Зондеркоманда "Х"

Я не помню, дышал ли вообще, когда на негнущихся ногах выходил из спальни туда, к нему. Рудольф с палочкой в руке, весь какой-то темный, может быть, из-за черных брюк и рубашки, с длинными волосами, собранными в хвост, с худым скуластым лицом молча смотрел на меня. Я бы, наверное, завыл и заплакал, только не мог произнести ни звука. Наконец справился со спазмом и сипло, неслышно пробормотал: — Я нашел тебя... — Гарри… — проговорил он, держась почему-то за горло. — Гарри… Гарри… Я бросился к нему и взял за плечи, одновременно он отступил, я чуть не упал на него. Его глаза, черные, огромные, смотрели на меня с таким неверием, что стало больно. Я все хватал его за плечи, а он молчал. И вдруг вырвался, отступил — повернулся и выбежал вон. Я остался стоять. На миг мне стало очень страшно: я решил, что помешался. Что это было сейчас? Ждать и медленно сходить с ума я не мог. Вышел в коридор и сразу увидел Рудольфа. Он скорчился на маленьком диванчике, по своей привычке закрыв лицо руками. Я подошел и тронул его за плечо. Настоящий. Теплый. Я не мог до конца осознать, что вот он, передо мной, живой и здоровый и даже не особенно изменившийся. Я узнал его сразу, несмотря на изможденное лицо, худобу, запавшие глаза с тенями вокруг и незнакомое выражение жесткой печали. А еще я, наверное, так и не поверил до конца в его гибель, поэтому сейчас был не так шокирован, как он. И все стоял рядом с ним, гладил его по плечу и повторял: — Рудольф… пожалуйста. Он оторвал наконец руки от лица и заговорил глухо, не глядя: — Гарри, ты прости меня. Знаешь, я же похоронил тебя пять лет назад… А сегодня утром эта газета, во Вроцлаве, там есть универсальный магазин магии… все говорили, что в Лондоне сенсация, Гарри Поттер вернулся откуда-то… Я бросился сюда, собрал все деньги, потом в воздушное агентство, надо было взять билет. Портключ это слишком долго, у меня нет таких связей в здешнем Министерстве… я бы не стал ничего… только убедиться, что это ты, ты… Я слушал и не понимал. Наклонился, обнял сзади. От волос пахло все теми же сигаретами и каким-то шампунем, от воротника рубашки — немного потом, и все было как во сне. А он сжимал мои ладони своими, очень горячими, дрожащими, стискивал изо всех сил, не совсем, видимо, понимая, что делает, и продолжал бормотать: — Хотел сразу же написать тебе письмо там, в магазине, но не стал, подумал, лучше я сам…. А ты… как ты… здесь? — Я вернулся двадцать пятого августа, и все это время я думал… я знал… мне сказали, что ты погиб. Он повернулся в моих руках, прижался лбом к моему лбу. Я закрыл глаза и снова заговорил: — Я не знал, что ты тут. Сейчас думаю — вот идиот, надо было догадаться и сразу спешить сюда. А куда я только не бросался. В Хогвартсе разговаривал с твоим портретом, а он молчал, а потом я прыгал по всей Германии... Я так искал тебя, бегал по твоим следам, пришел на кладбище в Виллафриде. Эльф такого наговорил! Искал твою могилу… Олбрехт Шварц умер, он один что-то знал. А сюда я за хроноворотом. Я и думать не мог, что ты здесь, что ты жив. Где-то в середине моей речи мы одновременно встали и куда-то пошли, схватившись друг за друга. Оба были как пьяные. Остановились на лестнице, обнялись еще крепче. Потом разом опустились на ступеньки и так и сидели, обнявшись. Я разглядел два тонких шрама на горле, провел по ним пальцами и спросил: — Как это было? — Я и хотел знать, и боялся услышать страшные подробности о том, что эта тварь сделала с моим Рудольфом. — Я же приезжал сюда в девяносто первом, — говорил он, не слушая меня, — искал хроноворот твоего Диггори, чтобы вернуться к тебе, ни черта не нашел, конечно. Пришлось вернуться обратно, в Хогвартс, и я пообещал Дамблдору остаться и приглядывать за тобой. Он сказал, что Гарри Поттер существует, он жив и скоро приедет учиться…Конечно, я остался, меня бы никто не выгнал из Хогвартса, уж поверь. А потом первое сентября, и… он. Я бы даже не узнал его, не скажи мне Альбус заранее… Мерлин, это было так… Тебя нет, а есть этот маленький мальчик в очках… Сначала было не так сложно. Смирился… Я должен был защищать его, и я делал это хорошо. А он… он становился все старше и все больше похожим на тебя, каким я