в эту минуту в сотни раз темнее, а звуки громче. Мы оба многое пережили, многое потеряли, но сейчас мы здесь — под этим деревом и только это имеет значение.        — А ты боишься быть тем, кто ты есть. Но не нужно, только не со мной, — мой отчаянный шепот тонет в шелесте листьев, и вот я уже ощущаю, что дрожу то ли от холода, то ли от переполняющих меня эмоций. Разведчик обхватывает мой подбородок длинными пальцами и, наклонив к себе, порывисто целует, прекратив на этом любые разговоры.