Rukovodstvo Dlya Nachinayushchih Dvigatsya Dalshe

Час за часом проходят прежде, чем солнце монотонно скатится к горизонту, лучами рисуя в небе новые оттенки — оранжевые и пурпурные, немного светлее палитры одеяния ордена Юньмэн Цзян. Время пролетает в разговорах: Цзян Ваньинь делится с ним информацией о происходящем за стенами его цветочного домика, а Лань Хуань, в свою очередь, историями своего младшего брата о жизни в Облачных Глубинах — недавнем зачислении новых учеников, попытках Лань Цзинъи овладеть искусством гуциня (которые до сих пор не увенчались успехом), последних махинациях Вэй Усяня… На последнем молчание мужчины застывает смолой, запечатывая в себе парящее напряжение. Цзян Ваньинь внимает его словам словно бы каждой частичкой своего разума, однако странное выражение его лица вне границ понимания даже Лань Хуаня. Точно он жаждет узнать больше о своём отдалившемся брате, сам не признавая тоски по нему. Цзян Ваньинь воюет с Саньду Шэншоу — с самим собой, — и это война, которую он не позволит себе проиграть. Так невесомые и тёплые, словно свет заходящего солнца, слова заменяет стрекочущее ранними цикадами молчание, когда между обсуждаемыми темами рождаются пробелы. Тишина не угнетает; в ней нет неловкого бормотания, заполнившего собой эти маленькие обрывы, — это странная безмятежность с ароматом цветущих лотосов. Лань Хуань, при всём своём напускном оптимизме, наслаждался спокойствием. Подобное общение устраивает его. В последнее время он утратил силы на поддержание продолжительных контактов. Они, контакты, слишком истощают: словно по кругу заведённые вопросы о его психическом состоянии, о самочувствии (это та банка червей, что он не собирается открывать), от которых едва хватает усилий отмахнуться мягкой улыбкой и тонкими манипуляциями в изменении темы. Он в порядке, большое спасибо за участие, потому что лидер ордена ГуСу Лань позволяет проблемам и разбитому сердцу стекать потоком ледяной воды с его спины, и двигается вперёд, не внемля ничему. Именно так он справлялся со смертью матери, гибелью отца и со всеми последующими катастрофами.       Ложь. Он больше не в силах подыгрывать самому себе. Притворство слишком утомительно. Он предпочёл бы вообще ни с кем не пересекаться, чтобы никто не видел его настолько разбитым и загнанным в ловушку собственных мыслей. Какая-то частичка разума шепчет о его смехотворной трусости, но Лань Хуань игнорирует её. Отныне он слишком хорошо умеет игнорировать. Прошлое помнилось иным. Люди говорили о его проницательности — и она всегда казалась настоящей. Единственный человек, умеющий читать своего брата как открытую книгу, он смотрел сквозь холодную внешность Ванцзи и видел так тщательно скрываемые пылающие эмоции младшего. Однако, быть может, он всегда был слепцом. Потому что как он не заметил, в кого превратился Гуанъяо? Или же эта сторона побратима была в нём, всегда была, а Лань Хуань не понимал… Нет, я не буду об этом думать. Он сосредотачивается на здесь и сейчас — на глубоком голосе Цзян Ваньиня, на мягком блеске отражающихся от водяной глади солнечных зайчиков, тонком аромате лотосов и кувшинок. С темнеющим небом мужчина поднимается на ноги. — Уже поздно, — ставит он перед фактом. Бледные пальцы непроизвольно крутят серебряное кольцо на указательном пальце правой руки. Это похоже на привычку. — Мне нужно забрать племянника. Лань Хуань встаёт следом. — Конечно, — произносит он. — Если хотите засветло добраться до Пристани Лотоса, то вам стоит выдвигаться как можно скорее. Рука об руку они возвращаются в сад перед домом. Забывшие о кролике, они переглядываются в панике. Лань Хуань не хотел бы нести дополнительную ответственность за потерю кролика младшего брата. Судя по всему, у Цзян Ваньиня схожее мнение. По обоюдному молчаливому согласию они опускаются на корточки и пытаются отыскать в кустах хотя бы проблески коричневого меха. По крайней мере, его одежда тёмная, унылая мысль проскальзывает в голове Лань Хуаня, который уверен, что это будет кошмаром — смыть грязь с его белых одеяний. Улыбка появляется на его лице вслед за картиной в голове, запечатлевшей покрасневшего Лань Цижэня с дрожащими от позора бородой и усами. После ухода их отца именно дядя пытался воспитывать своих племянников. Всегда тихий и послушный, ребёнком Ванцзи никогда не доставлял проблем дяде. Однако он был совершенно иной историей. Несколько минут уходят на ныряние в цветочные клумбы едва ли не с головой, прежде чем судорожные поиски Лань Хуаня прерывает победоносный возглас: — Попался! — одной рукой держа яростно трепыхающийся пух, а другой безрезультатно стряхивая грязь с коленей, Цзян Ваньинь бормочет. — Чёртов кролик... На лице мужчины крошечные пятна грязи, которые Лань Хуань находит абсурдно очаровательными, несмотря на грубые манеры заклинателя. Кролик бьёт лапами в надежде высвободиться, но мужчина решил гладить его по голове, пока напуганный зверёк не успокоится. В подобной ситуации Саньду Шэншоу мало чем походит на легендарного лидера сильнейшего ордена — на самом деле сейчас он больше напоминает одного из старших учеников в выходной день. Заметив взгляд Лань Хуаня, Цзян Ваньинь утирается уголком рукава. — Полагаю, мне лучше вернуться. Лань Хуань, подражая своему младшему брату, отвечает:       — Мгм.

