Рассвет за стеной

Этот мир пытается превратить меня в монстра так долго, сколько я себя помню.       Сколько себя помню — я всегда стремился к идеальности. Она заключалась во всем: в одежде, еде, требованиях к другим и, прежде всего, к себе. Всю свою жизнь я провел в нищете, лихорадочно пытаясь выбраться из неё. Нужно было быть умнее, проворнее, жестче, — что угодно, лишь бы покинуть то чудовищное место, которое сотню лет не видело солнечного света. — Все будет хорошо, сынок.       Дрожащий голос врезался в память навечно.       Он звучал в ушах до сих пор. Это был тот самый голос матери, ради которой я был готов на все. Сдохнуть, лишь ради того, чтобы еще раз увидеть её расслабленной и безмятежной. Живой. Как было раньше. Как было в детстве. «Хорошо?» — повторяю про себя её слова, осознавая, что это слово такое расплывчатое и многозначное. Хорошо… а как это — «хорошо»?       Я любил свою мать, пусть и её облик с годами становился все более размытым, оставляя лишь мелодичное звучание голоса и мягкий блеск черных волос. Но мне всегда хотелось взять от жизни куда больше, чем она могла мне дать. Осознание, что мое короткое существование ограничится сомнительного вида кварталами, заплесневевшими объедками и пьяным гомоном соседей снизу навлекало лишь отвращение и острое желание что-либо менять.       Кенни дал мне все то, что не успела дать мать: для начала, ценные советы по выживанию в этой дыре. Он дал мне нож и показал как им пользоваться, но не учел того, что шестилетнему мальчишке, помимо холодного лезвия, нужно что-то еще. Например, семья. Даже в таком возрасте я понимал, что такой дар существует лишь в ограниченном количестве. И та «иллюзия», что в комплекте шла вместе с ножом, сыпала ежедневно столовую ложку соли на незаживающую по сей день рану.       Я всю жизнь стремился к идеалу. И понять, что такое могло тронуть окаменелое сердце, не в моих силах. Было просто назвать все недостатки Кларк: слишком шумная, она с самого начала была горда и упряма, и невозможно было переубедить эту нерадивую девчонку, если только она сама не признает своё поражение. А такого еще ни разу не было. Образ Клариссы совсем не сочетается с образом девушки, о которой мечтает добрая половина солдат в любых войсках: любящей, спокойной, та, которая встретит уставшего мужа с приготовленным ужином и лаской в голосе. Кларк скорее спалит кухню и перевернет дом вверх дном, невозмутимо сказав, что так и было.       Однако слегка подгорелый пирог в честь моего Дня рождения показался довольно вкусным.       После поединка, выбив друг из друга непосредственно всю гордость и дурь, мы избегали встречи слишком явно, чтобы не заметить. Четырёхглазая кидала в мою сторону неоднозначные взгляды, слава богам, держа неконтролируемый рот на замке, зато Эрвин молча делал известные одному ему выводы. Он знал, что я чувствую его тяжёлый взгляд, и от этого игра становилась, в его понимании, еще интереснее.       На никому ненужных соревнованиях по УПМ, когда непутёвая ученица вместе с недотёпой Эреном отсутствовала достаточное количество времени, чтобы начать волноваться, захотелось бросить все к чертям и запереть Кларк в какой-нибудь казарме без окон и дверей, чтобы больше не попадала в неприятности. Но шанс выполнить своё желание равен проценту найти разговорчивого титана.       Она подошла осторожно, с некой опаской, но не без своей присущей гордости. Едва заметно прикусив губу, обняла руками шею, нехотя прижимаясь ко мне. И видимо судьба сложилась так, что настроение мне успели подпортить с самого утра.        Секунда — и раздаётся металлический лязг УПМ, лихой вираж и тихий писк прямо под ухом. Но мне этого было мало. Оставив зеленоглазого разведчика далеко позади, я описывал всевозможные резкие повороты, отскакивая от дерева за несколько секунд до столкновения, наслаждаясь дрожью в теле девушки. В конце концов, могу же я позволить себе маленькую слабость?       По телу бегут приятные мурашки, когда Клэрри прижимается еще ближе, хотя, кажется, что ближе некуда. Девушка вжимается мне в шею, дыша прямо на разгорячённую кожу, даже не подозревая, как от этого разбегаются мысли в голове.       После приземления никто из нас еще долго не мог разомкнуть «объятья». Она все еще дрожала, сжимая в кулачках ткань моей куртки. Момент, когда голубые глаза подняли свой взор, я был готов предложить перемирие. По дрогнувшим губам можно было точно сказать, что девушка того же мнения. — Эрен, Клэрри, где вы были?       Стоило невероятных усилий, чтобы не сорваться здесь и сейчас. Группа обеспокоенных разведчиков приближалась, во все глаза рассматривая пропажу. Никто из нас так и не заметил, когда Йегер успел приземлиться.       Нас прервали, и я был зол. Пусть эти пары дней прошли в тяжёлых раздумьях, в бессмысленном бегстве и самоистязании, но сложно было отрицать самому себе, что без надоедливой ученицы жизнь потеряла несколько красок, без которой уже не казалась полноценной.       И поэтому, когда «лохматое чудовище» вбежало в кабинет Эрвина, именно в тот момент, когда я собирался расторгнуть одну из «грязных сделок» с самим дьяволом, я трижды про себя выругался, сдерживая порыв внедрить ей наряд вне очереди.       Сбивчивая речь и раскрасневшиеся щеки четко указывали на то, что их обладательница бежала, не жалея сил. Ещё бы на тренировках так выкладывалась… Она что-то несла про выходной, неотложное дело, а моё шестое чувство просто кричало, надрывая горло, о том, что это ходячее недоразумение вляпается в неприятности на первом же повороте.       Момент, когда я согласился сопровождать свою ученицу выпал из головы, словно меня одолела внезапная амнезия. Я бы собственноручно открыл ей дверь в свой разум, лишь бы забыть те эмоции, что совсем недавно появились в ассортименте.       Не без приключений добравшись до деревни, я, с присущим раздражением, поторопил Кларк с поисками доказательств похищения людей, понимая всю абсурдность данной мысли. И мне еще не приходилось так ошибаться.       Напряжение не ушло, даже после нескольких часов совместного путешествия. Мы оба знали, что это лишь затишье, и грядет буря. Она грянула в тот момент, когда женские ладони уперлись в лопатки, сталкивая меня в воду. Такой подставы я не ожидал: ноги по инерции шагнули в пустоту, тут же проваливаясь вниз, сквозь водную гладь.       Костюм безоговорочно испорчен, и я не вижу поблизости и намека на прачечную. Наказание не заставило себя долго ждать. Подхватив вырывающуюся девушку, не без удовольствия закинул её в воду, предварительно кидая как можно дальше от берега. Мокрая, злая Кларк — это зрелище, которым стоит насладиться. — Ладно, это было честно.       В мыслях улыбнулся её смиренности, но все позитивные мысли исчезли в тот момент, когда я вновь оказался по пояс в воде. А через секунду на меня обрушился неконтролируемый поток водных брызг.       Это было странно и, очевидно, очень глупо. Но я не мог ничего поделать с собой, как бы не выла в груди солдатская стойка, наряду с чистоплотностью, хотелось продолжить это странное дело: подхватывать за щиколотки ничего не подозревающую девушку и вновь опускать её в воду, слушая громкий крик вперемешку со смехом.       Мы отошли на достаточную глубину. Я с трудом доставал до дна, а Клэрри, решив зря не барахтаться, оперлась всем телом на меня, неловко обхватывая ногами под водой торс. Её дыхание учащенное, а зрачки слегка расширенны. И скользкая мысль, что не только ей можно провоцировать в этой никому не ясной игре, подбадривает скрытых демонов. — Накупалась, русалочка?       Лёгкий румянец покрыл влажные щеки. Ничего не сказав более, плыву в сторону берега, не без раздражения чувствуя бульканье воды в сапогах. Стемнело быстро, а мы даже не подготовили место для ночлега — благо пустующие дома были поблизости. Сражаясь с холодом и окоченевшими пальцами, я, не раздумывая, начал разводить костёр, даже не заметив исчезновение своей ученицы. Она вернулась с кучей одежды в руках, только тогда, когда пламя от костра разгорелось достаточно ярко, чтобы осветить добрую десятку метров. На нем можно высушить одежду.       Скрепя сердце, приняв чужую одежду, я начал побыстрее стягивать с себя мокрую ткань. Она с трудом поддавалась, словно клеем приклеившись к коже. Покончив с рубашкой, я почувствовал непривычный взгляд, переполненный сотнями эмоциями.       