Зондеркоманда "Х"

Пахло сухой травой и яблоками. В ушах звучали отголоски воплей, автоматных очередей, женского визга. Потом стали наплывать новые звуки. Я услышал шуршание, стук, тихие ругательства. Щелкнул выключатель. — Гарри. Показалось, кто-то позвал меня. — Гарри! Я открыл глаза, и темнота закончилась. Было светло и очень тихо. Встревоженное лицо Рудольфа очутилось прямо надо мной. — Ты сможешь сам подняться? Попробуй. Я поспешно сел и схватился за него. Порез на шее, воротник весь красный, но кровь вроде бы остановилась. — Рудольф! Ты жив?! Ты в порядке? — я вгляделся в черные глаза с глубокими тенями вокруг них. — Да, да… Чудо... счастье… Я не знаю кто… как? Главное, что ты здесь, со мной… — шептал он бессвязно, потом начал целовать в щеки, нос, глаза. Я, не слушая, обнял его за шею, прижался что было сил. Нашел губами его губы. Это был наш второй поцелуй, совсем не такой отчаянный, как первый, но не менее горячий. Рудольф вдруг оторвался, стал лихорадочно ощупывать мои плечи, спину. — У тебя ничего не сломано? Не болит, нет? Болело все. Голова, колени, локти, болело даже лицо, по которому меня сегодня били тысячу раз. Но я помотал головой и осторожно снял с себя его руки. Я не мог понять, что случилось. Наши переломанные тела должны сейчас лежать на камнях замкового двора. Вместо этого мы, совершенно целые, сидим на сене в каком-то сарае, освещенном лампой в жестяной «тарелке». Сеновал отделен перегородкой, за ней чистый каменный пол. В оштукатуренные стены вбиты крючья, на них мотки веревок, садовые инструменты, одежда. В углу ведра, мешки с чем-то, под маленьким окном лавка, на ней бутылки с прозрачной жидкостью, корзина, полная яблок, несколько рыжих тыкв. Рядом древняя на вид этажерка с потрепанными книгами. В окошке видны голые ветки. Пока я озирался, Рудольф в полном смятении потирал виски. — Не знаю, как это вышло, — бормотал он, — но вроде бы я не терял сознания. Или терял? Какой-то провал в памяти… Гарри, ты не помнишь, как мы здесь очутились? Когда, как? Кто помог нам? Сколько времени прошло? Я не помню ничего. — Мы… упали с крыши… выжили как-то… наверное, не на камни… и нас притащили сюда, — я пытался выстроить цепь событий. Мерлин, да что бы ни случилось, главное, что он жив! — Нас не могли сюда притащить. Выгляни наружу. Я оторвал взгляд от лица Рудольфа, перелез через перегородку и открыл дверь на улицу. Отсветы фонарей на заснеженном газоне, черные деревья, прямо передо мной одноэтажный дом, яркое окно. Мы в каком-то саду. Ничего похожего на замок Хаугвитца. И гораздо холоднее, мороз. Пахнет дымом. Как же хочется пить! Я присел, захватил в горсть снегу и сунул в рот. Потом встал, огляделся. Местность была совершенно незнакомая. Вокруг горы, поросшие лесом. Узкая улица с невысокими домами шла вверх и терялась на склоне среди запорошенных снегом елок. Кое-где светились окна, но ни души. В прежние годы в честь Рождества, наверное, звонил бы колокол на кирхе, ее остроконечный верх виднелся над деревьями через дорогу. Но сейчас колокол молчал. В освещенном окне мелькнула тень, и я торопливо прикрыл дверь. Значит, я все-таки аппарировал, от страха сам не соображая как. Но… — Иди сюда, ты же совсем замерз, трясешься. Я вернулся на сеновал, стуча зубами, Рудольф притянул меня к себе, обнял, и сразу стало очень тепло. — Какая-то проклятая амнезия, — говорил он. — Как можно было настолько выпасть из реальности? И я не понимаю… У тебя кровь на руке, — он провел большим пальцем, стирая влажные красные потеки, — совсем еще свежие порезы, им не больше часа. Но как такое возможно? — Мы перенеслись, — машинально ответил я понятным ему термином, стараясь увязать все это в голове. Не увязывалось. — На чем, когда? — изумился Рудольф. — Как мы с крыши спустились? Мы же падали. — Мы падали. Но… не упали. Мне становилось жарко. Рудольф тоже не походил на замерзающего, несмотря на голую шею и босые ноги. — Бог мой, что ты имеешь в виду? Я сжал его колено. — Ты только не волнуйся так. Мне самому не очень понятно, но я попробую... — Рассказывай! Я вздохнул. Вот и настал момент истины. — Я же уже говорил тебе там, в башне, что я, ну, маг. Волшебник. У меня нет доказательств, ну, зелье, которым я закрыл твою рану, а потом убрал пневмонию, машину гестапо я взорвал заклинанием, потом так, по мелочи еще. Слово за слово, и я рассказал Рудольфу про магию все, что знал. Я так давно хотел этого. Слушал он внимательно, не перебивал. И лишь в конце, когда я добрался до деталей нашего побега, переспросил: — Что ты сделал? — Аппарировал. Мгновенно перенес себя и тебя через пространство. — И почему для этого надо было