Зондеркоманда "Х"

Окончательно я очнулся, когда за мной с железным грохотом захлопнулась тяжелая дверь. Ключ лязгнул, и все стихло. Я лежал на кровати в небольшой комнатке без окон. Другой мебели не обнаружилось. Светила одинокая свеча, укрепленная на спинке кровати. Я остался в одной рубашке и брюках, без подтяжек, без обуви, безоружный. И я был один. Первым делом я настроился, чтобы аппарировать отсюда в свою комнату. Точнее, попытался. И не смог! Это был настоящий удар: на каморку оказались наложены антиаппарационные чары. Вот теперь все встало на свои места — призрачные фигуры, живой портрет у Отто в комнате, графский дневник, раскопанный архивариусом. Фрицы шутили над “дневником мага”, а граф Хаугвитц и в самом деле был волшебник. А я из-за него и в самом деле в плену у магглов. Мы в настоящей беде. Я совершенно пришел в себя и долго бегал по этой узкой комнатушке, ощупывал камень, стучал в стены, думал, может быть, Рудольф недалеко и услышит меня. Но стены были такой толщины, что меня не слышал даже охранник. Я видел тень от его ног в яркой щели под дверью. Это вынужденное заточение, на которое я никак не рассчитывал, разозлило меня. У меня редко случались магические выбросы, в основном, это было связано с подростковыми огорчениями, но сейчас я понял, что смогу. Застучали по полу камни, обвалилась балка, но дверь и стены остались на месте. Повторная попытка обрушила вторую балку, на этот раз она задела концом плечо так, что подкосились ноги. Я вскочил, потирая ушиб. Нет, стихийная магия никогда не была моей сильной стороной, без палочки колдовать я все-таки не умел, я не Альбус Дамблдор и не Том Риддл. Ну не выходит у меня Бомбарда без палочки. Я, скорее, сам себя завалю здесь булыжниками. Надо было больше тренироваться дома. А я был уверен, что мне это не нужно, ведь палочка всегда при мне. Потерять или сломать ее казалось невозможным. Когда я наконец выдохся и остановился, то понял, какой страшный холод в никогда не отапливаемой башне. Я быстро замерз в одной рубашке, согревающие чары не получились. Пошарил по кровати и нашел какое-то тонкое одеяло или плед, завернулся в него и долго сидел так. Скоро холод стал пробираться и под одеяло. А я думал, где сейчас мой Рудольф, что делает? Ему нельзя долго на таком холоде, он только недавно поднялся на ноги. Я уткнулся в ладони, грел их дыханием и страшно боялся за него, за нас обоих. Я шпион, а он мой укрыватель, самое гуманное, на что можно рассчитывать в этом случае, — расстрел. Перехитрить его биографию не получалось. Утром за мной пришли, отвели в уборную. Я смог умыться и напиться из-под крана, это все, что мне полагалось. Я попытался аппарировать из коридора, из уборной, но всюду стоял проклятый барьер! Неужели граф закрыл всю эту башню? Зачем, кого он тут держал? Закрытой от аппарации оказалась и комната допроса в самом основании башенной пристройки. Рудольфа не было, а я отчаянно надеялся его увидеть. Это отчаяние вылилось в то, что охранник отлетел от меня, ударился головой о стену и сполз на пол. Слабое подобие Экспульсо, без синей вспышки. Я выбежал из комнаты и рванул бегом назад по коридору, к лестнице, сзади затопали, раздались выстрелы. Я инстинктивно упал. Меня схватили за шиворот и подняли. Еще двое солдат и разъяренный офицер. Меня приволокли обратно в комнату для допросов, впихнули, силком усадили на стул. Офицер сел за стол и, злобно поглядывая, стал что-то записывать. Я рвался изо всех сил, солдатам это надоело, один из них больно приложил меня прикладом по затылку так, что я временно оглох. Офицер писал и больше не смотрел на меня, и я ждал и примерялся повторно ударить магией, когда появится главный. Ренкен — это конечно был он, больше некому — вошел быстро и неожиданно, и выглядел он так, словно успел утомиться на каком-то другом допросе. — А-а-а, Леманн, вот и вы. Очень удачно. Ваш подельник и сообщник Рудольф Левин только что во всем признался. Советую и вам не отпираться, а быстрее закончить с этим делом, и