Это не могло не вызвать усмешку.  — Ты пялишься. — Возможно.       Снова решилась поиграть? Вот только в этой игре тебе не выиграть, как бы ты не пыталась перехватить первенство.       На её попытку вспомнить о правилах приличия, я отвечаю лишь коротким «нет».       Растерянность, смущение, а потом вспыхнувший огонёк в голубых глазах заставляет понять, что за выигрыш и целостность психики придётся побороться. Не отводя глаз, она снимает дрожащими пальцами рубашку, нарочно медленно, облизывая сухие губы. Выгибается, отжимая лишнюю влагу, а после снимает некогда белые штаны, оставаясь лишь в одном нижнем белье, освещенном светом от костра. Капельки воды, скатывающиеся по голой коже, неожиданно привлекают все моё внимание, завладев сознанием. Приходится приложить максимум усилий, чтобы клетка с запертыми демонами не распахнулась навзничь.       Это было безумием. Страшным безумием, которое не поддаётся объяснению и логике. Почему это происходит именно из-за нее?       Туманное воспоминание поцелуя на дне водонапорной башни всегда отдавало легкой головной болью и наждачным скрежетом по сердцу. И все это затмил резкий порыв и теплые влажные губы. — Пообещай, что забудешь это.       Я чувствую маленькие кулаки, крепко сжимающие нашейный платок, боясь выпустить его и меня из плена. На секунду кажется, что мир прекратил вращаться, а время застыло, потеряв свой счет. Мягкие губы действуют неуверенно, с осторожностью и мнимым напором, с которым еще не могут совладать. Терять было откровенно нечего.       Именно с такими мыслями я обхватил её лицо, не позволяя отстраниться, и с новой силой перехватил поцелуй. Она вздрогнула лишь на мгновение, прежде чем запустить руку мне в волосы, вновь вставая на носочки. Это был единственный момент, когда я забыл обо всем. О легионе. Титанах. Долге. Как там говорят? Покорись искушению.       Её поцелуи были похожи на прямолинейные удары по голове, после них невозможно было сказать ни что происходит, ни какой сейчас год.       В какой-то момент я осознал, что девушка, прижимающаяся ко мне, намного ниже меня — еле достаёт до подбородка, да и сама по себе довольно хрупкого телосложения. Об этом ли я думал, когда сотни раз перекидывал через плечо, укладывая на землю? Или когда заставлял бегать несколько километров, попеременно чередуя с изматывающими упражнениями? Определённо нет.       Неужели я влюбился в неё? Звучит, как несмешная шутка.       Клэрри отстранилась, все еще дыша в унисон, лишь чтобы перевести дыхание и взглянуть на меня обескураженными глазами. Раскрасневшиеся щеки и опухшие после поцелуев губы — это то зрелище, за которое я готов заплатить любую цену.       Срывается с места и бежит без оглядки. И как же это похоже на Кларк.       Ей хотелось поцеловать — она целовала и уходила, оставляя меня одного с этими… чувствами. О, Небеса, как долго мне удавалось прятаться ото всех, и как скорбно они вышли из-под контроля, подавшись теплым рукам одной противоречивой для этого времени девушки!       За эти минуты я нарушил сразу два своих воздвигнутых правила. Не обещать того, чего не сможешь выполнить, и никаких отношений с подчиненными. Второе было скорее негласным правилом среди всех офицеров разведки. Солдаты часто образовывали между собой парочки, воркуя по углам. Но мы не могли позволить себе такого. Каждый офицер ответственен за своих людей, которые доверили ему свои жизни. Он должен думать о цели и безопасности своего отряда, а не сходить с ума от переживания за возлюбленного. Возлюбленный. Какое же странное слово. И незнакомое.       Но, в какой-то степени, я был рад обещанию, что клешнями вырвала из меня собственная ученица. Если придется «забыть» неопытные движения губ и горячий вздох прямо в шею, то разговор можно перенести на неопределённое количество времени. Есть шанс все обдумать. Кто сказал, что за черной полосой всегда следует белая? Как бы не так!       У меня не было времени переосмыслить все. Но мысли возвращались. Голова снова болела. А в груди пекло. Нужно было выкроить хоть несколько минут, чтобы все обдумать и принять. И, как на зло, появились сотни других дел: заполнение чертовых бумаг, которые прибавились после последней вылазки. Экспериментальные питомцы Зоэ наводили ужас на каждого, стоило только их увидеть. Однако это не отменяет тот факт, что мы стали на шаг ближе к разгадке тайны возникновения титанов.       Эрвин — тот еще хитрец, строящий хитроумные планы, воплощая их в жизнь. Ему, видимо, доставляет удовольствие наблюдать, как они сбываются с невероятной точностью. Пока Клэрри возилась с женой главнокомандующего на кухне, меня ждал тяжёлый разговор. — К чему все это, Эрвин? Мне ответили спокойной улыбкой и хитрым прищуром. — Хотел, чтобы мои подчиненные почувствовали атмосферу праздника. Ты чем-то огорчен, Ривай?       Второе имя, данное родителями, для лучшего мира, стало своеобразным сигналом к действию. Оно действовало, как ведро ледяной воды. Его знало только три человека в этом мире: отец, Эрвин и Клэрри. Пока двое детей на полу перебирали игрушки, складывая их в один ящик, я старался перевести тему. — Нет, не огорчен. У тебя милый дом.       Скверная попытка. Отчего-то было неудобно сидеть рядом с ним не на территории Разведкорпуса. Разговаривать не о планах, схемах и прочей рабочей деятельности.       Пока Клэрри веселилась, влившись в компанию близнецов, я максимально подавлял желание вскочить и выйти из этого помещения.       Чего добивается Эрвин Смит? Пожалуй, можно было бы написать книгу в два тома на эту тему. Вероятно, командир хотел показать, что жизнь — это не только поле боя, созданное из крови и трупов.       Но мы слишком долго жили в разных мирах, чтобы понять точку зрения друг друга.       Я знал грязь этого мира с рождения, знал, что в людях осталось слишком мало хорошего и слишком много тьмы. И со мной не соглашался лишь один человек — взбалмошная девчонка, что, несмотря на всё, по-прежнему остаётся рядом. — Все люди рождаются добрыми, — сказала она мне тогда. — Нас меняют только обстоятельства на нашем пути. Человек, который счастлив, не будет делать другому больно. Твои враги, в первую очередь, страдают сами, поэтому причиняют боль тебе…       Чтобы обдумать эти слова, мне пришлось провести в раздумьях всю ночь, не смыкая глаз ни на секунду. К первым солнечным лучам я согласился с этой позицией. На завтраке я понял, что провел ночь раздумывая не только над этим, но и над девушкой, сказавшей мне эти слова. А ведь права, чертовка.       Эмоции, которые я испытывал, были будто в душной клетке: казалось, что если они вырвутся наружу, меня просто разорвет. Я находился где-то на грани полного отключения и шаткой связью с миром, отчаянно цепляясь за невидимый якорек. Отрицать было бессмысленно — Кларк стала не просто ученицей, способной за секунду выбесить меня, а потом привести в прежнее состояние, делая это с легкой улыбкой.       Пусть пока она и не догадывается, но Клэрри стала моей в тот момент, когда мой сапог встретился с лицом неизвестного пьянчуги. Тогда я заявил на неё свои права. — Ты спас меня.       … а она их подтвердила. И я бы переломал кости каждому, кто повторит эту попытку. Как оказалось позже, права пришлось еще и подтверждать.       Она выглядела взволнованной, чуть испуганной и безумно красивой в том платье. Пока остальные дамы наряжались в яркие кричащие наряды и обвешивались тяжёлым украшениями, на ней был лишь единственный голубоватый кулон, подаренный мной. Это не могло не вызвать улыбку. И я бы, возможно, наплевал на свои принципы и подарил ей первый танец, на зависть остальным, если бы не важная миссия, составленная Эрвином.       — Стой здесь и не нарывайся на неприятности, просто веди себя, как нормальный человек.       Грубо, но может хоть так она не вляпается в неприятности. Носик сморщился в ответ на оскорбление, и в девичьих глазах метнулись всполохи молний. Тогда я взял на заметку, что обязательно попытаюсь извиниться, — больше ссориться с девушкой не хотелось.       