ждать, пока не свалишься с крыши? Я объяснил про барьер на башне, потом сказал, что вообще-то и не собирался аппарировать. — Почему же? — Потому что я не знал, что можно перемещаться с магглом. Всегда было нельзя. — С кем? — С тобой. Но, получается, я все-таки бросил тебя там, я же не знал… Я заново прочувствовал весь ужас падения, понимания, что мы гибнем из-за меня. Вновь затрясся, стукнул зубами. Рудольф сказал: — Тише, тише. — Обнял крепче, прижал к себе. — Никого ты не бросил. Я же здесь. Осознать это все еще было трудно, но я постарался прийти в себя и успокоиться. — Ну хорошо, а почему именно Дона? — спрашивал Рудольф. — Не Лейпциг, не Бреслау? Они же были ближе. — Я… не знаю, где мы, если честно, — пробормотал я. — Не помню. Я наверняка здесь бывал, иначе не смог бы перенести нас сюда, но я ничего не узнаю. Ты сказал, Дона? Погоди… Я точно уже слышал это название. Где, от кого? Это Германия? — Это же моя родина, — сказал Рудольф. — Вот в этом хойхаусе я полдетства провел. Закрывался от сестер, валялся на сене и читал… Я онемел. Не поверил своим ушам. Объяснение тому, что произошло, могло быть только одно. Один шанс из тысячи. Из сотен тысяч! — Рудольф, — сказал я и запнулся. — О Господи! Я же не переносил нас! — Конечно нет. — Это сделал ты! Он засмеялся. — Мой дорогой, ну все, уже перебор. Давай договоримся сразу: я не умею летать по небу коршуном с зеленоглазыми унтерштурмфюрерами в когтях. А мне было не до шуток. — Не летать! Мгновенно переноситься. Ты что, не понимаешь?! Ты — маг, Рудольф, самый настоящий! Пока я не слишком-то удачно пытался спасти его жизнь, он запросто, даже не осознавая, спас и свою, и мою! — Гарри... — О чем ты думал, когда мы упали?! О том, что хорошо бы очутиться здесь?! — О том, что я мудак, потому что не удержал тебя… — Ну а я вообще не думал! Да и не в этом дело! Никто, ни один, даже самый могущественный волшебник не сможет аппарировать туда, где он никогда не был. Место надо четко представлять. А я здесь не бывал! Ты перенес нас! — Бедный ты мой, — проговорил Рудольф, как тогда, в каморке, и зарылся пальцами в мои волосы. — Когда ж это дерьмо выветрится? — Ты слышишь, что я говорю? Хватит делать из меня кретина! — я дернул головой, сбрасывая его руку. Он что, вообще ни единому слову не поверил?! — Как, по-твоему, мы оказались в этом сарае? — Это ты из меня кретина делаешь. Не знаю, как оказались. У меня две версии. Либо тебя все же забрали в Аушвиц, а я тронулся от горя, и все это мне теперь мерещится, — его голос дрогнул, — либо я получил травму, потерял сознание и поэтому не помню, как нас кто-то сюда привез. А ты, если не бредишь под сывороткой, то просто морочишь мне голову. — Да кто мог знать твой точный адрес? — Я тебе рассказывал, ты вспомнил. — Ничего ты не рассказывал. Ерунду всякую. — Значит, тебе хватило. — Нас бы тогда привезли в дом, а не в сарай для сена! — Значит, я попросил именно сюда, просто не помню. Мне его не убедить. Случилось такое чудо, а он не хочет даже слушать! Закрылся, будет воспринимать в штыки все, что я ему скажу. Но я попытался еще раз. — Ты не просто волшебник, Рудольф, — сказал я упрямо, — а очень сильный. Чувствуешь, как тепло? Ты нас греешь! — Да этот сарай всегда был теплым, сколько помню. — И в морозы? Мы в одних рубашках, ты босиком… И так же ты грел меня, когда я приехал ночью из Лейпцига, а ты стоял во дворе с фонарем, помнишь? И в лесу под Бреслау. Ты вызвал заглушающие чары в ресторане, испепелил донос, убрал мне головную боль прикосновением. Мерлин, ты даже видел моего Патронуса! — Что еще он творил, не ведая сам? Рудольф смотрел с состраданием, и я окончательно разозлился. — Ну что ты за человек! Послушай, ты владеешь редкой способностью, беспалочковой магией! Я стал объяснять ему, как это работает, горячась, привел в пример и Дамблдора, и Риддла, и свои тщетные попытки одолеть гестаповцев без палочки. Вместо того чтобы проникнуться истиной Рудольф качал головой. Я выдохся. И отступился. В конце концов, сам все поймет и во все поверит. Потом. Когда убедится. — Мы куда сейчас? — спросил я, резко меняя тему. — В доме кто-то есть, свет горит. Твои родители? Пойдем к ним? — Нельзя, — ответил он. — Желательно поскорее убраться отсюда. Из гестапо сообщат по телефону в местную штаб-квартиру, и сюда вышлют группу. Будут меня поджидать. Скорее всего, уже завтра. — Куда же нам? Где-то нужно переночевать и решить, что дальше делать. Ты без обуви, оба раздеты, куда и как мы пойдем? Рудольф напряженно думал. Теперь, когда он бросил ломать голову над необъяснимым, к нему вернулась решительность. Он принялся рассуждать: — Родителей уже