помнил… — Рудольф обхватил мое лицо ладонями и всматривался горячечным, совершенно больным взглядом. — Сколько раз я смотрел в твои глаза и не видел в них тебя… Голос его сорвался, он отпустил меня, тяжело сглотнул, дернув кадыком, и замолчал, глядя в сторону. Я осторожно повернул его голову к себе. Он молча плакал, слезы оставляли на щеках блестящие дорожки. Я стал стирать эти дорожки, а он все повторял: — Сколько раз… сколько раз… А этот мальчишка… в глазах одна дурь, пустота. Я терял тебя, так и не найдя… а потом потерял окончательно, — он вновь закрыл лицо руками. Трудно, невозможно было представить, что он пережил. Я застыл, пытаясь справиться с разыгравшимся воображением, и не сразу понял, что он шепчет: — Я опять не смог тебя уберечь. Как тогда не спас от гестапо, не удержал на крыше… а потом снова…и снова… до конца. — Это был не я, Рудольф. Не я. Другой. Он только качал головой. Тогда я нашел еще один аргумент: — Если бы тот Поттер остался жив, тогда погибнуть бы пришлось мне. Меня вынесло посреди шоссе, еще немного, и я бы угодил под колеса. Не может быть нас двоих одновременно, это парадокс, так не бывает. Рудольф выслушал меня с ужасом. Поверил. Я сполз на ступеньку ниже и уткнулся лицом в его колени. Нащупал руку, прижал к губам. Почувствовал, что он наклонился и вытирает щеки о мои волосы. Мы сидели так очень долго. Светило солнце в пролет лестницы через высокое окно с витражом, потом оно ушло, потемнело, забарабанил дождь в стекла. И вновь стало светлеть. Внизу хлопала дверь, стучали шаги, но сюда никто не поднимался. Рудольф успокоился, сидел, тесно прижавшись ко мне, и рассказывал немного путанно: — Ты помнишь кнат? Твою монетку. — Вот она. Эльф сохранил, отдал мне, — я снял кнат с шеи и сунул ему. Он взял, изумленно покачивая головой. — С ума сойти. Вернулась… Я сделал из нее портключ в Виллафрид. Война с Волдемортом вот-вот должна была начаться. Поттеру выпала роль Избранного, и Альбус предупредил, что он в большой опасности. У меня была договоренность с Олбрехтом, чтобы ждал Поттера со дня на день. Я оставил для него запас лечебных зелий в той гостинице — портключ вел сразу туда. Я слушал, как Рудольф готовился спасать жизнь моему двойнику, и гладил его ладонь. — Но я не успел передать ему кнат. Точнее он не взял, думал, что я враг, и переубедить не получилось. Все пошло не так. Поттер погиб, а кнат использовал я. Эта мерзкая змея разорвала шейную артерию, не будь портключа, я истек бы кровью. Перенесся, напугал всех в гостинице, и Олбрехт перебросил меня в больницу в Бремене, колдомедики смогли залатать. И зелья пригодились. Я потрогал, потом поцеловал ниточки шрамов на горле. Они еле заметно бугрились под губами. Спросил: — Почему ты никому не сказал, что выжил? Он помолчал. Я водил по шрамам пальцем и ждал. — Не хотелось туда возвращаться. Друзей не завел. Поттер умер. Что мне та Британия. — А сейчас? Я-то жив. Снова тишина. Я поднял голову, встретил его взгляд, неожиданно горький. Я похолодел. — Гарри, я… — Не надо, — практически взмолился я. — Не говори, что ты старый, больной, разочаровавшийся, прошедший две войны и прочее. Не говори! Рудольф промолчал, незнакомо, криво усмехнувшись. — Что? — спросил я и даже испугался. Я еще не видал у него такой гримасы. Он, все так же молча, обнял меня, стиснул так, что стало трудно дышать. Я перевел дух и сказал: — Есть хочу ужасно! Он обрадовался, встал, потянул меня за собой. — Обедать еще рано, но от завтрака осталось кое-что, у меня с аппетитом как-то не очень. — Заметно, — засмеялся я. Вышло нервно, да и черт с ним. — А ты здесь живешь? Ты что, купил целый замок? — Уже пять лет. Нет, не купил, пока значусь хранителем. Замок волшебный. Германия и Польша никак не могут его поделить, их Министерства магии переругались. В столовой Рудольф усадил меня за стол, достал палочку, взмахнул, и по воздуху приплыли тарелки и чашки с блюдцами, а следом горячий чайник. — Что за палочка, покажи? Рудольф протянул мне ее. Десятидюймовая, золотистого дерева, на отполированной рукоятке узоры. — Акация, сердечная жила дракона, — сказал он. — А твоя? — Липа, — сказал я с сожалением. — Нормально, но… И тут он меня поразил в самое сердце. Забрал