Единожды сгубивший

      Вечернее солнце сжалилось над бедными работниками плантаций. Ныне беспощадный жар исходил лишь он накалившейся за световой день почвы. И если днем нас жарило, будто бы цыплят в старенькой печной духовке, обдавая жаром со всех сторон, заставляя потеть и томиться в собственном соку, то сейчас температура явно поубавилась и жгучее пекло исходило лишь от накаленной земли. Днем спрятаться от палящего солнца нам удавалось среди редких зарослей бизоньей травы или под кроной увядшей и пожелтевшей от нехватки воды мягкой сосны. Одним словом, жизнь на ферме казалась мне невыносимой.       К моему великому счастью, работа на сегодня была окончена, стоило на горизонте забрезжить закату. Не успел и первый закатный лучик скользнуть по распаханной земле, заглянуть в окна изможденных работой жителей, как все работяги побросали орудия труда и устремились в собственные дома — наводить красоту. Женщины тщательно принимали душ с душистым мылом, если такое имелось. Из сундуков вынимались припрятанные на особый случай украшения и самые что ни на есть нарядные платья. Мужчины начисто сбривали щетины и бороды, а детей облачали в светлые накрахмаленные рубашки. Стар и млад готовился отпраздновать сбор первого урожая кукурузы в этом году. Празднование начиналось с напутственной речи высоко уважаемых людей поселения, затем были танцы, а по прошествии времени желающие могли собраться своей единодушной компанией и справить торжество так, как им того хотелось. Дядюшка Томас и тетушка Кэтлин уже вовсю веселились на центральной площади, а мне было дозволено отнести корзинку в дом Уорренов. Дядюшке же мы говорить об этом не стали. Тетя Кэтлин вкратце разъяснила, где именно находилось их поместье. По словам тетушки, пройти мимо такой усадьбы никак невозможно.       Еще от начала улицы я заприметила дивный белый, выделяющийся на фоне других строений, домик. Усадьба их семьи была внушительной, но не такой уютной как ранчо Бойдов. Теперь, когда солнце не слепило так сильно, я могла разглядеть одинокий силуэт, облокотившийся о слегка покосившуюся изгородь. Фигура приветственно махнула мне рукой, и я неуверенно помахала в ответ. Как неловко бы все обернулось, окажись это приветствие адресованным не мне, а потому я обернулась назад, огляделась по сторонам и, не заметив никого боле на пустынной улице, подошла ближе, признав в мужской фигуре отрадно улыбающегося Арчи. Теперь он было одет в яркую модную рубашку, легкие льняные брюки и начищенные до блеска коричневые туфли. — Добрый вечер, Фрэнсис Гордон! — мне польстило, что юноша запомнил мою фамилию. — Добрый вечер, — робко промолвила я в ответ. — Тетушка велела занести Вам корзину, — с этими словами я протянула ему пустую корзинку из-под фруктов. — А еще я не прочь прогуляться по деревне, — было весьма неловко заводить беседу с малознакомым мне человеком, но, вынужденной жить в этих краях, мне следовало обзавестись новыми знакомствами.       Арчи повесил корзину на колышек изгороди и, смахнув непослушные волосы со лба, протянул мне руку. — Ну, что ж, позвольте провести Вам экскурсию, мисс Гордон, — с энтузиазмом, присущим беззаботному молодому человеку, произнес Арчибальд.       