Пока я вел переговоры с губернатором восточного района, зал замер, прошелся волной полной дрожи и вновь отмер. Посереди помещений, под хрустальными люстрами, танцевали двое: молодая девушка и мужчина в дорогом костюме. В первой я тут же узнал свою ученицу, а во втором… будущего короля, пока еще принца Адриана. Кулаки сжались ровно в тот момент, когда мужские пальцы вытянули из прически тонкую спицу, а длинные пряди волнами опустились на спину. Что я говорил о «не ввязываться в неприятности»?       Представление под названием «танец» окончилось, и партнеры разошлись по разным углам. Девушка направилась в сторону балкона, а я тенью за ней. Под светом звёзд, в морозной ночи, она выглядела мертвенно прекрасным призраком, что появился из ниоткуда, решив посетить праздник смертных. Слегка обнажённая спина, полностью покрытая мурашками, волосы, отдающие сплавом меди…       Я не мог позволить кому бы то ни было смотреть на неё так. Чертов эгоист — не иначе. — Мы сейчас не в том положении, чтоб обсуждать ранги.       Верно, она никогда не признает, что находится так же и под моим командованием. Будет твердить, что подчинится только своему капитану на миссии. Расслабленно улыбаюсь, делая шаг ближе, вжимая её в балконные балки. Зимний ветер ударил в лицо. Только тогда я вспомнил, что на Кларк всего лишь тонкое платье.       Балкон мы покинули в странной тишине и недосказанности.       Я не любил это высокое общество, но долг заставлял посещать такие мероприятия. Редко, но достаточно, чтобы невзлюбить их всей душой. Если я терпеть не мог такие вечера, то Вероника Ленор блистала на них в своем великолепии. Тщательно готовясь к ним, становясь еще более обворожительнее, чем на самом деле.       Стараясь очаровать как можно больше людей своими нарядами.       Вот только большинство присутствующих мужчин видело её без этих пышных юбок, тканей и украшений. Их жены закрывали глаза на такие похождения, смиренно ждя, пока их супруг нагуляется, оставит часть состояния и вернется в семью. Эту схему Вероника знала в совершенстве.       Она мастерски умела говорить то, что от неё хотели, и то, что вывело бы из себя другого. — Я бы хотела исправить ситуацию. Прояснить обстоятельства, возможно, в более приватной обстановке. Не сегодня. И не завтра точно.       С ней больше не хотелось иметь дела, но, что-то подсказывало, что придется. Кларисса быстро ушла, гордо и с прямой спиной. Возможно, так было даже лучше. И если бы я знал, что сегодняшний вечер кончится так, то ни за что бы не отпустил её.       Ни на шаг. Но королевские приказы не обсуждаются. Какими бы странными они не были.       Тогда я мысленно дал себе обещание в скором времени вернуть её. Но скоро — понятие растяжимое.       Пожалуй, самым невыносимым в сложившейся ситуации было ожидание. О, как мучительно и долго оно тянулось! Дни лениво ползли за днями, закат сменялся рассветом, за ночью наступало утро. Часики безжалостно тикали, наворачивая круг за кругом. Снова и снова. В такие моменты, когда в голове ничего кроме бегающей стрелки не было, становилось невыносимо жутко. Одиноко. И тихо. Слишком тихо. Нужен был лишь один единственный приказ, чтобы я сорвался с места и запряг Вороного. Всего один. Но его не было.       Подливали масла в огонь лишь солдаты, то и дело спрашивающие о Кларк. Я и представить не мог, что эта взбалмошная девчонка так полюбилась всем разведчикам: в столовой слышались шепотки о том, что исчезла их подруга, на тренировках не хватало одного человека для пары, и приходилось напрягаться мне. Когда из-за отсутствия всего одного человека менялось все вокруг? Или это изменился я?       Я бы согласился сейчас на заклинание, травму, на что угодно, лишь бы перестать думать хоть на миг. Не выходило. Из рук все валилось к чертям собачьим, с того момента, как в мою жизнь без приглашения вторглась Клэрри. О, настолько могучим было это ощущение собственной неполноценности рядом с ней! И бессилия. Сказочного. Растущего просто с космической скоростью. И это было странно, ведь бессильным я не был. Однако ситуация в красках расписала собственную беспомощность.       Началась погоня. Как только вышел приказ о приостановлении работы Разведкорпуса, Эрвин тут же отправился в Стохесс, а разведчики, почуяв беду, разделились на группы, решили скрыться до прояснения обстоятельств. Это было единственное верное решение, принятое впопыхах. Кроме того, как бы то ни было, по отдельности мы не представляем такой угрозы, как собранные воедино. Но маленькими кучками проще скрыться.       Под моим руководством были ребята из бывшего сто четвертого. Растерянные, туго сжимающие брови, они больше не походили на тех юнцов, что пришли сюда год назад. На их долю выпало три вылазки за стену, предательство друзей и куча смертей товарищей. Такое кого угодно может изменить. И я понимал это, как никто другой.       Так же, как и понимал то, что не только нам угрожает опасность. Еще один человек, находящийся прямо в логове врага, вероятнее всего ничего не подозревает о случившемся или того хуже — услышал все из первых уст. Велик шанс, что ораторство Эрвина на сей раз не сработает, и каждый, носящий эмблему крыльев свободы, встретит свой конец очень скоро.       Ничего не объяснив группе, но дав им строгий приказ не высовывать носа из хижины в лесу, спрятанной среди могучих дубрав, я отправился в королевский замок. Это сделать было сложнее, чем два месяца назад: повсюду дежурили люди короля. Остаётся лишь пробираться окраинными путями через леса и поляны, да редкие деревни. Так шанс напороться на военную полицию резко падает.       Добраться до замка — это полбеды, основная сложность — не попасться страже и найти девушку среди сотен комнат. Строение замка представляло собой огромную защищённую крепость, вмещающую в себя несколько тысяч человек, но если убрать прислугу, численность быстро снизится. Приходилось вспоминать все повороты и тупики в коридорах, в те разы, когда я посещал это место с официальным визитом.       По воле судьбы или удачному стечению обстоятельств, как только наступили сумерки, на одном из множеств балконов, всего на несколько секунд, показалась девушка. Она открыла окна и тут же скрылась. Цель была обнаружена.       Преодолев препятствие, я замер всего в шаге от того, чтобы выйти из темноты в освещенную свечами комнату. После разлуки, длинною почти в два месяца, наблюдать со стороны за своей ученицей было, как минимум, странно, но очень желанно продлить момент на несколько мгновений. Больше не было той игривой улыбки, что почти не сходила с её лица, кожа казалась слишком бледной: появились очертания скул и тёмные круги под глазами. Но даже со всем этим, она была по своему притягательна.       Гибкие руки приподняли подол платья, оголяя одну ногу. Так ненавязчиво и легко провели по оголённой коже — не было и намека на что-то иное. Кроме уже летящего ножа в мою сторону. Который я лишь чудом успел перехватить. — А я хорошо тебя обучил.       Шок, растерянность и искренние искры счастья в глазах напротив. Крепкие объятья, способные выбить воздух из лёгких, и до боли знакомый запах. Трудно понять — от чего так дрожат руки и голос стал тише. Сейчас нужно было послать все в бездну и сваливать побыстрее, но вместо этого замираю, слушая обиженный голос и незаслуженные обвинения в собственный адрес.       На это не было времени, как и на то, чтобы Кларк распрощалась со всеми присутствующими в этой комнате. Особенно с пожилой леди, взгляд которой способен вырубить целую армию. Отчего-то хотелось устроить её на вечернюю проверку для легиона разведки, вот уж от кого солдаты не смогут убежать. Мелкий малец провожал нас задумчивым взглядом, переводя его с девушки на меня и обратно, дергая губами от выступающих слез, но мужественно сдерживая их. Только Кларисса Кларк могла завести дружбу с принцем.       Мы бежали, сбивая ночную росу с травы, оставляя огни замка позади. Но кто знал, что мерзкие создания будут на хвосте? Слухи о питомцах старшего сына короля оказались больной правдой. Совсем не к месту пришедшей сюда. Их глаза горели красным, а рык походил на волчий. Псы-гончие.       На её бедре большая царапина от когтей, юбка также истерзана и порвана на ленты. А шея залита всё ещё тёплой кровью. Не её, гончей.       Снова бег и за деревьями раздаётся знакомое лошадиное фырканье. Как музыка для ушей. Но на любезности и разговоры все еще нет времени, земля продолжает трястись от лап переростков. Вороной мчится сквозь ночной лес, а я ощущаю тепло сзади спины. И от этого становится спокойнее.       