Ты победил, Мин Юнги

      Примитивный зелёный фикус с подсыхающе-жёлтыми кончиками листьев тихонько трепетал в своём углу от доходящих до него дуновений, видавшего виды вентилятора, со стола бедного задохлика-секретаря. Несчастное растение трепетало точь-в-точь как коленки, выстукивающие ритм какой-то песни крутящейся сейчас по радио, Юнги. Пальцы ходили ходуном в ударах по застиранной в дрысь грубой джинсовой ткани на коленной чашечке, иногда абсолютно не совпадая с оригиналом, витающим в затхлом воздухе приёмной, смешанным с запахом только что увидевших свет лампы и выскочивших из принтера листов и застоявшегося чая.       Юнги мог поспорить, что нотки старой заварки в общей композиции ароматов здесь явно не от хорошей жизни. Наверняка, секретарь - очень практичный парень - решил приукрасить чистый, ранее пригодный для дыхания воздух весьма креативным способом.       Конечно, выбирать не приходится, когда ты барахтаешься на грани отчисления так же, как и на грани здравомыслия. И последнее Юнги рискует потерять раньше, чем почётное звание студента из-за идущих чередой бессонных ночей, проведенных за написанием текстов и мотивов, и миллиона попыток наверстать упущенный в университете скучнейший и самый банальный из возможных материалов материал по предмету, который он терпеть не может.       Вдруг за стеной раздаётся грозное "бу-бу-бу", в ответ на которое следует еще более угрожающее "бу-бу-бу", уже немного отличающееся тембром голоса. Далее слышатся твёрдые шаги к двери, петельный скрип и визгливо-Сокджинье: "Я не договорил, Ким Намджун, вернись!".       Вслед за этой дивной прелюдией для ушей в трёх частях, в приёмную чудесным образом попадает новое лицо, дислоцированное из кабинета Сокджина. Где-то уже встречавшееся Юнги лицо. Довольно недовольное лицо. С недовольно сдвинутыми, как две спички, тёмными бровями, недовольно раздутыми ноздрями, явно недовольно оттопыренной нижней пухлой губой и недовольным, брошенным из-под полуопущенных век на Юнги, взглядом.       "Прямо как конь," - пронеслось у Юнги.       "Глаза как проститутка подвёл," - пронеслось у Намджуна.       И сам он незамедлительно пронёсся через всю приёмную мимо сидевшего на мягком стуле Юнги по направлению к следующей двери, которой, видимо, тоже имел сжигающее его изнутри желание хлопнуть, что есть сил. Вихрь в чёрной кожаной куртке и с торчащими пепельными волосами, на удивление всем присутствующим, без шума скрылся в университетском коридоре в потоке сонных и голодных (Юнги не являлся исключением из этой категории) студентов. А спустя мгновение из приоткрытой, как рот задохлика-секретаря, удивленного эффектным появлением Кима младшего, двери послышалось вялое "Мин Юнги, вползай!".       Юнги решил рискнуть и не следовать указаниям преподавателя, а войти как полагается всем учтивым и порядочным людям - ногами. Не вперёд, конечно. Ногами вперёд его вынесут из здания университета. Родители. По частям. Если он, конечно, хорошенько не потрудится и не порвёт от перенапряжения свою обворожительную попку, нагоняя весь упущенный материал по ГМУ за этот семестр. Коленки снова начало потряхивать, а где-то под рёбрами жечь и стягиваться вакуумом. Потерять образование - потерять будущее и уважение родителей как бонус. Каким бы Юнги ни являлся безответственным распиздяем в реальной жизни, для семьи он слыл самым трудолюбивым, перспективным, успешным и еще много "-ым" будущим профессионалом своего дела. Дела, которое ну ни капельки не его. Стать чиновником - последнее, чего он хотел бы добиться в своей жизни.       Но отец душевное рвение Юнги к музыке не одобрял и не поддерживал. Потому приходилось работать на два фронта, улыбаясь родителями в скайпе и придумывая веселые истории с преподавателями, которых видел полраза за начало второго курса. Разрушить этот миф - убить доверие к себе и переезд обратно в Тэгу, под родительскую жопу опеку.       Вообще, его не пугала возможность огорчить родителей. Он не думал так на самом деле. Эти мысли являлись к нему в голову в самую первую очередь уже на каком-то автоматическом автомате. Заботливо вбитые куда-то в недра, под корку головного мозга отбойным молотком отцовского голоса и материнскими поучениями. А уже затем, с лёгким истинно аристократическим опозданием вальяжно приплывали отрывки собственноручно выдуманных мыслей о том, что старается он сейчас не для того, чтобы оправдать надежды и затраты родителей. Вылететь из университета с треском по швам не позволяла маленькая Инчже. Это пушистое чудо, сотканное из, кажется, всех самых красивых закатов, лучиков утреннего июньского солнца, улыбок сотни счастливых людей и самого мягкого шёлка хотелось расстроить меньше всего в этом мире. Разочарование Инчже в старшем брате - а.