Не вовремя

Утро началось не с дикого похмелья. Он пил, будучи не в силах опьянеть. Один из немногих шансов забыться, как-то раствориться, но и того нет. Печально, но уже как-то никак. Просто вливать в свое тело литры алкоголя, иногда блевать из-за паленки или же проблем с желудком, но никогда не пьянеть до состояния дерьмо «дрова». Похмелье, как таковое, есть, а опьянения нет. Прекрасно, блять. Справедливо, сука. Это ощущение было более горьким, чем водка. Чем чистый медицинский спирт. Осознание того, что ему без таблеток особо не забыться. Только если ужраться вусмерть и упасть в обморок. Ну как так? Хотелось плакать, кричать от отчаяния до хрипоты и сорванного голоса, раздирать кожу до мяса и, может, немного убивать. Кого-то или себя — кто знает? Еще слишком темно, утро, видимо, совсем раннее. Или нет. Осень, как-никак. И дождь в окно стучит, кап-кап. Кажется, он забыл закрыть его. Чьи-то крики. Голос женский. Зачем ему это знать? Он хочет исчезнуть, а ему не дали. И не дают. Но все предрешено было и будет, и никто ему ничего не скажет. Фатализм это или что-то иное? Забавно. Россия, прикрывая глаза рукой, усмехается так отчаянно, что блевать тянет. Ну или он слегка выпил не того. Размышлять об этом мешает тошнота, что усиливается всегда. Только рвать ему нечем, поэтому его может тошнить из-за голода. Было ли это генетикой, его индивидуальной нормой реакций или же чудом — срать. Как-то просто срать. Волшебное ощущение, не правда ли? Полнейшая апатия и безучасность. Когда фиолетово, серо, зелено, да хоть в крапинку. Наплевать. Да и что с того? Какая уже разница, если это бесполезно? Если все — бесполезно? Он лежал на кровати, уставившись в потолок, такой же белый, но сейчас, во тьме, серый, и пустой, как и его мысли. И, вроде бы, много их, этих мыслей, да только не о том, и, вроде, ухватишь одну, а она песком сквозь пальцы, и вниз, вниз, вниз… А куда? Неизвестно. Всё неизвестно и непонятно, что, куда и зачем. Вроде пытаешься понять, силишься, строишь цепочки — уже не логические (давно не можешь, ведь все через сито и мешается под ногами — просто или грязью) — и они так же крошкой, такие бесцветные и ненужные. Как ты, урод. А потолок по-прежнему белый. И был белый. Даже в тот день был белый. Ну, или серый? Потолку все равно. Как и остальным. Как и тебе. Россия, ты уже давным-давно… А хотя. Ладно, проехали. Знаете, отец ему говорил, что белый — цвет духовной чистоты, невинности. Святости жизни. Жизни, что ты не ценишь и так ненавидишь. Россия любил время с утра — вспоминать все то, почему он есть он. Жалеть себя, блять. Единственное, на что он способен. А алкашка реально паленая, память отшибло немного, ну ничего. Пройдёт. Или нет. В глазах ощущение песка, во рту аналогично. Черт. Как давно он пил нормальную воду? Как давно ел? Не помнит. Что ж. Надо бы поесть, чтоб стошнило. Его давно выворачивает с еды и некоторых напитков. Врач сказал, что это гастрит. Россия в этом, не смотря на все достижения медиков на его территории, не разбирался. Прости, отец, твой сын стал ничтожеством. И пидором. Упс, так получилось. Бывает, но не у всех проходит. Сложно быть разочарованием мёртвого, но Россия усиленно пытается, смотря вверх, на побелку. Кажется, она скоро в отместку посыплется ему на лицо. А может, это будет от старости дома. Ремонт тут уже лет 15 никто не делал, ведь всем в с е р а в н о. И ему тоже. Хотя что ж обращаться к отцу — одному из виновников его состояния? Россия вспоминал его до того, как самому России исполнилось 16 лет. Хах, 12 лет прошло. СССР умер, когда РФ было 19. И все. Все похерилось. А все и до этого пошло по пизде, но потом… Тащить на себе всех было сложно, не хотелось, наверное, за что Россия чувствовал вину — онжестарший. Он должен. И смог. Но не так, как хотел. Хотел по-другому. А теперь он никого не хочет видеть и не хочет, чтобы ему кто-то