тогда я постараюсь смягчить ваше наказание. — В чем признался? — холодея, спросил я. — Во всем. В помощи при сборе документов, в организации вашего побега. Он бывший офицер СС, понятия чести и совести еще помнит. Уверен, вы тоже. «Бывший офицер». Ну да, а чего я хотел? — Покажите протокол его допроса. — Что?! Вы собираетесь командовать мной? Я молчал. Я собирал магию для удара. Надо поразить всех в этой комнате. Как мне это сделать, если я не вижу их всех одновременно? Мне нужно вызвать Редукто, обрушить стены или потолок. — Ладно, если это поможет вам разговориться. Элих, покажи! Офицер за столом перестал записывать и помахал издали какой-то бумагой. — Видите, я пошел вам навстречу, и теперь жду, что пойдете и вы. Говорите. — Это не протокол допроса. Я не верю. Ренкен только слегка кивнул в сторону, и ударом ноги из-под меня выбили стул, и я оказался на полу. — Встать!!! Говорить немедленно! — Мне нечего сказать. Еще один кивок, и я едва удержался, чтобы снова не рухнуть. По подбородку потекла кровь, закапала на пол и на рубашку. Наверное, мне разбили и нос, и губу. Охранник, потирая кулак, не отступил, а отлетел обратно к двери, его отбросило, но и все на этом. Ренкен не обратил внимания, обошел стол и спокойно продолжил: — Это была демонстрация того, как мы можем вести допрос. Но мы не будем этого делать и поговорим как цивилизованные люди, если вы не станете отпираться и начнете рассказывать. Под меня снова подсунули стул, и только я сел, как свет яркой лампы ударил в глаза. — Ваше имя? — Александр Леманн. — Родственник недавно расстрелянного Лемана, советского шпиона? — Что?! Нет! — Для кого вы собирали сведения из картотеки зондеркоманды? — Я не собирал. — А у нас есть информация, что все данные вы передавали вашему сообщнику Рудольфу Левину. Где они? — Я не знаю. — То есть вы признаетесь, что данные, полученные от вас, Левин прятал, чтобы в дальнейшем передать. Кому? — Нет. Он ничего не прятал, я ничего ему не передавал! — Значит, вы действовали в одиночку. Свет лампы становился все ярче, ярче. И вдруг с оглушительным хлопком лампочка взорвалась. Элих вскочил, глядя в потолок, Ренкен отпрыгнул к окну. Он мигом пришел в себя, смахнул с кителя крошки стекла. — Что за чертовщина творится в этом проклятом замке?! Неужели землетрясение? И продолжил. Вопросов было много. Все, что я говорил, Ренкен чудовищно выворачивал, трактовал совсем иначе. И что бы я ни сказал, все оборачивалось против меня. Против нас. — Что это? — прозвучал неожиданный вопрос Но я не видел, перед глазами все еще плавали черные круги, текли слезы. — Повторяю. Что это? Предо мной на столе лежали портсигар в надорванной упаковке и моя фотокарточка с надписью «Берлин 1943». Будь проклята та поездка. — Подарки на Рождество. Вы ведь тоже покупаете своим близким, не так ли? — Кому именно? — Отцу. Оберстгруппенфюреру Леманну. — Тогда скажите, — Ренкен наклонился и заглянул мне в лицо, — как эта фотография оказалась в кармане пиджака Рудольфа Левина? — Я думаю, ее могли подбросить ему. — Кто? Почему? Я вспомнил перекошенное злобой лицо Шренка. — Шренк фон Нотцинг. Из личной неприязни, полагаю. — Это же он позволял себе крайне грубые высказывания в ваш адрес у дверей вчера вечером? Как вы думаете почему? Как же плохо, как неудачно, что Ренкен тоже был там и все слышал. — Не знаю. Наши отношения не складывались с самого начала. — Хорошо. Давайте продолжим. Теперь расскажите, что это такое. Он держал палочку Седрика. — Палка… — Она из кармана вашего пиджака. Для чего вы ее носили с собой? — Дайте мне, я покажу! — Нет! А это для чего? Это? Он показал фиалы с воспоминаниями и вредноскоп. — Видно же, волчок. И игрушки на елку. — Вы нас за дураков, видно, держите, Леманн. А что если я это разобью? Он занес руку, но это были не те вещи, которые было невыносимо потерять. Если бы он попытался сломать палочку, я бы, наверное, дернулся. Тут же смог пожать плечами. — Хорошо. Давайте продолжим. На кого я работаю? Кто еще, кроме Левина, мне