***
— Джисон, открой дверь, — по ту сторону стоит Минхо, пытающийся вытащить меня из ванной комнаты на протяжении последнего часа с тех самых пор, как я самолично заперся здесь, надеясь больше никогда никого из них не видеть. — Это не смешно, Джисон, вылезай оттуда. Я бы может и вышел из своего укрытия, да вот только боюсь, что тогда несколько волчьих морд пострадают, потому что в руках у меня уже довольно долгое время греется большая упаковка кондиционера для белья. Тем более, выйти из ванной сейчас означает признаться самому себе в том, что я поверил во все. Проснувшись, я первым делом пожелал, чтобы все, произошедшее со мной в парке, было большим и страшным сном, чтобы я очутился в своей теплой кроватке с лиловым постельным бельем, но уж точно не валялся в чужом доме в окружении таких ненавистных мне людей. Сначала я увидел Чанбина и Сынмина, что сидели совсем близко ко мне, осматриваясь по сторонам и о чем-то мило беседуя. Стоит сказать о том, что ранее я никогда не замечал столько волнения от своих бывших друзей, бросивших меня на произвол судьбы. Будто я погиб, и все терпеливо ожидали возвращение Хан Джисона на Землю, чтобы еще больше добить его. Проигнорировав обоих парней и их обеспокоенные взгляды, я стал оглядываться по сторонам, заметив в разных концах комнаты людей, так хорошо знакомых мне по разным обстоятельствам. Тут и учитель Бан, сидящий на кресле, Уджин, который опирался на стену и также недоуменно смотрел на меня, Минхо, у которого, кажется, за последние сутки реальный недостаток сна и обезвоживание, потому что синяки под глазами виднеются отчетливо, а плечи совсем понуро опущены вниз. — Что здесь происходит? — я задал вполне логичный вопрос, надеясь, что кто-нибудь что-нибудь мне объяснит. И они практически собрались делать это, поочередно вдыхая пыльный воздух, если бы только в тот же момент со второго этажа не спустились двое. Чонин и тот странный парень, которого я видел в коридоре школы. Уровень удивления возрос вдвое, когда я заметил приближенность моего друга к незнакомцу, их практически соприкасающиеся плечи и расслабленность Яна в этой обстановке. Либо он совсем не понимал, что здесь происходит, либо понимал все намного лучше меня. Чонин медленно отошел от парня, направляясь в мою сторону и присаживаясь на край дивана. Младший, кажется, совсем не замечал недовольных взглядов Сынмина и Чанбина, а также игнорировал Минхо, что внезапно подскочил со своего места, разворачиваясь корпусом в мою сторону. — Джисон-а, — Чонин протягивает гласную, хватая меня за руку и заглядывая в глаза. — Нам нужно очень многое обсудить. Ян буквально выпер из комнаты всех присутствующих, пользуясь помощью того самого незнакомца, и закрыл нас. Я подумал о том, что Чонину здесь явно рады лишь единицы, потому что наглости и самоуверенности у него не отнимать, да и рассказ его явно будет нести не положительные ноты. Так и вышло, потому что под «многое обсудить», парень, очевидно, имел ввиду краткий пересказ всех биографии, датирующихся еще с событий восемнадцатилетней давности, в которых главным героями почему-то выступали мои родители. Чонин рассказал мне абсолютно все, не прерываясь и не останавливаясь даже на короткие отдышки. Он вбрасывал в мой мозг больше и больше информации, в правдивости которой я бы усомнился еще несколько недель назад, но сейчас, когда свидетелем многих этих вещей становился я сам, верилось очень охотно. Мне было сложно принять спокойствие друга, а еще сложнее было понять то, что все окружающее меня, все друзья и люди — просто один большой секрет, скрывавшийся от меня так, будто я сопливая двенадцатилетняя школьница, что непременно растрепала бы обо всем на целую округу. Было обидно даже за то, что Чонин догадался и узнал обо всем раньше, не посвящая меня в события, но это все смешивалось в одну большую эмоцию страха и гнева. Я не заслужил быть тем, кто ничего никогда не знает, не хотел, чтобы моя семья пряталась и скрывалась во