помогал. Просто чтобы от него отстали и дали закопать себя в яме ненависти и горькой злобы. Дайте ему помучать себя, он любит страдать. И его отречение от семьи — вид самоповреждения? Голову охватывает кольцо боли. Каждый, сука, день эта ебанная башка болит блять. Каждый день! И если он может хоть что-то делать, если он может хоть что-то решать, то все равно Болит голова! Аргх. Свел челюсти до напряжения в костях и сжал простынь, давно не стирал ее, — не помогает. Только новый импульс боли. И ещё, и еще. Отдаёт в глаза, в зубы и в шею. Неприятно тянет мышцы. Фе. Так о чем он думал… Точно, белый… Блять и белый начинаются на одну букву, это что-то, да значит, верно? Для него молочно-кипельный — пустота и безысходность. Ничего, абсолютный вакуум, пучок фотонов, которые не то частица, не то волна. Ни «А», ни «Б». * То, что нельзя ухватить. Тьму, черный, ты можешь взять. Пощупать — тени, тени, что следовали за ним так долго и не переставали шептать. Но не об этом. В абсолютно белой комнате (той, что, похоже, психбольница) Россия видел себя, видел всю свою грязную сущность, но ничего из того, что вокруг, не мог взять. Нельзя было дотронуться, рука проходит сквозь, но… Обжигает и ещё сильнее уничтожает, распространяясь по венам таким выедающим, что в пору думать — холод снега. Ощущается на -273 °C°. Делает ничем. Но он и так представляет из себя… Абсолютное… ничего. Как комната. Пустышка. Давно сгнивший, словно картошка по весне, что неправильно хранили, но пытающийся что-то поменять. Или нет. Смешно. Россия начинает смеяться, тихо, повернувшись лицом в подушку. Ему на самом деле не весело, не смешно ни капли. Может, только если с себя, такого жалкого, а также с ситуации. Просто выбор — либо рыдать, либо плакать либо смеяться. На первое он пока не способен, слез давно уже нет. как «вчера» превратилось в «давно» И вроде как бы для «плакать» ему уже слишком все равно, да и под смехом на самом деле ничего нет. Хочется замереть, но знает, что если он сделает это, то умрет окончательно, а ему нельзя пока что. Пока рано. Смех тихий, наверное, похож на сумасшедший. Как и сам Россия, что видит того, чего нет. Разум подкидывает картинки, от которых кровь стынет в жилах, но врач ему помочь не смог, открестился от него. Сука. И таблетки в этот раз тоже не возымели эффекта. Ему ничего не помогает. И от осознания этого начинает смеяться сильнее, громче. Не сдерживаясь, хохочет, пытаясь сохранить остатки сознания, пытаясь остаться здесь и не сдаться им. Ох, они будут счастливы получить его тело. Но несчастны из-за того, что их игра закончится так некрасиво и быстро. Хотя где в нашем мире красота. Почему они просто не успокоятся? Не остановятся? Глупый. Плечи трясуться, живот начинает ныть — он давно не напрягался — грудную клетку щемит, схватывает от нехватки воздуха. А подушка впитывает слезы, такие непрошенные, так мешают, такие надоевшие, жгучие, по щекам солеными стягивающими дорожками, словно лава, оставляющаяя лишь пепел и каменную пустоту, по которой ледянящий ветер. Срывается. Ткань терпела всхлипы, что он давит в горле до истеричной боли, что стоят комом и вновь не дают дышать. Рыдания схватывают кольцом, пережимают трахею. Россия сжимает простынь до боли в кулаке — от трения о ткань и напряжения в мышцах, что были так слабы. Часто не может сдвинуть себя, не выдерживает своего веса. Ему надоела эта слабость, Россия устал плакать, это сильно утомляет. Из носа течёт кровь, а всхлипы подавить не получается, чувствует, что начинает терять нить осознания из-за недостатка кислорода. А, может, он мечтал задохнуться. Или даже не «может». В один момент перестать вдыхать и наконец сдохнуть. Да, как бесполезное ноющее чмо, не несущее даже смысла в своем существовании. Да, как тот, кто сдался уже давно, распавшись и потеряв все до единого. Россия думает, почему он плачет. И не