Рассвет за стеной

      Я знала, кто позвал меня. Знала раньше, чем когда открылась дверь, и тень, шагая по коридору, спотыкаясь на каждом шагу, вошла в темницу. Кто-то убрал почти все свечи. Я все еще привыкала к новому месту жительства с сомнительными удобствами. Но за неделю успела свыкнуться. Смирилась.       Дверь со скрипом отворилась, и я вышла наружу. Пока что мои шаги были медленными. Я долго поднималась по узкой лестнице и наконец увидела лучик света на верхних ступеньках.       Свет солнца больно ударил по глазам, и я поспешила прикрыть их ладонью. Мне почему-то казалось, что сейчас еще глубокая ночь. Как легко потерять представление о настоящем времени.       — Я и забыл, что ты давно не видела солнца.       Оборачиваюсь на звук голоса, но ничего не могу сказать в ответ. Это моё последнее солнце в этом времени. Кто знает, когда я очнусь вновь? Дрожь волной проходит по телу, но я лишь сглатываю слёзы. Сейчас не время.       Мы двинулись дальше. Меня накормили, дали помыться и предложили чистую форму. Кто-то подавал нарядное платье, но я остановилась именно на форме легиона разведки. Я стала солдатом именно в этом времени и хочу остаться им до последней секунды.       Не было только ремней экипировки и привода, но там, куда мне предстоит отправиться, нет надобности в них. В том месте не будет титанов. И моей семьи.       За одной слезой покатилась другая. Руки не успевали их смахивать, да и был ли в этом смысл? Какая разница в каком состоянии придет жертва на свою «казнь»?       — Успокойся, — мягко говорит Эрвин, идя по правую руку от меня.       — Я спокойна. Я так спокойна, что пора писать завещание! — голос дрожит от слез, но заставляю себя успокоиться. Скоро все закончится. Закончится все.       Мне оставалось лишь двигаться дальше до места, где уже стоит стеклянный сосуд.       — Ты выполнил мою просьбу? — спрашиваю, хотя прекрасно знаю ответ. Просто нужно убедиться, что в этот день боли будет немного меньше, чем ожидается.       — Да.       Глубоко вдыхаю и киваю, продолжая дорогу. Нас уже ждал экипаж на улице. Красивые лошади смирно стояли, выполняя свою ежедневную работу. Мне же представилась своя первая лошадка. Сердце защемило от боли.       Карета трогается. Перед глазами проносятся уже знакомые улочки. Я по ним ходила несколько раз, но чаще всего наблюдали с крыш. Этого тоже придется мне лишиться. Проезжая мимо знакомого заведения, где мне пришлось работать некоторое время, мне захотелось остановиться и попросить прощение у Джека за все те неприятности, что я доставила ему.       Что должен чувствовать человек, когда едет на свою казнь? Меня, конечно, не убьют по-настоящему, но уничтожат совсем по-другому. Второй раз лишиться семьи. Мне не выдержать столько боли.       Когда над тобой зависает угроза смерти, начинаешь понимать, что твои подлинные мечты не так уж и грандиозны, и все они сводятся к одному — любви. Материальные ценности и амбициозные цели меркнут, как умирающие звезды, а любовь остается. Цель человеческой жизни — любовь.       Людей в городе почти нет. Это заставляет невесело усмехнуться. Грандиозное зрелище, заставившее людей побросать свои работы и домашние дела, уже ожидает их у стены Роза. Этого не забудет никто.       Паника ощущается на кончиках пальцев. Вдох, выдох. Вдох, выдох.       Показались первые кучки толпы. Мы почти прибыли. Мну руки от волнения, закусываю губу, но это не помогает — меня трясет, как от горячки. Еще немного, и моя голова точно взорвется. Послышался щелчок открывающейся двери.       Толпа замерла, и все шепотки разом прекратились. Мне остаётся только выйти вперед, гордо расправив трясущиеся плечи. Ловлю на себе каждый взгляд, чувствую на себе это смятение, недоверие и даже страх. Как фильтр пропускаю через себя все это, от чего хочется лишь разрыдаться и броситься наутёк. Но ноги упрямо идут дальше. Прямо к стеклянному сосуду.       