Разнообразия

Лила вошла в комнату, бросила сумку к стене и со злостью села в кресло, буквально вжавшись в его спинку. Она ненавидела всё это. Приторно уютную комнату. Большой дом. Лучший в городе коллеж. Работу родителей. Себя. Лила не получала удовольствие от своей лжи (не всегда уж точно), но привыкла так жить. Она просто не видела смысла говорить правду, ведь… всем в любом случае всё равно. Так не лучше ли притворяться потрясающей девочкой, чтобы все всегда были готовы прийти на помощь? И люди верили её глупым рассказам. Постоянно. Она могла придумать абсолютнейшую чушь, но всё равно нашёлся бы человек, который сказал: «Вот это да, бедняга, такое пережить!» или «Вау, я рад за тебя, ты везучая!» Она проверяла. Лила громко вздохнула и закрыла глаза. Кто они все? Что они? Даже на первый взгляд идеальная Маринетт Дюпен-Чен, которая была одной из немногих, кто не поверил ни одному её слову. Практически такой же идеальный Адриан Агрест, которого почти удалось обмануть, используя его очевидную влюблённость в ЛедиБаг. Избалованная и оттого мерзкая Хлоя Буржуа и её ручная собачка Сабрина Ренкомпри, которые тоже не верили, однако кого это волнует? Последние двое и сами не подарок. Их не любит никто. Её полюбили все. А первые двое… в любом случае в меньшинстве. Казалось бы, умная Алья Сезер, однако поверившая каждому её слову. Наивная Милен Апрэль. Или не менее наивная Роуз Лавьян. Они все глупые, доверчивые дурочки с такими же, как они, дурачками-одноклассниками. Вот только… почему они счастливы? Она с трудом признавалась в этом даже самой себе, но всё же понимала, что завидует им всем. Идеальные. Хорошенькие. Милые. Весёлые. Настоящие. Живые. А кто она? Пустышка, играющая разные роли. Благодаря красивому личику и прирождённому чувству стиля она умела производить хорошее впечатление, а дальше в ход шла умелая ложь. Послышался звук открывающейся двери. Лила хотела нырнуть в постель и притвориться, что уже спит, но не успела. Мама сразу же направилась к ней в комнату. — А ты чего сидишь тут в куртке? — не поприветствовав, спросила та. — Я недавно пришла, мамуль, — широко улыбнулась Лила. — Ясно, — кивнула мама, не проявив ни малейшего интереса к тому, где её дочь пропадала почти до полуночи, нарушая комендантский час. — У меня не будет проблем? — ошибочка, малейший всё же проявила. — Нет, мамуль, я была недалеко от дома и меня никто не видел. — Отлично, — казалось, она уже хотела выйти, но вдруг остановилась. — Тебя во сколько завтра будить? На секунду Лила едва не поддалась скептическому настрою и чуть не подняла бровь, но мигом взяла себя в руки. — В восемь, — удалось выдавить из себя лёгкую улыбку. — Оу, тогда сама себя буди, — пожала плечами мама. — Я будильник на девять поставила, — и, не говоря больше ни слова, она вышла из комнаты. Лила глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Как будто бы мама разбудила, даже если бы поставила будильник на восемь или раньше… Вопрос «Во сколько тебя будить?» от мамы Лила слышала примерно раза четыре в месяц. И каждый раз мама не обращала внимание на дочь. Иногда, как сегодня, она ставила будильник на другое время, более позднее. Иногда просыпала и собиралась на работу в спешке, куда уж тут до пробуждения дочери? Иногда наоборот, собиралась не спеша, но про дочь всё равно не помнила. Сонная Лила входила в кухню, зевая, замечала маму, попивающую кофе, затем смотрела на часы. — Ты же хотела разбудить и меня тоже. Это нужно было сделать восемь минут назад. — Прости, малыш, забыла. И так каждый раз. Сначала она прощала, отвечая: «Да ничего страшного, мам» Затем молча кивала, стараясь не заплакать от обиды. Потом стала пожимать плечами уже без желания расплакаться. Не то чтобы её так расстраивала