находит причины. Его слезы на столько же бесполезны, на сколько и он сам. Осознание этого било больно, однако Федерация резко прекращает плакать, чувствуя такую привычную пустоту и такую надоевшую усталость. Щеки жгло, как и глаза, а остальное тело горело как будто изнутри, под кожей — но не мышцы или кости — до огня можно достать, и Россия пытается, расчесывая до крови, унять жар — ему не помогает, почему-то, даже ледяной душ. Лучше бы умер в ванной, ебнувшись затылком о бортик. Тупая смерть достойная тупой жизни. Вновь срывается на рыдания, в этот раз не сдерживается, в голос, не выдерживая колкого ощущения в трахее. От плача сводит желудок. Тошнит опять. Может, от водки, выпитой вчера. Разбираться он с бумагами будет, но не со своим состоянием. Он плачет каждый день, может, через. Но уже ничего ее чувствует. Но чувствует. Слезы есть, они вымывают гормоны стресса, но… Не больше. Их нет. Больно, но не больно. Притупилось. Как будто размазали белый по черному, полили водой и сделали настолько жидким и прозрачным, что не видно. Но оно есть. Но он пытается, правда. Меняет вокруг себя все, что может, хоть и способен на немного. Делает то, что надо, то, что требуют, но не более. Не хватает сил, не хватает внимания. Ему все время кажется, что надо встать, перейти с места на место, что-то поменять. Не может сконцентрироваться на одном деле, начинает другое, потом ещё и ещё, переключается с мысли на мысль, теряет нить смысла и уходит на улицу, возвращаясь домой через минут 10, забыв или даже не зная, зачем он туда ушел. Уходит с саммитов, просто вставая и игнорируя слова в его сторону или посылая куда подальше, скрывая свое пренебрежение и раздражение под ушанкой. Все просто стали думать, что Россия своенравный грубиян, не уважающий никого. А кого уважать? В итоге так ничего и не делает, а дела копятся, как и пыль на поверхности, слой за слоем. Время не ждет, а Россия усиленно пытается его остановить. И ночью, когда не спится, оно тянется патокой, злит и с чёрными тенями танцует. Тик-так. Тик-так. И ничего уже не сделать. Жалкие оправдания лени. Почему ты не можешь сосредоточиться? Это так просто. Ты даже не болен, в чем твоя, блять, проблема? Это даже не реально! Перестань накручивать себя! Это все в твоей голове, думай, как все! Просто встань и начни делать, лентяй. Че ты? Какое устал? Ты сегодня ничего не сделал, чтобы устать. Но врать же удобнее, верно? И напрягаться не надо. Тебе же просто не хочется, ты просто мразь и все, не больше и не меньше. Надоели твои сопли. Встань и начни делать Ноющий кусок дерьма. У других все хуже, а ты плач Ярославны развел, достал. Сколько можно? Ты с упорством барана продолжаешь, повторяя вновь и вновь, прокручивая в голове раз за разом. Тебе нравится, что ли? Нравится страдать и жалеть себя? И разве ты настолько несчастен? Посмотри вокруг — у тебя есть братья, сестры, то есть семья. Экономическая обстановка не самая плохая, люди особо-то не голодают (а ты знаешь, что достаточно большая часть населения за чертой бедности), вода есть. Ресурсы. Ты этим сам не пользуешься, или делаешь что-то не так. А это — другой разговор. Исправься. Сделай так, как надо. Ну давай, ты же можешь! Все не так плохо, как тебе кажется, твои проблемы решаемы! Просто начни делать. Приложи хоть чуть усилия. Ну что же ты?! А если нет, то сдохни уже наконец, тупой неудачник. Урод несчастный. Чудовище. Ты видел себя в зеркале? Везде шрамы, свежие ожоги, порезы, что ты сам, сам! оставил себе. Сдержаться, видите ли, он не может. Типо его это успокаивает. Типо поможет. А горькое чувство вины — универсальное лекарство. Универсальный яд. Отравляет ежедневно, но убивает лишь в крайних случаях. Лично тебе — поможет лишь одно. И да, ты думаешь не правильно. Как всегда, как обычно, изо дня в день, по циклу. Ты знаешь, что именно я имею в виду. Сдохни. Глаза впали, под