Всего несколько часов, проведённых в дороге сквозь пронизывающий холод ночи и утренний туман, выбили из нас остатки сил. А впереди еще целый день. Волновало не столько это, сколько мысль, что недостающего разведчика придётся оставить в доме отца, под его чутким надзором.       Белый дом с рамами из темного дерева отдавал какой-то ноющей болью, которую можно вполне не замечать, если сфокусировать внимание на что-либо другое. Часть меня — покинутый мальчишка понимал, что вины отца в смерти матери и всей выпавшей доли на мою жизнь в Подземном городе, нет. Но другая — более сильная часть кричала, била кулаками, не желая прощать родную кровь. Если бы он поторопился, то смог бы спасти мать с ребёнком из пропащего места. Но она умерла, а мальчишка был воспитан убийцей, а после сам стал им. И никакого счастливого конца. Но это были единственные люди, которым я мог доверить безопасность своей ученицы. — Кларк, вернись в дом.       Боль сквозь сжатые кулаки. Но я знал, что она в безопасности, теперь ей ничего не угрожает, а у меня есть еще цель — спасти остаток легиона разведки. Чувство долга шло гордо впереди, затмевая собой глубокое чувство привязанности. И я верил, что так и должно быть.       Я был уверен, что оставил прошлое в прошлом, по крайней мере, старательно убеждал себя в этом, заливая сладкую ложь в глотку. И когда «прошлое» возникло из-за угла, держа два револьвера в руках, я едва смог сдержать болезненный рык. Но оступиться — значит проиграть, а проиграть можно только издав последний вздох.       Как бы ни были странны поступки лихого убийцы, нельзя было не признавать его силу, опытность и стиль ведения боя. Кенни перерешил добрую часть людей в Подземном городе и еще столько же полицейских. Убить для него все равно что выпить кружку пива залпом. Но именно он сделал меня тем, кем я являюсь сейчас.       Одно из множества правил — никогда не оставлять свидетелей. Оно стояло в первой десятке свода правил, если не в первой тройке.       Тогда почему он не убил Клэрри в бойне? Точно не из-за жалости или чего-то еще. Зная Кларк, она могла взбесить одним словом, даже гордым колючим взглядом, что краше любых речей. Но, как показывал опыт, Кенни уважал тех, кто давал ему отпор, особенно если этим «кем-то» являлась особь женского пола.       Как бы то ни было, моя слабость могла стать причиной смерти того, кто меньше всего заслуживал её. — Ты тоже моя семья, Ривай.       Она стояла посереди леса, а позади лишь ночь и звезды. И что-то древнее и хрупкое, неописуемо сыпкое зашевелилось в груди. «Семья — слишком бесценный дар, чтобы потерять его еще раз».       Утро было еще хуже, чем все остальные вместе взятые, а нечто усмехается на ухо, что завтрашнее будет еще хлеще. Охотно верю. В городе суета — убили знакомого всем предпринимателя. А он всего лишь помог разведчикам, за что и поплатился.       Один удар в сердце, пронизывая его насквозь — почерк опытного убийцы. Удар был занесён осознанно, не дрогнувшей рукою. Горький вздох и ничего более, вся надежда на хладнокровие. Только теперь каждый из нас являлся преступником и должен, по решению суда, попасть за решетку. Нужно быть в десять раз осторожнее, а еще спасти Эрена и Хисторию.       Пока Зоэ добывает информацию, мы должны затаиться. Но невооружённым глазом было видно, как ребята нервничают, боясь за товарищей. Никто не знает, что сейчас происходит с ними. Ждать было тяжелее всего.       Торчать в этом заброшенном месте, где уж точно нельзя будет встретить лишних ушей. Торчать и ждать, подыхая от бессилия. Редкие вылазки в город — узнать последние новости, и бегом обратно. Как крысы, черт бы их побрал!       Устал. Одно слово, описывающее меня с головой. В этом маленьком доме не было ни единого места, где можно было бы побыть в тишине и просто помолчать, не отдавая приказов и не слушая болтовню солдат. Уже в печенках все это сидит.       На секунду представил, что сейчас не здесь. Не в скрытой лесной хижине, а, скажем, в… своём кабинете. Нежная рука скользит по лбу, зарываясь пальцами в волосы, отбрасывая их назад. Такая неуместная и такая нужная. Изучающая и осторожная. Касается, мягкая, теплая. Я бы повернул голову ей навстречу, потираясь, благодаря за это прикосновение. И когда голова действительно перекатилась по спинке дивана, будто поддаваясь призрачным прикосновениям, вздрогнул. Какого…? Окончательно проснулся, разрушая иллюзию в голове. Что это было, Леви, а? Чего ты захотел? Уж не её ли?       Даже отрицать не хотелось. Просто закрыл глаза, вздохнув и потянулся. «Нервы» — твержу упрямо, не задумываясь.       И я быстро согласился с этим. Нельзя было хотеть её. Нельзя — и это было единственной здравой мыслью в гудящей в голове. Нельзя было допускать, чтобы она оказалась слишком близко. Но она, блять, и так приблизилась невероятно близко. Это шло в резонанс всему, что когда-либо я говорил ей.       Не обращая внимание на сваливающую с ног усталость, ноги сами идут на место встречи. Словно единственная отрада, мне было позволено снять приклеившуюся с лица маску, побыть настоящим человеком, а не капралом Разведкорпуса. Только здесь я мог показать свою неуверенность и быть уверенным, что выход будет из любой ситуации. — Тогда будем защищать наш порох?       «Вместе» — оканчиваю её мысль я и улыбаюсь у себя в голове. Вместе звучит не так уж плохо, это как, когда знаешь, отправляясь на опасное дело, что твою спину прикроют. Чувство защищенности и желание бороться. — Мы вернемся.       А следующим утром кладу под камень белоснежный платок. Как будто это могло что-то изменить.       Огородить её от необдуманных поступков было невозможно, даже пытаться не столило, ведь все мои попытки перевоспитать её катились в бездну. Её желание добиться справедливости, порой, доходило до абсурда. Одна против всего мира. Глупая, наивная Кларк.       Спасти всех не удастся. Будет чудо, если выживет хотя бы половина в этой войне. В этой чертовой войне, которой, как мне кажется, нет конца.       Теперь нужно было спасти Йегера и Хисторию. Без этих двоих у нас и шанса не будет вырваться из этих оков. Если придется, отдать жизнь, но выволочь их на поверхность. Все действительно шло не по плану. Ситуация казалась невозможной.       Выбравшись из пещеры, основная задача была остановить гигантского титана. Бывшего лорда Райса. Немного пороха, горстка смекалки — и вышло хорошее оружие, подходящего размера для него. Исполнителем стала Хистория Райс. Как символично — дочь убивает собственного отца.       Но это уже не та хилая девчонка, что помогала всем и каждому. Брови туго сведены, а сама вытянулась по струночке, становясь выше. Говорит что-то толпе, а люди стоят, раскрыв рот, глотая каждое её слово.       Они уже поверили ей и возвели на трон. Даже без нашего вмешательства. Осталось только подчистить следы за собой. И очистить себя от этой грязи. Но обычный душ тут не поможет.       Мужчина харкает кровью, придерживая окровавленный живот. Ему осталось недолго. Но даже перед самой кончиной Кенни не может не поиздеваться надо мною, и от этого стальная маска лишь крепче въедается в кожу, намертво сливаясь с ней. Это он научил меня держать лицо в любой ситуации.       — А деваха у тебя прикольная, — хриплым смехом отзывается он. Ни один мускул не дрогнул на мне. — Шумная больно и костлявая, но это пройдёт. Хах, а обещание погулять на свадьбе я так и не сдержал, — он грустно усмехается, а после вновь заходится в кашле. По подбородку потекла тонкая струйка крови, но мужчина быстро стёр её рукой.       Информация проскакивает мимо ушей, меня интересует другая — столько лет копившаяся глубоко в груди, разъедая похлеще кислоты все на свете. И я хочу её выкачать из себя до последнего. Чтобы жить. Хотелось верить, что это была боль. Тупая боль.       Как можно было отвыкнуть от неё? Душащей невозможности вздохнуть, будто бы стальная рука держит горло, не позволяя сделать полноценный вдох, захлебнуться воздухом.       С какой болью ударила в грудь эта правда. Я понял, понял все. И стало страшно, а рука, против воли, метнулась вверх, к солнечному сплетению, и сжала пальцами ткань рубашки, сминая. — Какая у тебя фамилия? Эти мысли были быстрыми, тяжелыми, беспощадными и нужными.       