***
Резкий едкий запах ударил в нос, и я принялась чихать, отторгая яд. Голова тут же отозвалась невыносимой ноющей болью, а от звона в ушах я не могла различить голоса, взывающих ко мне голосов. — Эй, милая, очнись, — пропел неподалеку тонкий голосок. — Что происходит? — все, что могла слабо молвить я. Когда взгляд сосредоточился, а звон чуть поутих, я сумела различить перед собой целую толпу девушек, наряженных в яркие платья с тугими корсетами. Рукой я сумела нащупать под собой мягкую перину. В воздухе витал запах керосина и пахучих индийских ароматических палочек, которые обожала подруга покойной матушки Оливии. С моим пробуждением девушки засуетились у кровати и в мгновение ока куда-то испарились, расступившись у прохода. Внутрь вошла статная черноволосая женщина, порядком старше всех присутствующих барышень в этой комнате. — Как ты себя чувствуешь дитя? — с легким южным акцентом пропела незнакомка. — Уж больно ломит тело, и малость голова болит. Где я, мадам? — Ты, девочка моя, находишься в моем заведении, — брюнетка молвила название на чужом языке. — Или, как говорят местные, «У Чиро». С легкой отдышкой, свойственной дамам почетного возраста, она прошла вглубь комнаты и присела на краешек кровати. — А если быть точнее, — вновь пропела она, — в моем «Веселом доме». А это, — женщина кивнул в сторону стопившихся у дверей девушек, — мои девочки.Глава 9
4 мая 2020 г. в 22:18
— Ну, будем прощаться, — прогремел мужской бас, — Тут уж наши пути расходятся, — мясистая волосатая рука ухватилась за бортик прицепа. — Уверена, что не поедешь дальше? — вновь поинтересовался водитель, помогая мне выбраться из кузова.— Я завтра еду в город, могу и тебя подобрать.
Утерев грязным изодранным подолом распухшее и зудящее лицо, я отрицательно покачала головой. Нет нужды уезжать в город. Прошлой жизни не воротить, а позорить честь матери — жены уважаемого человека — унизительно. И хотя ничего от прошлой жизни у меня теперь не осталось, разве что кроме сладостных воспоминаний о родном некогда доме, оставшаяся гордость, как и прежде, не позволяла уподобиться скотине и нагло требовать помощи у каждого незнакомца.
Я чуть выше задрала сарафан, чтобы тот не зацепился о грубо срубленную деревяшку, и не без помощи водителя спустилась на землю. В его аккуратных движениях явно читалось отвращение к грязной пропахшей свиным навозом бродяжке, нежели чем уважение к девичьему достоинству.
Мужичок поправил борт и отворил дверь автомобиля, шлепая драными башмаками по рыжеватому песку
— Ну, бывай, попутчица! — перекрикивал он рокот автомобиля и, от души «хрюкнув», сплюнул вязкую слюну на песок.
Под звонкий визг просят, автомобиль умчался прочь.
Теперь мое одиночество разделял лишь желтый месяц на чистом небе. На ум приходили, казалось бы, давным-давно почившие под пылью забвения воспоминания. Будучи малолетним дитем, я слышала, как матушка говаривала Тоби, что, если заметить падающую звездочку на затянутом сумраком небе и успеть в заветный миг загадать желание, пока ее огненный хвост не скроется за невидимым горизонтом, то оно непременно сбудется. И вот, не то в надежде заприметить ту самую звездочку, не то от пустоты, что зияла внутри, я замерла в ожидании чуда, уперев взгляд в небосвод.
Вокруг шушукались и перешептывались прохожие. Смущенная чужим присутствием, я прислушивалась к окружающему шуму. Нечасто встретишь на улице бодрствующих путников в столь поздний час. Причиной тому было питейное заведение, ютившееся неподалеку на пустыре. Не исключено, что сие строение было единственным увеселительным местом во всей окрестности, а потому народ и подтягивался сюда, словно мотыльки на свет фонаря. Стоило отметить, что и этих насекомые здесь водилось в избытке.
Деревянный хлев в два этажа светился множеством керосиновых ламп, а пьяные мужчины то и дело сновали туда-сюда. В носу ощущался кисловато-гнилой запах пива — им насквозь пропах сам Томас Бойд и его одежда.
Из невесть откуда в глубине черноты раздался хруст веток, зашелестела листва, а из кустов, что росли недалече от таверны, покачивающейся походкой пробирался мужичок со спущенными до колен портками и тут же ничком повалился на стог сена. Щеки мои зардели, и я сию же секунду отвернулась от увиденного непотребства.
От греха подальше я должна была поскорее убраться с пьяных глаз. Да вот беда — идти мне было некуда, да и знать я никого здесь не знала. Быть может, стоило проглотить гордыню и напроситься на ночлег в таверну. Даже мысль об этом месте вгоняла в дрожь, собственно, как и судьба остаться на улице.
Сердце принялось пуще колотиться в груди. Сбегая из дома, я и помыслить не могла, как скоро могу сгинуть на чужих улицах. Подобно стойкой характером и чистой духом моей матушке Оливии Гордон, я была вынуждена повторить ее жизненный путь.
В ночной тиши среди бессвязной болтовни пьяниц и треска веток, тут и там раздавались то нарастающие, то затихающие звонкие голоса. Почудилось, будто кто-то затянул веселую песню, а товарищи его дружно поддержали, перекрикивая друг друга и равняясь в громкости, наплевав на музыкальную стройность. И не понятно было, откуда приближалась подвыпившая компания.