ними синяки, словно ты не спишь неделями почему словно. Венки просвечивают на твоём ебале, не лице (как такое уродливое нечто можно назвать лицом?), а также шрамы от драк. Кажется, надави, дотронься, слегка ударь — и ты в прах рассыпешься, по ветру пустишься и смешаешься с дерьмом и грязью, словно листья осенью, словно первый снег. Хотя — куда дальше? Слабый, немощный. Тебе что, вся тысяча? Ну и чего ты добился такой жизнью? Ни-ху-я не добился Кажется, в комнате холодно, но сил, чтобы встать и закрыть окно, не было. Сил не было, их как будто сожгли в крематории, заставляя сгребать крупицы остатков, чтобы разжечь угли. А они навек погасли, их все время топят его слезы, такие портящие, такие тошнотворные, как и он сам. Он больше не хочет. Желания тоже нет. Оно исчезло когда-то давно, и, похоже, не пришло обратно. Зачем он тут вообще лежит? Зачем он вообще живет? Бесполезный, ноющий, шатающийся без цели, что заставляет беспокоится тех, кто рядом. Он делает им больно своим поведением, и прекрасно осознает это. А ведь Казахстан вчера привёл его домой, согрел чаем и уложил спать тупого брата-алкаша, что еще и отнекивался. И таблетки приготовил, как мило, вот они, тут, лежат на тумбе. Только вот эти таблетки не помогут. Можно ими отравиться и сдохнуть, в теории, конечно, на практике он не проверял. К радости или сожалению — понять не мог и, наверное, не хотел. Может, просто не сейчас, позже. почему мысли такие, такие плохие и почему сейчас у тебя все хорошо бесполезное ты чмо, что с тобой не так, прекрати ныть и отвлекись Почему ничего не помогает? Ему не привыкать травить себя всякой пакостью — бухает и курит он уже очень и очень давно, лет 16, с 12. Был тогда малолетним курильщиком. Что он делал тогда со своей жизнью? А сейчас? Отец, конечно, высказал все, что думает, но сейчас его не было и нет давно, поэтому похуй как-то. Да и имел ли СССР право на это? Нет. Уже нет. Никто ему не указ, как уничтожать себя и что с собою делать. Так именно поэтому шрамы на твоем теле не заживают? Периодически обновляются. Ожоги, порезы, расчесы — все сильно, с ненавистью к себе и ситуации. До тошноты, уже не моральной — но не забывай — тебе, так-то, наплевать. или ты всего лишь делаешь вид, Физическая тошнота осознания. И тебя рвет от мыслей. От вещей. И от болезней ЖКТ. От себя. И ты. Ты. Именно ты не можешь этого изменить. И, кажется, уже просто сдался. Разочарование так велико, что ты вновь берёшь лезвие или спички, а может, даже окурки бесконечных сигарет, и наносишь себе увечья, заходясь в слезах, таких горьких, остающихся на языке солью, в душе — горечью спирта, и таких бесполезных. Не в силах их остановить. Пьёшь, чтобы забыться, чтобы не думать и перестать существовать в сознании. Может, чтобы отравиться паленкой и сдохнуть. И тени шепчут: Ну давай, проведи по руке еще раз, сильнее, глубже. Чтобы больнее, чтобы крови больше, ее пока слишком мало. Успокой свой мозг, отвлеки его на боль, отвлеки его от нас. Жди всплеска гормонов, отчаянно, чтобы почувствовать хоть что-то, кроме Этого. Режь вдоль, а не поперёк. Это не сложно. И ты соглашаешься. Проводишь, проникая в кожу гораздо больше, чем обычно, и не щадишь себя — еще чуть-чуть до вены. Но ты уже знаешь, каково это, верно? Как это — пар, осевший на грязный красный воды. Наивный дурачок. Это глупые провокации. Ты ведь можешь просто перестать делать это, так почему продолжаешь? А ты поддаешься. Глупый, глупый Россия. Продолжай, ведь… Куда ты от нас уйдёшь? Сказать честно, после того случая с Украиной они с СССР особо не пересекались больше, по крайней мере, Федерация не помнил, как, впрочем, и то, что было вчера, так что такое себе. Отец все так же задерживался на работе, появляясь слишком поздно, когда Россия уже спал, упав ничком на кровати от усталости. Иногда он чувствовал, как отец гладит его по голове, накрывает