Наша прогулка вселяла надежды на лучшую жизнь в этом новом и доселе чужом для меня месте, а деревня боле не представлялась столь устрашающей и скучной. — Позволь спросить, Фрэнсис: почему вы с братом не остались в городе? — по лицу парня читалось, что ему было крайне неудобно спрашивать об этом, но интерес все же превозмог неудобство. — Дело в том, что мой отчим, отец Тоби, круглая сирота. Все, что осталось у боевого офицера, принадлежало государству. Матушке удалось оставить за нами дом, но после ее смерти, — я выдержала паузу и набрала в легкие пыльного воздуха, — после этого нас попросили съехать из дома. В наследство Тоби достались одни отцовские медали и парадный китель. Да и те он сможет получить лишь по достижении совершеннолетия. — И что же, у офицера совсем не было своего угла? — Был крохотный домишко в богом забытой деревне, да и тот погорел. Прошлой осенью в него вот уже как в четвертый раз попала молния. — ¡Hola, preciosa! — присвистнули мне вдогонку мужчины бандитской наружности. — А, ну, пошли прочь! — прикрикнул на них Арчи, — испанские свиньи! — Кто эти люди? — покраснев от стыда, спросила я своего спутника. — Беглые каторжники, испанцы и мексиканцы. Никогда не связывайся с ними, Фрэнси. Они снуют из деревни в деревню и за ними ходит дурная слава. Держись от них подальше, — Арчи серьезно на меня взглянул. — Знаешь, Арчи, я бы хотела пойти домой, — мне стало не по себе. — Как скажешь, я провожу тебя. Позволишь? — Безусловно, — в знак согласия я одобрительно кивнула головой. Теперь я не на шутку опасалась этих неряшливых подвыпивших мужчин и их горящих взглядов, так недобро устремленных в мою сторону.       Дорога, ведущая к усадьбе Бойдов, петляла меж пахучих фруктовых садов и ухоженных усадеб. Под ногами клубилась песчаная пыль потрескавшейся и иссохнувшей почвы, а вечерний воздух насыщался дурманящими ароматами цветущих в этой стороне плодоносных деревьев. Тут и там эхом разносились голоса подвыпивших и безмерно благодарных щедрому урожаю мужчин, ворчание и напущенные оклики недовольных жен, а детский заливистый смех сплачивал их всех, усталых и счастливых, в единый праздник жизни под раскинувшимися небесами трудолюбивого Вайоминга.       Арчи приветливо улыбался шедшим навстречу жителям, а они улыбались ему в ответ. Не на шутку встревоженная минувшей встречей с местными дикарями, я жадно грезила очертаниями усадьбы Бойдов и не могла дождаться встречи с захолустьем, раскинувшимся неподалеку от бескрайних и необъятных прерий.       С Арчибальдом мы расстались в нескольких шагах от чуть покосившихся ворот, дабы не разбудить спящего неподалеку в конуре дядюшкиного пса и не сотворить лишнего шума, который ненароком смог бы оповестить наших соседей о моем столь позднем приходе домой. Мне не хотелось лишний раз беспокоить и злить дядю Томаса. А потому Арчи радушно помахал мне на прощание, обещая заглянуть на днях, и скорым шагом, свойственному молодецкой прыти, скрылся за стеной фруктовых деревьев.       Я тихо притворила за собой дверь и вошла в полумрак гостиной. Должно быть, Тоби задремал наверху, раз уж ужин так и остался стоять нетронутым, а Кэтлин и Томас еще не вернулись. Стараясь ступать по не скрипучим половицам, я зажгла лампадку и поставила ее на стол. Гостиную осветило желтовато-бледным мерцанием, и при тусклом свете лампады мне удалось разглядеть следы пыли на подоле платья, а липкое вспотевшее тело и набившаяся под ногти грязь побудили меня принять ванную, которая завелась у Бойдов с тех пор, как моя матушка Ливи преподнесла ее в качестве подарка на годовщину свадьбы дядюшки Томаса и тетушки Кэт.       Согрев воды и наполнив ванну, я избавила свое тело от липнущей ткани, испачканной пылью и грязью. Освежающий эликсир из чистой воды и лавандового мыла ненароком помог мне воспрянуть духом и разморить организм на сон грядущий.       