нет, в нашем доме живет Марта, моя старшая сестра, с семьей. Клаус в штабе, он редко приезжает, но дома дети, они не смогут скрыть наше появление. Поэтому домой нельзя. — Еще к кому-то? — Не хотелось бы никого подставлять. Я подумал, что придется аппарировать в Магишештадт, денег у нас нет, но, может, мы смогли бы напроситься на ночлег, и тут Рудольф сказал: — Есть вариант. Нужно подняться в гору, в лес. Здесь, за домом. Я обрадовался, потому что боялся представить его реакцию и на внезапное перемещение, и на экзотический вид магов. Рановато ему. Наверняка решит, что тронулся-таки. — Далеко это? Что там? — Ну, если идти быстро, то минут тридцать-сорок. Там дом, где жила старуха, ведьма. Я тебе рассказывал. Ее нет давно, а дом стоит пустой. Там никто искать не станет, о нем уже все забыли. — Надень мои сапоги. Я побуду босиком. — Чушь не говори. Пошли! — Рудольф! Часы отдай, пожалуйста. Они у тебя. — Держи. Пока я застегивал хроноворот, он затолкал в карманы несколько яблок из корзины, потом снял с крючка старый кожух и перебросил мне. Для себя сорвал с балки пустой мешок, накинул на плечи. Огляделся и вдруг достал из-под лавки сапоги из серого войлока. Я вздохнул с облегчением: страшно было думать, как он пойдет по снегу в одних изорванных носках. — Клаус наверняка хватится, удивится. Краж у нас не бывает. Он погасил лампу, и мы осторожно вышли в сад. Свет в доме горел, но все было спокойно. Никто так и не встретился, лишь луна в небе следовала за нами всю дорогу. В конце улицы, возле дома с темными окнами, Рудольф сказал: — Попытаем-ка удачу. Стой здесь. — И быстро перемахнул через невысокий забор. Я с любопытством наблюдал, как он идет между деревьями к большой каменной будке, что-то делает с дверью и исчезает внутри. Через пару минут он вышел, держа мешок, чем-то наполненный. — Я стащил это у Юргена, бакалейщика. У него свой магазин. Не оголодает, детей у него нет, кладовка полна, замок открывается ногтем, а мы не ели больше суток, и… — Да понятно все, бежим скорее, не то окоченеешь. До домика старухи, зажатого елками на самом краю отвесного берега ручья, пришлось пробираться через густую чащу и бурелом; мы выдохлись и обливались потом безо всяких греющих чар. Внизу булькал незамерзающий ручей. Пока Рудольф искал камень и сбивал замок с двери, я наклонился над обрывом — луна светила ярко как фонарь — и разглядел трухлявую лестницу, ведущую к воде по скалистому склону. * * * Внутри дом был, конечно, промерзшим, но стекло в единственном окне оказалось целым, круглая каменная печка не рассыпалась и даже труба сохранилась. Из мебели имелись стол, две лавки и кровать, застеленная пыльным одеялом. Я валился с ног, но помогал Рудольфу как мог. Принести дров (собрать раскиданные вокруг дома чурки и ветки), растопить печку (выкашлять все легкие в попытках раздуть первый огонь), нагреть воды (найти ведро, спуститься с ним к ручью, отмыть в ледяной воде, притащить наверх полное, не вылив себе на ноги), привести дом в относительный порядок (вымести паутину, труху и щепки, вытереть мокрой тряпкой пыль, вымыть кружку, миску и пару ложек, вытряхнуть на улице одеяла). Мы делали все это вместе, разговаривая о том, что надо как можно скорее уехать из Германии и с оккупированных земель. Что Швейцария дорогая страна, Италия слишком далеко, а в СССР трудный язык, Сталин и лагеря вроде Аушвица; лучший вариант — это, конечно, Британия. Надо пробираться туда, сменив имя и биографию. И вот наконец печка загудела, вокруг поплыли волны жара, вода в железном чайнике начала закипать, Рудольф устало присел на кровать и вытянул ноги, а я распотрошил мешок. Несколько жестянок с консервами, замерзшая буханка хлеба, пара колбасных колец. Вот когда пригодился дареный швейцарский нож, который мог все что угодно отрезать и открыть. Хлеб я положил на печь, чтобы оттаял. Ужин получился быстрый, как всегда бывает, когда от голода готов съесть все, что видишь, а из еды на каждого — три бутерброда и яблоко. Мы запивали еду кипятком из общей кружки, потом в холодной пристройке, которую Рудольф назвал «козлятником», полили друг другу из кувшина, кое-как отмывая засохшие грязь, кровь, пот с лица, шеи и рук. После я вернулся в прогретый дом, рухнул на кровать и уже почти отключился, когда Рудольф сел рядом и взял меня за руку. Я смотрел сквозь ресницы, как он проводит пальцем по порезам, оставленным Шренком. Света хватало — в окно заглядывала луна, а в печке мерцали огненные отсветы, и лицо его было хорошо видно. И я лежал, разглядывал и думал, а вдруг и правда — нас растащили по лагерям, или его расстреляли, и это я двинулся от горя. И мне он