помогал? Куда мы собирались уехать? Что это за граната, которой я подорвал автомобиль гестапо? У меня еще где-нибудь припрятано оружие или боеприпасы? Вопросы повторялись, Ренкен возвращался к ним вновь и вновь, пытался подловить, но я помнил совет Рудольфа все отрицать и старался не подвести. Акцио без палочки не срабатывало. И саму палочку я призвать не сумел. Вот Ренкен отошел к Элиху, а я сконцентрировался и рванулся к его столу, допрыгнул до него и уже почти схватил палочку, как мне в спину прилетел стул, и я грохнулся на пол вместе с ним. Я быстро перевернулся и еще пытался хоть что-то наколдовать, но все, чего добился, — это трещины в стенах; посыпалась штукатурка, мелкие камешки. Больше я ничего и никого не тронул. Меня подняли, чтобы снова свалить сильным ударом в лицо. Допрос был окончен. Когда меня ввели в камеру, я был весь мокрый и, конечно, сразу замерз и забрался под одеяло. Там я, скрючившись, пытался оттереть краем одеяла кровь с лица и только надеялся, что с Рудольфом обошлись не так грубо, что его не били и никак не издевались. Если бы я мог аппарировать отсюда в Лейпциг, в Берлин, в Магишештадт, я бы раздобыл палочку, как угодно, где угодно, или маггловское оружие, я бы вернулся и освободил Рудольфа. Но все это было теперь невозможно. До самого вечера меня не трогали, потом снова проводили в уборную, где я разбил окно и уже почти вылез на карниз, когда меня схватили, втянули обратно и снова избили. Ближе к вечеру принесли обед, я бы и желал швырнуть тарелку в лицо солдату, но есть хотелось просто зверски. Я жевал отбивную с картофелем и понимал: в ближайшее время еды не будет. Ярче засветилась щель под дверью, значит, в коридоре зажгли свет, стемнело. Я лежал и думал, дремал и просыпался, стуча зубами. Я попытался еще раз сотворить согревающие чары, но то ли совсем разучился вызывать беспалочковую магию, то ли она здесь плохо работала, только ничего не получалось. И я опять засыпал, дрожа. Мне снился Рудольф. Он крутил хроноворот и исчезал, а я оставался и знал, что искать его теперь бесполезно. Вся ночь прошла в нескончаемом кошмаре. Последняя ночь перед Сочельником. Я вспоминал сияющую во дворе елку. Когда мы уезжали, я оглянулся на нее, в темноте были не видны фарфоровые скальпы и свастика на шариках, и елка выглядела… ну, обычно. Как дома, где мы в этот вечер заворачивали подарки. А на следующий день — разворачивали. Почему мое последнее задание оказалось таким? Ведь все могло бы быть иначе. Страна — нормальная, Рождество — настоящее. Я и Рудольф, мы вместе, тоже по-настоящему… Я уже понимал, что счастье нам не светит. Как не светил мне и сам Рудольф. Я больше ничего не мог. Но кто предвидел, что я попаду в волшебный замок, что он, как и Хогвартс, окажется с антиаппарационными преградами?! Вредноскоп меня предупреждал о барьере, только как я должен был его понять? Я в башню и не заглядывал ни разу: и комнаты, и архив, и Рудольф находились совсем в другой части замка. Кажется, это называется кармой. Оставалось одно: как только меня выведут из этой башни, чтобы увезти, я аппарирую туда, где можно раздобыть палочку. Впрочем, это мало утешало. Не будет ли уже тогда слишком поздно? Рудольфа все равно увезут и расстреляют, а я даже не узнаю, где он. Я был готов на все, на кражу, на Непростительные, и боялся только одного — не успеть. Под утро я опять задремал, к счастью, без сновидений, и был разбужен грубо и шумно. Лязгнул замок, дверь открылась, ворвалась охрана. — Подъем! Тут же их вышвырнуло наружу, дверь с грохотом закрылась. Я сколько мог сдерживал напор, но все-таки она поддалась под их ударами, солдаты вновь очутились в каморке, я вновь был избит, а руки скованы наручниками. Меня оттащили в уборную, там пришлось повозиться с брюками. До лица было больно дотронуться, но я все-таки кое-как умылся. Мне всучили кружку с жидким теплым кофе. Я спросил: — Это что за дерьмо? Один из охранников, с лицом дебила, ухмыльнулся: — Там тебя еще и не такое ждет. Через шприц. И