перспектива проспать, нет. Её расстраивало полнейшее отсутствие маминого внимания. Папа, вечно находящийся в своих командировках, приезжая, проявлял хотя бы какое-то внимание. Как минимум два похода в кафе или кино с дочерью всегда сопровождали его посещения Парижа. От мамы не было даже этого, хотя в командировки она не ездила. Она как будто вообще не замечала дочь. А Лила хотела хотя бы какое-то внимание. Она прекрасно понимала, что мама занятой человек и ей некогда ходить с дочерью по кинотеатрам, однако небольшой, даже пятиминутный, разговор по душам вечером за чаем вполне удовлетворил бы Лилу. Мама же не могла говорить ни о чём, кроме своей работы. «У тебя проблемы в школе? Ой, малыш, поверь мне, это так, ерунда, а вот у меня на работе действительно проблемы…», «Тебя вызвали к директору? Ну, ничего, меня сегодня тоже вызывали к начальнику. Сейчас расскажу почему…», «Ты влюбилась? Ох, ну, это хорошо, наверное. А теперь слушай дальше, что у меня сегодня случилось…» Проблем дочери для мамы, занимающей важную должность, не существовало. Кажется, иногда и самой дочери тоже. Существовала лишь хорошая подруга, которой можно выговориться и чьи проблемы можно не слушать. Ещё лет в восемь Лила ревела в подушку по ночам из-за того, что мама к ней так относится. Едва сдерживала слёзы во время разговоров с мамой или её безразличных ответов, а иногда и вовсе молчания. А затем она поняла, что это всё бессмысленно. Маме всё равно. И всегда будет так. Так какой смысл пытаться добиться чего-то, что никогда не будет твоим? А с вниманием мамы так и случится, Лила знала. Она практически перестала рассказывать что-то маме, а если и делала это, то, в основном, лгала. Потом она подумала, что можно ведь лгать не только ей. Лила стала приукрашивать истории, рассказываемые своим одноклассникам. Научилась улыбаться, плакать и смеяться, даже если не испытывала подходящих для этого чувств. Мастерски играла с чужими эмоциями. Она могла заставить всех вокруг боготворить себя. Всех. Но не родителей. Признаться честно, она была почти искренней со своим отцом. Рассказывала ему хорошие новости (ну, ведь то, что она подружилась с одноклассницами, было правдой, а каким путём уже неважно), почти всегда улыбалась по-настоящему. А маме… всё ещё было всё равно. Свои проблемы были для неё важнее всего и всех на свете. И Лила иногда даже не чувствовала себя лгуньей. Да, говорит неправду, но ведь это всё ради того, чтобы не беспокоить свою маму всякими глупостями. Только она редко могла успокоить себя этим. Разве не на то она мама, чтобы переживать важные для своей дочери события вместе с той? Разве не заслужила она, Лила, таких же вечеров с мамой, когда они вместе смеялись, шутили и смотрели фильмы, о каких весело трещали одноклассницы? Разве не заслужила она быть счастливой? Однако она всегда могла ответить себе сама. Восьмилетняя Лила заслужила. Десятилетняя, едва начавшая врать маме, с натяжкой, но тоже. Четырнадцатилетняя Лила сама испортила свою жизнь ложью. Она должна перестать лгать или смириться с тем, что никогда не будет по-настоящему счастлива. Но Лила уже не могла остановиться. Она привыкла к тому, что должна казаться идеальной девочкой. Что должна иметь друзей, полученных путём лжи. Что должна слушать мамины слова, притворяясь, будто ей интересно, будто она переживает или радуется вместе с той. Четырнадцатилетняя Лила привыкла жить во лжи. Привыкла к тому, что у неё в жизни нет счастья. Привыкла, что она уже почти не испытывает настоящих эмоций, а скрывает всё за маской притворства. Она привыкла к мысли, что сама убила в себе действительно хорошего человека, заменив его куклой. Если бы Лила всё ещё умела по-настоящему плакать, она бы сделала это сейчас.