только чудится. — Здесь тепло, — проговорил Рудольф, отпуская мою руку. — Можно и раздеться, спать будет удобнее. Я сел и стал стаскивать сапоги. Стертые ноги болели — значит, мы в реальности. Когда еще в жизни я так радовался мозолям? Он тоже раздевался, не сводя с меня пристального взгляда. Я остался в одних трусах, встал, чтобы перебросить одежду на лавку, и Рудольф, голый по пояс, босой, но все еще в брюках, шагнул ко мне и обнял. Он это как-то несмело сделал, словно опасался, что я оттолкну. Я поскорее швырнул свои тряпки и обнял его тоже; он сразу сжал меня гораздо сильнее и смелее, а руки скользнули вниз, к ягодицам, и я сквозь тонкую ткань ощутил жар ладоней. Я в точности не знал, что делать, поэтому просто гладил по спине и по затылку, ощупывал острые лопатки, обводил кончиками пальцев позвонки. Мне очень нравилось его трогать, нравилось перебирать волосы. А он обнимал все крепче, терся носом то о висок, то о щеку, целовал веки, вынуждая меня прикрывать их. Его кожа была в мурашках, и, проведя ладонями от запястий до локтей, я почувствовал, как волоски у него встали дыбом. Я погладил и по груди, положил руки на плечи и замер, слушая, как Рудольф протяжно выдыхает. Лунный свет делал его кожу бледной, губы темными, а лицо потусторонним — он напоминал вампира, но мне нравилось в нем даже это, и, пожелай он меня укусить, я бы сам подставился, своей крови для него бы не пожалел. Я все всматривался в его глаза, но разглядеть их выражения в тени упавших вперед волос не смог. Да и что я хотел там найти? Рудольф не стал больше ждать, вновь притянул меня, горячий, податливый, и впился губами в шею. Он жадно целовал горло, прикусывая кожу, и я не сдержал стон, а Рудольф оторвался от шеи и приник ко рту, он подхватил меня под лопатки и с силой прижал к себе. Его губы были шероховатые и жесткие, на нижней чувствовались подсохшие трещинки и медный привкус крови. Когда он их себе искусал? Во время допросов? Когда меня били по морде? Когда Шренк вынул нож? Я просунул Рудольфу ладони за пояс штанов, начал расстегивать пуговицу, но он вернул их обратно и прижал к своим бокам. Потом отпустил. И я вздрогнул: горячие пальцы проникли под резинку трусов и сжали мой член. Что я там говорил, когда он в библиотеке не продержался и минуты? Мне понадобилось даже меньше, чем ему. От пронзительной долгой судороги колени подогнулись, я оторвался от его рта, всхлипнул, задохнулся и едва не упал. Так и стоял, пытался отдышаться и, не веря глазам, смотрел, как Рудольф подносит к лицу ладонь, в которую я ему кончил, и проводит по испачканным пальцам губами. Он отпустил меня, взял с лавки драное полотенце, вытер ладонь и улыбнулся в ответ на мое изумление: — Может быть, я тоже хотел узнать твой вкус. Я прижался к нему и осторожно дотронулся до паха. У него стоял, конечно. Но он больше ничего мне не позволил. Покачал головой, убрал мою руку и отошел. Словно холодной водой окатил. Да и странно было ждать иного. Я сам тогда все испортил раз и навсегда, я вел себя грубо и мерзко, кому же захочется такое повторить? — Прости меня за тот раз, — сказал я ему в спину, лег в кровать и отодвинулся к самой стенке. В печке потрескивало. Рудольф помедлил, походил по комнате, потом прошуршал одеждой и лег рядом. Я отвернулся, закрыл глаза. От стены пахло сырым деревом. Потом на грани слышимости как будто запел комар. Звук нарастал с жуткой быстротой, заполнял собой весь дом. Я сел. — Люфтваффе, — сказал тихо Рудольф. Он лежал, закинув руки за голову. — «Юнкерсы». Идут на восток. — Спокойной ночи, — ответил я ему, лег и снова отвернулся. Самолеты выли так, будто шли прямо над домом, и это длилось и длилось. Наконец все стихло. Сон сразу же взял меня в свой спасительный плен, я все проваливался куда-то и никак не мог достичь дна. Рудольф зашевелился, придвинулся — и обнял меня. Я опять начал засыпать, когда почувствовал, как он покачивается сзади. Он терся членом о мои ягодицы, совсем легко, словно боялся меня разбудить. Как будто хотел сделать это незаметно, не показать, что сдался. Он двигался и почти не дышал, пока я не сжал крепче ноги, и он тут же вскрикнул и кончил. Мы так и не повернулись друг к другу и не заговорили. Он целовал затылок, плечи, шептал что-то, и, если ли бы я не знал, кто он такой, подумал бы, что молитву. Между ног было мокро, но я лежал и не шевелился и потихоньку гладил его ладонь, пока он не уснул. Ночью я слышал, как Рудольф вставал и гремел заслонкой печки. Непослушным языком сквозь сон я пытался сказать, что в следующий раз поднимусь сам и подброшу дров, но снова отключался, а он меня не будил. Утром мы проснулись