он не шутил. Подгоняя пинками, меня протащили по коридору. Допросная была не та, что вчера, другая, почти без мебели, одни стулья. Два узких окна густо забраны решетками. Ренкена не было, но его помощник, Элих, уже дожидался. Когда меня усадили на стул, он достал из кармана шприц. — Держите его, — сказал Элих. Охранник тут же схватил меня за плечи, сильно надавил. Элих подошел, и не успел я дернуться, резким движением всадил иглу в шею. Вот и все. Это скополаминовый коктейль, о котором когда-то, в прежней жизни, говорили Кунце с Левиным. Гестаповский аналог Веритасерума. Только хуже, потому что волшебной сыворотке правды я умел сопротивляться, авроров учат этому, а против маггловского препарата у меня шансов нет. Он просто «не поймет» моих усилий, побежит по клеткам, вступит в химическую связь с молекулами… Уже побежал. Я ничего не смогу изменить. Я сидел, обмякнув, и ощущал, как противно слабеют руки и ноги. Самое страшное, что и магия слабела. Это я тоже почувствовал. В конце концов, можно, наверное, просто молчать? Пускай бьют. Но отмолчаться не вышло. Элих уселся напротив и стал медленно, глядя мне в глаза, повторять вчерашние вопросы. Я сперва крепился, держался, избегал его взгляда как мог и вскоре понял, что все бесполезно. Я просто должен рассказать. Это было как раздвоение личности. Первое «я» хорошо понимало, что меня накачали дрянью, которая развязывает язык. Второе «я» неуклонно впадало в странное благодушие и думало: а почему и не признаться во всем? Вот же, спрашивают. Надо ответить. — Как ваше настоящее имя? — Г-г-г-гарри Джеймс Поттер. — Прекра-а-асно! — Элих схватил со стола бумагу и ручку, стал быстро записывать за мной. — Продолжаем. Вы немец? — Нет, англичанин. — С какой целью прибыли в Германию? Словом, я все выдал. Да, шпион, да, целью был сбор сведений, собранных в гекзенкартотек. Да, работал с Левиным. Нет, ему ничего не передавал. — Рудольф Левин не ваш сообщник? — Нет. — Тогда почему вы пытались скрыться с его помощью? Он сам, что ли, не понимает? — У него была машина и шофер, который знал безопасное место. — Почему он согласился предоставить их вам? — Хотел спасти меня. — Почему? — Наверное, из симпатии, — сказал я, улыбаясь. — Какого рода эта симпатия? — Я… не знаю. — Хорошо. Зайдем с другой стороны. Вы ему подарили свое фото? — Да. — Зачем? — Он попросил у меня. — И вас это не удивило? — Нет. Вошел Ренкен, похожий сегодня на сытую и довольную обезьянку. Он, облизываясь, прихлебывал кофе. Вкусный аромат разнесся по кабинету. Я медленно втянул воздух носом. — Ну что, здесь стены не качаются? — спросил он у Элиха и заглянул в протокол. — Хорошо. Ага, диверсант? Признался! Ах ты ж, мать твою! А что по второму обвинению? 175 или 175а? И как полагаешь, по второй или по третьей категории майского указа? — Пока неясно, герр Ренкен. Ренкен подошел, брезгливо разглядывая меня, отставил в сторону левую руку с чашкой и правой влепил мне пощечину. Голова мотнулась, а я зашипел от боли. — Еще отпирался, каналья! Британский ублюдок! Гранаты где держал? — Не было гранат. — Да ну? А чем ты взорвал наш автомобиль? — Магией. — Издеваешься, сука? — с удовольствием сказал Ренкен. — Комнату вчера тоже магией разгромил? — Да. — Он же под сывороткой, — удивился Элих. — Что он городит? — Известный трюк. Попытка симулировать путем убеждения самого себя… Сейчас собьем ему это. Посмотри, Элих, на его смазливую благонравную рожу. С такой рожей по нему “небесная команда” у Фритцша плачет. Вот такие святоши в штанах и хватают за яйца наших офицеров. Говори, как было дело?! — Ренкен внезапно перешел на крик. — Хватал Левина за яйца, вымогал нужные сведения? — Н-не вымогал, — несмотря на зудящую щеку я с трудом удержался от смеха, потому что представил себе эту картину. Но я и правда не вымогал ничего тот единственный раз, когда да… схватил. — Допросим второго, герр Ренкен. Не исключено использование служебного положения. Как показали сотрудники зондеркоманды, они целые дни проводили