Он лежит на некой конструкции, с помощью которой можно будет поднять его и поместить обратно в стену. Все же он нелёгкий… Весь этот механизм расположен на неком подобии сцены, что возвышается над зрителями. Вероятно, чтобы видели все. Показательные выступления были отличительной чертой командира легиона разведки. Раз ступенька. Два. Три.       Оглядываюсь назад, и мне теперь четко видна невидимая линия, разделяющая толпу на разные группы. Войска военных подразделений стоят отдельно друг от друга, не пересекаясь. Ни одна «роза» не затерялась в кругу «единорогов».       Прямая осанка, твердый взгляд — все это вырабатывалось годами, воспитывалось в кадетском лагере, проникая в кожу вместе с пылью и потом. Мне же видится совсем иная картина.       Накрахмаленные рубашки и свежевычищенные костюмы очень-очень неплохо прикрывают кучу грехов.       Я смотрю на остальных ребят. На Еву, Эрена, Жана и остальных, застывших в неловком молчании. Нам нужно было бы еще много чего обсудить, но я не смею двигаться с места, ожидая, пока все не будет окончательно готово.       Моя команда напугана и шокирована, переводит взгляд с меня на стеклянный сосуд за моей спиной, все еще надеясь, что это сон. Я тоже. Только никто не спит. Морель сглатывает слёзы, даже не пытаясь сдержать их. Обиднее всего то, что я не могу ей все объяснить. Дмитрий держит её за руку. В его глазах я нахожу понимание и прощание.       «Прошу, давайте уже закончим эту пытку!» — мысленно прошу я всех и оборачиваюсь к командиру Эрвину, который стоит чуть позади меня и так же смотрит на собравшуюся толпу. Заметив меня, он кивает:       — Пора.       Смит галантно подставляет локоть, за который я спешу ухватиться. Мы поднимаемся еще выше, — всего на несколько ступенек, но они тянутся безумно долго. За это время я успеваю переосмыслить многое.        Пять лет. Почему-то это кажется мне одновременно слишком коротким и длинным сроком. У меня нет средства отслеживать тонкости временного колдовства. Я знаю, что время идет за пределами нашего понимания, что люди меняются, проходя через него, но я не представляю насколько. Пять лет…       За это время изменилась я, но не изменился мир. Что будет, когда я снова уйду? Близкие мне люди постареют и умрут, на их место придут молодые и не лишенные надежд. Когда исчерпает их срок, придут следующие. И так до самого конца. Мне остаётся только представлять, как мир погружается в хаос, и лишь наблюдать за ним, не зная, что люди должны или могут с этим поделать.       Передо мною стоит раскрытый сосуд. Все та же форма, напоминающая гроб для покойников, вот только я все еще жива. Он сверкает на солнце, где-то внутри него можно увидеть лоскуток радуги. Но как бы сильно не светило солнце на него, сосуд не сможет впитать достаточно тепла, чтобы греть меня во мраке стен.       Слезы пришли слишком неожиданно, чтобы попытаться их остановить. Как же страшно осознанно приносить себя в жертву.       Не выдерживаю и оборачиваюсь, желая в последний раз проститься с этим местом, с этими людьми. Внутри меня бушует целый океан, вырываясь наружу солёными каплями, стекающими на новую форму.       Глазами нахожу знакомых солдат, но они тут же опускают головы. На офицерах застыла служебная маска суровости и спокойствия. Затем я замечаю Ванессу Смит. Та стояла чуть сбоку сцены, бледная, и с опущенными плечами. В этот момент я радуюсь, что близнецы остались дома. Им незачем видеть это.       Темная фигура, что совсем неожиданно появилась в толпе, привлекла все моё внимание. Даже слезы на мгновение перестали течь. Холодные глаза с непониманием и мнимым страхом смотрели прямо в мои, и я готова была разрыдаться еще сильнее. Он все понял без лишних слов. Но его не должно было быть здесь.       