поздно. За стеклом в грязном окне было совсем светло. Рудольф в брюках и расстегнутой рубашке бродил вдоль кровати и что-то высматривал на полу. Потом сел ко мне и показал монету. — Уже думал, в щель закатилась. Что ты так смотришь? Твой талисман на удачу, он у меня всегда с собой. Я подскочил. — Нас же обыскивали! Как у тебя оказался кнат? — Смог спрятать. За щеку, вот так. Наверное, поэтому я мало говорил на допросе, все боялся потерять ее. Постой, как ты сказал: кнат? — Да, кнат, — я заулыбался, — монета банка Гринготтс. Банк магической Британии. Есть кнаты, сикли, галлеоны. — Так, ну хватит! Это переходит все границы. Ты заигрался, дорогой, прекращай, пожалуйста. Нам нужно решать, что делать дальше, и я надеюсь, обойдется без твоих сказок. Рудольф выдернул шерстяную нитку из одеяла, поднялся, отвернулся к печке и начал продевать нить в дырявый кнат. Рассердился, обиделся, решив, что я его дурачу. И мне никак не объяснить, и ему никак не поверить. Придется пока отложить этот разговор. Он и так на пределе, узнает о магии как-нибудь потом. Я откинул одеяло. Ноги были в засохшей сперме. — О черт! — Там ведро с водой, а вот тряпка, кажется, чистая. Рудольф не глядя мотнул головой и взялся открывать консервную банку. Что же мне сделать, чтобы ты поверил, как найти слова, чтобы не напугать? Я пока не знал, поэтому вышел в пристройку и кое-как привел себя в порядок. Когда я вернулся и оделся, на столе лежали и ждали меня половина последнего яблока и бутерброды. И пока я жевал, Рудольф говорил: — Мы вчера решили, что нужно бежать отсюда, и я полностью согласен с тем, что Британия — лучший вариант, может даже, единственный. Нужно раздобыть документы. Я ночью думал, как нам это сделать, и вот что решил… — Нам нужно в Бремен, — перебил я, с хрустом откусывая яблоко. — В Бремен? Позволь, но зачем? Дай Мерлин мне сил убедительно наврать ему. Это вранье во благо, оно лучше, чем если бы он сейчас узнал, что в Бремене находится портключ до Британии. — Ты забыл, кто я? Я британский подданный, и меня все еще ждут обратно. Там, в Бремене, наш резидент, нам помогут с документами. А потом перебросят через море. — Почему тебе должны поверить? — Я знаю нужные слова, — как можно серьезнее ответил я. И слова, и заклинания, и местонахождение портключа — я все знаю, только согласись пойти со мной. Рудольф смотрел в кружку с кипятком и хмурился. — Ну, допустим, тебе действительно восстановят документы, но с какой стати им помогать мне? — Потому что ты — Седрик Диггори. — Кто? — Ты знал его под именем Эрих Фихтнер. Рудольф замер, потом запрокинул голову и расхохотался. Смеялся и хлопал себя по колену. Я ждал. — Я так и знал. Даже дважды делал запрос в канцелярию насчет него, но все было чисто. А я не верил. Окончательно убедился, что я прав, как только увидел вас рядом. Ваши выражения лиц, наверное. Они похожи. Слишком независимые и словно нездешние. Я не стал говорить, что мы казались чужаками не столько из-за того, что не были немцами, сколько потому, что были магами. — Он что-то должен был тебе передать? — Должен был, но не успел, — не говорить про магию, молчать про пузырьки с воспоминаниями. — Почему он покончил самоубийством, ты знаешь? — Ну… не выдержал. Такое иногда случается. — Понятно. — Как думаешь, сколько добираться до Бремена? Рудольф скептически оглядел меня: — При таком обмундировании, с одной банкой консервов, кругом колбасы и половиной буханки хлеба? Боюсь, долго. Но оставаться нельзя. Там, дальше, на северо-западе большой поселок, может быть, удастся найти еду. Компас бы. — Компас есть, — я взмахнул рукой с часами-хроноворотом. — Тогда давай собираться, — Рудольф поднялся с кровати и потянул с собой одеяло. Через пятнадцать минут мы шагали на северо-запад. На свою окровавленную рубашку я набросил кожух, Рудольф замотался в ведьмино одеяло. Я нес мешок с остатками продуктов. Воду мы набрали из ручья в найденную в домике бутылку. Я полоскал ее в потоке, а Рудольф объяснял, что проще пожевать снегу, до тех пор, пока я не сказал, что такой бутылкой хорошо будет оглушить грабителя. Хоть и кроваво, зато наверняка. Тогда Рудольф сходил в дом за второй бутылкой. Старуха явно любила приложиться к наливке. Едва я начинал растирать уши или сильнее кутаться в кожух, как тут же становилось теплее. Рудольф следил, чтобы я не мерз, но реагировал только на невербальные знаки. Стоило же сказать: “Холодно”, — как он с сожалением отвечал: — Давай пробежимся, или вот, возьми мое одеяло. Одеяло я, конечно, не брал, но шагал быстрее. * * * — Мы теперь государственные преступники, — озабоченно хмурился Рудольф, — носить имя твоего Диггори я, конечно, не смогу, и Левиным оставаться тоже нельзя. — Давай придумаем, — я был рад отвлечься от мыслей о том, что лесная дорога бесконечна, а ночь рано или поздно наступит. — Выбирай фамилию: Тейлор, Мур, Дженсон, Дэвис, Снейп… — Сне-ейп, — машинально повторил Рудольф. И встрепенулся: — Почему Снейп? — Да нипочему, просто так и вижу: живешь ты в доме с зеленой дверью, а над звонком табличка «С.