Я не понимал. Не понимал того, что росло во мне все это время. Такое знакомое. Такое древнее и безумно хрупкое, что хотелось выть. То, что давно отторг и клялся больше никогда-никогда не впускать в себя. В свою жизнь.       Как больно было слышать последний хриплый вздох и словить последний взмах ресниц, когда такие же серые глаза застыли навсегда, покрывшись стеклянной пленкой. Как же сильно болело что-то в груди. Меня трясло, просто подкидывало на месте.       Из глотки вырвался сухой хрип. Разом пропал весь воздух, и больное осознание кольнуло уставшую голову. — Кенни…?       Мне казалось, что я падаю. И я точно падал. Стою на коленях, сжимаю проклятую колбу в ладонях… а вокруг чертово пекло и ни одной живой души. Капля пота скользит между лопатками, пробираясь вдоль позвоночника, скатываясь ниже, — но все не то. Не так.       Застываю, чувствуя, как на мгновение расслабляются мышцы шеи и плеч. И как прекрасная пустота расползается в голове в одно мгновение. Позднее мне сказали, что мы победили. Но не сказали какой ценой.       Как в тумане прошла коронация, освобождение из заключения всех членов разведки и составление новых, временных сводов правил. Я мотался, как собака по городу, учитывая бессонную ночь и бой с гигантским титаном, бывшим лордом Райсом. И сейчас чувствовал себя перепущенным через мясорубку. Давно не было так хреново.       Выбив часик свободного времени, пока дожидался возвращения Эрвина, с удовольствием пустил его на сон в старом кресле. За один день слишком многое произошло. Слишком много потерь мы понесли сражаясь в этой негласной войне даже не против титанов, а против своих же. В один день обрести нового родственника и потерять его. Кулаки сжимаются и разжимаются, но ничего изменить нельзя. Да и смысл?       Как только последний разведчик вышел из темницы, все дружно решили отметить столь желанную победу. От этого не отказались даже старшие офицеры. Признаться, даже мне хотелось пропустить через себя стаканчик-другой чего покрепче. Сейчас можно было расслабиться и забыться. Мы все этого заслужили.       И кто знал, что в заведении, где я некогда скрывался от Кенни, будет работать разведчица под прикрытием официантки? А привод она под юбкой прячет?        Клэрри носилась от столика к столику, многие кричали ей, пожимали руки и обнимали, увидев знакомое лицо. Но никто из них не замечал вымученной улыбки и еле заметные капли пота, выступившие на лбу. За весь вечер я не свел с неё подозрительного взгляда: пусть она всеми силами показывала свою трудоспособность, но как человек, видевший все проявления её характера, с твёрдостью могу сказать — ей больно.       Высокий, тощий парень сказал что-то девушке, от чего она вымученно кивнула и скрылась за дверью. Подозреваю, именно там находится задний двор. Это был отличный план выведать, что происходит.  — Почему ты ушла?       Она бледна и слишком плохо выглядит для той, кто провел время в безопасности и тишине. Клэрри прячет глаза, кусает губу и нервно перебирает руки — прямой признак лжи, что всегда выдаёт её. И я ненавижу, когда кто-то врет мне в лицо.       Она вскрикнула так громко, что на мгновение исчезли все звуки. Прерывистое дыхание, выступившие слёзы на глазах, еле сдержанный стон боли, и я не выдерживаю, разворачиваю её и оттягиваю ворот платья, забывая как дышать, глядя на выступившие полосы крови. Это не мог сделать торчащий гвоздик.       Девушка передо мною дрожит то ли от страха, то ли от боли, а я не знаю как контролировать выступающую наружу ярость. — Кто?       Ответа не требовалось. Я и так знал, кто способен на такие «развлечения». За все время, что длилась неразбериха между войсками, военная полиция не раз превысила свои полномочия, подвергая членов разведки пыткам и прочим нелицеприятным последствиям. С этим еще предстоит разобраться, а пока…       — Они были не одни. Там была еще Вероника. Вероника Ленор.       Стоило и раньше догадаться, что Вероника точит зуб на Клэрри. Как же было неприятно, что темная сторона жизни, которую хотелось стереть поскорее, встретила ту тонкую, светлую полосу, что началась совсем недавно. Я знал, что девушке было, как минимум, неприятно моё общение с Ленор, а так же отчетливо была видна нескрываемая ревность.       Они наверняка останутся кровными врагами. Как тут не верти.       Мы вернулись домой, и все должно было пойти как раньше: бесконечные тренировки, отчеты и совещания, подготовки к вылазкам и изучения сыворотки. И если бы меня не отвлекли на новые разборки, я бы приступил к своим обязанностям намного раньше. Военная полиция умеет добывать информацию, но я преуспел в этом не меньше.       Получив желаемое, мне оставалось лишь заполнить необходимые бумаги, как пришла просьба допросить еще нескольких подозреваемых. Двое из них оказались очень «интересными» личностями. Не такими увлекательными, как их крики, но в безудержном порыве я их даже не замечал: выплеснув весь гнев, что копился с вечера в кабаке, когда я увидел окровавленные полосы. Из головы вылетело, как меня еле оттащили от почти живых полицейских и велели «не усердствовать». Это дело замяли так же быстро, как и все остальные. Никто не хотел новых разборок, особенно, когда королева близка с разведкой. — Ты скучала по мне?       Видеть её живой, в собственном кабинете, было желанным сном среди кошмаров. Обеспокоенные глаза, внимательный взгляд — это почти заставляет меня остановиться и прервать столь нежеланную работу. Мягкое касание к побитым костяшкам, и я почти труп. Но мне нужно закончить отчеты вовремя.       И мне бы это удалось, если не неожиданное действие со стороны ученицы. Я бы мог ей отказать в любой ситуации, но только не тогда, когда она стоит передо мной на коленях, смотря ТАКИМ взглядом, отчего хочется позволить себе маленький грешок. — Я лягу, если ты ляжешь со мной.       Краснеет до корней волос, а глаза так широко распахнуты, будто ей предложили что-то неприличное.       Ложусь на кровать, вытягиваясь и наблюдая, как она плавно подходит, все еще смущаясь меня, и садится рядом. Дышит глубоко и часто, отводит взгляд и старается держать ситуацию и бешенный ритм сердца под контролем. Глупая.       Успокаивающие движение её рук и нежный тембр голоса — это все, что волновало в данный момент. Усталость показалась такой тяжелой, давящей на веки, что было бесполезно сопротивляться ей. Да и был ли смысл?       Оказывается был, раз уж мы проснулись на одной кровати вместе, держась за руки. Все под контролем? Ага, конечно. Хрена с два. Все полетело к чертям именно с того утра.       Она меня избегала. От этого становилось не столько обидно, сколько смешно. Девушка, что поборов свой страх, бежит на встречу титанам, способна вправить кость и не боится вида оторванной конечности, боится признать собственные чувства. Отрицает их, бесится и старательно избегает встречи. Так еще и неизвестная причина ссоры с Евой не даёт мятежной душе покоя.       Долго ждать я был не намерен: слишком много времени прошло, слишком много нервов было испорченно, слишком много удушающих взглядов… Потому что все было как вчера. Я чувствовал, что скоро сорвусь с цепи: еще нескольких дней бегства, и можно будет вызывать врача.       Снилось, как она несмело запускает в волосы пальцы, располагая ладонь на затылке. Как волнистые пряди ласкают кожу своей шелковистостью и невесомостью. А я, как заведенный, как зависимый, цепляюсь за них снова и снова. Потому что без этих чуждых ранее ощущений становится банально и труднее существовать. Больно и все тут. Но сейчас было также больно.       Она старательно игнорировала тот факт, что делает больно прежде всего себе. Уходит молча, как только завидит меня на горизонте, старается даже не смотреть в мою сторону, только закусывает нижнюю губу, смотря в пустоту. И этот жест становится настолько для меня раздражительным, что хочется пригрозить девушке и самому прикусить эти наглые губы. Но разбираться со всем этим у меня просто напросто не было времени.       Для начала, не помешает хотя бы задержать её для разговора.       А бегать она научилась, множество тренировок хорошо сказалось на этом. Но кто же знал, что в будущем они обратятся против меня.       