Собственного халата и полотенца у меня не имелось, а оттого пришлось позаимствовать тетушкины вещи. Насухо вытерев тело, накинув мешковатый халат и укутав мокрые волосы в грубое льняное полотенце, я вновь вернулась в гостиную и задула горящую лампадку. Но не успела я ступить и пары шагов, как за спиной заскрипели половицы под грузностью приближающегося. Я испуганно ахнула и замерла на месте. Неужели Томас и Кэтлин вернулись так скоро? — А-а-а, — за спиной раздался смачный зевок. Кровь прилила к лицу, когда в этом звуке я признала низкий грудной баритон дядюшки Томаса. — Кэти, я думал, что ты задержалась со своими подругами, а ты уже до дома добралась. Решила надо мной посмеяться? — в его голосе прозвучали гортанные лукавые нотки.       По тону дядюшки мне удалось понять, что тот до безрассудства пьян. Должно быть, он по ошибке принял меня за тетю Кэтлин, раз уж я была одета в ее убранство. Эти мысли, отнюдь, не заставили меня обернуться и обличить себя перед мужчиной. К своему ужасному стыду я понимала, что грешное желание собственного дяди не кончится добром для нас обоих.       Половицы вновь заскрипели и могучая фигура Томаса нависла над моими угловатыми плечами. Он развязано пропустил свои руки под моими и запустил их под шершавый материал халата. Не ожидав настойчивости мужских рук, я чуть было не ахнула, зажмурив глаза от плачевности сего положения. Да простит меня Господь! — Кэти, ты же знаешь, как тщетно венчались наши попытки завести собственных детей, так давай махнем еще разок, а? — пьяное дыхание обжигало кожу на шее и дурманило рассудок, — пока эти двое спят, — закончил Томас и смачно поцеловал меня в шею, уже покрывшуюся гусиной кожей.       Кровь гулко пульсировала в голове, стоило мне лишь подумать о собственном прегрешении и о дядюшкиных ладонях на похолодевшей от ужаса и возбуждения плоти. Но все мои мысли сводились к неподдельному страху перед неизведанным и желанию удовлетворить любопытство. Но только ли любопытство жаждало удовлетворения? Я задавалась вопросом: «А что если.?» Томас пропустил свою ладонь по очерку моего живота и грубо вторгся в жаркое лоно промеж сжатых ног. Мое лицо исказилось в немом стоне от некогда чуждых ощущений. Тело тотчас же напряглось и, чуть приподнявшись на цыпочках, я растопырила пальцы ног, учащенно дыша при каждом настойчиво движении дядюшкиных пальцев.       А после он резко дернул меня к себе, желая продолжить эти прелюдия в своих покоях, отчего повязанное на голове полотенце ухнуло на пол, и мой взгляд встретился с его помутневшими от алкоголя глазами. Но, наконец, осмыслив, что перед ним вовсе стояла не тетушка Кэтлин, он громко и разъяренно выругался, грубо оттолкнув меня от себя что было сил. — Что за херня?! Ты что здесь забыла, мелкая потаскушка? В точности такая же, как твоя мать!       От неожиданности я упала на пол, больно ударившись коленом и расцарапав ладони о гвозди в деревянном полу. Темная фигура казалась еще более устрашающей в ночном сумраке и я поторопилась подняться с пола, сдерживая жгучие слезы. — А, ну-ка, пошла прочь! — он замахнулся рукой, и я, схватив с пола упавшее полотенце, стремглав взбежала по лестнице, прочь из гостиной, захлебываясь слезами унижения.       В ту ночь мои громкие всхлипы разбудили мирно спавшего в соседней комнате Тобиаса. Устало хныча, он, как и в другие немногочисленные ночи, негромко прошлепал по полу босыми ногами и забрался ко мне на кровать, гнездясь подле. От невыносимой беспомощности я крепко его обняла, беззвучно проплакав до самого утра. Возжелать собственного дядю могла лишь испорченная девка. Томас прав — я отвратительна. Но он не имеет никакого права так говорить о моей матушке!