свою палочку, взмахнул и что-то прошептал. Сначала ничего не произошло. Я вопросительно смотрел, а он молча приложил палец к губам. Потом глянул мимо меня. Я повернулся туда же и застыл, разве что рот не открыл. В распахнутую дверь и прямо мне в руки влетела моя родная остролистовая палочка с пером феникса. Я не стал спрашивать, откуда она. И так понятно. Рудольф сохранил ее, а она признала меня, своего хозяина, Гарри Поттера. Я жадно разглядывал ее, примерялся, гладил по рукоятке. Она была точно как та, что сломалась на дороге у замка. Здесь она ко мне и вернулась. Я, наверное, выглядел счастливым в тот момент, потому что Рудольф, глядел на меня и улыбался. — Спасибо, — прошептал я. — Спасибо… Это был такой невероятный день, пятое сентября. Мы не расставались ни на минуту. Ели и пили, бродили по замку и окрестностям, без конца рассказывали друг другу, как жили в разлуке. Рудольфу было что вспомнить, не то что мне. Я со своим куцым рассказом справился за десять минут. — Я ни черта не мог понять: ночь, холод, дождь хлещет, какие-то развалины кругом. Дорога была закрыта на ремонт, — говорил он, перебирая мои волосы. Нагулявшись, мы сидели в гостиной, где, несмотря на теплый вечер, Рудольф разжег камин. Он расположился в кресле, я на полу у его ног и слушал. Хроноворот забросил его в девяносто первый год. — Аппарировал в тот бар, в “Дырявый котел”, разбудил хозяина, переночевал. Утром сориентировался. Понял, что мне один путь, в твой Хогвартс. Камином не получилось, в “Котле” закончился дымолетный порох, а у меня с собой ни кната. — Как же ты добирался? Рудольф не мог без денег и палочки вызвать «Ночного рыцаря». Аппарировать, не зная координат, тоже был не вариант. В «Котле» не нашлось никого, кто отправлялся бы в Хогвартс или Хогсмид. Проникнуть на платформу к «Хогвартс-экспрессу», как советовал Том, он не рискнул, боялся разбить голову о кирпичную стенку. И поэтому поехал обычным поездом. — Без денег, без билета? — Отвел глаза контролерам. Это было несложно. В Эдинбурге он отыскал вход в магический квартал, вычислив среди прохожих мага и проследив за ним. А оттуда в Хогвартс добрался с попутчиком при помощи парной аппарации. Дамблдор поверил моему Рудольфу. Конечно, при помощи легилименции. И тут же придумал, как его использовать для своих целей. Сыграть на чувстве вины бывшего эсэсовца оказалось совсем нетрудно. — Страшно было у этих… у Пожирателей Смерти? — Не страшнее, чем среди нацистов. По сути-то одно и то же. Но имя я решил сменить. Хватит того, что Рудольф Левин был членом нацистской партии и СС. — Я все знаю про тебя… Северус Снейп. Мне рассказали. Двойной агент. Это круто, — искренне сказал я. — Да уж, круто, — проговорил он и, подняв рукав рубашки на левом предплечье, показал черную татуировку в виде выползающей изо рта черепа змеи. — Нравится? Я молчал, глядя на нее. Потом взял его руку и прижался губами к бледной меченой коже. Рудольф попробовал вырваться, я удержал и снова поцеловал. Я целовал не Метку, а его. — Наверное, тебе было очень трудно. — Трудно. Но гораздо хуже было возвращаться в Хогвартс и видеть Поттера. Призрак того Гарри вдруг замаячил между нами. Я не понимал, как от него избавиться. Может быть, это было не совсем честным по отношению к погибшему, у которого была нелегкая судьба и страшная смерть. Но я хотел жить своей жизнью. И мой Рудольф был нужен мне самому, целиком, не раздираемый между нами двоими. Тому-то Поттеру он вообще не сдался. А Поттер ему? Я знал, что этот вопрос будет мучить меня, и решился его задать: — Скажи честно. Ты что-то чувствовал к нему? Рудольф молчал так долго, что я подумал, ответа не будет. Но все-таки произнес наконец: — Да. — Я замер, на душе стало муторно, как бывало раньше при упоминании Греты. — С его лет шестнадцати. У него стал появляться такой взгляд… совсем как у тебя в зондеркоманде. Я видел твое лицо, твои глаза, а сам он был не такой. Он помолчал и криво усмехнулся: — Признаться, однажды я проявил слабость. Решил подпоить его амортенцией, и будь что будет. — Ну и?.. — Я сварил зелье, — начал Рудольф медленно. — Подлил ему в сок перед обедом. Очень трудно было это сделать, но все получилось. — И… что дальше? — Я слушал