Как удачно я решил принять душ. Клэрри стояла напротив меня и, казалось, не дышала. Сегодня я был намерен покончить с эти бегством.       Она что-то неловко говорит про папку. Не спеша беру её в руки, лениво читая ровные строчки, не вдумываясь в них, пока не заметил шевеление в сторону двери. Черта с два ты сбежишь. — Ну, набегалась?       Испуг и безнадёга. Желание и самоконтроль. Что только не витало в воздухе в эти минуты. Потому что чувствую: если сейчас сделаю что-то не так, если окончательно потеряю голову, то можно будет умереть на месте, опечалив какого-нибудь титана. Впрочем, шанс сдохнуть у меня все же есть: грудная клетка вздымается все чаще, а выпирающие ключицы так некстати показываются из-под ворота лёгкой рубашки. И к чему такая удушающая жара? Я вжимаюсь в нее, заставляя испустить рваный вздох и вновь закусить губу.       — Хватит! — рычу я ей прямо в шею. Ещё один подобный жест — и начнётся сердечный приступ, прямо здесь, в собственной комнате. Коленом вынуждаю раздвинуть ноги и упираюсь одной ладонью в стенку. Опора никакая. Но это последнее, что меня волнует. — Думаешь, два поцелуя, и можешь позволить так обращаться со мной? — Три. — наклоняюсь и без лишних разговоров целую её в давно искусанные губы. Так осторожно, насколько может позволить мне собственная выдержка. Нарочные нежные движения разрушают все ею воздвигаемые барьеры, и она поддаётся.       Я и сам не знал, куда пропала дикая настойчивость, безудержный темп и желание просто взять… все ушло далеко и надолго. Осталось только тихое чувство беспамятства и тёплое ощущение кожи под ладонью. — Ты боишься меня?       Сдержанный стон сквозь затуманенные глаза, и мне кажется, что осталось совсем немного времени для полномасштабного взрыва. Я уже слышу тиканье бомбы. — Никогда.       И она взорвалась: разрушились все барьеры, препятствие и сомнения. Клэрри выгнулась дугой, и снова жаркий поцелуй. Ещё немного — и моё терпение кончится, вертикальная поверхность начала искренне надоедать. Вот только кислород кончился раньше.       Шумно дыша, подвергнутые туману голубые глаза прояснились. В них смешались паника и желание. Пьянящее чувство — обладание властью над кем-то. Еще секунда — и девушка скрывается за дверью так быстро, что даже я не успел опомниться. Вечер обещал быть интересным.       Избегания не прекратились, но многое прояснилось: Клэрри помирилась с Евой, теперь видеть довольных девушек было вдвойне приятно, а самое важное — теперь мне известны чувства собственной ученицы. И стоило лишь подождать.       Задание, данное Эрвином, не было трудным. Скорее обычным, если бы не вторая персона данная мне в «подарок». Но задание есть задание, и его нужно выполнить. В городе многие успокоились, но не меняет того факта, что здесь живёт самая богатая прослойка общества. Здесь течет своя насыщенная странностями жизнь, непонятная другим обитателям стен. Власть церкви и полиции невероятным образом переплеталась в терновом кусте. И кто бы мог подумать, что их шипы смертоносны? — Ты потеряешь то, что заставляет сердце биться. Но обретешь кое-что более масштабное.       Глупость и бредни гадалки. И чего Кларк так всполошилась? Только закатываю глаза на её побледневшее личико. Даже ребёнок знает — эти «провидцы» скажут тебе все что угодно, лишь бы завлечь покупателя.       Вернулись мы обратно лишь поздним вечером. Мне стоило догадаться, что этим все и закончится: не расторгнутая грязная сделка еще аукнется мне в будущем. Вот только больше я не буду плясать под чужую дудку. — Я всё сказал, Эрвин. И моё решение окончательно.       Гордо выхожу из кабинета, понимая, что еще немного и сорвусь без тормозов. И даже не сразу замечаю тень, бегущую за мной. — Ты легко очаруешь её. Тебе ведь не привыкать?       Вскидываю брови и… что? Что она там говорит? Её слова доносятся до меня, словно через бетонную стену — практически ничего не было слышно. Я был зол. Настолько зол, что перестал контролировать себя, опустил поводья, пускаясь в вольную скачку. — Тогда научи меня, Кларк. Научи меня как играть грязно.       Мы оба глубоко дышим и лишь чудом удерживаемся в вертикальном положении. Она задыхалась и бегала глазами по комнате, ведь мужские ладони уже проникли под рубашку, исследуя очертания кожи, нежно проводя по животу то поднимаясь, то опускаясь вниз…       У меня во рту сохнет, я дотрагиваюсь губами до бледной тонкой шеи, покрывая её размашистыми поцелуями. И запах — такой приятный аромат, — прочно проникает в ноздри. Я и не думал, что кто-то может так завлекающе пахнуть.       Её трясет, а я ловлю первый срывающийся стон. «Я не остановлюсь» — хочется сказать ей, но с горла срывается совершенно другое. — Как думаешь, это сработает?       Я осторожно поглаживаю бедра, тяну вниз ее плотно облегающие штаны. В какой-то момент уже не так жадно сжимаю её талию, язык замирает где-то на покусанной ключице, — и ничего не понимаю. Почему пальцы вдруг стали деревянными, и почему плечи вдруг мелко задрожали? Почему в глазах мелькнул быстрый испуг? — Да. Это сработает.       Все цепи сорваны. Все двери открыты. Мы слишком долго ждали этого, чтобы нежничать сейчас. Детские игры торопливо отошли в сторону: мы, как дикие звери, изголодавшиеся по касаниям, накинулись друг на друга. И вот она крепко обхватывает ногами бедра, сокращая расстояние до минимума. — Как же ты бесишь меня.       Она улыбается, но недолго: улыбку быстро стер властный поцелуй. А через мгновение мы уже лежим на кровати. Клэрри нависает сверху: её пальчики нагло проводят по твердому торсу, чуть царапая ноготками, а потом нежно касаясь губами. Я не в силах сдержать рык.       Теперь она лежит подо мною, едва сдерживая вырывающиеся стоны. Это получается плохо, какие бы усилия не были приложены. Нас могут услышать: соседи через стенку, солдаты или некто неизвестный, решившийся посетить этот кабинет. Но все это я отослал к черту. — Подожди, Ривай. Нам нельзя.       Останавливаюсь лишь на секунду. Неожиданно, будто холодным душем, меня окатила упрямая мысль: а что будет после? Но разве стоит сейчас задумываться об этом. Игра определённо стоит свеч, даже если завтра утром мы снова будем играть в эту игру с догонялками, убегая друг от друга. — Нельзя.       Соглашаюсь и вместе с этим снова сливаюсь в жарком поцелуе. Температура в комнате поднялась до немыслимых размеров: становится слишком жарко, воздуха катастрофически не хватает, а оставаться в одежде становится физически больно.       Женская рубашка полетела в неопределённый полет, в то время как моя была едва расстегнута. Тонкие бровки хмурятся, и на её лице появляется маленькая морщинка. Клэрри точно не устроит тот факт, что раздета лишь она. Подавшись ей, освобождаюсь от белой рубашки, отправляя её куда-то в сторону. Когда-нибудь мы разденемся медленно, но не сейчас.       Её стоны звучат в сознании, пальцы движутся быстрее, а рычание всё громче. Буквально теряюсь в собственном сбитом дыхании.       Сильнее. Почувствовать её. Горячие прикосновения, от которых выносит мозг. В которых что-то кипит, сотрясается.       Неясное бормотание. Кажется, это было моё имя. А действие как от снятого предохранителя. Это почти не она. Голос низкий, хриплый.       Мозг почти не думает, не соображает, когда несколькими судорожными движениями стаскивают одежду. Но задуматься об этом не удается, в следующее мгновение тело чувствует прикосновение, от которого разом мутнеет в голове. Взгляд опускается сам.       Под её руками звякает пряжка ремня, пальцы путаются в сложных ремнях. Улыбаюсь такой неопытности, а она обидчиво прикусывает губу сквозь поцелуй, словно говоря, что еще наверстает упущенное. Как будто я против. Но, как бы то ни было, одежды она лишается первая.       Стонет в губы, ерзая еще больше и бесстыдно прижимаясь к телу. В какой-то момент простых поцелуев становится мало, а мысли все толком разбежались, как крысы с тонущего корабля. Все заволокла неясная дымка с блекло розовым запахом. Она заполняет все пространство, заволакивает легкие, течет по венам вместо крови. Какое же пьянящее чувство кем-то обладать.       Никогда прежде такого не ощущал: просыпаться рядом с человеком, изменивший что-то в тебе, следить за его движениями, ловить каждое слово. Так странно и непривычно. Ощущал себя подростком, поджидая соседскую девчонку у калитки. Это раздражало, но ничего нельзя было поделать, таков был мой приговор до конца жизни. И я поставил под ним свою подпись.       