У меня

После того, что той ночью вытворял с ним Хёнджин, бояться, как минимум, нелепо. Старший сам сказал, что прежде никогда такого не делал, но разве можно при «никогда» уметь проделывать это вот так потрясающе? Чонин смотрит на его голую спину, мельтешащую туда-сюда, пока он ищет в коридоре ручку и листок, разговаривая по телефону с Чанбином, и пытается хотя бы думать о сексе без смущения. Совершенно очевидно, что главный Хёнджин и вести будет, соответственно, тоже он. Вроде бы от этого становится легче, а вроде и нет. Брат старше на год, неизвестно точное количество его бывших девушек, и Чонин боится облажаться и разочаровать. Чонин смотрел гейское порно, точнее, пытался, выключив уже минут через пять, потому что в здравом уме и светлой памяти извращение, творящееся на экране, досмотреть до конца нереально. — На хуй иди, можешь даже на Минхо. Скинешь тогда в смс. Он говорит Со это в шутливой форме (младший слышал, как они часто посылают друг друга), но предложение звучит слишком актуально, разве что не на Минхо точно. Увольте. Хван отключает телефон и поворачивается лицом к брату. Эта зима непривычно холодная и снежная, но Хёнджину жарко даже так. Ухмыльнувшись, смотрит снизу вверх на него, а после предлагает вместе пойти в душ и громко смеется, стоит младшему возмущенно воскликнуть «извращенец». Хёнджину нравится специально смущать его, потому что только он может искренне краснеть и стесняться, в отличие от девушек, делающих это специально и нисколько не натурально. — Ну, мое дело предложить, твое — отказаться, — старший разминает спину, выгибаясь. — Мило, — заключает он, прежде чем скрыться за дверью в ванную комнату. Самое ужасное, что Яну просто не с кем поговорить по поводу этого. Рассказать Джисону — свалится в обморок, а Сынмин до сих пор считает, что хён его тайком обижает. Чонин имеет небольшое представление о том, как надо, но не о том, как сказать, а главное, сделать это с Хёнджином. Вода включается, Чонин спешит к себе, чтобы в голову не лезло всякое, и для верности надевает наушники. Он не видел его голым еще ни разу, а вот Хёнджин — да. Брат любит зависать в ванной по тридцать минут (мама часто ругает его), поэтому в то время, пока Хёнджин принимает душ, родители уже успевают вернуться с работы. С недавних пор папа начал забирать жену на машине, так что для них даже проще: примерно известно, во сколько прибудут сразу оба родителя. Чонин думает над тем, что неплохо было бы купить цветы. Живые. Младший так и не доставал тетрадь с того момента, как вынес все «трупики». Лицо брата, нарисованное ровно в середине, немного стерлось, но выглядит все не так уж и скверно. Он старается, прорисовывает детали, накладывает тени, и с каждым разом становится все реалистичнее. Хёнджин выкуривает последнюю сигарету по пути в школу. С младшим он не ходит теперь принципиально, дожидаясь Чанбина возле перекрёстка, чтобы не дать никому повода для лишних размышлений. Чонин не против, хотя по поводу этого говорить с точностью нельзя. Ему достаточно лишь того, что рано утром, после того как они почистят зубы над раковиной возле зеркала, старший целует его в щеку. Хотя про щеки он явно загнул, потому что лицо у брата за последние полгода стало угловатым и мужественным, а скулы теперь очень выделяются. Во время перемен они не пересекаются. Нет никаких видимых причин утверждать, что вообще что-то изменилось. Единственное чем теперь регулярно промышляет Хёнджин — изредка наблюдать за крашеной шлюхой, и никто в мире не переубедит Хвана в обратном. Не то чтобы он не был уверен в себе, просто… она девушка. Глупо с пеной у рта утверждать, что этот фактор не так