У него круги под глазами. Если он и поспал, то со­всем недолго­. Вчера этот че­ло­век без раз­ду­мий пришел ко мне, чтобы обнадежить и сказать, что все будет хорошо. Он готов разделить со мной любую судь­бу — и так ни­чтож­но мало по­лу­ча­ет вза­мен.       Ривай пробирается вперед, не обращая внимание на плотную толпу людей. Отсюда чувствую его глубокое дыхание и скрип зубов. Это не должно было произойти так. Эрвин Смит перехватывает капрала за руку, останавливая его. А я даже не заметила, как командир отпустил мою руку и спустился вниз к остальным, оставляя меня совершенно одну. Я чувствую злость капрала Леви, его бушующую ярость, мне отчаянно хочется верить, что меня сейчас спасут, и это все окажется лишь дурным сном. Проблема как раз в том, что я знаю, что это не сон.       Аккерман не верил. Медленно перевел взгляд на сцену, затем на командира, задерживаясь на нем. Губы дрогнули в злом оскале. А под кожей разорвался кокон с бешенством.       Поистине взрыв, потому что единственное, что удерживало от того, чтобы не кинуться сейчас вперед, это рука командира Разведкорпуса. Он мог лишь смотреть. И падать, разбиваясь на куски снова и снова. Не долетая до земли.       Разведчик почти не удивлен. Знал ведь, что спокойствие окружающей его обстановки целым утром было ложным. В серых глазах невозможно ничего разглядеть, кроме широкого, съедающего радужку зрачка. Леви видит будто со стороны: пара шагов — и крепкая рука.       Между мужчинами происходит невидимая схватка: Ривай резко пытается вырвать руку из захвата, но, на удивление, ему это не удаётся. Он шипит, скалится, словно дикий волк, загнанный в капкан, пытается вырваться из захвата, но безуспешно. Эрвин лишь качает головой, сжимая запястье еще сильнее.       Я не знаю, что чувствую. Пустоту или разрывающую боль. Мне кажется, что я где-то не тут, это просто игра воображения или еще один ночной кошмар. Все еще думаю, что это происходит с человеком, в чьё тело я случайно попала. Ну, не глупость ли?       Холодный кристалл встречается с кожей, и я дергаюсь от холода, тут же сжимаясь изнутри. Люди выжидающе смотрят, шепчутся. К сожалению, мне отступать некуда. Здесь лежать неудобно: слишком твердо и ощущается всепоглощающая пустота, будто что-то запустило в меня тонкие иглы и выкачивает всю энергию.       И звенит. Все звенит в голове, нарастая, двигая по организму этот невыносимый звон, и ощущение такое, что тело сейчас просто распадется, исчезнет и превратится в прах.       «Дыши!» — приказываю себе, а сама задыхаюсь от переизбытка эмоций. С паникой приходилось бороться — уж слишком легко можно было в нее впасть, стоило лишь задуматься об оглушающей тишине стен и жизни, проходящей мимо меня.       Я должна это сделать. Ради людей, живущих здесь. Ради надежды. Ради свободы.       Иногда кому-то нужно уйти, чтобы спасти остальных. Просто сейчас моя очередь.       Небо надо мною окрашивается в еле заметный розовый оттенок. Скоро начнется закат, а значит, и моё дежурство на стене. Только теперь мне предстоит нести свой пост очень долго.       Ко мне подходят два солдата. Мне не удаётся рассмотреть, в каких войсках они служат, но я стараюсь подбодрить их легкой улыбкой, которая насплошь пропахла жалостью. Они смущенно отводят взгляд, стараясь не смотреть на меня.       Замечаю их дрожащие пальцы, когда они подхватывают крышку сосуда, поднимая её. «Вероятно, им еще не приходилось хоронить кого-то заживо, » — думаю я, когда небо исчезает под хрустальным куполом.       И даже образ любимых людей теряется в тумане слез, пока глаза не начинают закатываться. И что-то ломается внутри меня. Снова. Ломается жизнь, а дыхание замедляется. Леденеет сердце, которое совсем недавно билось быстро и сильно, а сейчас готово разорваться на части.       Исчезли все звуки, лишь только оглушающая тишина врезалась меня, вонзая нечто острое в рассудок. Я закрываю глаза, не в силах бороться с этим.