к.а примере для подражания и самом отважном-ответственном-умном-и-вообще-самом-самом герое этой маленькой принцессы - слишком большая цена. Юнги этого не хотел.       Он прошагал прямо по коричневому ковру с коротким, как и его шансы не вылететь из университета, подобно стрекозе, проморгавшей то самое красное лето, ворсом и остановился перед Сокджином. Теперь их разделял длинный стол из какого-то дерева, робкий взгляд в пол Юнги, серьезный и невозмутимый взгляд Джина и плёвая пара метров.       "Кажется, всё-таки, дуб", - поразмышлял Юнги, глядя прямо в стол.       "Кажется, дуб здесь, всё-таки, только ты", - поразмышляло в ответ подсознание.       Быть вызванным на ковёр к Сокджину - отвратительно и очень позорно. Таких душек, как всеми обожаемый преподаватель основ государственного права, было не сыскать во всём Сеуле. Джин-хён всегда старался оказать всем посильную его широким плечам и глубоким извилинам помощь, с отцовской любовью отзывался поголовно о каждом из обучаемых им студентов, часто помогал отстающим в программе, а теперь еще и, кажется, отстающему в развитии Юнги, и, вообще, был просто очень душевным и понимающим человеком. Для того, чтобы тебя, как студента с плохой успеваемостью, отправили на суд к Сокджину - нужно ну очень постараться. Юнги и так умел.       "Он у нас вообще очень способный," - пролетело в голове маминым голосом.       Бояться, в принципе, было нечего. Он и не боялся. Он стыдился. На все участливые вопросы Сокджина при редких встречах Юнги лишь вежливо кивал, что твоя собака на панели машины или китайский болванчик, улыбался и, отвечая, что все хорошо, а будет и еще лучше, спешно испарялся в сторону ближайшего выхода из помещения. Сейчас, доведя до момента кипения заваренной собственноручно каши, было до покалывающих пальцев ног стыдно перед хёном.       Все-таки осмелившись поднять на преподавателя глаза, он понял, что сделал это очень даже напрасно и, наткнувшись на требующее объяснений выражение лица, снова взялся за испещрение взглядом коричневато-полосатого короткошёрстного ковра, который - однажды даже при Юнги - Джин ласково называет Ыну, и даже иногда в шутку поглаживает.       - Господин Ким, - Юнги, честно говоря, не знал, что собирается говорить. Плана действий не было, но на ум мгновенно пришла стратегия "просить прощения и все печали проканают мимо". Оставалось молиться. - Я прошу прощения и...       - И меня не трогают твои извинения. - прервал его суровый милашка Сокджин, который и на тридцать восемь-то не выглядел. - Тебя отправили ко мне сегодня не для того, чтобы я слушал твои обещания исправно посещать. Это ты будешь делать и так. - он снял очки в настолько усталом жесте, что, казалось, истома всех студентов в сумме была ничтожной, по сравнению с утомлением Джина. Он сложил ушки и со скурпулёзной аккуратностью - мать своего ребёнка по сравнению с этим зрелищем просто швыряет в колыбель - опустил их в бежевый футляр на столе.       Юнги не решался больше ничего сказать. Очень экзотичное поведение обычно приветливого и коммуникабельного Джина ввело в ступор. И теперь он, словно тот соляной столп, стоял с явным недоумением на лице даже не задумываясь над тем, чтобы скрыть это и ожидал продолжения, ибо было ну очень интересно, что угодно еще выкинуть Сокджину.       Джин тем временем прикрыл глаза и, не дождавшись ответа, продолжил:       - Если через неделю ничего не изменится - можешь пенять на себя и укатывать отсюда в ту самую дыру, откуда впервые явился в двери этого здания. - он откинул голову на спинку крутящегося - трепетно обожаемого Намджуном, когда тот был помладше и приходил к брату на работу поуничтожать его нервные клетки - офисного стула и взглянул на стушевавшегося в горящую зелёным пламенем стыда кучку Юнги из под приопущеных век. - Надеюсь, я выразился доступным для тебя языком и больше не испытаю удовольствие лицезреть тебя нигде, кроме своих пар в ближайшие 5 дней.       Он помолчал, готовясь к возможному "да пошёл ты!" и громкому хлопку двери (второму за сегодня), но вместо этого, наверное, впервые увидел растерянного и не агрессивно настроенного в подобной ситуации Юнги.       -Чё? - неуверенно переспросил Юнги.       Джин моргнул.       -Не мелькай перед глазами лишний раз. - пояснил он.       Не дождавшись действий, Джин решил еще раз любезно подсказать:       - Ты свободен, Мин. Всего хорошего.       Слишком резко. И внезапно. Как будто твои любимые духи с легким оттенком ромашки внезапно и в тайне от тебя заменили на чистый спирт или какой-нибудь по-настоящему мужицкий одеколон. Сейчас он ощущал именно это. Неожиданно для самого себя. Не разочарование, а как это... Название для чувства он решил придумать позже.       