уж и важен. Чанбин предлагает за день до начала праздников устроить междусобойчик, чтобы втроём напиться и отметить досрочное окончание года. Он отвечает, что подумает, но сам-то знает — нет. — Оппа! Блять. Хёнджин честно пытается не материться в стенах казенного заведения и исправно (почти) соблюдать все внутренние правила, но подобные обращения не вызывают ничего, кроме злости. Девчонка перед ним, упаси боже, ещё младше, чем Соён, по крайней мере, на вид. Длинные волосы, собранные в два хвостика на затылке, идеально выглаженная школьная форма и полное отсутствие косметики — всё это делало из неё персонажа из чанбиновского аниме, даже голос похож. Если Хван выпрямится, то она будет даже ниже плеча. — М? — Не хочешь сходить со мной в кафе? Почему, когда очень нужно, то Минхо сваливает либо поесть, либо в библиотеку, а Со вообще появляется в школе едва ли не реже, чем Хёнджин. У местных девочек из команды «смелость» явно в последние месяцы обострение. Самое забавное, что ни с одной из них он не разговаривал никогда — додумать себе что-то не получилось бы. — У меня есть любимая, — Хван раздражается, удобнее устраиваясь возле подоконника. До неё явно не доходит. — Знаешь, такая крутая и главное, что всегда со мной. — Кто это, оппа? — Моя, блять, правая рука! У девочки глаза расширяются, а рот образует букву «о». Чхве, будь этот мужик не ладен, слышит все, что слышать ему не положено. Он грозно надвигается на Хёнджина, а этой школьницы и след простыл. Хван чувствует, что ещё немного, и он станет женоненавистником (мама не в счет). Что за мода пошла, гнаться за понравившимся парнем? Кто вообще считает, что это круто? — Будешь мыть полы в коридоре после занятий, — ставит вердикт учитель, поправляя очки. Хёнджин чуть ли не воет, проходя под его строгим контролем в кабинет после начала урока. Ли в открытую называет неудачником, желает «счастливой половой жизни» в компании швабры и тряпки, а стоит занятиям закончиться, как быстренько сваливает с остальными. Последние выходные перед праздниками, а Хван торчит в школе. Чхве широко известен тем, что может просто оставить ключи, но есть загвоздка — если что-то заподозрит, то запросто может прикопаться к любой мелочи, и тогда будет еще хуже. Так усердно драить полы его не заставляла даже бабуля. «Мальчик должен уметь все» — говорила она, да и сейчас так же говорит, что ж, помогло. Дома все в сборе, поэтому Хёнджину нельзя прикоснуться к Чонину. Младший выгибает бровь, спрашивая, почему его не было так долго. День, когда они поедут в Пусан, все приближается, и нельзя с точностью утверждать, что там можно будет расслабиться и быть вместе. Какая ирония: теперь придется вести себя так, будто он не влюблён вовсе. Старший думает об этом, и ужасно жалеет, что не заметил раньше. У сестры бабушки Чонина большой дом на окраине Пусана. Яны не бедствуют, живут очень даже хорошо; каждому она выделяет по комнате. Хёнджин улыбается, не будет же он говорить, что было бы лучше, если бы ему и Чонину постелили в одной. Моменты, когда они вдвоем дома, для Хвана дороже отдыха или личного пространства, за которые так боролся. Перед их отъездом родители начали ездить по магазинам для беременных и новорожденных детей. Живот у мамы еще не виден, ведь срок слишком маленький, но её не переубедить, да и отчим такой же. Послеполуденное солнце заливает светом почти весь дом, хоть зимой оно заходит и раньше. Женщина ушла за продуктами и, если верить Чонину, это занимает у неё очень много времени. Хёнджин щурится, смотря на брата. — Я… — он осекается, потому что это будет слишком ванильно, реально по-пидорски. Как же так вообще получилось, это