***

      Небо успело полностью окраситься в розовый, когда войска легиона разведки вернулись в Разведкорпус. Всю дорогу они хранили гнетущее молчание, не в силах вымолвить и слово. Эта тишина была нездоровой.       Разведчики не помнили, когда в замке было так мертвенно-тихо. Извечное беспокойство, гудение крови в ушах и настороженность. Бесконечное ожидание. Все это кричало прямо сейчас.       Кричало все, и все знали почему. Терять людей им было не в первой. Но одно дело, когда солдат находит свой конец в пасти титана, а другое — в стене.       Невысокая девушка, что стала всеобщей подругой и соратницей по оружию, проникла в душу каждого. Каждый солдат хоть раз обмолвился с ней парами фраз, сталкиваясь на дежурствах или тренировках. Её энергии хватало на всех.       Вроде простая девчонка — ничего примечательного. Но что-то в ней было.       Многих она лечила, пусть и неопытно, ежеминутно ругаясь на свою неуклюжесть и малочисленные знания, но только она старательно пропитывала засохшие в крови бинты, когда приходило время снимать их. Другие врачи просто отрывали их.       Несколько лет с ними жил человек из другого времени. До титанов! Подумать только, эта девочка с большими глазами видела мир не омраченный кровью и стенами.       Тем не менее, на территорию легиона разведки они вошли молча, чувствуя в себе то ли некое облегчение, что все закончилось, то ли еще более поглощающую грусть. Этот вечер будет неимоверно долгим.       Капрал Леви шел вместе с остальными членами Разведкорпуса. Каждый шаг — словно марш из-за спины. Стучащие слова в мозгу после каждого вздоха, после каждого удара плоского каблука о землю. Он не чувствовал сил.       Не чувствовал гребаных сил, испытывая настоящий ужас от того, что ноги передвигаются на автомате, а сознание постепенно отключалась. Он даже не мог вспомнить, как они покинули черту города.       Его лицо, казалось, было бледнее обычного, а брови сильно сведены. Обычное состояние, по мнению большинства. Но, сказать по правде, еще никто не видел его настолько отстраненным. И никто не ожидал от него следующего шага.       Крепко сжатый кулак врезался в слегка тронутой щетиной скулу. Удар вышел такой силы, что несколько солдат услышали звук столкновения, но не успели даже открыть рот, когда главнокомандующий отлетел на несколько шагов, падая на спину.       Немое удивление застыло на лицах каждого. Еще никогда не видел такой ярости в капрале. И что-то подсказывало, что это только начало.       — Она была моей… — Ривай охрипше замолчал, не зная, как закончить предложение. Мысли метались в голове, не желая вставить пропущенное слово. Ученицей? Подругой? Женщиной? Клэрри была слишком многим для него, чтобы просто объяснить все в одном предложении. Фраза так и осталась незаконченной. Она была моей…       Эрвин ничего не предпринял на это. Его щека ныла от удара, но он стерпел эту боль. Физическая боль, по сравнению с душевной — ничто, уж это он знал не по наслышке.       Капрал Леви дернулся в сторону командира, но его тут же перехватили двое офицеров, лица которых он так и не запомнил.       — Успокойся! Убьёшь его и что тогда?       Вопрос плавал на поверхности. Леви вдруг почувствовал, как выглядел со стороны: взбешенный, с горящими глазами, точно больной.       Отчетливей всего он ощущал на тот момент бессилие. Долбанное бессилие ударяло его о самое дно. Швыряло в разные стороны, снова и снова показывая, что он не такой уж и всесильный. Потому что оживать после каждого такого удара уже не хотелось.       