Юнги слегка отмер.       - Я наверняка не...       Джин достаточно громко и лаконично сжал Юнги в гармошку всего двумя словами, сказанными ранее.       - Все-го хо-ро-ше-го, - по слогам. Каждым слогом перемалывая сердце и веру Юнги в добрых людей.       Прямо как колотая рана в сердце. Или печень. Тяжело выдохнув, Сокджин, как ни в чём ни бывало, снова взялся за футляр, а затем и за какие-то бумаги, напоказ переключая своё внимание и явственно говоря, что никого, кроме него самого в этом помещении быть не должно. Адьёс.       Из кабинета, а следом и из приёмной, Юнги вышел в абсолютно отвратительном настроении. Где тот заботливый Джин-хён, которого так любит весь факультет, если не весь университет? Неужели Юнги настолько откровенно заебал, что даже святого Сокджина вывел на такое холодное безразличие?       Злость на себя самого брала своё и быстро перерастала в злость на весь окружающий мир. В том числе и на неизвестного происхождения объект, в плечо которого Юнги въехал своим замечательным лбом, выскочив из-за поворота, который вёл на лестницу вниз.       - Ты бы, блять, поглядывал, куда идешь, мудло. - выдал Юнги, обступая боком неизвестное плечо и не утруждаясь поднять взгляд выше шеи. Уж больно много чести.       Задница подавала еле слышные сигналы об опасности, но Юнги предпочел их игнорировать. Как выяснилось позднее - совершенно напрасно. Ох, как напрасно.       - Я не ослышался? - спросили сверху и крепко схватили за левое плечо, когда Юнги уже резво зашагал к лестнице на своей агрессивной тяге.       Юнги благородно соизволил поднять глаза. Сверху наблюдалось уже знакомое лицо, как-то связанное с Сокджином и местной компанией бэдбоев, о которых девчонки из группы Юнги стабильно болтали без умолку на всех перерывах между парами. Даже в групповом чате умудрялись обсуждать. С особым вожделением у них почитался Ким Намджун, племянник булочки-Джин-хёна, который, видимо, решил сегодня явиться народу (в лице Юнги) во второй раз, подобно Христу в этот, несомненно, самый подходящий из всех предоставленных им вселенной и мирозданьем момент. Не считая недавний инцидент с коротким обменом оценивающими взглядами в присутствии бедолаги-секретаря перед кабинетом Кима.       "А вдруг Сокджин разозлился из-за этого ублюдка и я просто попал под раздачу? Мало ли что он там вытворил." - подумал Юнги и мгновенно начал ненавидеть тело напротив. Как спичка чиркнула. Где-то на задворках головного механизма мелькнула позорная мысль о том, что Юнги страшно. Он, конечно, отчаянный и вообще, но с такой внушающего вида личностью - с, к тому же, столь пугающей, по слухам, репутацией, вроде разного рода побоями и поножовщиной, хотя и сам Юнги в таком участвовал неоднократно - нет, спасибо. Но тут же он решил, что это все говорят крохи инстинктов, вроде самосохранения, и что судьбинушка просто застала его врасплох, уж кому-кому, а врагу наш гордый воряк не сдастся ни за что!       - Нет, не ослышался. - прорычал Юнги и, выплёскивая всё свое негодование по поводу внезапно изменившегося к нему отношения любимого преподавателя в физическую силу, скинул чужую руку, обтянутую черной - наверняка искусственной - кожей, от всей своей злобно рвущейся наружу души размахнулся и пнул своего внезапного и симпатичного, кстати, совсем не похожего на хёна - разве что, ростом - недоброжелателя в коленку.       Атака, конечно, такая себе, но Намджун согнулся, обхватив ладонями голень правой ноги и с шумом втянул воздух через зубы. Юнги, не теряя своего, быть может, последнего шанса на жизнь, своей последней возможности на побег, оперативно смешался с толпой проходящих мимо и галдящих что-то о предстоящей сессии третьекурсников, резко ссыпался по лестнице и исчез вместе с другими студентами в пасти огромной белой пластиковой двери, ведущей на крыльцо, предусмотрительно заранее показав торчащий прямиком из кулака средний палец левой руки согнутому оппоненту, стоя на самой последней ступеньке широкой лестницы. В его сознании это выглядело как дизертирство и побег с поля боя, но когда ты на волоске от отчисления - чем чёрт не шутит, в конце концов - в драки лезть - самое последнее, что будет делать Юнги. Но для себя, так, на всякий случай, он пообещал не уходить от конфликта в следующий раз. Который, как подсказывало подскакивающее под рёбрами сердце, всенепременно состоится в ближайшую неделю. Если не завтра же.       - Вот же сучёныш,- проговорил всё ещё пребывающий в полусогнутом положении Намджун и улыбнулся той самой улыбкой, которой улыбаются, когда обещают убить.       "Ещё свидимся. Не волей судьбы - так по моей инициативе." - подумал он.       На губах еще играли остатки многообещающей улыбки, а на щеках выщербились ямочки.