карма? Старший несколько раз мотает головой. Нужные слова не смогут выйти наружу, наверное, никогда. Хёнджин вообще не говорит о чувствах, он даже ни разу не говорил маме «я люблю тебя», но он может попробовать показать. — Сейчас. — Хён, ты чего? — испуганно спрашивает младший. Хёнджин молча опускается на колени с диким хрустом (Чонин боится, что у него что-то не так с костями или сухожилиями — это ненормально), и смотрит снизу вверх так, что Чонину кажется, будто это он на полу. Не отрывая взгляда он, шаря ладонями по пояснице и бедрам, говорит: — При свете дня. Помнишь? — голос хрипит. Солнечные лучи освещают стену позади него, и Хёнджин выглядит как божество, самый настоящий мессия. — Ты должен смотреть, видеть, что я делаю ради тебя. Для тебя. У него просто фантастически длинные пальцы и руки, с четко обозначенными венами. Чонин замечает, что быть такого не может, но глаза у хёна шальные, блестящие — он не боится, но трепещет. Он такой же подросток, однако с гораздо большей выдержкой и напускным спокойствием. Младший проглатывает очередное и такое тупое «не обязательно», урывками следит за действиями брата, стараясь не сгибать колени. Он медленно стягивает штаны, и Чонин невольно запрокидывает голову, ударяясь о деревянную поверхность стены. Ткань легко скользит вниз, Ян втягивает плоский живот так сильно, что становится немного больно, и выдыхает сквозь зубы. Кажется, он скоро упадет или же проломит дорогое дерево. Старший слегка дует на головку, а Чонин уже стонет, размашистым движением языка проходится до основания — лучи пляшут перед глазами, ослепляя. Холодная ладонь нащупывает его руку, а после Хёнджин кладет её себе на голову. Он гладит по бедру, и в его голосе звучит почти что мольба: — Смотри, пожалуйста, — целует запястье. — Чонин-а… Ты можешь, блять, трахнуть меня в рот, и я тебе ни слова не скажу, потому что хочу этого. Так что, пожалуйста, опусти глаза. Чонин несильно сжимает волосы и смотрит-смотрит-смотрит. Даже когда от удовольствия хочется зажмуриться, когда хочется разорваться сию же секунду, он не отрывает взгляд. Хёнджин, сидящий перед ним на коленях, — абсолютное доверие и нечто большее, чем оральный секс, ничего пошлого. Глаза в глаза — ритм идеальный, идеальный Хван Хёнджин. Брат втягивает щеки, тонкая ниточка слюны скапливается в уголке его губ. У Яна во рту засуха и стоны, которым нет ни конца, ни края. Ещё чуть-чуть, и он кончит, Хёнджин чувствует, ускоряя движения. Младший вцепляется в черные пряди мертвой хваткой и спускает с долгим «Хёнджи-и-ин», еле удерживаясь на ногах после ошеломительного оргазма. Он лезет целоваться, поднимает старшего с колен, запуская руку под шорты. — Блять, блять, — единственное, на что способен Хван. — Господи, блять. На нем нет боксеров, Хёнджин вообще всегда голый перед Чонином, и дело тут вовсе не в теле. Старший впивается зубами в плечо, заглушая стон. Младшему не обязательно знать, насколько чувствителен к прикосновениям, как далеко по-настоящему готов ему позволить зайти, лишь бы не останавливался. Не нужно много времени, чтобы потерять себя в удовольствии. Он кладет голову на плечо Чонина, тяжело дыша. Обоих начинает клонить в сон со страшной силой, Хёнджин приходит в себя первым. — Я ненавижу, — сглатывает, вытирая капельку пота со лба. — Ненавижу, что ты мой брат. Чонин молчит, обнимая за шею. Хёнджин закусывает губу, пряча лицо в районе его шеи. Старший не видит будущего между ними, песок с глаз исчезает, оставляя после себя ровным счетом ничего. Ему жутко, что в один из дней к младшему нельзя будет прикоснуться уже никогда или даже увидеть. Нужные слова так и не слетают с языка.