вместе. — Давай. Веди. Элих прошел мимо меня, выглянул за дверь, что-то сказал. Через пару минут появился еще один солдат. Он толкал в спину моего Рудольфа. У того тоже были скованы руки, но не впереди, как у меня, а за спиной. Я все видел как сквозь мутное стекло, но тут зрение мое прояснилось. Я жадно рассматривал его. Я так соскучился! Небритый, взлохмаченный. Глаза мрачные и дикие. Он так и вперился в меня. Я улыбнулся ему и, по-моему, напугал. А почему? — И этот в браслетах? Тоже сопротивлялся, что ли? — хмыкнул Ренкен. — Вчера вечером в уборной напал на роттенфюрера Бергера, пытался задушить. Чуть не пристрелили тварь. — И солдат ткнул стоящего в спину с такой злостью, что едва не свалил. — Ну, это всегда успеется. Рудольфа силком усадили, взяли за плечи, и Элих сделал ему укол в шею. — Это что еще? — спросил Рудольф хмуро. — Скополамин? Ну и методы. — Предпочитаете иголку под ноготь, Левин? Отвечали бы на вопросы как положено, обошлись бы малой кровью. — Видал я ваши вопросы знаете где? Ренкен двинул бровями, и — я даже вздрогнул — один из охранников врезал Рудольфу по лицу. Рудольф сплюнул кровью под ноги. Брызги попали на штаны солдата, тот выматерился и ударил его кулаком в солнечное сплетение. Рудольф согнулся и закашлялся. Какое-то странное беспокойное чувство проникло в мое блаженное состояние. Но вскоре испарилось. — Итак. Левин, я вас внимательно слушаю. Почему вы помогали бежать британскому шпиону, — Ренкен взял у Элиха лист, — Поттеру? Рудольф молчал так долго, что я решил, он заснул. — Отвечать!!! — …ему… грозил... арест, — наконец выдавил он словно против воли. — Откуда вы узнали об аресте? Кто-то вас предупредил? — …видел… донос... — С какой стати вы вообще участвуете в его судьбе? Тишина. — Говори, мразь! — …он… ни в чем… не виноват… — Он признался в шпионаже в пользу Британии! Не виноват! Вы работали в паре? В чем заключалась ваша работа? — ...сбор... обработка... германские… ведьмы... — Чем конкретно занимался Леманн? Ездил по архивам? Пауза. — …да... — Так я и думал, — кивнул Ренкен. — Леманн! Какие именно сведения вы пытались раздобыть, получив доступ в городские архивы? — А? — Я засмотрелся на Рудольфа и едва не прослушал вопрос. — Сюда смотри, сволочь! — Ренкен кивнул, и меня схватили за шиворот и встряхнули. Воротник рубашки треснул. Меня опять стал разбирать смех. Сдерживаясь, чтобы не захихикать, я принялся рассказывать, как ездил в архивы, как запрашивал сведения по процессам над ведьмами, как искал в них рецепты и заклинания. Я устал говорить. — Зачем? Это и есть ваша миссия? — Да, — сказал я. — У нас мало заклинаний, подумали воспользоваться европейским историческим опытом. Не впервой, хотя эта эпоха выбрана зря. Наступило молчание. — Что, Интеллиджент Сервис занимается разработкой колдунов? — Не знаю, — сказал я искренне. — А кто занимается? — Отдел Тайн в Министерстве магии. Опять молчание. — Так. Вы сотрудник этого отдела? — Нет, я работаю в Аврорате. — Где?! Я повторил. — Кто ты и какого черта тебе понадобилось в зондеркоманде? — озадаченно спросил Ренкен. — Я аврор. Сведения о рецептах зелий и заклинаниях. — Герр Ренкен, — кашлянул Элих. — Давайте пока по второму обвинению. — Так, — Ренкен повернулся к Рудольфу, который сидел не шевелясь и, казалось, дремал. Я тоже был в приятном полусне, и еще очень хотелось не забыть сказать ему, что я не хотел его тогда посылать… не это имел в виду… — Левин, вы покрывали британского шпиона из симпатии к нему? — ...д-да, — как-то обморочно выдал Рудольф. — Вы знали, что он шпион? — ...нет… потом… да... — Знали, и все-таки решили ему помочь удрать, почему? — ...он… не сделал… ничего… вредного для… Рейха… — Кто дал вам право решать это?! Вы должны были незамедлительно сообщить о шпионе в четвертое отделение! — воскликнул Элих. Рудольф не ответил. — Как вы узнали, кем Леманн является на самом деле? — продолжил Ренкен. — Он сказал вам? — ...догадался... — Каким образом? — ...