Последний день в Берлине

Целый день. Я провел с ним целый день. Мы наслаждались Берлином. Его отдаленным шумом, сдержаной нервозностью и притягательной интимностью. Бродили по старым улицам, заглядывались на средневековые здания, любовались постаментами. Не знаю как он, но больше, чем Берлином я любовался им. Следил за каждым его жестом, за каждой эмоцией, за каждым шагом. Краснел каждой его улыбке, смущался каждому взгляду и горел внутри каждый раз, как он называл меня по имени. Он тоже следил за мной. Иногда тоже краснел, иногда наблюдал с таким интересом, что мне становилось неловко и я начинал улыбаться. Хотя, я улыбался постоянно. А иногда мы встречались любопытными взглядами на несколько секунд, и тогда происходило что-то настолько невероятное, внеземное, словно мы соединялись в одно целое, и это было слишком интимно, чтобы делиться с другими. Нам приходилось отводить взгляды в разные стороны, краснеть и выдерживать несколько минут неловкой, но от того такой жаркой, паузы, прежде чем я прекращал ее нервным смешком, и все начиналось по новой. Музеи. Первый, второй, третий. Сотни экспонатов. Длинные и немного монотонные предложения гида становились фоном для наших тихих перешептываний. Его шепот обжигал ухо, и, прежде чем доходил до моего сознания, волновал что-то глубоко в груди. Я шептал в ответ, наслаждаясь его немного подрагивающей жилкой на шее и расфокусированным взглядом. Он рассматривал картины. Ему нравятся художники, и он с неподдельным интересом слушает гида, а я любуюсь его блестящими глазами, немного волнистыми волосами и приоткрытым ртом. Если он и дальше будет так увелеченно смотреть на этот пейзаж, мучительно медленно облизывая пересохшие губы, то я сорвусь. Не выдержу, и захвачу его язык в плен прямо здесь, прямо сейчас. Еще один зал. Но здесь уже скульптуры. Это моя стихия, так что теперь я рассмтриваю изгибы, узоры и плавные линии мраморных изваяний. Но спиной я чувствую его взгляд, его присутствие, и это так отвлекает, мешает сосредоточиться на тихом голосе гида. Когда музеи закончились, я предложил пойти в кафе. Не то, чтобы я хотел есть. Просто нужно было освежиться, отвлечься от таких жарких и навязчивых мыслей. Это была или самая плохая идея, или самая лучшая, как посмотреть... Кафе было небольшим. Несколько свободных столиков, но мы, конечно же, выбрали столик у окна. Заказывал он, на свое усмотрение, так что я имел возможность еще немного понаблюдать за его лицом. За тем, как немного приподнялись его брови, когда он обратился к официантке, за тем, как дежурно улыбнулся ей, повинуясь правилам приличия и вызывая у меня обжигающую волну ревности, за тем, как аккуратно поправил край салфетки. Нам принесли кофе. Не знаю, говорил я ему, или он просто знает меня настолько, что угадывает мои вкусы интуитивно, но передо мной стоял мой любимый флэт-уайт на соевом молоке. И вот как он догадался? Как? Я улыбнулся, почувствовав в груди теплую нежность. — Не смотри так на меня, - предупреждающе сказал он. — Как? - я выгнул бровь и весело посмотрел ему в глаза. — Так, как ты смотришь. Я могу растаять, - он нежно улыбнулся и перевёл взгляд на чашку, про себя улыбнувшись совсем по-другому, думая, что я не замечу. Я уже таю. Плавлюсь под его нежным взглядом, тону в серо-голубых глазах, таких бесконечных и притягательных, и пылаю в плену его игривой, немного дерзкой улыбки. Он берет свой кофе. Обхватывает губами край чашки и осторожно пропускает горячий напиток в горло, на мгновение прикрыв глаза. Аккуратный глоток, и он отставляет чашку. Я замираю, весь в ожидании чего-то, непонятного даже для меня самого. И дожидаюсь. Его чувственный язык медленно проходится по верхней губе и обводит контур нижней, собирая капельки кофе. Приоткрытый рот, задумчивый взгляд в окно и руки, перебирающие салфетку. Он так прекрасен, настолько идеален, что моя способность сдерживать эмоции, а точнее ее жалкие остатки, дает сбой. Один единственный, секундный, но фатальный. Я отрывисто выдохнул. Он вздрогнул, повернулся ко мне и, заглянул куда-то невероятно глубоко внутрь, хотя, кажется, просто посмотрел в глаза. Его рука мгновенно сжалась, лицо дрогнуло и он едва заметно