одеялом, закрывает окно. Это… Было больно? Или уже нет? Он метался между «все равно» и «боже, когда все это кончится?». Россия прятал безразличие за маской спокойствия. Получалось из рук вон плохо. Апатия сжирала все остатки эмоций, и дежурная тихая улыбка стала привычкой. Вредной привычкой. Мышцы лица болели. Все тело болело, тошнило. Кажется, все сосуды в голове сузились в один миг. Разум болел. Пускал масляные пятна на роговицу, путал дни, идеи, мысли и саму личность. Россия, если бы мог, то боялся. А теперь-то ему что? Ежедневно Федерация думал, мечтал все прекратить, и стало в какой-то момент не важно, как. Хотелось отдохнуть, расслабиться, перестать ежесекундно чувствовать это давление, ответственность, эту тяжесть. А они все так же были одни. А России уже было как-то никак. Пускай. Они справятся и без него. про кого ты это говоришь? *** Украина… Изменился. Очень изменился. Не сразу, постепенно, но… Того Украины, что спасал Россию от него же самого, не стало. Он умер в тот момент, когда его избили. Хочется посмеяться, но страшно. Еще в больнице проявлялись первые звоночки — он стал молчать. Когда его перевели из реанимации в общую палату и Украина смог говорить, то беседу вел именно Россия. А брат молчал, уставившись в никуда. Сначала Россия списывал это на действие лекарств и на реабилитацию. Но это продолжалось дальше. Это стало напрягать — но нет, не раздражать, Федерация боялся за брата. Любил его и готов был трудиться ещё больше, только бы ему было хорошо. Но, похоже, этого было мало. Расспросы ни к чему не привели. Украина говорил, что сам не знал, почему так. Он не говорил, что все хорошо. Он просто не хотел разговаривать, вот и все. Сказал, что атмосфера больницы на него давит, выйдет — все будет хорошо. Россия тогда поверил, Россия тогда пустил все на самотёк. Россия тогда не знал, к чему все это приведёт, и расслабился. Зря. Украина молчал и потом, просыпаясь по ночам с криками и слезами на глазах. Ночные кошмары продолжались стабильно несколько лет, мучая парней. Одного — самим наличием, другой помогал справиться с ними первому. Россия вообще, кажется, перестал отдыхать, проживая день за днём только потому, что так надо. И надо было не ему, а для них. Семья не замечала ничего, учёба не падала, Россия все так же ходил со спокойным лицом, курил за углом и тихо пил по вечерам субботы, даже в тайне от Украины. . Конечно, началось все не сразу, примерно через месяцев 5, когда пареньку уже исполнилось 12, но… Это уже ничего не меняло. Россия еле-еле затащил парня к психологу. Старался долго, намекал, получал отказы, пытался вновь. А потом и к психотерапевту по направлению. Хотя Федерация сам отчасти понимал, что ему тоже требуется врач. Но сначала он должен был помочь Украине. Параллельно остальным. Вот когда они встанут на ноги, вот тогда да. Тогда Россия поможет себе. И прекрасно видит свой нездоровый альтруизм, который похож на селфхарм. Жертвенность — так тупо. А по-другому он не мог. Привык или научили — не знает. Курс психотерапии результата особого не дал. В 15 лет Украина связался с плохой компанией, успешно послав учёбу и семью нахуй и переставая появляться дома вообще. И Россия не мог его винить. Именно с этого времени у отца все стало очень хуево и он начал пить. Нет, не пить — бухать. А пьяный отец был страшным. Он мог избивать, что, в принципе, и делал. Ссоры с отцом теперь отдаются болезненными флешбеками. Уже не страшно, но каждый раз передергивает. Россия каждый раз отсылал младших в комнаты или к дядям-тетям, а сам пытался уложить отца спать или не дать ему подойти к младшим. Драки с отцом стали привычными, но от того не менее страшными. Эти три года были их личным адом, и он упустил Украину. ** Потом СССР умер и стало уже никак. Украина смог спасти остатки своей шаткой психики. Но, когда он все-таки стал появляться дома чаще раза в три