много... признаков... — Назовите хоть один. Рудольф опять замолчал будто заснул. Солдат с размаху съездил ему по уху. Не помогло, только голова свесилась на грудь. Тогда он вышиб из-под него стул, пнул упавшего под колени и заставил подняться. Рудольф еле встал с руками за спиной. — Не бейте его, — попросил я, улыбаясь, чтобы показать, что настроен я мирно. — Заткнись, шмахтер! Левин, назовите хоть один признак, по которому вы определили Леманна как диверсанта. — …глаза, — пробормотал Рудольф, глядя на меня с непонятным страхом. — Что глаза?! — вышел из себя Ренкен. — Отвечайте как следует, мать вашу! — ...с такими… глазами… не служат… в СС... Ренкен обернулся ко мне и всмотрелся. — А что у него с глазами? Сейчас Рудольф скажет им, что зеленоглазые бывают колдуны, и его увезут в психиатрическую больницу! Я попытался дать ему знак не отвечать, потом прикрыл веки. Может, так он цвет не вспомнит? — Что с глазами у Леманна?! — …слишком… наивные… невинные... Солдаты захрюкали от смеха. Элих тоже прикрыл ладонью улыбочку. Ренкен все рассматривал меня. Наконец обернулся к Рудольфу. — Зачем вы попросили у Леманна его фотографию? — …смотреть… на его… лицо... — Зачем? Пауза. — Ты будешь говорить?! — …мне… нравится... Смешки солдат прекратились. — Так. — Ренкен повернулся ко мне опять. — Леманн, вы хорошо расслышали? Что вы имеете ответить на эту сентенцию вашего бывшего начальника? — Я счастлив это слышать. — Вот как. Может быть, и вам нравится его лицо? — Да, очень. Настроение было рождественским, сказочным. Я улыбался, щурился от заглянувшего в окно солнца и даже стал мурлыкать под нос “Джингл беллз”. Рудольф все смотрел на меня с ужасом, а я никак не мог сообразить, отчего это. Я стал сигнализировать ему взглядом, что со мной все нормально. Но он не понимал. Элих передал Ренкену какой-то сверток. Тот расправил, встряхнул, и я увидел белую рубашку. — Леманн, как вы объясните тот факт, что в вашей спальне, в постели, нашли форменную сорочку, принадлежащую вашему бывшему начальнику Левину? Один из солдат сказал шепотом «ого». Пока я думал, как лучше объяснить этот факт Рудольфу, вопрос уточнили: — Левин снял ее в вашей спальне и оставил? — Нет. Он не снимал ее при мне. — Принес вам? — Нет, я украл ее у него из шкафа. — Я смотрел Рудольфу в глаза и растолковывал: — Я хотел иметь что-то твое, понимаешь? Он почему-то совсем не понимал. Хоть бы кивнул. А то лишь хмурится и шевелит губами. — Почему вы держали сорочку в своей постели? — Я спал с ней. Солдаты заржали. Уроды. Они вообще были когда-нибудь влюблены? Элих стукнул по столу ладонью, и смех стих. — Конкретнее, Леманн. Что значит «спал»? Вы совершали с сорочкой непристойные действия? Что они имеют в виду? Я заморгал. — Я нюхал ее перед сном. Опять смех и хлопок ладони по столу. — Ты б для этого лучше трусы у него спиздил, дрочила, — гоготнул солдат-дебил. — Штандартеноберюнкер Шефер, не вмешиваться в допрос! — прикрикнул Элих. — Вы ведь посещали в Берлине офицерский бордель? — сказал Ренкен. — Зачем, если вы предпочитаете офицерские сорочки? Опять гогот. Я ответить не успел. Элих протянул Ренкену какую-то бумагу. — С вашего позволения, герр Ренкен. Протокол допроса фройляйн Эльзы Беккер. — Ага. Так… Пятого декабря в двадцать часов по командировочному талону для офицеров СС… Просидел в номере сорок минут… разговаривали. И это все?! И Ренкен, и Элих воззрились на меня. — За каким чертом ты поперся к девкам, Леманн, если у тебя на них даже не встает? — Я забыл в замке рубашку Рудольфа, — сказал я, остро чувствуя необходимость оправдать свой забег в бордель перед ним. Гестаповцы переглянулись. — Зафиксируйте фамильярное обращение, — сказал Ренкен помощнику, а мне: — С какой стати вы зовете своего начальника по имени, как приятеля? — Рудольфу это нравится, — объяснил я ему, непонятливому. — Леманн, — проговорил Ренкен. — Я сейчас даю вам шанс. Если вы сию минуту скажете на протокол, под подпись, что ваш бывший начальник Рудольф Левин, пользуясь служебным положением, подчинил и склонил вас к противоестественной