У меня

Не глядя по сторонам, Чонин проходит по коридорам школы, надеясь, как минимум, что если брат его и заметит, то не отведет в очередной раз «поговорить». От прошлого разговора еще не отошел, повторять не стоит. Никто не замечает состояния Яна, кроме самого виновника. Старший так и не проверяет (иногда Чонин ловит себя на мысли, что зря), но хитро прищуривается, стоит встретиться с ним глазами. Вопреки личным переживаниям, Ян пишет работы на отлично, сам удивляется как при таком ритме вообще это возможно. Родители рады за него, Джисон, написавший чуть хуже, но явно выше своих возможностей, тоже. Все вокруг кажутся довольными жизнью, а у Чонина какая-то смута, честное слово. Чонина, в принципе, устраивает план не делать ровным счетом ничего, но Хёнджин рушит его на стадии фундамента, стоит младшему чуть расслабиться. Просто однажды Хван привычно сидит на диване в гостиной, жует фисташки, покачивая ногой в такт играющей из динамика телефона музыки, и выдает: — Ну, как долго мне ещё притворяться, что чудодейственным образом я не могу тебя нигде поймать, а ты такой неуловимый? — он говорит совершенно без эмоций, и Ян понимает, что брат просто-напросто подыгрывает ему. Младший даже не знает: уйти молча в комнату и просто проигнорировать или продолжать стоять пеньком посреди гостиной. — Чонин-а, я жду. — Это неправда. Носки сползли, остатки самообладания и уверенности тоже. Брат пожимает плечами, спокойно доедает орехи, но встает с места так быстро, что Чонин не успевает сфокусироваться и вообще подумать. — Неправда, говоришь. Хён тенью нависает над ним. Обхватывает шею широкими ладонями, заставляя поднять голову. Чонин почти врезается в его губы кончиком носа и зажмуривается. Почему родителей постоянно нет дома, почему именно сегодня мама записана к доктору, а папа как хороший муж поехал с ней. Хёнджин молчит, ждет от Яна чего-то, а тот не может даже выровнять дыхание. Терпением, как известно, его обделили. — То есть, мне нужно убедиться, что я не прав, опытным путем? — Нет! — Почему нет? Как видишь, проблема не решается. Но я упорно работаю над решением, так помоги мне, — с нажимом говорит он. Брата совсем не смущает происходящее, наоборот, он выглядит так же уверенно, как и в школе или на улице. Лицо у него совершенно серьезное, и не скажешь, что издевается над своим младшим сводным братцем-лягушонком. Чонин взвешивает все за и против, но здравый разум вопит о том, что лучше бы поговорить со старшим спокойно, а потом мирно разойтись, не раскрывая карты. С чего Хёнджин вообще решил, что он считает его идиотом. С каждым своим поступком или действием Чонин убеждается разве что только в своей тупости и невезении, а еще все постоянно гадает, когда все пошло под откос. Неплохо бы уточнить конкретный промежуток времени. — Не могу. Соответствующий вопрос слетает с хенджиновых губ, и до Чонина только тогда до конца доходит насколько они близко друг к другу. — Значит, на мальчиков только встает, — как-то уж совсем сухо заключает Хёнджин, не опуская ладоней. — Нет! Возглас заставляет старшего недовольно зажмуриться и отстраниться. Хвана всегда раздражал шум, он даже в классе специально садился за последние парты не потому, чтобы поспать, а чтобы не слышать гул с первых рядов и, конечно же, громкий голос учителя. Хёнджин сам по себе тихий и довольно-таки миролюбивый, если не творить какую-то хрень у него за спиной или под носом. В детстве, когда одно время ему и маме пришлось жить у бабушки и дедушки, он не доставлял проблем, пока не подойдешь слишком близко. Личное пространство Хёнджин ценит точно так же, как и тишину. Привычка прикасаться к Яну младшему из раздела «и речи быть не может», но ему нравится. — Да неужели? И кто же из девочек тебе нравился, м? — Перестань, пожалуйста, — лопочет Ян, стараясь опустить голову как можно ниже. Хёнджин сдерживает смешок, забавно. — Джиын мне нравилась. Джиын, — повторяет совсем отчаянно. Он даже задумывается, вспоминая, а существует ли вообще вышеупомянутая на самом