— Hola, belleza! — раздался восторженный вопль из темноты.
Я тут же принялась вертеть головой по сторонам, подобно загонному охотой оленю, и как только сообразила, что мой скукожившийся силуэт посреди улицы привлек внимание завсегдатаев местного заведения, тут же поспешила скрыться меж ближайших домов.
Ускользая в промежуток покосившихся построек и негромко чертыхаясь, я притаилась на крыльце одного из деревянных домишек. Подле крыльца с обеих сторон раскинулись насаждения Юкки. С короткими порывами прохладного ночного ветра до меня доносился сладковатый аромат белых цветков, а продолговатые игольчатые листья едва уловимо шелестели.
Тихий скрип половиц привел меня в чувство. О деревянный пол глухо стукнула пара ботинок.
— ¿De dónde vienes, diosa? — на желтоватый свет выплыл покачивающейся походкой бородатый смуглый мужчина в грязной одежке.
— Бог мой, прошу простить меня за наглость, господин. Я сейчас же исчезну, прошу простить! — молила я незнакомца.
Бородатый мужичок все наступал, отчего мне приходилось пятиться к ступеням. Позади него я приметила покосившийся деревянный стул и гору пустой посуды.
В одночасье земля исчезла из-под ног и, с громким писком раскинув руки в стороны, мои кости полетели на землю. Ожидая приземление на колючую клумбу юкки, я зажмурила глаза.
— Что за гостью ты привел, Хусто? — некто прохрипел над ухом, опаляя мое лицо хмельным дыханием. — Неужто ты завел себе птичку? — мужчина встряхнул мою фигуру и грубо поставил наземь, прижав к себе.
— Прошу отпустите! Я сейчас же уйду! — молила я, выкручиваясь из грязных потных лап.
Тем временем к нам приближалась веселая распеваемая на чужом языке песня. Словно в конвульсиях, я извивалась в мужской хватке, чем острее вызывала неподдельный интерес и смех бородатого мужчины, которого лишь забавляли мои тщетные попытки высвободиться из крепких жилистых рук.
Песня становилась все громче, уже отчетливо слышался топот ботинок на сухой потрескавшейся земле, и сердце замерло в груди. Изо всех сил я попыталась закричать, но грязная рука заткнула мне рот, отчего пришлось судорожно вбирать воздух ноздрями. К счастью, мой молящий призыв был услышан.
Неразборчивые выкрики становились все ближе, как вдруг трое мужчин свернули на тропинку к дому. Несмотря на их пьяный несвежий вид, между компанией и двумя мужчинами, что силой удерживали мое беззащитное тело, развязалась громкая перепалка. Они размахивали руками, тыча в меня грязными пальцами, что-то бурно обсуждая на чужом языке. Мужчина, что удерживал меня, никоим образом не вмешивался в происходящее.
Спустя мгновение, казалось, они договорились до перемирия, кольцо из грязных рук исчезло. И когда я уже хотела дать деру, несколько других мужчин, что подоспели совсем недавно, подхватили мое существо под худые руки и принялись затягивать в дом.
— Побудь с нами, красавица! — их речь была почти неразборчива: эти люди были явно не местными.
Бородатый пнул дверь ногой и та с грохотом распахнулась. Паника нарастала, а дыхание сперло. Мои ладони потели, а в животе от страха сжимался колючий ком.
Один из них толкнул меня внутрь комнаты, и я с грохотом упала на колени, торчащим из пола гвоздями разрезая колено. Алая кровь тонкой струйкой устремилась вниз по икре, а рану жутко жгло от грязи и соленого пота.
Чья-то рука грубо вцепилась в растрепанные локоны, одним рывком отрывая мое тело от земли и грубо возвращая на ноги.
— Раздевайся! — с жутким акцентом приказал бородатый мужчина, прихлебнув из железной кружки.
— Господа, я прошу, отпустите меня! Отпустите, я никому не скажу о вас, обещаю! — из последних сил молила я, надеясь вызвать в мужчинах благоразумие.
Бородатый со злостью зыркнул и запустил в меня кружку с дешевым зловонным пойлом. Платье тут же окрасилось пахучей жижей и слезы брызнули из глаз. Шлепая губами, словно выброшенная насушу рыба, я молила отпустить меня, но мужчина, ухватившись обеими руками за края заляпанного платья, резко дернул его вниз. Плечи обожгло натянувшейся и треснувшей тканью, нечеловеческий рев вырвался из груди, эхом раздаваясь в голове.
Грязные, пропахшие мочой и выпивкой мозолистые руки гладили и мяли плоть. По первости я не оставляла попыток отбиться от вездесущих лап поганых растлителей, но силы с каждой секундой, как и сознание, покидали меня. И вот, словно безвольная кукла, глядя в рассохшийся деревянный потолок и лежа на пыльном, пропахшим плесенью полу, я глотала горькие слезы, жгучей пеленой застилающие глаза. Отвернувшись от зловонного пыхтения, я заметила растекшуюся в ногах лужу крови.
А как только казалось, что все было кончено, я, цепляясь ногтями за щели в половицах, пыталась отползти в сторону, чтобы укрыться от чужого похотливого взора. Грязные скользкие ладони вновь впивались в икры и утягивали обратно. В какой-то момент на глаза опустилась непроглядная дымка, и сознание покинуло мое измученное тело.