и не мог поверить. — Когда он собрался выпить, я опомнился, выбил у него из рук кубок отталкивающими чарами. Он, по-моему, ничего не понял. Рудольф по-прежнему гладил мои волосы. Потом спросил: — Я зря рассказал? — Не знаю, — искренне ответил я. Его рука упала. Мы молчали. Огонь в камине трещал, светлые отблески прыгали по полу. Оказывается, уже стемнело. Ночевать я отправился в свою бывшую комнату. Мне хотелось подумать. И я видел, что Рудольфу надо побыть одному. Он, совсем близкий и открытый днем, к вечеру постепенно замкнулся, отвечал односложно и все чаще задумывался. Глаза мрачнели, брови хмурились. Встретив мой вопросительный взгляд, он улыбался, но я видел: что-то грызет его. Может быть, то, что я — не Гарри, которого он так хотел, что решился опоить любовным зельем. Я когда-то не поддался этому искушению, значит, Рудольф хотел этого очкарика куда сильнее, чем я его самого в сорок третьем. Я тогда сходил с ума, а он, получается, окончательно сошел? Я сидел на своем диване, думал и никак не смог справиться с тоской. Этот вечер напоминал тот, недавний, на Гриммо, когда я оплакивал гибель Рудольфа. И вот я нашел его, он жив. А мне все так же больно. Я и не думал, что известие о том, что мой Рудольф был неравнодушен к кому-то, настолько потрясет и расстроит. Неужели ему надо было все двенадцать лет прожить одиноким и никого не любящим? Я же не хотел ему такой судьбы и все равно впадал в исступленное отчаяние, стоило только представить, как он смотрит на кого-то, кроме меня. Я с размаху треснул кулаком по стене. Ну почему все так! Потом застелил диван, снова сел, поднялся и пошел к Рудольфу. Вошел без стука. Он тоже не спал, расхаживал в халате. Я бросился к нему, и он меня обнял. — Совсем не могу без тебя, Рудольф, — пробормотал я. — Не гони меня, ладно? В конец концов, он успел выбить у Поттера кубок с зельем, и ничего не случилось. — Ну что ты, Гарри. Пойдем, надо все-таки поспать. Этот день вымотал меня, и я заснул, как только убедился, что Рудольф здесь, и его теплая и сильная рука на моей груди мне не мерещится. Спал я крепко, снов не видел, а проснулся оттого, что понял: я один в кровати. Не передать словами, как я перепугался. Скатился с постели на пол, вскочил и бросился из комнаты. И эти три секунды, пока не увидел Рудольфа сидящим у стола, был абсолютно уверен, что все выдумал, бродя по замку. Рудольф курил, стряхивая пепел на лист бумаги на столе. Я подошел, осторожно вынул сигарету из его пальцев. Затушил, выбросил. Положил руки на его плечи. Он обнял меня и, притянув ближе, прижался лицом к моей груди. Я чувствовал кожей его горячее дыхание, его губы, он целовал меня, и в этих поцелуях была нежность, но не желание. Хоть ты тресни. * * * — Кто тебе здесь готовит? Мы завтракали. Точнее, сидели друг перед другом, и я ковырял омлет, а Рудольф смотрел на это так внимательно, что кусок в горло не лез. От моего вопроса он словно очнулся, моргнул, опять быстро пробежал взглядом по лицу, словно убеждаясь, что перед ним именно я. — Жена садовника, Анна. Они из Виллафрида. Он сквиб, она волшебница. Убирает и готовит. Вкусно? Извини, тыквенного сока у меня нет. Я знаю, что ты любишь, но сам не пью. — Я не люблю тыквенный сок. С чего ты решил? Мы уставились друг на друга. — Нет? Ну ладно. Рудольф пожал плечами и взял тост, а я задумался. Это же в Хогвартсе всегда на столах стоял сок. Я никогда не пил, но тот, другой, наверное, любил его. И Рудольф что же, замечал даже такие мелочи? — Не смотри ты на меня так, ради бога, Гарри! Он уронил тост на тарелку и уже открыл рот, чтобы сказать что-то неприятное, судя по выражению лица, как раздался резкий стук в окно. За стеклом сидела встрепанная, какая-то скособоченная сова и смотрела круглыми глазами на то, как мы убираем направленные на нее палочки. Пока Рудольф открывал форточку, я вспомнил эту несчастную птицу. — Это же моя сова! Я купил ее в Лондоне. Сразу, как только понял, куда и в какой год попал, написал тебе записку и отправил с этой совой. Только с ней, кажется, что-то случилось. — Ты мне написал? — Он оживился и заметно обрадовался. Впустил сову, отвязал письмо, а я посадил птицу на подоконник и пытался понять, что с ней стряслось. — И