Зондеркоманда "Х"

Пролетев сквозь призрачное пространство, я оказался на ярком от солнца, зелени и гриффиндорских флагов поле для квиддича. Передо мной на трибуне среди зрителей сидели Альбус Дамблдор в странной фиолетовой мантии и Рудольф в черной мантии с капюшоном, еще с короткими волосами, совсем такой, как в 1943 году. Он с довольно кислым лицом наблюдал за игроками. Но я видел, что глаза его горят, как ни прикрывал он их блеск ресницами. И смотрел он на летящего за снитчем меня. Совсем так, как я недавно себе нафантазировал. Его губы беспрестанно шевелились. Молился или колдовал… Картина сменилась, и я оказался в мрачном зале, похожем на подземелье. Трещали факелы. И я стал свидетелем собрания Пожирателей Смерти. И Рудольф слегка кланяется и говорит: “Конечно, мой Лорд, я смотрю за ним”. Вновь смена декораций, и вот я в классе, и напротив меня стоит… стою я, тощий взъерошенный подросток с горящим ненавистью взглядом за круглыми очками. Он выставляет палочку и кричит: «Протего!», — и позади себя я слышу грохот и резко оборачиваюсь. Вижу с трудом поднимающегося на ноги Рудольфа. Парта сдвинута, палочка на полу, и он сгибается, чтобы ее поднять. Волосы растрепаны, липнут к лицу длинными прядями, брови нахмурены, на лице незнакомое выражение злобного удовлетворения. Он отряхивает мантию и уходит в другой конец класса. Ученики возбужденно перешептываются. А вот они вдвоем в классе зельеварения. «Легилименс», — говорит Рудольф, наведя палочку на моего двойника. Тот корчится, падает на колени, роняет голову, а Рудольф с перекошенным лицом и расширенными, дикими глазами опускает палочку, бросается к нему, хватает за плечи, трясет и кричит: «Почему ты все забыл? Почему ты все забыл?! Что мне делать с тобой?!». Ладони скользят по ученической мантии, еще миг — и Рудольф прижмет к себе этого бессознательного Поттера. Но тот приходит в себя, и Рудольф вынужден отпустить его и отойти. Новая сцена. Душевая в Хогвартсе, та, что в квиддичной раздевалке. Клубы пара, плеск воды, под струями одинокая голая фигура, и я не сразу узнаю Поттера. Худой, как червяк, как будто вообще никогда не ел досыта. Вдруг он оборачивается и тут же отскакивает, прячась за перегородку, и оттуда несется полный ярости и страха крик: «Уйдите! Что вам нужно?!». Я не успеваю ничего понять, невольно отступаю на шаг и прохожу сквозь Рудольфа, который прильнул к стене с совершенно таким же, как эта стена, белым лицом, с повисшими мокрыми волосами. Вся его мантия в брызгах воды. Лицо искажено безумной гримасой, губы закушены. Он отрывается от стены, вынимает палочку и, направляя на Поттера, шепчет: «Обливиэйт». Не успев опомниться и осознать увиденное, я оказываюсь в темной комнате. Голый по пояс Рудольф стоит на коленях у кровати со смятой, разоренной постелью и… Он дрочит, засунув руку в приспущенные трусы. Его лица не видно за волосами, но зато хорошо слышно, как он задыхается и шепчет: «Мой… мой… все равно мой… Га-а-арри…» Движения ускоряются, и… я никогда не видел, чтоб кончали так судорожно и страшно, как под пыточным проклятием. Его тело корежит и скручивает, мне кажется, что он сейчас разобьет голову о край кровати, и вот наконец он падает, сжавшись и закрывшись руками. Он глухо рыдает, а я цепенею от ужаса. Это зрелище отнимает у меня все. Следующая картина разворачивается на Астрономической башне, и я — уже без сил — смотрю, как Рудольф убивает Альбуса Дамблдора. Мне не забыть его искаженное ненавистью лицо в тот момент, когда он произносит «Авада Кедавра». Но после сцен в душе и спальне даже убийство не кажется мне худшим из преступлений. Меня трясло, сердце выскакивало, билось где-то в горле, и, честное слово, я бы предпочел сейчас умереть, чем объясняться с Рудольфом, и тут передо мной возникла оскаленная змеиная морда и рванулась вперед. И я очнулся, тяжело дыша и судорожно держась за края чаши. Перед глазами плыло, меня тошнило, и казалось, это мое горло только что