Т. Снейп». Он усмехнулся и растрепал мне волосы. Вот так свободно и легко протянул руку и взъерошил их. Он бы никогда не позволил себе такого в замке, а сейчас, когда на нас обоих окровавленные рубашки и сам он в драном одеяле, уже можно, и это было здорово. — А «С» — это кто, Стивен? Стивен Снейп. Настроение было слишком хорошим, чтобы вести такой разговор всерьез. — Северус! Ты сам говорил, что похож на тот бюст в фонтане. В смысле, на того императора. — Ну не настолько же, чтобы брать себе такое дурацкое имя. Люциус Малфой с ним бы точно не согласился. Или Игнотус Певерелл. Только я открыл рот, чтобы из чистого упрямства возразить насчет Северуса, как Рудольф остановился и сделал знак замолчать. Я замер. Вдалеке — так далеко, что звуки едва долетали до нас, — кто-то шел по лесу и разговаривал. Гавкнула собака. Мы сидели за кустами и ждали, пока голоса стихнут. — Нам повезло. Кто бы то ни был, они ушли на восток. Как думаешь, это за нами или просто охотники? — Не знаю, Гарри. Но давай закончим шутки и будем идти тихо. И мы пошли тихо, прислушиваясь и приглядываясь. Потом сделали привал, чтобы пообедать. И снова шли до самых сумерек. Рудольф все больше мрачнел и волновался. Волновался и я — где тот его обещанный поселок? — Надеюсь, мы не сбились с дороги, должны были уже прийти. Правда, я последний раз бывал здесь лет десять назад. Ты когда-нибудь ночевал в лесу, Гарри? Ночевал, но с палочкой и волшебной палаткой, а не с ножом, одеялом и куском мешковины. Но нам, по крайней мере, было тепло, Рудольф исправно поддерживал согревающие чары. Сколько же силы в нем, что он делает это невербально, без палочки и даже не задумываясь? Значит, тепло у нас есть, остался вопрос безопасности. Но кто может нам встретиться? Волки? Я посмотрел в темнеющее небо. Нам очень повезло, до полнолуния не меньше недели, а с волками справимся. Рудольф их размажет и даже не поймет, что он сделал, и я со своей бестолковой стихийной магией тоже могу их задержать. Лес становился все гуще, сосны толще и выше. За кронами деревьев месяц был не виден, и, если бы не снег, нас бы окружала непроглядная тьма. Мы пошли медленнее и держались ближе друг к другу. Глаза постепенно привыкали. — Странное место, — вполголоса говорил Рудольф, — не помню такого, но ты знаешь, как я ориентируюсь в лесу. Мы точно не сбились с пути? Я наклонял компас так и эдак, чтобы на него все-таки попал лунный свет. Стрелка крутилась как бешеная. Ну ничего, здесь все равно только одна более или менее протоптанная тропинка. И, словно в ответ на мои мысли, тропинка разделилась, веером расходясь в четыре стороны. Рудольф сжал мою руку. Где-то завыли волки, и я почувствовал, как слабенькое Протего окружило нас, словно тонкое стекло. Пробить такое ничего не стоит, но и волки еще далеко. Над средней тропой, наклонившись, стояли корявые дубы и срастались кронами, отчего казалось, что это не тропка, а туннель в самое сердце жуткого леса. Кривые ветки напоминали скрюченные огромные пальцы, и стоило подуть ветру, как они закачались, словно звали за собой. Странный это был ветер, он дул только там, в глубине этой жуткой аллеи. Две другие тропинки казались самыми обыкновенными, и я выбрал крайнюю правую. Волчий вой стих, когда мы ступили на нее. — Не нравится мне все это, — бормотал Рудольф, — дай мне на всякий случай нож. Я отдал нож. Почти задевая наши головы, пронеслась сова и ухнула так громко, что мы оба присели. — Чертовы совы, ненавижу. — Тихо, Рудольф, что-то тут не так. — Да что еще?! Я смотрел на оранжевый огонек, что зажегся между деревьев. Рудольф облегченно вздохнул. — Отлично, тут кто-то есть, надо подойти ближе и, если возможно, попроситься к костру. — Это не костер, Рудольф, смотри. Тут и там между деревьями огоньки вспыхивали, словно свечки. Их было так много, что снег на тропинке тоже сделался оранжевым, а сама тропинка нестрашной. Было понятно, что такая светлая дорога может вывести к жилью, и это правильно, нужно лишь идти по ней и никуда не сворачивать. Я шел словно в тумане, мне уже было хорошо и тепло, я предвкушал конец пути и торопился, Рудольф держался рядом. Мы прошли прилично, когда очередная или та же самая сова снова пролетела над нами уже с какой-то