имя какой-то негласной безопасности, а еще мечтал, чтобы вся моя жизнь за последние месяца совсем стерлась из памяти, оставляя в голове следы только счастливого времяпрепровождения. Сразу после того, как рассказ Чонина закончился, я не выдержал, срываясь с места и убегая в первую попавшуюся дверь, не слыша крики и просьбы вернуться от своих знакомых, обращенные мне в спину. Оборотни, преступления и убийства, большая тайна, тянущаяся на протяжении всех восемнадцати лет. Чанбин, который скрывал от меня такую важную информацию; Чанбин, умирающий от любви. Мы ведь лучшие друзья, хоть и не имеющие связь столь продолжительное время, мы — вечные напарники, эмоциональные и физические соулмэйты, поэтому я чувствовал боль от осознания того, что никак не могу помочь. Он же, блять, даже не говорил ничего, просто прекратив общаться и переживая все в одиночку, пока я бесился и ненавидел его, не пытаясь узнать, что же творится в жизни друга. Я плакал, прижавшись к чертовой бутылке, неизвестное количество времени, прерываясь сначала на особо громкие завывания, а затем на тихие мольбы, надеясь, что переживания уйдут, заменяя собой какое-то рациональное решение всех проблем, но этого не случилось. Позднее я услышал Минхо, подошедшего к двери, а затем и его долгие попытки вытащить меня из тесной комнаты, не увенчавшиеся успехом до сих пор. Мне бы хотелось позвонить своей маме. Сообщить о том, что я все знаю, и посмотреть в эти глаза, лгавшие мне на протяжении стольких лет. Хотелось бы спросить у отца, для чего все эти созданные им иллюзии о счастливой семье. Я бы хотел увидеться с Суен, которая точно ничего совсем не понимает, оставаясь в незнании даже больше, чем я, чтобы почувствовать себя более увереннее или понять, что не только мне вся эта ситуация напоминает больше цирковое представление, где я сам являюсь куклой на раздачу маленьким и жадным детям. — Можно я попробую? — слышу приглушенный голос Чанбина за дверью, а потом некоторое копошение. — Джисон? Я молчу, стараясь вообще не подавать виду, надеясь, что парень вскоре уйдет, оставив меня наедине со своими тараканами. Этого не происходит, потому что сон продолжает говорить: — Я знаю, что ты сейчас в замешательстве. Ставлю пять тысяч вон на то, что ты затопил крыс внизу своими слезами, хах. Мне жаль, что ты узнал об этом всем именно так, да еще и не от меня, но, знаешь ли, я пытался уберечь тебя. Когда…когда Ёнбок погиб… Я умер вместе с ним, Джисон. Я чувствовал, как мое сердце останавливается вместе с его, но ничего не мог делать. Я не спас единственного человека, которого любил также сильно, как и тебя. Друг, черт возьми, я хотел, чтобы ты никогда не знакомился со мной и жил своей жизнью без всей этой боли, но я не мог не быть рядом с тобой. Каждый раз, замечая тебя в коридорах школы или на улице, я просто уходил… Куда подальше, лишь бы ты не увидел, лишь бы ты не пошел за мной, потому что тогда я бы не смог сдержаться. Мне жаль, ведь я бросил тебя, оставил на растерзание родителям, другим людям. Я не хочу оправдывать себя и свой поступок, но хочу, чтобы ты понимал — я люблю тебя, очень и очень сильно, поэтому и надеюсь на то, что ты простишь меня. Чанбин вздыхает, набирая в легкие больше воздуха, пока я закрываю рот руками в надежде на то, что мои всхлипы не слышны. — Когда меня не станет, Джисон, я хочу, чтобы ты остался вместе с ребятами. Они смогут позаботиться о тебе и защитить тебя так, как я не смог. Чан — очень хороший друг, а Уджин, на самом деле, ко всем людям питает только нежные чувства. У Хёнджина немного шарики за ролики закатываются, но даже он станет для тебя хорошим другом. — Не говори так. Я открываю дверь, замечая сидящего на полу друга, слезы, текущие по его щекам, и сжатые в замке руки. Подхожу к нему, осторожно присаживаюсь рядом и обнимаю Чанбина, надеясь забрать хоть какую-то часть его боли. Мы плачем в унисон, вцепившись друг в друга так сильно впервые за несколько лет, и я снова ощущаю себя маленьким ребенком, для которого друг стал братом в одночасье. Чанбин здесь, рядом со мной спустя столько времени, и я не могу позволить ему погибнуть. Самое глубокое заблуждение это то, когда мы говорим себе, что на другом пути так не бы вышло и все было бы по другому. Но ты же там не был, откуда ты знаешь? Да и обратного пути уже нет.***