недели, они с Россией начали сраться. Федерация, на которого в его 21 свалилось все это дерьмо, был постоянно раздражен, а Украина, которого, грубо говоря, научила улица и «компани», огрызался в ответ на замечания России. Однако в глазах Украины он часто видел боль и отчаяние. Только потом он понял, что скрывалось за его поведением. Поиск внимания, которое он, Россия, дать ему в полной мере не мог. А еще и брат называется. Они оба устали от бесконечных криков Их отношения зашли в полную жопу. Это понимали оба. Украину что-то мучило. Россия не мог понять тогда, в чем же причина, не мог анализировать и смотреть здраво на ситуацию, и пытался выяснить. Пытался мягко разговаривать, незаметно подводить диалог к нужной теме, но все как-то не получалось. Пытался давить, желая узнать правду и помочь, но Украина молчал, скатываясь с обрыва, ну, или прыгая с него, отталкивая РФ. Разве такой ужасной была правда? Разве это было слишком сложно для него? Разве… Россия перестал быть для него чем-то важным? О да. Ты потерял его, Россия. Но теперь он узнать уже не может. И никто не узнает. Все стало бесполезным, а до правды не докопаться. У Украины уже не спросить. Но Россия же… Старался. Предпринимал попытки что-то поменять. Но, в итоге, вновь срывался на брате, а он на нем. Умом Федерация понимал, что виноват лишь отчасти, но это не приносило облегчения. Как хорошо же ты врешь. Клялся, что всегда будешь рядом. И где теперь он? Где теперь ты? Россия не знал, куда дальше падать. Он уже смотрит в бездну, а та в нем давным-давно. Глупый, глупый. Чего же ты хочешь? Избавиться от себя. От того, что тяготит и тащит во тьму, что мешает нормально вздохнуть и давит-давит-давит на грудь, на голову, и уничтожает все, что хочется сохранить. А хочется ли что-то сохранить? Если уже ничего не хочется? Мерзкий. Зачем ты стараешься? Зачем ты плачешься в пустоту? Опять. Всех достал. Раз за разом, день за днём. Как ты не можешь понять? От тебя всех тошнит. Выпились, в чем проблема? Ты преувеличиваешь свои страдания, не так-то ты и несчастен, у других, вот у них, все реально хуже, у них проблемы. Они в реальном дерьме. А у тебя? Все легко решить. Просто перестань думать об этом, просто перестань страдать. Раздуваешь из мухи слона. Зачем? Это тупо. Ноешь и ноешь. Не ценишь свою жизнь. Вот другие молодцы, борются, а ты? Ты же не неизлечимо больной (только если на голову), не человек, лишившийся всего в один миг не по своей вине, а ведёшь себя так. Так уебищно. Тебе не стыдно таким быть? Да какое право ты, собственно, имеешь, а? Люди в отчаянных ситуациях стараются быть счастливыми, помогать другим, а ты неблагодарная свинья, даже подняться не в силах иногда. Просто притворяешься, чтобы ничего не делать. *** Россия осознает себя на кровати и вновь в слезах. Тишину комнаты и его сбитое дыхание разрезает трель телефона. Черт. Голова взрывается новым приступом боли: Россия морщится, хочет закрыть уши руками и заорать, но лежит и не двигается. Кто же ему звонит? Говорить не хочется, да и сил не было. Просто нет желания открывать рот и выдавливатьиз себя звуки, кто бы это ни был. Прости, неизвестный или известный, но не сейчас, и, возможно, уже никогда. Или это будильник? Россия просто лежал и слушал эту оглушающую мелодию, что маленькими атомными бомбами отдавалась в голове, эхом распространялась и давила на него. Но не вставал. Да и вообще. Пускай звенит, ему-то что? Просто болевые импульсы. Он привык их игнорировать. Через какое-то время наступила тишина. Россия прикрыл уже сухие, покрасневшие глаза, легко сжал кулаки и судорожно выдохнул. Слишком сложно дышать, на горло как будто что-то давит, но уже не слезы. Этот вечный камень на груди, эта вечная веревка на шее. И не только тревога, ненависть ко всему и паранойя. Верёвка обязанностей, что душит его ежедневно, а он давно перестал справляться с