И он вздрогнул, когда почувствовал сильный захват руки и чужие прикосновения к себе, дернулся, словно ошпаренный кипятком. Аккерман ненавидел порой моменты, когда его возвращали обратно к жизни.       Это пахло черным юмором. Ривай не знал, но это был уже не он. Что-то изменилось за короткий час. Последний шанс на жизнь исчез в глубинах стен. Могло ли все сложиться по-другому? Возможно. Но Аккерман просто устал думать.       Последний раз бросив взгляд на Эрвина, на секунду вырвавшись из цепей мыслей, он оскалился и развернулся, сбросив с себя двоих солдат, ушел прочь, намереваясь на этот вечер покончить с разговорами. Ведь если какой-то «счастливчик» встретится ему на пути, Ривай уже не был уверен, что сможет сдержать себя в руках. Слишком больно.       Если раньше он не был уверен, что сможет испытать такую раздирающую боль, то сейчас уже не был уверен в том, что его сердце по-прежнему сокращается. Проснись, твою мать. Проснись!       То, что видели сегодня его глаза, оказалось чем-то переломным. Не мудрено, что знание так тяготило. Но неважно. Ему сейчас было хуже. В тысячу раз хуже.       Всю дорогу он был бледен и становился все бледнее, кажется, каждый раз на поворотах чуть останавливался, — лишь на секунду, и снова продолжал идти, твердо не оборачиваясь назад, пропуская остальных солдат вперед. А он всегда был впереди. А сегодня то и дело стремился быть дальше. Закрываясь.       Эрвин Смит опустил голову на землю, стоило лишь капралу Леви отойти на несколько шагов. Он уже не смотрит ни на что, просто вверх, просто на небо. Неожиданно, закат показался ему настолько прекрасным в этот роковой день, что мужчина на время забыл, что все еще лежит на земле перед всем легионом.       — Он что, умер? — послышался обеспокоенный голос.       — Не волнуйся. От вспышек ярости еще никто не умирал.       Эрвин про себя усмехнулся, после чего встал, отряхнул свою форму и пошел в свой кабинет. Не только капралу Леви хотелось поскорее покончить с этим днем. Но у командира еще ожидалось одно дельце.

***

Коньяк равномерно разлился на две рюмки.       — Сколько живу на этом свете, столько поражаюсь поворотам судьбы, — мужчина сделал глоток, прикрывая глаза от насыщенного вкуса крепкого напитка. Этот коньяк он купил давно и за немалые деньги, бережно храня его на особый случай. Например, убийство последнего титана.       — Могу поспорить, ты многое на своём веку повидал, — Эрвин не спешил опустошить рюмку. Цвет напитка внезапно показался очень знакомым. Рюмка оказалась выпита за секунду.       — Это верно.       Дот Пиксис не собирался еще неделю назад посещать данное место, но сегодняшнее событие разом поменяли его планы. Несколько месяцев он ломал голову над устранением проблемы разрушения южного округа стен. И тут на тебе! Новый поворот событий. Для его уже некрепкого здоровья слишком много перемен.       — Что ты планируешь делать дальше, Эрвин?       Смит смерил его недоверчивым взглядом. Им не в первой выпивать вместе.       — Пока не начались дожди нужно успеть выйти за стены. Зоэ еще не разобралась с сывороткой и водой, принесенной из деревни. Дел невпроворот, знаешь ли.       — Думаешь, когда солдаты потеряли своего товарища, у них не подкосился дух? Все же, она была их подругой, — Пиксис грустно улыбнулся. Когда-то и у него были друзья. Только тогда он был еще слишком молод.       — Это забудется. Все забывается со временем, — командир разведчиков налил еще одну порцию. — За светлое будущее, не омраченное мраком. Раздался хрустальный звон.       — А что с вашим капралом? — командующий гарнизона прищурил глаза.        «Переживет», — подумал блондин, и что-то свирепое мелькнуло в его глазах. Эрвин подозревал, что Ривай достанет девушку из самой преисподней, если придется.        — Удар у него тяжелый, — он прикоснулся к синяку на щеке. Она все еще ныла протяжной болью. Не помогал даже лед. В глубине души он чувствовал, что еще легко отделался.       — Я вижу. Странное явление — заступаться за одного лишь солдата, навредив своему командиру. За такое выговором не отделаешься. Можно пойти под трибунал.        Мужчина задумался. Такого явления в его войсках не было. В его войсках вообще царило полное спокойствие, по сравнению с его коллегами. То титан у них находится, а то и не один, потом одни решают устроить революцию и просят его о помощи. Никакого отдыха на старости лет.       — Она была его ученицей.       Такой ответ Пиксиса не убедил. Он был знаком с бушующими чувствами в молодости, когда все ощущается гораздо ярче: гулять, так до утра, бить, так со всей силы, любить, так до конца…       — Думаешь, птица, которой обрезали крылья, сможет летать так же высоко, как раньше?       На этот вопрос уже был готов ответ. Все было предельно просто. Как заставить человека сделать то, что тебе нужно? Да запросто — убедить его в том, что этого он хочет сам.       — Она станет летать даже лучше, — разведчик странно улыбнулся. В тусклом свете, эта улыбка показалась зловещей. — Леви знает, что единственный законный способ освободить Клариссу — это покончить с титанами, — поймав недоверчивый взгляд собеседника, он поспешил добавить. — Он никогда не рискнет жизнью других людей ради себя. Как бы ему не хотелось, при всем желании, он не высвободит её до нужного срока.       Этот срок обещал затянуться на неопределённое количество времени. За сто лет человечество едва продвинулось в изучении титанов. Сколько же ему понадобится, чтобы уничтожить его окончательно?       Дот Пиксис покачал головой, раздумывая о несправедливости жизни. Она ведь действительно была, порой, несправедлива. Не то, что бы он питал какие-то теплые чувства к капралу Разведкорпуса, но события походили на какой-то дешевый роман. Такой даже под бутылочку спиртного не прочтешь до конца.       — Аккерманы… — тихо проговорил Пиксис, как будто это объясняло все. — Я почти забыл. Ни одна другая семья не совершает столько всего во имя любви и мести, или не чувствует так много вины за сделанное. Когда-то верные слуги короны, а теперь скитающиеся борцы, застрявшие между благородством и убийством.       Смит ничего не ответил. В детстве ему рассказывали эту историю про «проклятый» род Аккерманов, но тогда это казалось еще одной страшилкой. И он очень удивился, когда в подземном городе встретил одного из представителей этого семейства — потрепанного и озлобленного на весь мир Леви Аккермана, который обладал невероятной силой и доверял лишь себе и своему ножу. Возможно, Эрвин в глубине души корил себя за смерть погибших товарищей Леви, но жертвы были необходимы этому миру. Так он считал.       — Неужели ты так переживаешь за Клариссу Кларк? — удивился разведчик. — Не припоминаю за тобой привязанности к солдатам из других войск. Старик грустно усмехнулся.       — Она напоминает мне мою внучку. Они с ней одного возраста, и манера поведения очень похожа. Все же, — он задумался. — Не её вина, что все произошло таким образом. Эрвин согласно кивнул. Здесь нет ничьей вины.