добычей в когтях и снова ухнула прямо в ухо. И вот тогда я опомнился и сбросил морок. Под ногами уже чавкало. — Мерлин! Это же болотные фонарники! Быстро уходим отсюда, Рудольф, нас сейчас заманят в болото. — Мерлин? Фонарники? Что ты такое говоришь? — Все потом, уходим! Сейчас они снова наведут морок, и мы тут пропадем. Я потащил Рудольфа обратно. Фонарники, понимая, что добыча ускользает, гасили свои огоньки, подвывали от злости и ломали лежащие на земле ветки, отчего стоял такой треск, словно палили из пистолета. — Что тут происходит? Ты можешь объяснить? — Рудольф встал как вкопанный и выдернул у меня свою ладонь. И тут же охнул: — Что за черт, меня кто-то укусил! — Это фонарник, они не кусают, а царапают. — Я снова схватил Рудольфа за руку. — Волшебный лес! С ума сойти. Откуда здесь-то? Мы же не в Шварцвальде! — Опять ты со своими сказками! Еще скажи, что сейчас на нас посыплются звездные талеры, — Рудольф снова остановился и смотрел на меня так, словно это была последняя капля, и он сейчас повернется и уйдет. И правда: — Вот тебе твой нож! А мне ветки хватит. Он с хрустом отломил от ближайшего дерева ветку, тут же уронил и затряс рукой. — Что за хрень собачья на этом дереве?! Меня снова укусили! Наверное, это было смешно, но я уже разозлился: — Эта хрень собачья — хранители леса, лукотрусы! А дерево годится для волшебных палочек — если помнишь, была у меня такая — так вот, они такие деревья охраняют! Ты не веришь мне, а тебя чуть не завели в болото, и откуда здесь фонари, ну подумай сам? А на это посмотри! Я ткнул пальцем в пень, на котором распластался бундимун. Он очень ловко притворялся пятном плесени или мха, но понял, что его распознали, заморгал и уполз за дерево. Рудольф смотрел так, словно не верил глазам. — Чертовщина… — Волшебство! Выберемся отсюда, и я все тебе еще раз расскажу. Подробно. — Ну уж нет. Кем-кем, а дураком я никогда не был. Если тут рядом болото, значит, есть ядовитые испарения, и мы ими надышались. Вон, даже туман ползет. Мы стояли в тумане уже по колено. — Бежим к перекрестку, там поговорим. Рудольф не спорил, и мы бежали не чуя ног и после долго старались отдышаться на том пятачке, где расходились в сторону дороги. Здесь, на этом клочке, было безопасно, я чувствовал, но нужно было двигаться дальше: ночь долгая, а волки близко. Я кивнул в сторону второй безобидной на вид тропинки. Попробуем сюда. Здесь не было фонарников и сов, и вообще было слишком тихо. И эта тишина была такая жуткая, что волосы вставали дыбом. Вдруг раздался веселый детский смех. У меня чуть ноги не подкосились. Рудольф схватил меня за руку. — Что это? Кто?! Смеялись слева, потом справа. Такие тихие смешки, словно кто-то наблюдал из-за дерева за двумя незадачливыми путниками и посмеивался над ними. Рудольф ожил, полез в мешок с провизией, и не успел я опомниться, как одна бутылка с водой полетела в дерево. Раздался звон битого стекла. Смех начал удаляться и совсем затих. Но стоило мне сделать шаг, как он вернулся и прозвучал уже совсем близко. Я оглянулся и успел заметить желтые, словно кошачьи, глаза. И тут я вспомнил. — Это эрклинг. Не бойся, он ест только детей, нас он уже не сможет заманить в чащу. — Ест детей?! Здесь живет какой-то людоед, и ты так спокойно мне об этом говоришь?! — Не бойся и не волнуйся, их контролирует немецкое Министерство магии, они редко теперь охотятся на людей. Рудольф застонал и закрыл лицо руками. — Сходить с ума, оказывается, очень страшно. Эрклинг еще покрутился около нас, но понял, что добычи ему не видать, и исчез. Стояла ночь, сказывалась усталость, и, несмотря на бушующий в крови адреналин, хотелось рухнуть под дерево, окружить себя щитами и поспать. Рудольф шел рядом, хрипло дышал и молчал. Неприятности, казалось, закончились, только на одной полянке нам под ноги выскочил карлик с дубинкой и, глядя на Рудольфа, прошипел: — Кро-о-овь. Рудольф отшатнулся, а я выхватил у него ветку и ткнул в карлика: — Убирайся! Тот забормотал, закашлял и отступил. — К-кто это?.. — Красный колпак. Здесь, наверное, убили кого-то. Они живут там, где пролилась кровь. Рудольф молчал. Его можно было понять. Реального карлика с дубинкой, который тянет к тебе руки, сложно объяснить болотными испарениями. Мы шли дальше, я уже не выпускал руку Рудольфа из своей, и он и не пытался ее выдернуть. — Ты сказал, Шварцвальд, — неожиданно произнес он, когда деревья стали расступаться, и я уже присматривал место для ночлега, — при чем здесь он? — Волшебный лес. Населен духами и нечистью. Самое большое их пристанище у вас в Германии. — Знал бы раньше, ноги бы моей там не было. Я отдыхал в тех краях три года