было разорвано безжалостными клыками, это я с нестерпимой болью падал и падал на грязный пол Визжащей хижины в липкую горячую лужу собственной крови. Призраки прошлого растаяли, а боль не проходила. Я выпрямился и вдруг рывком оглянулся. Прислонившись к косяку, стоял Рудольф и, закусив, как там, в душевой, губу, смотрел на меня. — Ну что, понравилось, Гарри? — мягко спросил он. — Н-нет, прости, — пробормотал я, еще не придя в сознание. — Послушай, я… — Ты такой же, как он, — прервал меня Рудольф. — Тоже не смог пройти мимо. Я молчал. Гермиона рассказывала, как мой двойник влез в думосбор Снейпа и увидел то, что было нельзя. Мы оба не смогли поступить иначе. — Значит, вот как это было? — спросил я, отрываясь от чаши и подходя к нему. — Ты смотрел на него, а потом накладывал на него заклятие забвения? И сколько раз? — Ты не имел права… — Замолчи! Что мне было делать? С самого начала я только догадываюсь, что что-то не так, но ничего не понимаю. А ты ни в чем не признаешься. Ты не хочешь быть со мной? Не я тебе нужен? Ну скажи это сам, я пойму. Не надо намеками, “ах, надолго ли ты здесь”, — передразнил я его. — Не сходи с ума, — глухо проговорил Рудольф с болезненной гримасой. — Поздно, уже схожу. Вспоминаю, что ты мне говорил на этом самом месте шестьдесят лет назад и что я только что увидел, и схожу. Хранишь это, чтобы возвращаться к нему снова и снова? Лицо его исказилось до неузнаваемости, вместо ответа он шагнул ко мне, вцепился в волосы и прижался губами к моему приоткрытому рту. * * * Он целовал меня так отчаянно, словно над нами нависла смертельная опасность, и друг для друга осталась одна минута. Оторвался ото рта, прижал ладони к моим ушам, отчего в голове гулко зашумело, и наугад касался губами щек, глаз, лба. Я был зол, расстроен, полон решимости послать его к черту, но не сопротивлялся. Может быть, просто хочет заткнуть, чтобы не выяснять отношения. Мои попытки заменить того Поттера смешны, но прямо сейчас мне плевать. Я подумаю об этом после. Мрачная обстановка башни вдруг сыграла со мной странную шутку. Через шум в ушах вдруг показалось, что за окном снова, как в то страшное Рождество, взрываются фейерверки, а по ступеням стучат офицерские сапоги. И я, даже понимая, что все неправда, все сильнее и сильнее прижимался к Рудольфу. Мне было плохо. Эти двенадцать лет сделали свое черное дело куда лучше гестаповцев и разлучили нас по-настоящему. Лучше бы сейчас и правда был сорок третий, пусть в плену, пусть без надежды на будущее, зато Рудольф был мой, только мой, а я был его. Его «дорогой» и его «родной» унтерштурмфюрер Алекс Леманн и… — Что ты делаешь?! Изумление в его голосе и распавшееся объятие заставили меня открыть глаза. Рудольф держал меня за плечи и не сводил глаз. Я глянул вниз, на себя, и чуть не задохнулся от неожиданности. Получилось! Я так хотел снова превратиться в того, кого он любил, что смог. Я стоял в своем собственном мундире. В том самом, черном, с блестящими пуговицами со свастикой, с петлицами, и погоны наверняка были на месте. — Ты помнишь Алекса, Рудольф? — Надежда, с которой это прозвучало, удивила меня самого. — Тише, я все помню. Все-все… Рудольф расстегивал на мне китель, а я вглядывался в него, пытаясь понять, что он чувствует. Китель полетел на пол, на него упал галстук. Рудольф погладил меня по плечам, стянул подтяжки, и стал вытаскивать рубашку из брюк. Он раздевал меня торопливо, нервно, расстегивал манжеты и целовал запястья, впиваясь так, будто хотел прокусить. Сдернул с плеч рубашку и быстро водил носом по груди и шее, словно обнюхивал. А когда мои расстегнутые брюки упали вниз, Рудольф вдруг замер и взглянул мне в глаза. По лицу промелькнула тень, и он отпустил меня. Отошел, отвернулся. — Что с тобой? — Я не могу здесь. И ты так смотришь... Он ничего не хотел. Попытка не удалась. Я согласен был даже стать Алексом на всю оставшуюся жизнь, если бы это могло вернуть мне моего Рудольфа… Но не