деле. Наверняка одноклассница, так что старший мысленно ставит пометку «узнать» и говорит: — А я-то тут причем? Только не говори, что ты долгими вечерами на мой светлый образ… — Перестань уже! Пошло все… Чонин вырывается, с твердым намерением закрыться у себя и не высовываться до завтрашнего дня. Мама обещала, что летом они серьезно займутся паркетом. Он, катись ты тысячу раз в тартарары, поскальзывается ровно на том же месте, что и в прошлый раз. Хёнджин смеется гиеной позади и чуть ли не воет, задыхаясь, как младший при приступе. Хён, сквозь хохот, пытается прокричать, чтобы Чонин не уходил. Успокоившись, выровняв дыхание и относительно придя в норму, старший идет следом. Хван надеется, что брат там не бросается в слезы и с собой ничего, боже упаси, делать не собирается. Стучит в дверь, слышит еле различимое «уходи, хён». Дверь ему, как всегда, не открывают. Каждый человек решает сам: да или нет. Хёнджин не то чтобы хочет разобраться в этом из-за одного любопытства или же банального желания хоть как-то разбавить жизнь чем-то, что не носит звание хороших оценок по тому или иному предмету. Младший начал раздражать своим существованием и вечным копошением под ногами с момента регистрации брака, сейчас раздражает своим поведением. Чтобы было спокойно, нужно, когда Чонин смущается или путается в ногах от смущения — одно другому не мешает. Потому он толкает дверь. — Уйди, — младший прячет лицо в согнутых коленях, Хёнджин встает аккурат напротив, наклоняясь. — Почему ты никак не отстанешь? Почему тебе так нравится надо мной издеваться? Уйди. — Когда это я тебя слушал? Мы так ничего еще и не решили. Либо ты поднимаешь голову и смотришь на меня, либо я звоню маме и говорю, что тебя избивают в школе. Он не собирался напоминать об этом и уж тем более шантажировать, но Чонин вынуждает. Нечего игнорировать старших, еще чего удумал. «Не прокатит», — Хван уверен почти на все сто, просто потому что Ян вряд ли купится на такое, и ничего больше в голову не лезет. Хёнджин действительно удивляется, когда брат с вызовом вскидывает голову и грубое «ну» кидает прямо в лицо. — Можешь поцеловать меня. — Что? Что? Вообще, изначально план не был таковым, но давать заднюю Хван не будет чисто из принципа. У Чонина глаза как у девчонок из аниме (Чанбин жестко увлекался лет до пятнадцати, и он, соответственно, в этом шарит), младший пытается что-то разглядеть — бесполезно, Хёнджин знает эмоции на своем лице как пять пальцев. Мать часто говорила, что ему следует быть более эмоциональным, а иногда, наедине, вовсе ставила в пример пасынка. — Нет. Брат определенно странный, с отсутствием логики напрочь, но зато с кучей комплексов, неуклюжести и неуверенности. Старший дважды не повторяет, пожимает плечами и, уходя, не закрывает дверь. Минхо просит в который раз попридержать коней, и даже Чанбину хватает двух-трех сигарет за учебное время, а Хван выкуривает шесть. Три в школьном туалете («докатился, блять», — думает он), две возле окна прямо в кабинете, когда каким-то чудом у Чхве оказался забит нос и на время перемены тот ушел в очередной раз жаловаться на кого-то директору, и последняя — во время урока. Физрук второй человек, который претендует на возведение ему памятника при жизни, потому что ведет гурьбу на улицу и тактично делает вид, что не замечает пятиминутного отсутствия троих учеников. Если бы Хёнджин не курил, то в заначке было бы гораздо больше денег, теперь в этом виноват Чонин. Нечего раздражать и строить из себя неприступную девственницу. Если первое заставляет злиться, сжимая крепко фильтр, то от второго чувствуется легкий трепет. Старший готов провалиться сквозь землю и сожрать целую пачку Rothmans, если у брата кто-то все же был. — Даже не хочу никак это комментировать, — деловито вставляет Ли, ковыряя кроссовком подмерзшую искусственную траву на поле. — Вот и, блять, молчи. Чанбин не встревает, разве что периодически перевязывает шнурки. Чертов перфекционист. Хёнджину все еще не дает покоя девушка, которая нравилась брату. Если