***

      Леви не помнил, как дошел до своего кабинета. Автоматически отворил тяжелую дверь, автоматически снял куртку и сел на кровать. Даже не задумываясь об этом. Все крушилось у него на глазах.       Сердце буквально ускорило свой бег против воли. В груди поселилась неприветливая теснота, стало безумно жарко — тахикардия подобралась так близко, что он просто-напросто сжал в руках стакан с водой, готовый поклясться, что ясно слышал хруст. — Не бойся. Тебя никто не поместит обратно. Так что, будешь жить в этом прогнившем мире до конца… Через секунду стакан полетел в стену, тут же разбиваясь на множество осколков.       Это было неправильно. Невозможно. Словно жизнь рассказывает тебе веселую историю, откладывая основную шутку в самый конец. Первые полторы минуты Ривай ожидал, что откуда-нибудь выскочит этот шутник и с улыбкой расскажет, что последняя неделя вышла какой-то затянувшийся, только благодаря грандиозному розыгрышу. Что он был объектом шутки; что все, в общем-то, было ради веселья и общей забавы. Но ничего не происходило. Только тиканье механических часов долбило голову.       Никто не появился даже через час. А он все еще ждал чуда. Мир в одно мгновение стал серым и пресным. Клэрри была абсолютно одна в замкнутом кругу, чувствуя кожей, как грубая поверхность кристалла затягивала в себя раз и навсегда, а он был в своем кабинете, совершенно разбитый и одинокий.       Впервые Аккерман испытал на себе такую тяжкую и грустную осень. Чем так, уж лучше бы холодный февраль повторился несколько раз.       Капрал с силой вколачивает кулаки в ближайшую стену. Жмется лбом к холодному камню. Едва сдерживая желание разбить что-либо еще. Контролировать тебя — это то же самое, что пытаться контролировать лесной пожар — смысла ноль, зато можно обжечься, а то и сгореть дотла.       Рычание отдаётся в затылке. Кожа елозит по холодной поверхности. Дышит через рот, рвано пытается выдохнуть злость из себя. Резко разворачивается, запрокидывая голову, и глазами сверлит большую трещину на потолке. Раздражающе большую. Прямо как и у него на душе.       Аккерман делает еще несколько безумных шагов вперед и останавливается. Запускает руки в волосы, судорожно вздыхает. И еще несколько шагов. До стола, потом до кровати… В надвигающемся мраке. Оказаться в темноте было легче.       Немного легче дышать. А в темноте, как известно, мысли становятся еще громче. Вливаются вместе с воздухом в легкие, а потом в кровь. И перед глазами в миг вспыхивают события сегодняшнего дня. К черту. Все к черту!       Мужчина резко обернулся. В глазах слегка потемнело, но, не обращая на это внимания, он подошел к разлетевшимся по всему полу осколкам и начал их собирать. Большие и не очень — все они постепенно начали оказываться в ладони разведчика. Веником было решено воспользоваться после.       Небольшой осколок прошелся по коже, застревая в ней. Тихо шикнув, Леви поспешил его вынуть. Из раны тут же показалась тонкая полоска крови. В темноте она казалась почти черной.       Нужно перевязать. Не хватало еще рубашку в ней испачкать. А с другой стороны — не пофиг ли? Аккерман еще какое-то время стоял посреди комнаты, смотря на вытекающую из раны кровь, ощущая себя истончившейся оболочкой. Потом пошел по направлению к столу, пока случайно взгляд не коснулся отражения в зеркале. На бледном лице нездоровый румянец.       В серых воспаленных глазах вопрос. Что?       Ну, и что теперь? Потому что сил, даже банально для того, чтобы заточить себя в прежний кокон отчужденности, не было. Белки глаз покраснели еще сильнее, он уже знал, что проиграл.       Разорванную кожу стягивало и жгло, немногословный жар зародился в поврежденной конечности, заставляя использовать ту осторожность в действиях. Не скрывая раздражения и злости, он подошел к своему столу. В нижнем ящике должен быть чистый платок — им можно будет перевязать порез.       Закончив с этим, он опустился на стул, тяжело закрыв в глаза. В груди нещадно болело и жгло. В голове отчаянно взрывались снаряды от бомб.       Окутанный собственными размышлениями о безрадужном будущем, он не сразу заметил аккуратно сложенный конверт. Разведчик скинул с себя оцепенение и небрежно взял его в руки.       