сработало. Я одевался в мантию, чары с которой спали, и думал, как же теперь быть. Рудольф так и не сказал больше ни слова. У лестницы внизу мы расстались. Из кухни выглянула недовольная Анна и позвала герра профессора убедиться, точно ли ей не привиделась мышь под буфетом. Он ушел, а я побрел в наше крыло. Я прошел мимо двери в комнаты Рудольфа, миновал свою собственную и остановился у соседней. Когда-то здесь жил Отто Экштейн. Тот самый, который старался быть для меня приятелем. Или даже был им. Я толкнул скрипучую дверь, просунул голову внутрь. В темноте нащупал выключатель. Лампочка не зажглась. Пришлось засветить Люмос. Пустая комната, в стене у окна несколько пулевых отверстий. Что-то тут случилось за это время. В голые окна без штор долетали разноцветные всполохи подсветки фонтана. А там, на стене, у которой раньше стояла кровать Отто, висел портрет графа Хаугвитца. Никто за столько лет так и не смог его снять. На то оно и вечное, это заклятие приклеивания. А пытались, видно. Портрет серьезно повредили в нижнем углу, краска осыпалась, обнажив серый холст, рама была с трещиной. Я постоял перед неподвижным портретом, потом отошел к окну и стал смотреть на фонтан. Когда-то я разговаривал там с Седриком. А его хроноворот я так и не нашел, а если откровенно — толком и не пытался искать. Никто ведь не мешает попробовать. Хроноворот — это надежда… В его комнате я ничего не обнаружил тогда, манящие чары не сработали, так может, стоит проверить все помещения замка? Отсюда и начну. — Акцио, хроноворот Седрика! — Тишина. — Акцио, часы Седрика! Акцио! — Молодой человек, перестаньте безобразничать в моем замке. — Портрет поправил пышное жабо и уставился на меня с негодованием. — Волшебник, а ведете себя бесцеремоннее захватчиков. — Милорд, — ляпнул я от неожиданности и поклонился портрету. И добавил по-немецки: — Добрый вечер. — Хорошие манеры еще никогда никому не вредили, — граф довольно улыбнулся и встал прямее. — Вы не немец. Британец? Заметно. И что же вы потеряли здесь и столь усердно призываете? Я очень осторожно рассказал про потерянные часы. — Фамильные, говорите? Шестьдесят лет назад здесь творилось черти что. Посторонние люди, грубые, нечуткие, портили мебель, уничтожали произведения искусства. Пытались сжечь меня, но не им со мной тягаться. А последний, сумасшедший, кричал, оскорблял, пытался ударить. Люди превратились в чудовищ. Вы спрятали часы от них? Понимаю. — Вы не могли бы сказать, где искать их? — Портрет явно знал многое; чувствуя, как ему понравилось мое обращение, я добавил: — Милорд. Граф поправил теперь уже парик и покровительственно улыбнулся. — К сожалению, я видел лишь то, что творилось в этой комнате, в своем кабинете и в малой столовой, которые тогда не использовались. Но в замке есть привидения. И уж они в курсе всего. Да, мои дорогие? — Милый граф, скорее всего, он обыкновенный проходимец. Наверняка мародер и охотник за сокровищами. А вы купились на манеры. Я обернулся и тут же словно угодил в холодный кисель — прямо через меня к портрету проплыли две призрачные женские фигуры. Первая с высокой прической, вторая с гладко зачесанными волосами, чем-то напоминающая нашу Серую даму. — Леди… — я решил быть британцем до конца и снова поклонился дамам. Первая, не глядя, отмахнулась веером, вторая за ее спиной приветливо улыбнулась. — Катарина, прекрати улыбаться этому пройдохе! Катарина? Я вспомнил имя. А первая, должно быть, Магдалина? И я пошел ва-банк, выложил тот единственный козырь, что у меня был: — Мадам. Я недавно навещал барона Адалрикуса фон Кенинга. Он просил передать вам наилучшие пожелания и напомнить, что его бедное сердце навеки ваше. — Каков врун! — Магдалина дернула плечом. — «Бедное сердце», скажите-ка! Поди, снова крутился вокруг могилы Сюзанны? Я благоразумно промолчал. И правильно сделал, потому что дама смягчилась, вздохнула и сложила веер. — Хорошо, говорите, зачем вы сюда пожаловали. Если граф ручается