подряд, — объяснил он в ответ на мой непонимающий взгляд. Только я присмотрел чистый от снега пятачок под сосной, как к нам на тропинку вышел гнедой кентавр с луком. Рудольф молча вздрогнул. Я смотрел с опаской — кентавры в Запретном лесу не особенно добры к чужакам. Здешних обычаев я не знал. — Доброй ночи, путники. Покажите ваш пропуск, и я уйду с дороги. Я так и замер. Какой еще пропуск? Кентавр стоял спокойно и с любопытством нас разглядывал. — Я жду. — На нас напали разбойники, — начал я, — у нас нет даже палочек. — Как жаль, — без капли сожаления отозвался кентавр. — Но Флоренц из Запретного леса передает привет тебе и твоей семье, — в порыве вдохновения продолжил я. И угадал. — Ого. Какая неожиданность. Но чем докажете свои слова? По мне так вы живете в ближайшей деревушке и знать не знаете Флоренца. И тут Рудольф дернул за шнурок на шее. Блеснул кнат. — Вот наш пропуск. Мы знаем Флоренца и бывали в Запретном лесу. Кентавр пригляделся. — Действительно. Ну что же, проходите, путники. Если соберетесь остановиться на ночлег, выбирайте вон ту поляну, на ней безопасно. Да и светает уже, нечисть засыпает. Кентавр повернулся и пошел вглубь леса. — Невероятно, — шептал Рудольф, глядя ему вслед, — это просто невозможно. Немыслимо. Кто такой Флоренц? Я кивнул на уходящего кентавра. — Такой же. Только белый. — Невероятно, — повторил Рудольф. Мы так устали и перенервничали, что только отломили по куску хлеба, расстелили кожух, сели на него и кое-как накрылись одеялом. Спать, прислонившись к сосне, неудобно, но нам уже было не до того, глаза закрывались сами. Я успел понять, что магические щиты вполне надежны, нам тепло, и тут же уснул. Я просыпался дважды, один раз от тяжести — Рудольф сполз по дереву и примостил голову мне на плечо. И в другой раз от неудобной позы — теперь уже я лежал у него на коленях. Поднялись мы, когда солнце уже вовсю светило. Совсем не страшно шумели кроны, и все случившееся ночью казалось невозможным. Наверное, Рудольф думал, что то был сон. Он поглядывал на меня, но молчал. Мы умылись снегом, перекусили и тронулись дальше. Стрелка компаса покачивалась в такт шагам. — А теперь рассказывай, — потребовал Рудольф. Но я уже был осторожен и не спешил радостно вываливать на него всю информацию. Он был не готов, он не хотел все это знать и становиться частью волшебного мира — не хотел. Он слушал меня, прерывая резкими, сердитыми репликами: — Полный бред! Сказочки для идиотов! Все можно объяснить, все! Если объяснить нельзя, значит, этого быть не может! Я не перечил ему больше, и мы снова шли до самых сумерек. Я молчал, Рудольф разговаривал сам с собой, убеждал и себя, и меня, что магии нет. И вот, уставшие, грязные, издерганные и голодные, мы увидели среди деревьев свет. Не огоньки болотных фонарников, а обычный свет в человеческом жилище. — Это что такое? — спросил Рудольф. — Приют сумасшедшего? Нам сейчас самое то. Перед нами был волшебный дом. Строение и в самом деле довольно нелепое на взгляд того, кто не бывал в магических селеньях. Кривое и косое, с неровно торчащими выступами острой крыши, несимметричными трубами и вразнобой разбросанными окошками, оно пугало и восхищало одновременно. Я к таким с детства привык, да и видал скворечники позамысловатее. Например, у семьи Уизли. А в понимании Рудольфа нормальный дом — это добротный пропорциональный немецкий коттедж, крытый черепицей. И сейчас он хмуро разглядывал волнистую крышу из дранки, венчающую строение как шляпка экзотической поганки. Одна сторона ее была провалена. На двери висел рождественский венок, рядом стоял кривобокий снеговик с торчащей еловой лапой, украшенной тремя золотыми шариками. Мы подошли, остановились у калитки. За оградой простирался небольшой сад с засыпанными снегом кустами и клумбами. По саду бегали мальчик лет восьми и девочка постарше, оба в голубых шапках и пальто. Они перебрасывались снежками… или ловили какое-то небольшое животное. Кошку? Вот мальчик с криками бросился в сугроб, схватил ее… и изо всех сил запустил в нашу сторону. С визгом, суча короткими ногами, через забор перелетело существо с огромной головой и воткнулось в снег за калиткой. Рудольф шарахнулся. — Что это? — с паникой спросил он. — Что за дикая кукла? — Это садовый гном, — объяснил я. — Садовый паразит. — Как ты сказал?! Дети хохотали, прыгая по заснеженным грядкам. Гном выбрался из снега и побежал вдоль забора за угол, ища дыру. Рудольф смотрел то на него, то на меня со смесью ужаса и гадливости. А к нам от дома уже шла женщина в пальто. Сероглазая блондинка с приветливой улыбкой на красивом лице. Правда, палочку она держала наготове.