Я познакомился с хозяином дома, который подозрительно таскался за Чонином повсюду, одаривая остальных презрительным взглядом. Он пожал мою руку, приветливо улыбнулся и сообщил о том, что теперь я являюсь частью стаи. — Я же не оборотень, — обратился я к Чанбину, что стоял сзади меня, облокачиваясь на дверной пролет. — Как я могу быть в стае? — Альфа решает, кому можно быть в стае, а кому нельзя. Если наш альфа решил, что ты — часть стаи, то это закон, — поясняет Уджин, также пожимая мою руку. Я удивленно смотрел на Чана, который, по рассказам Чонина ранее, и являлся альфой. Неужели то, что теперь я был посвященным в их дела, делало меня каким-то особенным? Потому что мама точно бы не обрадовалась, узнав, куда я влез после того, как они с отцом пытались огородить меня от волков на протяжении всей жизни. Это добьет родителей окончательно, но сейчас, когда я наконец-то понимаю многое, разве можно уйти от ответственности, ложившейся на мои плечи? Тем более, что все ребята приняли меня достаточно хорошо. Даже Сынмин, разговора с которым я почему-то отчаянно избегал, улыбался радушно и счастливо, когда Чан и Уджин заключили меня в двойные объятия. — Джисон, — ко мне обратился Чанбин, наблюдавший за всей этой картиной издалека. — Теперь ты — наша семья. И Чонин тоже, хоть я и уверен, что не выдержу его присутствия больше часа. Поэтому, ваша безопасность сейчас будет стоять на первом месте для каждого из нас. Оборотни поочередно кивнули, кидая взгляды на меня с Яном. Я чувствовал тот груз, что нес на себе каждый из них. Конечно, помимо проблем с другой стаей и болезнью Чанбина, теперь в их обязанности входила слежка за двумя обычными людьми, не обладавшими способностями к обращению, острым слухом и клыками. Это, несомненно, большая нагрузка на них. Мы решили все мирно сейчас, но я знаю, что некоторые вопросы еще витали в воздухе, подпитывая напряжение. Мне нужно было поговорить с Сынмином и Чонином, чтобы удостовериться в том, что теперь между нами точно нет никаких тайн. Если Чанбин смог доверится мне спустя столько времени, все еще опасаясь за мою жизнь, то я представлял, как тяжело дается сейчас Киму. Однако именно сейчас мне хочется просто отдохнуть. Взять одну из многочисленных непрочитанных книг, завалиться на диван в гостиной с чашкой чая или банкой газировки, а потом читать-читать-читать, пока буквы перед глазами не станут расплываться в одну монотонную картинку. Или можно просто лечь спать, укрываясь одеялом и прячась от неприятностей хотя бы на пару часов, но еще слишком много дел и вопросов, слишком много нерешенных задач, которые стоят в приоритете. Я не привык бросать все на самотек, и поэтому пришлось быстренько сообразить что-нибудь, уговаривая Чана отпустить меня домой, так как на улице уже поздно, да и родители явно будут не в восторге. Альфа долго сомневается, прищурив глаза и оглядывая меня с ног до головы. Он чешет подбородок, а потом смотрит на единственного человека в доме, чей пронзающий взгляд я стараюсь избегать уже довольно длительное время. — Минхо, проводи его, — голос Чана стальной и четкий, такой, что даже резвый Чонин не рискнул бы ему перечить, и, поэтому, я осторожно пячусь назад, поглядывая на Ли из-под челки. Я буквально чувствую, какое напряжение витает между нами даже в присутствии людей и боюсь подумать о том, каким сильным оно станет, стоит нам остаться на улице наедине. — Может не нужно? Чан-хён, я дойду самостоятельно, не маленький уже, — пытаюсь задобрить учителя, широко раскрывая глаза и складывая руки в замок. — Пожа-а-луйста. Ли не обращает внимания на мои жалкие попытки избежать