Начались спокойные времена, самые безмятежные на моей памяти, наполненные лишь работой и ежедневными тайными встречами. Теперь мой кабинет перестал быть моим, он был разделён между нами. Посторонний человек не смог бы обнаружить существенных отличий между «до» и «после», но они были.       Кошмары отступали, стоило лишь ей прижаться крепче, обнимая руками. Исчезли душераздирающие сны и бессонница, оставили лишь ночные посиделки за чашкой чая. Это стало почти привычкой — сидеть в столовой и пить чай разговаривая обо всем на свете или слушая тишину.       Впервые за последние несколько лет я начал жить по-настоящему, а не просто существовать. Это было странно, но краски стали ярче, еда вкуснее, а вечера приятнее, и я не стремился что-то изменить. Мечущие сердце наконец нашло покой в чужих руках.       О, она не просто его похитила. Сначала она его нашла. Именно она обнаружила, что у меня вообще есть сердце, и вытащила его на свет. Сражение за сражением — она никогда не сдавалась. Она нашла мое сердце и сберегла его. Спрятала от этого чокнутого мира. Более того, она скрыла его и от меня, пока я не оказался в состоянии заботиться о нем самостоятельно. Она пыталась вернуть его назад, уже не таким повреждённым и кровоточащем. Кроме того — оно выглядело как новенькое. Но мое сердце отказалось покидать ее.        Необычная смиренность на место скверного холодного характера, желание оберегать пуще обычного. Да, черт возьми, что здесь происходит?       Это было опасно, смертельно опасно испытывать такое, но я не мог иначе. Проще говоря, смирился с неизбежным концом, стоило лишь ей прошептать моё имя. Не то, которое знает каждый человек в этом легионе. Другое, доступное лишь ей. — Ты не обязан рассказывать это. — Я хочу.       Открывать зажившие раны всегда было больно, но сейчас они сами желали открыться кому-то… ей. Медленно. Снимать затвердевшую скорлупу, прилипшую к самой сути себя самого.       Я слишком быстро забыл об окружающих нас проблемах. Невозможно так быстро потеряться в себе, но я это сделал. И теперь приходилось расплачиваться за старые ошибки.       Нужно было обрезать на корню отношения с Вероникой Ленор. Нужно было не допустить её знакомства с Клэрри. Нужно было почувствовать беду до того, как она появилась. Как же много было этого «нужно».       И теперь у нас были масштабнейшие проблемы. Больше, чем когда либо. Огромная трещина в стене, паника в городе, подрывающая наш авторитет, и член легиона в городской тюрьме. Хуже некуда, особенно, учитывая тот факт, что все прознали главный секрет Кларк. А еще хуже, что она прознала. Суд прошел слишком быстро. Почти ничего не оставалось в памяти, кроме: — Как бы прекрасны не были стены, они все равно остаются стенами.       Чувство, бегущее по телу, сравнимо с паникой. Сопротивляется напору, но неукротимо двигается вперед, дальше и дальше. Надежда оживала во мне, как никогда раньше. Я видел хороший исход этого всего.       Но мысли остаются мыслями только в голове. На деле они перешли в нечто ужасающее. Смотря на искрящийся сосуд на возведенной сцене. В нескольких метрах от Кларк. Нет ничего отвратительнее, чем не суметь защитить того, кого любишь. Но ведь шанс еще есть?       Крепко сжатая рука. Словно непрозвучавший приказ остановиться. Ноги перестают идти, а тело подчиняться. Только стоять, только смотреть. Чувствовать вырывающийся вой из груди, когда её слезы перестают стекать вниз по лицу, и появляется тот взгляд, полный решительности до самых краёв. Одна против всего мира.       Резко отворачивается, ложится в сосуд, а у меня внутри что-то обрывается с громом и треском. Чудовищная пустота проносится по телу, приговаривая, что так и должно быть.       Закрытая крышка и треклятая тишина, точно на похоронах. Но она жива, и её сердце бьётся. Оно продолжало биться, когда сосуд погрузили в стену, замуровав накрепко пролом. Серая краса, прямо как все те краски, окружающие нас сегодня. В чем смысл иметь голос, если ты молчишь, когда нужно кричать?       Меня трясло со вчерашнего дня: сначала задрожали непослушные пальцы, а потом и все тело последовало этому жалкому примеру. Сейчас проклятый озноб оставался, но даже он не помешал мне рано встать и пойти наравне со всеми на утреннее построение.       Все было как прежде, если не считать слишком бледных и помятых солдат. Утренняя речь не отличалась от той, что была неделю назад. И это бесило. Все старательно делали вид, будто ничего не произошло. Краем глаза замечаю, что Евы не было на построении. Даже к вечеру она не появилась в столовой. Мне хотелось того же. Я не привык бежать от проблем, но сейчас хотелось именно этого.       Передо мною плясали черные точки. По-хорошему нужно было бы пойти к Ханджи и взять у нее какую-нибудь микстуру, чтобы это прошло. Но разве лекарства от душевной боли уже успели изобрести? Было бы здорово. Уверен, что скупил бы целый ящик этим же утром.       Мне хотелось, ради всего, вернуть её. Хотелось поговорить с Клэрри, увидеть её виноватую улыбку на мои постоянные замечания, звонкий смех и почувствовать теплое дыхания рядом с уголком губ.       Прошло уже полторы недели. Полторы недели я знал правду, но до сих пор не смирился с мыслью заключения своей уже не-ученицы в стене. Все началось как будто заново: куча названий, обсуждений планов и вылазок, схемы — все больше походило на театр абсурда в одном флаконе.       Я помирился с отцом. Через несколько дней появился у него на пороге, словно блудный сын. Он понял все без слов, с одного взгляда, вероятно, сам был на площади в тот день. Видел все своими глазами.       От одного груза прошлого удалось избавиться, но от этого легче не становилось. Я плохо представлял, что будет дальше. Сейчас я не видел ничего, представляя свое будущее. Лишь тьма.        Мне редко снятся нормальные сны. Особенно цветные. Особенно настолько живые и динамичные.       Обычно перед глазами мелькали лица прошлых жертв, коим не посчастливилось пасть от рук хладнокровного убийцы. Или западня, одна пуще другой, с неизбежной смертью моих людей, погибших исключительно по моей вине.        Спокойные, гармоничные, ничего не предвещающие — были не знакомы мне очень долго. До того, как я начал просыпаться вместе с Клэрри каждое утро. Кошмары пропали, на их место пришло что-то простое и однотонное. И меня это полностью устраивало. Но все стало иначе.       Эти сны были другими: живыми и яркими, без крови и серой картинки на заставке. Стало страшно засыпать, ведь стоило только сомкнуть глаза и провалиться, как обезумевшее сознание стало показывать картинки из прошлого или будущего. Там ничего не поменялось — она была рядом и была жива. Снова ворчала из-за невкусной еды в столовой и обилия тренировок, снова целовала так нежно и неистово, проводя кончиком пальца по грудной клетке. Потому что все было как тогда.       Шестеренки закрутились с новой силой: опять все в обратном порядке — тренировки, бумаги, последние приготовления к вылазке, ночь. Все до тесноты в груди странно и чуждо.       Я опять почти не спал. Сны перемешались в сознании, и теперь уже не мог понять наверняка, где кончается реальность, и начинается другой мир.       И мысли. Дурацкие, они натягивались на голову. Бились, как волны о скалы, и возрождались, пока я тонул в этой беспомощности. В этом долбанном мраке.       Они душили, убивали похлеще самого отборного яда. В конце-концов я перестал различать реальность ото сна: все смешалось в неясном круговороте. Можно было смело вызывать врачей, меня бы повязали без всяких разговоров.       При составления графика на следующую неделю, сидя в кабинете Эрвина, я как ни в чем не бывало вносил корректировки в него.       — Нужно сменить время выезда в Западный район. — Сказал тогда я, чисто на автомате, даже не задумываясь, когда рассматривал четко выделенную цифру «6.00». — У меня тренировка с Кларк. И я не сразу понял, почему он промолчал. А когда понял — ужаснулся.       Теперь кажется, что меня поджидает смирительная рубашка.       