за вас, так и быть, попробуем помочь. Я повторил историю для привидений. Похожая на Серую даму Катарина подплыла ко мне и жестом показала идти за ней. Мы пришли в комнату Седрика. При помощи Инсендио я зажег стоящий на подоконнике трехсвечный канделябр и добавил свой Люмос. Магдалина с веером парила в углу у окна. — Часы здесь, — кратко сообщила она и, не прощаясь, растворилась в стене. Следом улетела вторая. А я упал на колени и принялся ощупывать доски пола. Старые, но еще крепкие. Понятно, что хроноворот не мог вырваться из-под них. Но как-то же Седрик их туда засунул? Я пытался раскачать и вытащить хоть одну доску. Встал и направил на пол палочку. — Бомбарда! Щепки еще сыпались сверху, и пыль висела плотной завесой, а я уже шарил рукой в пустоте. Наткнулся на доску, задел пальцами что-то холодное, оно полетело вниз и глухо звякнуло. Тогда я опомнился, вскочил и повторил: — Акцио хроноворот Седрика! И тут же мне в ладонь легли те самые часы «Гласхютте» с бежевым ремешком. Стрелки не двигались, стекло изнутри было покрыто пылью, как туманом, но на первый, беглый, взгляд казалось, часы в порядке. Я уже схватился за колесико завода — заставить их пойти, убедиться, что в этом мире остался хоть один хроноворот, с которым можно перепрыгивать через десятилетия и века, как дверь распахнулась. — Что здесь происходит? Что за грохот? Гарри?! Рудольф вошел в комнату и замер, переводя взгляд с дыры в полу на часы в моей руке. Я и сказать ему ничего не успел, он уже сделал выводы. — Так вот зачем ты здесь. А я-то успел поверить, что ради меня. Собираешься в путешествие? Он протянул руку, сказал: “Дай!”, —и я увидел, что рука дрожит. — Дай мне его, — повторил он. — Я как хранитель замка должен внести хроноворот в реестр волшебных находок. Потом отдам, и отправляйся, куда хочешь. — Я не для того его нашел, чтобы отдать тебе. Я знаю, что ты помчишься к тому своему Поттеру. Я лучше сам отправлюсь к своему Рудольфу. — Какие глупости. Я внесу в реестр и верну тебе. Он твой. Вот мы и поссорились. Это было неминуемо, сколько ни оттягивай. Я искал Рудольфа, оплакивал, сходил с ума от горя и любви, а когда нашел, оказалось, что все зря. Рудольф шагнул ко мне, вновь вытянув руку, и я вложил часы в его ладонь. Я, наверное, должен был и в самом деле вернуться в прошлое, туда, где мы были счастливы, но я бы там не смог. Я бы все время знал, что он меня забыл здесь, в 2003 году. — Иди, — сказал я. — Тот Поттер ждет. Надо завести часы, выставить год и… — Какой «тот», Гарри? — вдруг сказал Рудольф, болезненно морщась. — Что ты из меня душу вынимаешь тем Поттером? Это же для меня был ты! Я все эти годы думал, что это ты! Ты что, не понимаешь? — Я? — вышло глупо. — В каком смысле? Он был ребенок… — А что еще я должен был решить? Я прочитал все, что нашел о хроноворотах: вещь неизученная, были случаи старения и омоложения. Тебя нет, и вот ты появляешься. Пускай и одиннадцатилетний. Я молчал. — Я учил тебя. Защищал тебя. И хотел тоже тебя! — Но у нас ничего не получается! Ты не хочешь! — Да потому что с самого начала ты только и делаешь, что сводишь все к нему. Я не могу подойти к тебе, чтобы ты не уставился на меня вот этим своим обвиняющим взглядом! — После того что я увидел в думосборе... — Бог мой, ты такой же твердолобый! Что за наказание! Иди сюда! — он выхватил палочку. — Я проникну в твое сознание, а ты защищайся! — З-зачем? — опешил я. — Делай, что говорю! Доставай палочку и ставь щит, живо! Легилименс! Голова взорвалась болью. Замелькали картины прошлого, и я замычал, силясь выбросить Рудольфа из своих мозгов. Он вышел сам, опустил палочку, шагнул ко мне, встряхнул за плечи, как того, тогда… — Я сказал, защищайся! Легилименс! — Протего! Щит вышел сильным, как удар, я не только вытолкнул Рудольфа, но и влетел следом за ним в его голову. — Сколько еще раз я должен попросить? — шипел он на кого-то. Я едва узнал его: неимоверно злой, шея в бинтах, грязные волосы