Конверт был не подписан, потрепан по углам и можно было только гадать, от кого он. Неясное волнение заселилось в его груди, стоило лишь увидеть знакомые завитушки на круглых буквах. Он знал от кого было это письмо. Просто разверни. Медленно. Он едва заставил себя пошевелиться.       «Я никогда не писала прощальных писем, да и не думала, что когда-нибудь буду писать. Могу лишь корить себя, что не сказала все лично, но тут уж виновата моя трусость. Эрвин сказал, что приговор вынесен, и завтра вечером мне предстоит вернуться… Прости, что не сказала тебе все, но я просто не могла этого сделать. Жаль, что у нас было слишком мало времени. Мне бы стоило извиниться за многое, но боюсь, этот лист слишком мал для этого. Я буду эгоисткой, если попрошу тебя не забывать меня. Но и попросить забыть тоже не могу. Живи, Ривай, просто живи! Не растрачивай себя! Не давай обрезать себе крылья! Простых солдат и без тебя хватает. Ветер не запрешь. А если попытаться, получится спертый воздух. Не волочи ноги! Смотри вперед и борись. Ради других, ради себя. Ради меня. Отпусти прошлое, иначе оно затянет тебя обратно под землю. У меня было много времени, чтобы обдумать все. И я поняла многое: тебе нравится страдать. Нравится собирать шрамы. Они для тебя — наглядное доказательство платы за совершенные тобой грехи. Я это знаю, поскольку наблюдала за тобою слишком долго, изучая каждый твой жест. Ты и после смерти рассчитываешь попасть не в райские кущи, а в пылающий ад. Я угадала? Ад — самое подходящее место, где тебе целую вечность будут напоминать о твоих грехах. Только ты можешь себя простить, Ривай. Только ты. Помирись с отцом и попробуй начать жить заново. Без тяжкого груза за спиной. Не закрывай свои крылья. Жертвы… Мы приносим их ради тех, кого любим.       Я люблю тебя. Тебя и всех твоих запертых демонов, Ривай. Пусть ты грубый и временами жестокий. Ты убивал и, что-то подсказывает, будешь убивать людей. Порой ты очень пугаешь, но чаще просто смущаешь, и для этого тебе достаточно одного только взгляда — темного, исподлобья. Как бездомный кот — дикий и сторонишься любой ответной ласки, смотришь недоверчиво и хмуро, ожидая любого подвоха ото всех. Мне кажется, что я не в силах убрать это из тебя, но, может, мне и не стоит. Помни, кто ты на самом деле. И не дай им сломить тебя. Мне все еще кажется, что земля уходит у меня из-под ног, но я больше не боюсь упасть. И это хорошо. Это чувство жизни, которая не стоит на месте.  Жаль, что у нас было так мало времени. Прощай.       Не было слез, криков, не промелькнуло даже последнее мгновение их встречи, которое являлось лишь сгустком света в вечной темноте. Не было ничего, лишь раздирающая пустота. Холодная и глубокая она смотрела на него и улыбалась. Той ужасающей улыбкой, от которой ломалась воля к жизни.       Даже боли не было. Только чей-то стальной кулак, въедаясь железными пальцами, мял изнутри. Сжимал так, что скрипели зубы, разгоняя по телу прожорливую слабость. Это была почти боль. Что-то близко, но… не так. Хуже. Значительно хуже. Так глубоко. Внутри. У самого дна. «Ты нужна мне…»       И это слово действительно стало чем-то мучительно больным. От оторванной руки болело бы меньше.       Он начинает злиться, сжимать дрожащими пальцами письмо и внутренне реветь от бешенства на все это. Молча выть, раздирая глотку. Так, что сводит дыхание. Но была только оглушающая тишина.       Ривай ощутил, что медленно проваливается в самую настоящую эмоциональную мясорубку. Слишком много чувств готово было вырваться из его темницы, он не был к этому готов. Как не был готов потерять нечто ценное для его жизни.       Клэрри доказала, что в этом рехнувшемся мире может существовать что-то хорошее, что существует кто-то любящий по-настоящему; тот, кто может переживать за него. И, потеряв это, он начал нуждаться в этом гораздо сильнее, чем до ее появления.       Леви наяву увидел страшную картину будущего: багровые реки крови, опустошенные дома и нечто, что останется после людей, когда исчезнет цивилизация. Лужи крови, разорванные в клочья тела мелькали перед глазами, сменяясь еще более ужасающими кадрами. Клэрри смогла предотвратить это. Предотвратила ценой всего, что у неё было.