возложенной на него ответственностью. Достало. Он больше не может и не хочет. Федерация взял телефон в руку, посмотрел на время. Шесть с хвостиком утра. Не рано, но ещё не поздно. Это все-таки был будильник. Надо собираться. Надо вставать. А то опоздает, ведь долго собирается, быстрее уже просто ре получается. Но уже вряд ли что-то можно изменить. Россия вынашивал этот план уже давно, больше года. Один раз не получилось, получится во второй. Попытка не пытка, тем более удачная. И снова мысли об одном и том же, по кругу. Циклом. Надо вставать, сегодня много дел. Нужно успеть все сделать, чтобы не было потом у остальных проблем. Он не хочет, чтобы после все рухнуло. Но ты ведь знаешь, что этого не избежать, так почему тогда пытаешься? Может, просто не надо? Как там говорил отец: надо Вася, надо. У него осталось немного времени, чтобы подмести хвосты, ведь завтра все закончится. На завтра запланировано его самоубийство, и он не хочет его откладывать. Об этом никто, по идее, узнать не должен. Россия умный мальчик, Россия не скажет. Нечего беспокоить тех, кому он дорог. Потом все равно им будет больно, лучше это «потом» отложить. уууууу, жестокая сука замолчи! С трудом встал, думая, что надо доделать все сегодня и завтра днем на саммите. Молил бога, чтобы Америка не прицепился опять. Россия понимал, что не выдержит. Не знал почему, но чувствовал. Неужели боится смерти? Да вряд ли. Коридор встретил его тишиной одиночества, лишь скрипел кое-где пол да в соседних квартирах что-то падало. РФ опирался на стены — его качало, мир кружился. Как давно он не ест? В его холодильнике вообще есть хоть что-то? Россия стал скелетом, обтянутым кожей. Так ему казалось, когда он видел себя в отражающих поверхностях. Все ещё держится, несмотря на длительные голодовки. Может, в этом виноваты витамины, что он принимает, или закуска к выпивке, что маловероятно. Его тошнит почти от любой еды, от себя, от жизни, и, может быть, от гастрита. Россия спотыкается об что-то, наверное, свои ноги, и падает на пол. Разваливается на нем, раскинув руки и ноги в стороны. Устал идти, сил нет, как и желания. Хочется вновь спать, но бессоница говорит ему пойти нахуй. И дела вторят ей, хах. Россия дошел до стены, сдернул ткань с поверхности. Зеркало, замызганное чем-то, показало его уродливое тело. Шрамы, число которых, наверняка, перевесило сотню или две. Кровь из носа, что уже высохла, синяки под глазами, впалые бледные щеки, покрытые щетиной. И еще одну фигуру. Россия вздрогнул, опустив глаза. Потом выдохнул и успокоился, поворачиваясь. Человек стоял, смотрел на него. Строго и немного отчаянно. — Привет, Украина. Как дела? — спросил хрипло, ломающимся голосом. Его тут быть не должно. — Странный ты, брат. Знаешь, что я отвечу. Знаешь, что сделаю. Так зачем? Глупый Россия. — Украина тянет к нему руки, на его шее полоса сине-фиолетовая. Опять с кем-то дрался? Когда хоть успел. ты знаешь ответ. заткнись Россия молча обнимает паренька с светлыми волосами, что так не похожи на его, темно-русые. Чувствует холод улицы и запах, столь родной, оставшийся зыбкой дымкой в памяти. Вдыхает с удовольствием, с ностальгией и шепчет хриплым голосом который по счету раз: — Мне плохо без тебя. Я скучаю. — Я знаю. Прости, что так вышло. Осознание, что он живёт один, и дома никого нет, не приходит и через час. Черт. Мой милый Россия. Ну как так? Украина просит не делать этого, не повторять за ним. Это было ошибкой, и они оба прекрасно понимают. Россия отшучивается, сидя на диване и смотря на кресло, где сидел голубоглазый. Если бы кто был третий, то у него было бы много вопросов. Один из главных: «С кем ты разговариваешь?» Федерация с уверенностью бы ответил: «С Украиной.» Когда Россия оборачивается, чтобы позвать на кухню, обнаруживает, что Украина пропал, а поиски по дому и зов результата не дали. Прекрасно, блять, прекрасно.