неряшливо падают на лицо, глаза лихорадочные, больные. — Отдайте мне те часы, скажите, где они! — А я вам устал повторять, что… — Да мне плевать! — разъярился Рудольф, отбрасывая волосы с лица. — Позови своих чертовых призраков! Я наконец увидел, что его собеседник — портрет графа Хаугвитца. — Они не станут с вами разговаривать. — Заставь их! — Но это невозможно. Рудольф издал какой-то рычащий звук и ударил кулаком по нижнему углу портрета. Рама треснула, краска посыпалась на пол. Хаугвитц заверещал: — Опомнись, психопат! Ты портишь волшебный артефакт! Рудольф не слушал, бил и бил, раздавался треск, краска облетала, угол совсем промялся. Он стоял перед портретом какой-то невыносимо жалкий, несчастный и злобный. Вдруг сквозь него поплыли призрачные фигуры. Послышался смех, а Рудольф оставил в покое портрет, крутанувшись на месте, нацелил на них палочку и отрывисто бросал: — Депульсо! Делетриус! Редукто! Диффиндо! Сектумсемпра!!! Со страшным грохотом обрушилось разбитое окно, пламя свечей задергалось от сквозняка, а Катарина и Магдалина все смеялись, и тогда — тут я совсем ошалел — он выхватил пистолет и стал высаживать в них пулю за пулей. Призраки, изгибаясь, уходили, таяли, просачиваясь сквозь стену, а пули дырявили ее, выбивая каменную крошку. Рудольф расстрелял обойму, отшвырнул пистолет и сел прямо на пол под портретом. Колышущиеся отблески делали его похожим на мертвеца, и все вокруг затопило невыносимым холодом. — Я больше так не могу, — заговорил он чужим, ломаным голосом. — Не могу! Мне нужен мой Гарри, мой Алекс. Какого черта я выжил? Как я буду дальше, зачем? Семь лет мне не было жизни. Но оставалась надежда. Теперь нет ничего. Меня самого нет. Как мне вернуться в сорок третий? Отдайте мне тот хроноворот, чтоб вас всех... Привидения вновь парили у разбитого окна, но молчали. Молчал и портрет. Рудольф закрыл лицо руками и тихо раскачивался. Сам ли я вышел из его сознания, или он мне помог, но в следующий миг он молча вынул из кармана хроноворот и протянул мне. Я машинально взял. Рудольф повернулся и вышел за дверь. Я рванулся было следом, но услышал хлопок: он аппарировал. Куда, я не знал, конечно. Я подошел к окну и прислонился лбом к холодному стеклу. Я не понимал, на каком я свете. Вдруг заметил, что у меня мокрое лицо. Я вытирал его краем мантии и смотрел во двор. Рудольфа там не было. В этот миг в фонтан плюхнулось что-то тяжелое. Прямо с неба. На всякий случай я достал палочку из кармана и перенесся туда. В воде бултыхалась сова, она била крыльями, пыталась взлететь или перевернуться. Лапы торчали в воздухе, к одной из них было привязано письмо. Я попробовал дотянуться до нее, но она была далеко от бортика. Мелькнула мысль применить Левикорпус, но я побоялся, что неправильно что-то сделаю, и сова утонет. Поднял левитирующими чарами и подхватил на руки. Комок мокрых перьев выскользнул и уселся на плитки у моих ног. Одну лапу сова вытянула вперед, и я отвязал письмо. Вода не успела испортить свиток. Письмо было от Рона и Гермионы, узнал я и сову, Сычика. Я не стал читать послание, затолкал в карман, потом умылся — и наконец начал связно мыслить. И тогда я, не обращая внимания на то, как сова хлопает крыльями и пытается удержаться на каменном бортике, чтобы напиться, помчался в замок. Даже аппарировать не стал, мне показалось, бегом будет быстрее. По лестнице я не взошел, а взлетел. Найти Рудольфа я никак не мог, хотя пронесся по всему замку. Значит, он скрылся куда-то далеко. Мерлин, сделай так, чтобы он вернулся, иначе мне снова придется искать его по всей Германии… Я пошел в свою комнату. Рудольф был там. Он стоял возле моего дивана и палочкой превращал его в широкую кровать. Я машинально отметил, что появились кресло, шкаф с высоким зеркалом, а на полу — пушистый разноцветный ковер. На движение Рудольф повернулся. Наверное, у меня была очень красноречивая физиономия, потому что он тут же опустил палочку и шагнул мне навстречу.