это все? — Рудольф стоял с моей запиской в две строчки и переводил разочарованный взгляд с нее на меня и обратно. — Не нашел, что сказать, Гарри? «Если ты меня еще помнишь…» Неужели думал, что забуду? Я оставил сову, вытащил записку из рук Рудольфа, обнял его и уткнулся в грудь. — Ну что я мог еще написать, подумай? Я не знаю, где ты, как ты. Может быть, давно с кем-то вместе, а тут сова… — Какие-то глупости ты выдумал. ”С кем-то”... Я прижимался щекой к его рубашке, а он — к моей макушке, и мне даже показалось, что он невесомо целует ее. Сова на подоконнике завозилась, заухала и встопорщила крыло. — Может, ее поклевали сородичи или она угодила в воздушный поток поезда? Бери ее, Гарри, у меня в кабинете есть заживляющая мазь. Мы занялись птицей. И пока возились, Рудольфу, когда он наклонялся, на лицо все падали волосы, и он досадливо мотал головой, а руки у него были в мази. Тогда я сам собрал длинные пряди в хвост и перехватил резинкой. — Спасибо. — Мне нравились короткие, как раньше. Зачем ты отрастил? — Подумал, что так меньше буду походить на мага-недоучку из начала века. — Не из начала, а из середины. — Все равно. Не нравится? — Не очень. Рудольф отпустил птицу, подошел к умывальнику и взял мыло. — Будешь вести себя хорошо, так и быть, состригу. Самому надоело. — Он помолчал, а потом добавил: — Хочешь, покажу кое-что? Не успел я кивнуть, как он начал призывать из шкафа папки, журналы, исписанные листки. Напоследок на стол упала пухлая папка с тесемками, в которой я узнал диссертацию Рудольфа. — Ты нашел ее? — Конечно. Ты же сказал, куда спрятал. Я помнил и, когда вернулся, отыскал ту нишу и достал папку. Но дело не в ней. Здесь много глупостей, сплошные неподтвержденные теории и неработающие заклинания. А вот посмотри на это. И он бережно положил передо мной большую тетрадь в темной обложке. — Здесь — практика. Две части. Зелья и заклинания. Составы зелий разработаны мной лично, хотя есть несколько доработанных чужого авторства. Исчезли из обихода многие средневековые ингредиенты, или их так и не удалось расшифровать, и рецепты оказались бесполезными. А я нашел им замену. — Это как с зельем от драконьей оспы? — спросил я, рассматривая незнакомые формулы и столбцы с ингредиентами. — А как получилось, что твой рецепт оказался в Дурмштранге? — Продал, — легко отозвался Рудольф. — Это сейчас я хранитель замка и всегда могу сварить любое зелье, кроме запрещенных. А тогда я только что прибыл, ни денег, ни знакомств. И я продал недоработанный рецепт, которым лечил Минерву. Видел ту статью, кажется, они его неплохо дополнили. Рудольф достал сигарету и закурил. По кабинету поплыл знакомый запах, и я словно без всякого хроноворота перенесся на полвека назад. День был пасмурный, в кабинете мы зажгли только настольную лампу, и мне легко было не замечать непривычный хвост и черную рубашку. А Рудольф тем временем, зажав сигарету в зубах, листал тетрадь. — Посмотри. А это заклинания, мои собственные. Я никак не мог понять тогда формулу произношения. Все мне казалось набором бессмысленных звуков. А с палочкой стало проще. Взмахиваешь, думаешь, и в голове складывается слово. Тебе неинтересно? Я так засмотрелся на его выражение лица, на движения рук, что он это заметил. — Интересно, еще как! Покажи хоть одно. — Хм… Ну вот, например, Левикорпус. Ты прости, я не буду показывать на тебе. Не хочу подвешивать тебя вниз головой. Невербальное, и главное, — не снимается, если не знаешь… — Фините Инкантатем! Знаю, что некрасиво вот так перебивать, и Рудольф среагировал резко: — Поттер! Снова не можешь дослушать? Мы оба замолчали. Он впервые назвал меня по фамилии. Разозлился и назвал. — Извини, Гарри, — похоже, ему было неловко за вспышку. — За семь лет преподавания расшатались нервы. Работа с детьми не мое призвание. Я решил не развивать тему, иначе это могло завести нас Мерлин знает куда. — Так что насчет Фините Инкантатем? — Неверный ответ. Контрзаклятье — Либеракорпус. Но это ерунда, развлечение для студентов. А вот кое-что посерьезней. Рудольф осмотрелся, подошел к дивану и поправил на нем подушку. — Смотри. Сектумсемпра! Из располосованной натрое подушки взметнулось вверх густое облако перьев. — Ну