Это была только моя проблема и за несколько недель я научился с ней справляться. С трудом, не без вреда для себя, но научился. Даже представил, что сказала бы Клэр, увидев меня таким:       — Какие бы кошмары ни терзали тебя по ночам, пусть утром никто не усомнится в том, что тебе всю ночь снились плюшевые титанчики…       Я вдруг почувствовал себя каким-то постаревшим и мятым. Ни капли максимализма; обыденность в каждой эмоции, в каждой клеточке тела. Может, оно и правильно… отпустить ситуации в вольное плавание. Теперь я понимаю, что значит «перегореть».       Именно это со мной произошло. Я перегорел. Что-то во мне погасло, и все стало безразлично. Я ничего не делал. Ни о чем не думал. Ничего не хотел. Ни-че-го. Говорил мало, рублеными фразами, за которыми ощущалось избыток слов и их недостаток одновременно. Сказывались недостаток сна — кофе неожиданно стал заменой чая и появился на ближайшей полке в столовой. А еще боль, недомогание и жар. Дышать с каждым днем становилось все труднее, как от неправильно сросшихся ребер. Многие делали скидку на болезнь — очередную простуду после затянувшихся дождей, но внутри себя чувствовали, что виной всему не моросящий за окном дождик. Я пытался вернуть контроль за ситуацией, но все тщетно. Клеймо «виноват» останется на груди до конца жизни.       Мои старые раны всё ещё ноют ночью. Иногда кажется, что весь я — одна сплошная рана.       Просыпаюсь вновь после сладких кошмаров, длившихся почти уже три месяца, весь разбитый. Собраться с духом не получается — организм отчаянно требует сна, а душа желанного покоя. Но что делать, если одно несовместимо с другим?       Не в силах больше спать, выхожу на улицу, вдыхая прохладный воздух. И впервые задумываюсь о том, что заболеть по-настоящему было бы неплохо. По крайней мере, боль не даст расслабиться и начать клевать носом. Бывало ведь и хуже? Впрочем, такая боль почти сломала меня.       «Смирись, черт возьми!» — кричало естество. Но ноги упрямо шли в столовую за новой порцией кофе. Редкая гадость, всегда казалось мне, но отлично помогает не уснуть некоторое время.       На свете нет ничего более одинокого и бестолкового, чем бессонница.        Кофе был горьким, прямо как вся эта жизнь. А еще темным и теплым. Окоченевшие от холода пальцы жадно обхватывали горячую кружку до тех пор, пока не было возможности вытерпеть. Кроме того был запах, охватывающий разом всю столовую.        Горло обожгло горечью напитка. Морщусь, но отпиваю еще, когда послышались тихие шаги сквозь шум дождя. Приказываю себе собраться. «Успокойся»— мысленно говорю себе. — Это не она…       — Знала, что найду тебя здесь, — говорит девушка, садясь на соседний стул. Её взгляд остановился на кружке. — Не знала, что ты пьешь кофе. — Я тоже не знал, что пью это.       Ева моргнула. На её шее выступила голубоватая вена, а губы посинели от холода. Она вздрогнула, когда очередная вспышка молнии осветила комнату. Силуэт брата показался ей слишком сухим и худым, прямо как у тех монстров, о которых говорили соседские бабушки, рассказывая о духах и призраках. Похудевший. Рвы усталости под его глазами, впалые щеки и по-звериному темный, дикий взгляд. Впрочем, она знала, что ему сейчас глубоко наплевать на свой внешний вид. Внутри него было выжженное поле, приправленное пустотой.       — Почему ты не … — Морель тут же осеклась. Сейчас о состоянии капрала Леви ходили разные слухи, близкие к правде, но, в то же время, так далеки от нее.       — … не спишь? — заканчиваю за нее я, окинув грозным взглядом. — Не хочу. Не могу. Сам еще не решил. Девушка глубоко вздохнула. И все же он в отчаянии. Слаб, раздавлен, уничтожен.       Стоит весь из себя, играя другого, сильного разведчика. Немногословен, но не резок: его длинные пальцы сжаты в кулаки, а венка на шее напряженно пульсирует. Не кричит о ее необходимости в своей жизни, но говорит итак достаточно, чтобы понять — Клэрри ему небезразлична. И что это тяжело — быть вот таким двадцать четыре часа в сутки. Прятать эмоции от публики, быть манекеном — но чувствовать все остро и резко, глубже, чем остальные. Жить разумом, но быть в плену эмоций. Быть льдом, в конце концов, под которым разгорается огонь.        — Две кружки, — сказала она со вздохом и отчаяньем, указывая на ту, что стоит чуть в стороне, нетронутая. — И я не глупа, братик; я знаю, для кого вторая. Ты ведь нуждаешься в ней. Ты хочешь, чтобы она была здесь. Ты нуждаешься в чьей-то любви, поэтому страдаешь теперь. Я посмотрел на нее, прикусил губу так сильно, что был уверен, что прокусил насквозь.       — Слабость, — упрямо твержу себе. — Это слабость.       — Это человеческое желание, — сказала она. — Настоящие чувства ― всегда случайность. И не всегда счастье. Но ты действительно думаешь, что Клэр будет рада наблюдать то, что происходит с тобою и быть счастливой? «Она не может наблюдать за нами, Ева. Её здесь нет. И больше никогда не будет.»        Я видел, что происходит, но был не в силах прекратить это. Мне хотелось иметь кнопку, перематывающую ленту назад, на которую я мог бы нажать. Может, я действительно проклят? Тяжело опрокидываюсь на спинку стула, с тихим стоном закрывая глаза. Я так отчаянно пытался не любить её.       Я пытался вспомнить, каким когда-то был. Сильным. Смелым. Беспощадным. Уверенным в себе.        Я пытался найти в себе того, прежнего Леви, который несмотря ни на что выбрал бы своих людей. Я искал его в своей душе, но чувствовал, что он изменился. Я изменился. И с этим уже ничего нельзя было поделать. Обратной дороги не было.       Этот мир превратил меня из гордого и сильного человека неизвестно во что. Кто-то сказал, что война превращает людей в чудовищ. Так вот, любовь делает то же самое. От Кенни мне приходилось не раз слышать, что его подсобники, встретив хорошенькую девушку, уходили с «работы», впоследствии окончательно покончив с делами. Тогда, еще в детстве, я думал, что это глупо, и все они дураки, раз повелись на такое. А сейчас…       Иногда возникает эта иллюзия: семья, друзья… Но в конце ты всегда остаешься один на один с темнотой. Все рано или поздно уходят. И чем скорее ты это поймешь, тем лучше. Так ты сбережешь себя от разочарований. Вера в то, что ты не один, — самая жестокая иллюзия из всех.       А с другой стороны: одиночество, наоборот, всё усложняет: копаешь-копаешь, а в итоге кончается тем, что бросаешь лопату и ложишься в яму, своими же руками выкопанную.       Вот ты стоишь на развороте и не знаешь, в какую бы сторону пойти. Смотришь направо, потом налево. А потом плюешь на дорогу и остаешься на месте, наплевав на чистые штаны, садишься на землю. А что еще остается делать?       Я ненавидел судьбу. И не верил в нее. Вот только она, сволочь, в меня, похоже, верила. Иначе как можно объяснить все это на моем пути? Неужели, они, там наверху, ставят ставки на то, как скоро сломается некий Леви Аккерман? Если так, то мне отчаянно захотелось показать им всем неприличный жест.       У меня дурацкая память. Я помню преимущественно ночи. Дни, свет — это быстро забывается, а вот ночи я помню прекрасно. Ночь всегда празднична. Ночью люди говорят то, что никогда не скажут днем. Особенно хорошо я помню тихие вечера и закат на стене Роза. Ночью более чувствительны прикосновения: простое касание до плеча днем — не более, чем дружеский жест, а вот ночью…       Я помню, как это выглядит, когда она подходит сзади. Поднимаешь голову, а она нависает сверху, улыбается и смотрит невозможно ласково — ничего не обещая, укутывает тебя собой, и ты беспомощно следишь, как внутри сначала все заполняет нежность, а потом внутри словно кто-то тихо шепчет «покорись». Единственное, что ты может сделать в такой ситуации, — это откинуться на подушку, чуть вздернув голову, вдохнуть запах и закрыть глаза.       Кларисса заставила меня испытать чувства, которые я никогда в жизни не испытывал. Она заставила почувствовать, что меня любят.        Иногда и вовсе кажется, что у меня уже нет сердца, а вместо — война; выела она его, выжгла каленым железом. Только живой кровью и болью, плачем и горьким воем можно было всколыхнуть его. Но она раз за разом упрямо доказывала, что я лгу сам себе. Что в груди еще бьется живое человеческое сердце, а не обломок черненой стали.       Любовь, дружба, отношения, семья — все, что угодно, может раз — и оборваться. Жизнь ничего не дарит, только одалживает на время. Я понял это слишком поздно.