связи, ваше дело пойдет только по первому обвинению, облегченному, учитывая признание. А второе мы пустим по третьему пункту майского указа — как для лица, не имеющего гомосексуальных наклонностей и попавшего под чужое авторитетное влияние. — Да, — вдруг произнес Рудольф. — Да… я… склонял… Леманн… не виноват… он… невинен... — Нет, не было никакой противоестественной связи, — перебил я. — Совсем? — жестко проговорил Ренкен. — Не лгать мне! Склонял или нет?! Он просил или, может быть, заставлял вас прикасаться к его половым органам?! Трогал ваши?! Вы совместно мастурбировали?! — Я… склонял… его, — повторял зачем-то Рудольф. — Он не просил и меня не касался! — Я повысил голос. — Это я его склонял и трогал. Но он был против. Он предпочитает Грету Шталь, кошечку из Бреслау. А меня нет. Смеяться мне больше не хотелось, я вспомнил свое горе. Рудольфу я не нужен. У него есть Грета. И врет еще тут! Все долго молчали. Я успокоился, воспользовался паузой в разговоре и попытался уснуть. Но мне не дали, опять пристали с вопросами. — Леманн, вы что, сожалеете об этом? — Да. — Почему, черт вас возьми?! — Ну, есть причина, — я смотрел на Рудольфа, я говорил для него, только для него. Но другие не мешали. — Я хочу его. Давно. Рудольф закрыл глаза. Прекрасно, можешь не смотреть на меня. Я все равно скажу. — Что, черт возьми, значит — хотите? — Ну, я хочу, чтобы он взял меня, был сверху… я не знаю, как правильно сказать… Кто-то из охранников присвистнул. — У вас нет подобного опыта? — Нет. — И вы не представляете, что это такое? А вы знаете, что сексуальное взаимодействие гомосексуалистов часто заканчивается травмами, разрывами, кровотечениями с риском серьезных осложнений, вас это не останавливает? — Нет. Он бы так не сделал. — Ты понимаешь, шуль, что только что своими словами обеспечил Левину желтую ленту? — спросил Элих. — Ничего себе невинный! — Я думаю, достаточно, — сказал ему Ренкен. — Какой там третий пункт! Это даже не второй. Обоих по первому. — Тогда надо сразу в лагерь отправлять, герр Ренкен. Превентивный арест с такими обвинениями… — А еще я хочу взять у него в рот, — сказал я. Обязательно надо было донести эту информацию до Рудольфа. Он не пошевелился, а вот Ренкен и Элих уставились на меня. — Я и этого не знаю, не умею, но часто представляю. — Тишина просто оглушала, все замерли, будто бы боялись пропустить хоть слово. — Взять в рот, облизать, сделать хорошо, как ему нравится... так, чтобы он кончил, и обязательно проглотить. Хочу узнать его вкус… Шефер вдруг подскочил и с размаху треснул меня по голове. — Вот блядь паскудная! Закрой пасть! Меня сейчас вырвет! Ренкен остолбенел, но потом очнулся, шагнул ко мне и процедил: — Ах ты сученыш, выблядок британский! — И пнул меня между ног. Пах пронзило острой болью, я вскрикнул и схватился за него, согнувшись. — Встать! Стоять прямо! Я кое-как, шипя сквозь зубы, выпрямился, но меня тут же повело в сторону. Ног я практически не ощущал. Рудольф больше не спал, моргая, вглядывался в меня, и лицо его было совсем не радостным. Не понравились ему мои откровения, ясно. — Ты, сука, еще нам тут будешь представления устраивать, издеваться и поганить офицерскую честь! Следствие по вашему делу мы прекращаем, вас обоих завтра же отправят в лагерь. Тебя, Леманн, сюда, в Аушвиц, а Левин твой поедет в “Веймарскую республику”, испытывать лекарства для Рейха. — Герр Ренкен, Фритцшу можно позвонить прямо сейчас, пускай забирают Леманна сегодня. — Праздник же, — ответил Ренкен. — Карла нет в лагере. А без него не примут, у них только что реорганизация прошла, на три лагеря, куда там этих гомосеков определяют, черт их разберет сейчас, сами путаются. Завтра. Левин, а вы ничего не хотите добавить к сказанному Леманном? Вас не шокировали его извращенные фантазии? — Нет, — произнес Рудольф как сквозь сон. — Нет?! Иными словами, вы с ними согласны?! Что, может, и готовы исполнить? — брезгливо допытывался Элих. Рудольф молчал. Я попытался благодарно улыбнуться ему, но