сглотнул. Внезапно меня посетила невероятная мысль: не я один на пределе возможностей? Чтобы хоть как-то отвлечься, я тоже обратил, наконец, внимание на свой кофе. Вид у него был притягательный, хотя в сравнение с человеком, сидящим напротив, даже не шел. Я осторожно поднял чашку за тонкую ручку и попробовал немного отпить. Горячий напиток потек по горлу, растекаясь теплом по всему телу, и я зажмурился, наслаждаясь. Что-то хрустнуло. Я открыл глаза, и наткнулся взглядом на него, максимально напряженного, и его подрагивающие руки, сжимающие две половинки порваной салфетки. Он поднялся. Я удивленно поднял голову и открыл было рот, но он схватил меня за руку и молча потянул за собой. Мне пришлось встать и, стараясь не споткнуться под взглядами посетителей, пойти за ним. При том, что со стороны это могло показаться грубым, его рука держала мою невероятно нежно и осторожно, будто хрупкую драгоценность. Он толкнул рукой дверь, и я едва ли успел заметить, куда мы вошли. Возможно, это была подсобка, или склад, но здесь царил полумрак, так что я едва различал собственные руки. Его силуэт был лишь едва виден контуром. — Прости, но если я тебя сейчас увижу, наша культурная прогулка закончиться. Я сглотнул, но кивнул, забыв о том, что мы в полумраке и он вряд ли это увидел. Но, кажется, даже мое молчание он понимал правольно. Я услышал его отрывистое дыхание. Почувствовал, как слабеют ноги и что-то пульсирует в груди. И медленно, шепотом, я позвал его по имени. Видимо, что-то оборвалось. Может, это что-то было в его груди, может, во мне, а может, мы действительно что-то оборвали, когда он неожиданно налетел на меня и придавил к стене. Я почувствовал жар его тела, его горячее дыхание, обжигающее мне губы, и его руки, одна из которых упиралась в стену, а вторая проводила по волосам. Он спустил ее вниз, медленно провел по щеке, и остановился, обводя большим пальцем линию губ. Я, будто завороженный смотрел на его очертания и больше всего сейчас жалел, что не вижу его лица, затуманенных прекрасно-голубых потемневших глаз и пленительных волос. С другой стороны теперь мне были понятны его слова: стоит мне увидеть его сейчас, и день действительно закончится. По крайней мере, для нас. Он все медлил, будто сомневался. А я все ждал, сгорая в том пожаре, который устроило во мне его хриплое дыхание. И в какой-то момент, когда, казалось, он уже намерен отступить, я сорвался. Резко подался вперед, покрывая его губы, захватывая их в плен, наслаждаясь невероятным вкусом. Он вздрогнул и замер, но лишь на секунду, а затем, словно пожар, нашедший в поле сухое дерево, вспыхнул с новой силой. Он ответил так горячо, так рьяно, словно сорвался с цепи, как впрочем, возможно и было. Он захватил мои губы в плен, безжалостно терзал, а вместе с ними и меня. Не сдержавшись, с моих уст слетел сладкий стон наслаждения, и он с пылкой яростью словил его губами, заставив меня выгнуться и запрокинуть голову вверх. Но на этом он не остановился. Немного замедлившись, словно прислушиваясь к моей реакции, он попытался разомкнуть мои губы. От одной мысли, что он сделает дальше, мне стало настолько жарко, что меня пробила дрожь, я снова застонал и открылся ему. Полностью отдался в его руки, и он устроил во мне бурю. Его язык делал такое, что… Я просто горел, пылал, как-то сухое дерево в поле, которые захватил его пожар. Внезапно все прекратилось. Он неожиданно отстранился, и я почувствовал такую пустоту. Словно из теплого огня меня резко выбросило на холодный пронзительный ветер. Я издал разочарованный стон и, пробиваемый дрожью, инстинктивно обнял плечи. — Ч-то? — мой голос осип. — Прости, — его был притягательно-охрипшим настолько, что меня снова пробило током, и мне стоило усилий устоять на ногах, — Но, похоже, наша прогулка закончилась. Я был не против. Совсем не против. Сдалась мне сейчас эта прогулка, эти музеи, этот Берлин. Мне нужен был только он: его тепло, хриплый голос и горячее дыхание. Я почувствовал, как его теплая рука нашла в полумраке мою и сжала. Я понял его без слов. И сжал ее в ответ, потому, что голос мне больше не повиновался. А внутри, где-то под кожей, уже бушевало пламя предвкушения…