брать их окружение, то Минхо, пожалуй, больше всех общается с младшим, но даже в этом случае не факт, что он вообще знает что-то о ней. Напрягать Чорон больше не хочется — надумает себе что-то, и сразу все поймет (конечно, громко сказано). Беременность мамы протекает очень хорошо, без каких-либо отклонений, но пол пока что узнать нельзя. Между ними все еще висит напряжение, потому что совершенно ясно Хёнджин дал понять, что не счастлив безмерно, как отчим. В связи с последними событиями-новостями, истерика младшего понятна — тут уже никак не выкрутишься. Хван так и не извинился перед родителями, и мама смотрит иногда так, будто ждет, когда смогут поговорить, но первая не начинает. Во время очередной перемены Хёнджин незаметно подзывает ту самую девчонку, которая месяц назад признавалась ему в коридоре. Использовать людей он не любит точно так же, как и суши (японская еда не вызывает никаких светлых чувств), но что поделать. — Здравствуй, оппа. А нет, «оппа» входит в список раздражающих вещей, замыкая тройку лидеров. — Если я тебя очень попрошу помочь мне, то ты же поможешь? — она активно кивает, какая же наивная дурочка. — Не можешь мне сказать, Джиын учится в твоем классе? За все двадцать минут, что он выслушивает Соён (наконец удалось запомнить имя), Хёнджин узнает, кажется, абсолютно всех из класса Чонина и даже то, что вообще не собирался узнавать. Как оказывается, Чонин, что бы этот мелкий лягушонок ни говорил, считается одним из самых красивых в классе. Старший не удивляется: проблема Яна только в его голове, а не в брекетах и неуклюжести. Соён так же рассказывает, что брат даже участвовал в тесте по истории, который проводился по всей стране, и занял сто одиннадцатое место — круто для ученика обычной школы. Хван отпускает её сразу же после звонка, она не задает лишних вопросов и сама обещает держать рот на замке. Старший специально отсиживает все восемь уроков, чтобы лишний раз не нервировать мать в положении, и идет домой один. Возле двери сталкивается с отчимом. Он разговаривает по телефону и жестами дает понять, что в офисе появились какие-то неотложные дела и нужно ехать прямо сейчас. Родительница ещё утром уехала к бабушке и дедушке, чтобы лично рассказать новость. Значит, дома они опять одни: чониновские ботинки аккуратно стоят в углу, да и куртка на месте. Первым делом Хёнджин направляется к себе, форма ему никогда не нравилась. Кидает неподъемный рюкзак на стул и вещи туда же, переодевается в домашнюю одежду. Ян старший ушел, следовательно, готовить придется самому, потому что младший опять начал прятаться по углам и сократил любые встречи до минимума. Хёнджин шарит по холодильнику в надежде найти что-нибудь, что можно приготовить быстро, а не ждать, пока желудок свернется в трубочку. — Хён, давай я? — Ну, надо же, явление Христа народу, — не поворачивая головы отвечает Хван. Он даже не услышал, как Чонин подошел. Старший косит взглядом — ступни у брата голые. — Иди, надень хотя бы тапочки. Полы холодные. — Я тут подумал… — Что ты там надумал? Хёнджин находит пачку наггетсов в морозильной камере и сразу же отправляет их на сковороду. Чонин сжимает и разжимает пальцы, цепляясь глазами куда угодно, лишь бы не хёна. Скулы жжет, а сердце стучит в висках. — Я все еще могу тебя поцеловать? Ему, как известно, дважды повторять не нужно. Целовать его неудобно — разница в росте, да и младший постоянно сутулится, когда находится в радиусе пяти метров. Чонин делает громкий вдох, когда брат отстраняется, чтобы пододвинуться ближе, и едва не попадает ладонью в огненную сковородку, стоит Хёнджину слегка вжать в столешницу. Губы у Хвана мягкие и отдают привкусом курева (Чонину нравится так сильно, что трясет), а когда он проводит кончиком языка по верхней — можно выносить ногами вперед. Воздуха не хватает, рядом с Хёнджином у Чонина приступ астмы всегда на подходе. Ян разочарованно мычит, чувствуя руки брата на талии, но больше не ощущая его губ на своих. Хван ухмыляется: — Что, всё-таки на мальчиков?