страшной казни, прощается со всеми по очереди и что-то тихонько шепчет Чану на ухо. Я не оборотень и по губам читать не умею, зато все остальные, исключая Чонина, прекрасно слышат слова, обращенные Бану. Мне остается только тихонько выдохнуть, собрать все свои усилия в кулак и подойди к входной двери, уже собираясь открыть ее и быстрым шагом ретироваться в сторону дома. — Сон-и, стой, — меня останавливает громкий голос Чонина, который тут же подходит ко мне и кладет тонкие руки на плечи, обнимая меня и всовывая одновременно с этим что-то явно холодное и металлическое мне в руки, — я нашел их в парке, когда пытался остановить страшного и злого волка от твоего съедения. Напиши, как будешь дома. — Конечно, Чонин-а, — я улыбаюсь ему, обвожу взглядом всех присутствующих, кивая им, а затем выхожу на улицу, вдыхая свежий вечерний воздух. У меня нет сил останавливаться и ждать, пока Минхо нагонит меня, поэтому я просто иду, обдумывая события последних дней и решая для себя много полезных вещей. Я чувствую, как Ли плетется сзади, но не хочу заговаривать с ним сейчас. Он ни в чем не виноват, но тоже скрывал от меня правду. Он хотел защитить, но тоже сделал больно, и, как бы сильно мне не хотелось думать об этом, он мог меня использовать. Для себя, для отвлечения внимания, да для чего угодно, главное — делать это не по своему собственному желанию, сколько по нужде стаи в этом. От этого обиднее в сто раз. Когда мы подходим к моему дому, низ живота начинает тянуть от ощущения страшного предчувствия чего-то плохого. Мне плохо от одной мысли о том, что я теперь все знаю, и поверить в любые слова родителей теперь — задача непосильная. Соврал один раз, соврет и во второй, не так ли? Но чем ближе мы оказываемся к заветным ступенькам, тем сильнее волнение и страх заменяются обычной злобой. Я надеюсь, что резкая смена настроений вскоре покинет меня, даст решать проблемы более рационально и объективно, но сейчас мне будто снова семь, и я хочу скупить все игрушки мира в магазинчике неподалеку. Минхо, кажется, чувствует это, подходя ко мне ближе спустя пару минут. Он ничего не говорит, не пытается даже, однако осторожно хватается за мои пальцы, переплетая их со своими. Он доходит до самой лестницы, поднимается со мной и не думает разжимать руки, хотя и особо этого не хочу. Останавливается рядом, поворачивается и заглядывает в глаза, в самую их глубину, находя ответы на все свои вопросы. Там — переживания и заботы, боль от обмана и предательств, а еще нежные чувства, что вот-вот зарождаются буквально на пепелище, поле, выжженом ошибками прошлого, в глубине океана, где не единой души рядом, только ты со всем своим откровением ждешь чего-то. Я упускаю момент, когда Ли Минхо опускается ближе к моему лицу, упускаю из вида его яркие, светящиеся в ночи глаза и теплое дыхание на моих губах, зарываясь руками в каштановых волосах и отвечая на поцелуй, совсем неожиданный и такой необходимый нам обоим. Минхо осторожно углубляет поцелуй, проникая языком в рот, обводит ряд зубов и прижимается ближе, оставляя между нами несчастные миллиметры. Он сжимает в руках мою кофту, давит на поясницу и заставляет поднять голову выше, прикусывая и зализывая небольшие ранки на губах. Рядом с ним я ощущаю себя слабым и преданным, но это лучшее, что мне приходилось испытывать за многие годы ранее. Я забываю обо всех печалях, забываю про злость и обиду, хочу бесконечно долго целовать его под сиянием ночной луны, верить в то, что этот поцелуй не последний, и дальше будет лучше. Мерзкий шепот на задворках сознания шепчет о том, что все это глупо и безответственно, поступать так в разгар развернувшихся событий, но я эгоист и хочу оставаться им как можно дольше, прижимаясь к горячему телу старшего так долго, как Судьба позволит мне делать это. То, что будет завтра — неизвестно и скрытно, но сейчас все просто и понятно, и я целую его, вкладывая в это все свое существование, потому что иначе с Ли Минхо нельзя.