губы не послушались. — Элих, не трать порох, — с ухмылкой произнес Ренкен. — Зиксу теперь долго отмываться перед Гиммлером. Кого он понабрал! — У них же летом был вычищен еще один… не помню фамилии. — Был какой-то жидоеб, в расход отправили. Трое педрил в зондеркоманде, включая руководителя, неслыханно! Я почти перестал понимать их речь. Голова болела после удара, как проклятая. Хотелось упасть в забытье. А можно и умереть. Я начинал терять связь с реальностью, и лишь тычки в спину вынуждали меня проснуться. — Леманн уже все, — сказал Элих. — С дозой явно перестарались. Теперь будет или спать, или чушь нести. Уводить их, герр Ренкен? — Погоди-ка. — Ренкен выложил из ящика стола волшебную палочку и выставил фиалы с воспоминаниями и вредноскоп. — Леманн! Сюда смотреть! Что это за предметы? Я вяло перечислил. — Вы бредите? — Нет. Он взял фиал, посмотрел на свет. Серебрилась внутри тонкая дымка. — Что будет, если я его открою или разобью? — Воспоминания вытекут… — А может, там яд? Ренкен с фиалом в кулаке подошел к Рудольфу, тычком под подбородок заставил вскинуть голову, свинтил пробку, закрыл свои нос и рот перчаткой и сунул фиал ему в лицо. Эфемерная струйка вспорхнула и растаяла. Больше ничего не произошло. Я осоловело смотрел, как гибнут результаты моих или седриковых усилий. Какое счастье, что там не яд. Вот кретины! Явно разочарованный, Ренкен бросил фиал на пол и наступил каблуком. Потом разбил остальные два. Ничего не осталось. — А этот стек вам все-таки зачем? Ренкен взял ясеневую палочку Седрика, повертел в пальцах, пощупал узор. — Это волшебная палочка... я же сказал. — Я едва ворочал языком. — Да, ты прав, Элих. То ли действительно с дозой промахнулись, то ли у него реакция особенная. Но все что надо они нам уже сказали. Давай на подписи, и уводите. Сначала Левина. Рудольфа подняли на ноги, толкнули к дверям. Он спотыкался. Ренкен перестал сверлить его тяжелым взглядом и снова взял “стек”. — Волшебная палочка… Гофман какой-то. — Он помахал ею в воздухе. — Хочу, чтоб у всех педерастов отсохли яйца! Не работает! — С хрустом переломил ее и отшвырнул. Я тупо смотрел на обломки. Моя эйфория незаметно сменилась тоской. Я уже сам не понимал, чему я недавно был так рад. Ренкен взял волчок. — А эта игрушка показывает опасность? Я вот не вижу. А ты небось видишь. Тебя ведь теперь обязательно расстреляют, Леманн. Уводите его. Пошел вон отсюда, курва! Он крутанул волчок, тот поехал по столу и со звоном свалился на пол. Я едва помнил, как меня привели в каморку и швырнули на кровать. Проснулся от жажды уже в сумерках. Тело ломило, ныли кости, саднило губу, все лицо, и я чувствовал огромную слабость. В горле пересохло, но вот есть не хотелось. Браслеты давили на запястья. Я попробовал встать, но ноги подвели, и я с размаху сел обратно. Черт, они же совсем не слушаются меня. Я долго сидел, кутаясь в одеяло, голова горела, а сам я мерз, растирал себе колени и пытался думать, как там Рудольф, но вместо этого все время представлял кружку с водой и думал, где ее добыть. А потом вспомнил, что даже если сконцентрируюсь, не смогу аппарировать отсюда ни за водой, ни за оружием. Нас отправят в разные лагеря, сказал Ренкен. Все, что происходило на допросе, вдруг начало всплывать в моей голове. Я плохо помнил детали, все мое состояние говорило о том, что меня били, и не раз, но зато я точно знал, что выдал им абсолютно все. И про свою миссию. И про своего Рудольфа… …Мысли опять перепутались. Я не дам им уморить его. Но как нам выбраться отсюда? ...Что это за Веймарская республика?! В щели под дверью светилась полоска. Но я не видел тени от стоящего там охранника. Потом она вдруг появилась, задергалась и стала расти, словно что-то огромное надвигалось оттуда на меня. Залязгал замок. Навалился неожиданный, оглушающий страх. Это я-то не боюсь? Да я буквально помертвел, судорожно сглатывая пересохшим до боли горлом. Это уже за мной? А если расстрел прямо здесь, сейчас? Если меня убьют, то кто поможет Рудольфу?