Каждый вонючий ф'лах...

Если бы кто-нибудь задал вопрос, мечтала ли когда-нибудь Дравира стать героиней легенд, то однозначного ответа бы не получил. Потому что ей хотелось, чтобы о ней говорили, но не узнавали в лицо и не упоминали имя. Ромлин хотел бы зваться героем. Но знал, что станет посмешищем, поэтому всё, на что его хватило — на хвастовство умершим предком. Тот опровергнуть его слова не смог бы при всём желании. Впрочем, если этот Вален Дрет похож на своего потомка, то… Никакой не герой, а недоразумение. Заткнуть Ромлина сложно. Дравира не раз пыталась, но разговор сам собой перетекал в другое русло. Она переводила беседу на другую тему: сначала плавно, потом грубо: «Ну всё, мне надоело!» Но Ромлина не перевоспитать. Этот вечер, прохладный, как все ночи в Скайриме, стал исключением. Испытать бы ощущение, что победила, что закрыла болтуну рот, но на душе нерадостно. Ромлин был необычайно молчалив. Хотелось плюнуть и уйти — в полночь ещё в дом вламываться, — но Дравира, приметив, что Бранд-Шею не сидится в «Ночлежке», заставила себя пройтись с новым «ухажёром». Она даже вырядилась в светло-коричневое шерстяное платье, не роскошное, но неуютное, в отличие от привычных штанов, чего не делала для бывшего любовника. Надо бы сойти за влюблённую парочку, но куда там? Рожа у Ромлина, будто выпачкал единственную пару сапог гуарьим дерьмом. У Дравиры вряд ли получится сыграть в романтику. — Дай-ка угадаю: ты получил нагоняй от Индарина, — предприняла она попытку. Ромлин управляющего медоварней не любил. Того, по его словам, вообще никто не любил за то, что тщательно следил, чтобы работники не отлынивали. Индарин оказался лёгок на помине: прошёл мимо, шурша дорогой тканью искусно вышитой одежды, к «Пчеле и жалу». — И это тоже, — тихо признался Ромлин, — хотя я каждый день от него получаю… Он добавил слишком похабное слово — да такое, что будь Дравира благородных кровей, покраснела бы. Но она сама крепко выражалась, поэтому даже не смутилась. Она знала: Индарин не спускает с работников глаз, но кто-то из них всё равно ухитряется красть мёд. С тех пор как познакомилась с Мавен Чёрный Вереск, слышала про делишки в медоварне. — То есть крысиное дерьмо на кровать управляющего подбросил ты, — улыбнулась Дравира. Именно в этот миг Индарин обернулся и уставился на них с Ромлином. Расслышать сказанное он не мог, потому что стоял по ту сторону деревянного моста, ближе к «Пчелу и жалу». — Не я, — вздохнул Ромлин, — но жалование он урезал всем. За то, что никто не сознался. Никто не сознался… Дравира резко остановилась, подошла к перилам и облокотилась на них. Из канавы несло, как всегда, затхлостью. Привыкнуть к этому запаху она не смогла, как и к вони Крысиной Норы. «Никто не сознался», — мысленно повторила она. — Прости, не смогу угостить, — нашёлся Ромлин. — Ну и ладно! Всё равно я местную дрянь не люблю. — Она огляделась и, завидев, что Индарин скрылся за дверью таверны, взяла «любимого» за руку и некрепко сжала. На всякий случай: вдруг бывший любовник недалеко? — А ты… Мозги алитовы, радоваться, что никто не сознался, надо! У Ромлина Дрета ума, будто у вышеупомянутой головы на лапах — брюха для кишок и то нет. Где уж поместиться мозгу? Ромлин непонимающе уставился, открыл рот и только промямлил: — Что?.. Вовремя Дравира повернула голову, чтобы не видеть замешательство на чужом лице. Бранд-Шей шёл к «Ночлежке» через мост. Самое время, чтобы приблизиться к Ромлину и выдать тайну. Так Дравира и сделала: повисла на шее и зашептала на ухо: — Никто не сознался, но никто и не выдал, кто это сделал. — Надо повисеть как можно дольше. — Значит, у вас крыс нет. — Ну почему — нет? Дерьмо же доста… — Ромлин рассмеялся и крепче прижал её к себе. Дравира ощутила, как задрожала грудная клетка. — Понял. Умеешь же подбодрить. Значит, в белобрысой голове не пусто. Но в любом случае Ромлин Дрет — чурбан чурбаном: нет бы поцеловать, пока Бранд-Шей рядом! Дравира покрутила головой. Тот исчез, можно отстраниться, но отпихивать ухажёра, такого уютно-тёплого, не хотелось. Хотелось согреться. Тот понял всё по-своему. Или доходило как до мамонта. Именно сейчас, когда Бранд-Шей скрылся, Ромлин склонил голову и поцеловал, причём отнюдь не робко. Не сказать, что умело-возбуждающе, но страстно, даже прикусил губу. Дравира не оттолкнула, напротив, запустила пальцы в светлые волосы, погладила затылок. И плевать, что пора собираться наведаться в «гости» к одному из торгашей. И плевать, что её бывший любовник не увидел этот поцелуй. Ей приятно — и это главное.