как? Я смотрел на оседающие перья и не мог выдавить из себя похвалу. Рудольф придумал убивающее заклятье, и оно работало так же надежно, как выстрел из вальтера. Это было темное колдовство. Такое же, как Империо, наложенное им на летчика в Бремене в сорок третьем, такое же, как Черная Метка под длинным рукавом. — Ты так смотришь, что не надо никакой легилименции. — Рудольф захлопнул тетрадь и отправил ее обратно на полку. — Да, мне приходилось пользоваться непростительными заклятиями. Одно из таких освободило мир от Темного Лорда. Не всегда помогает Экспеллиармус, Гарри. И вот эта Метка, которую ты все пытаешься увидеть через рукав, она не потому, что я желал им победы, а как раз потому, что не желал и боролся, как мог. И старался искупить… все. Нельзя оставаться все время светлым и чистым. Так и умереть недолго. — Ты про него сейчас говоришь. Я не спрашивал, а утверждал. Я ведь ни разу не применял при нем Экспеллиармус. А тот — да. Это было его любимое дуэльное заклинание, ребята рассказали. Черт, каждый раз, стоит упомянуть хоть мельком того Поттера, и сердце словно обдирают наждачной бумагой, так становится горячо и больно. Рудольф смотрел на меня с неприязненной гримасой, и я вновь не узнавал его. — Ты так и будешь все всегда сводить к нему? Нет, я не про него говорю. Исключительно про тебя. Я понял, что мы сейчас поссоримся. Совершенно не на что было свернуть, чтобы не споткнуться о чертова Гарри Поттера и не начать ругаться. И столько обидных горьких слов накопилось у меня внутри, что я их точно не удержу. Я уже открыл рот, как Рудольф торопливо перебил: — Нет! Мы не будем ничего выяснять, Гарри. Я этого не хочу. Мы сейчас спустимся на обед, а потом оденемся и аппарируем вон в тот лес. После вчерашнего дождя там должно быть много интересного. И… Нам просто нужно опять привыкнуть другу к другу. — Мне не нужно. Я и отвыкнуть не успел. Он вздохнул и не ответил. Лес был красив. О том, что уже осень, не напоминало ничего, даже запахи оставались летними. Мы бродили до сумерек. Рвали траву, цветы. Рудольф срезал кору с дерева, снял с ветки гроздь рябины. — Что ты так смотришь? — Пытаюсь привыкнуть, что ты профессор зельеварения. Всякие травы, флоббер-черви, крысиные селезенки. Никогда бы не подумал. Рудольф невесело усмехнулся. — Мне было все равно, чем заниматься. Альбус увидел склонность к зельям, я не стал спорить. Мне действительно легко давалось обучение, я понимал самую суть этого ремесла. Потом уж он сказал, что я должен принять Метку, стать шпионом. Вот как ты вынюхивал здесь, так и я там. — Он остановился и, глядя перед собой прямо на дерево, тихо договорил: — Но когда я бывал в ставке Волдеморта, слушал его речи, видел, как глубоко он проник в темные искусства… это было страшно и очень притягательно. — Как Гитлер тогда в Бреслау, да? Рудольф усмехнулся: — Примерно так. Один год я преподавал вместо зелий ЗОТИ. И чувствовал то же самое. Хотелось обучить не защите от темных искусств, а им самим, показать их смертельную красоту. Он замолчал и все-таки посмотрел на меня. — Господи, я тебя пугаю. Все, забудь. Никого больше нет, ни Гитлера, ни Волдеморта, я здесь, в этой глуши, готовлю зелья и составляю сборник заклинаний. Я подошел к нему и уткнулся в колючий белый свитер, тот самый, что я нашел вчера на диване. — И я здесь, с тобой. Ты же помнишь об этом? — Всегда помню, каждую минуту. А еще думаю, надолго ли... Я даже отвечать не стал, взял и поцеловал его. Мы целовались долго, он сжимал меня все крепче, шарил руками по мантии, его собственной, которую не узнал. А я решил, что сейчас повалю его в траву, и плевать на все. Ведь там, в сорок третьем, я об этом даже не задумывался и делал все, что хотелось. И все было прекрасно. Но здесь, сейчас, с этим посуровевшим длинноволосым Рудольфом, прожившим больше десяти лет под именем Северуса Снейпа и утверждающим, что ему надо привыкнуть ко мне, я терялся. Прятал лицо, утыкаясь в его бедное израненное горло, и так и не решился ни на что. А он не проявлял желания. Улыбнулся, отстранился и сказал, что пора домой. * * * К вечеру я был в растрепанных чувствах. Почему-то я думал, все будет так просто и легко — стоит только мне найти моего Рудольфа, и я сразу же повисну на нем и расскажу, как люблю его. А на деле подойти и признаться не решался. Не знаю, что меня останавливало. Не только горькие, ревнивые мысли о том Поттере. Еще — то выражение в его глазах, новое, не совсем мне понятное. Как будто он меня не знает и постоянно прислушивается и присматривается, гадая, чего ожидать. Такого не было даже в начале нашего знакомства. И мне стало казаться, что, как только я открою рот и начну свои признания, он меня остановит движением руки. Как будто я все делаю и говорю не так. А как надо, я уже не понимал. Казалось, что я любил его сильнее прежнего. Я и не думал, что можно любить так отчаянно. Может быть, на меня повлияло все то, что ему пришлось пережить. Я и раньше знал, что он человек умный, с сильной волей, а сейчас и вовсе готов был преклоняться перед ним. И я смотрел на его усталое лицо, отмечал все морщинки, которых не было раньше, темные тени под глазами, жестко сжатые губы, и сердце заходилось. Как бы я хотел стать для него тем, кто выведет из мрака, прогонит призраки прошлого, научит снова смеяться открыто, а не кривить рот в этой странной неприятной усмешке. Но не получалось. За окнами сгустились сумерки, пронзительно верещала ночная птица, а я все сидел на своем диване. Пора было ложиться, а я не хотел спать один и не смел пойти к Рудольфу. Тоскливо было, хоть вой. Я взбил подушку, переоделся в пижаму, почистил зубы и снова сел. Я не смогу ему заменить того Поттера, как ни старайся. В его глаза смотрел Рудольф накануне последней битвы. Их двоих знает теперь вся волшебная Британия и вся Европа. Гарри Поттер и Северус Снейп. Эти имена и судьбы неразделимы. А я тут вовсе ни при чем. Я все-таки лег, накрылся одеялом с головой, хотя было душно. Но сон не шел. Потом скрипнула дверь, и я услышал легкие шаги. Еще через секунду диван прогнулся под весом севшего на край человека. Рудольф молча сидел, а я молча лежал. Все свистела птица за приоткрытым окном. А потом я почувствовал, как он отводит в сторону одеяло и берет меня… не за руку, нет. За ногу. Я обомлел. Он положил мои голые ноги на свои колени и осторожно гладил лодыжки, ступни, спускался к пальцам. И вдруг я ощутил горячее дыхание, и в следующий миг Рудольф прижался к моим ногам лицом. Этого мои нервы не выдержали. Я откинул одеяло и повернулся к нему. Он поднял голову, смутно видимый во мраке. Я молчал и был как переполненный стакан: только тронь, и польется во все стороны. Не хватало еще, чтобы он счел меня конченым слабаком. Я потянул его за руку и сказал: — Ложись со мной. Давай спать. И он лег и целовал меня в лоб, и в глаза, и в щеки, и в губы. Я отвечал ему и прижимал к себе так, что мог бы сломать ребра о его грудную клетку. Он склонялся надо мной, черные пряди свешивались по обеим сторонам худого лица, щекотали мою шею и грудь, но я не мог разглядеть, что в его глазах. Мне казалось, он хотел бы большего, но его руки не спускались ниже моих плеч, и это сбивало с толку. Наверное, надо было наплевать и сделать все самому. Он вдруг сжал меня в объятиях и замер, не давая пошевелиться. Держал так крепко, словно я мог улететь прямо из постели через открытое окно. И не отвечал на мой вопросительный шепот. Проснулся я сереньким дождливым утром один. Сел, сбросил одеяло, огляделся. Нигде ничего, ни звука, кроме стука капель о подоконник. На часах было всего восемь, значит, Рудольф специально встал пораньше и тихо ушел. Когда я засунул в рот зубную щетку, в ванную ворвался серебристый щенок-Патронус. Маленькая овчарка пронеслась вокруг меня по стенам и встала у ног. Я смотрел на нее как завороженный, застыв с торчащей изо рта щеткой. Мокрая паста капала с подбородка на пол. — Гарри, я в подземелье, сова принесла очень срочный заказ. Позавтракай один. Выдав мне все это голосом Рудольфа, щенок махнул хвостом. Я потянулся его погладить, и он растаял в воздухе. — Хоть бы добавил: люблю, целую, — пробормотал я, вынув щетку. Пес был очень симпатичный, но мысль, что Патронус Рудольфа именно таков, встревожила. В Хогвартсе, когда он только учился этому заклинанию, тот Поттер был как раз в щенячьем возрасте. Я отправился на завтрак, по дороге в красках представляя себе очкарика с моим лицом, как он бесстрашно носится на метле, играя Ловцом за команду Гриффиндора, а мой Рудольф не сводит с него глаз, стоя на трибуне. Я сел за стол, придвинул тарелку с кашей и вздохнул. Полдня я провел один. Спустился вниз, предложил свою помощь Ульриху, садовнику. И мы на пару высадили вдоль ограды линейку крохотных елочек. — Откуда они? — Из лесу, конечно, — сказал Ульрих и подмигнул мне. По веселым глазам и морщинкам вокруг них было видно, что он любит улыбаться, в отличие от своей Анны, на лице которой навеки застыла постная мина. — Выкопал и привез. Мы посадили все деревца, я сполоснул испачканные землей руки в струе фонтана и побрел вдоль замковой стены. Снова начал сеять мелкий дождик, но я не обращал на него внимания. Над головой заухала и захлопала крыльями птица, я взглянул вверх и увидел на карнизе огромную сову, распушившую мокрые рыжие перья. Она терзала клювом что-то похожее на дохлую мышь. Ждала, наверное, готовое зелье, чтобы унести заказчику. Моя сова сидела на карнизе чуть поодаль, сжавшись в комок, и недобро наблюдала за гостьей. Еще дальше нахохлилась третья сова, белая. Наверное, то была птица Рудольфа. Наглядевшись на сов, я вдруг пришел к выводу, что он купил себе именно такую в память о птице того Поттера. Мысль была дурацкой, но я не смог от нее отделаться и на его сову стал глядеть с неприязнью. В замке я вытер промокшие волосы полотенцем и спустился в подземелье, туда, где когда-то находился тир. Сколько всего с ним связано! Только теперь Рудольф устроил там вытяжку, понаставил тиглей, там же хранит котелки, пустые фиалы и всякую утварь для зельеделия. И, конечно, бесконечные запасы сырья. Я там еще не был, знал по его рассказу. Дверь была плотно закрыта, на ней слабо светилась сделанная магией надпись «Не входить!». Ясно, Ульрих с Анной сюда не сунутся, а Поттер, по представлениям этого сурового Северуса Снейпа, мог бездумно ворваться и помешать или что-нибудь испортить. Значит, были прецеденты. Я отошел от двери и стал подниматься наверх. Делать было абсолютно нечего, я не успел еще прижиться здесь, найти себе занятие и влиться в какой-то ежедневный режим, поэтому ощущал себя дурацким гостем, который явился незваным и не вовремя и теперь неприкаянно бродит по дому. И я ходил по лестницам и коридорам, поднимался и спускался, заглядывал в залы и комнаты. В большинстве из них стояла кое-какая мебель, но дух был абсолютно нежилой. И так я добрался до той самой башни, откуда мы тогда сбежали по крыше. Мрачные воспоминания нахлынули, как только я стал взбираться по неудобной винтовой лестнице. Моя бывшая каморка оказалась заперта, я подергал дверь и пошел дальше, выше, туда, где держали Рудольфа. Тот чулан без окна остался совершенно прежним. Лампочка была такая тусклая, словно ее не меняли полвека. Железные кольца в стене я отметил уже мельком, потому что мое внимание привлекла широкая каменная чаша, стоявшая в углу на тяжелом табурете. Это был думосбор, на его поверхности клубилась голубая мерцающая дымка, и принадлежать он мог только Рудольфу. В моем мире точно такой же был у Альбуса Дамблдора. Я стоял и не сводил с думосбора глаз. Там, внутри, все ответы на вопросы, что не давали мне быть счастливым. Да, конечно, это гадко и подло, это хуже, чем читать чужие дневники и письма. Я глубоко вздохнул и притворил за собой дверь. Что же именно Рудольф так хотел от меня скрыть? Серебристые блики дрожали на стене... Напряженно думая, я сделал один шаг к чаше, потом другой. Может быть, мысли, которые он так тщательно спрятал, имеют какое-то отношение к тому Поттеру? Мое сердце колотилось все быстрей и сильнее. Я подошел к думосбору вплотную и склонился, вглядываясь в его глубины. Помедлил, прислушиваясь, затем вынул палочку и коснулся содержимого. Серебристо-голубая субстанция внутри закружилась очень быстро и стала прозрачной, и я увидел летний день там, внизу. Мое дыхание уже затуманивало поверхность мыслей, волю будто парализовало. Если я сделаю то, чего так хочу, это будет чистым безумием... Но во мне вспыхнула безрассудная решимость. Я набрал полную грудь воздуха и окунул лицо в мысли Рудольфа. Пол каморки тут же накренился, и я полетел в думосбор головой вперед.