۞۞۞

Прощание проходит в саду, потому как Лань Сичэнь не может покинуть крошечную территорию, на которой находится домик. Оба придерживаются манер, что укоренились в них с самого детства; именно таким должно быть дипломатическое расставание между двумя лидерами орденов. Цзян Чэн полагает, что Лань Сичэнь так же свят, как о нём говорят, — Цзэу-цзюню удалось провести с ним целый день, оставаясь при этом верным своему спокойствию. Как бы он ни хотел признавать, однако это по-настоящему достойный подвиг. Возвращаясь извилистыми коридорами по указаниям, которые даны его недавним собеседником, он вспоминает приятное ощущение, засевшее чуть ниже груди во время их пребывания у пруда. Что-то сродни… сродни тёплому сиянию дружбы, которое он разделял с Вэй Усянем, когда всё было намного проще. Давно позабытое чувство. Потому что у лидера ордена Юньмэн Цзян нет времени на друзей. Потому что он выполняет свои обязанности, заботится о Цзинь Лине, отправляется на ночную охоту, чтобы сохранить свои навыки, и... всё. В конце концов, в сутках лишь двадцать четыре часа. Теперь же, когда он задумывается об этом, его жизнь кажется слишком пустой. На протяжении тринадцати лет Цзинь Лин был единственным светлым пятном в его жизни. Наполненное стрессом воспитание ребенка в одиночку принесло ему необъятную радость. Первые слова малыша, его первые шаги, первая ночная охота — он всегда находился рядом, с самого начала. Он знает, какова возможность стоять подле мальчишки, тем более ценой оказалась жизнь его старшей сестры. (И эта цена слишком высока, чтобы суметь расплатиться.) Но его племянник взрослеет. В свои шестнадцать он уже лидер ордена, и, чёрт возьми, сердце Цзян Чэна болит за него, потому что он не понаслышке знает, насколько тяжело это бремя для столь юного ума. Мальчик храбр и молод, и проказлив, но больше всего он настолько, настолько сообразителен — и Цзян Чэн любит его за это. Как лидер ордена, он берёт эту сообразительность и закаляет её, формируя из хаотично бушующего пламени сфокусированный луч, оружие, владению которым племянник должен обучиться в кратчайшие сроки. Быть лидером ордена означает власть, безоговорочное подчинение других, однако в комплекте с должностью идёт опасность, потому что всегда, всегда есть люди, желающие вырвать силу из правящих рук. Люди, не страшащиеся любых средств, необходимых для достижения пожирающей их изнутри цели. Цзян Чэну всё известно о таких людях. Вместе с заносящимся над их головами клинком под удар ложилась и его совесть. Не такого он желает для ребёнка, которого вырастил. Не такого бы желала Цзян Яньли своему сыну. Дьявол, это первая причина, почему он взял опекунство над Цзинь Лином. Другим вариантом был Цзинь Гуанъяо, но черти его дери, если бы он позволил этому подонку прибрать к своим мерзким лапам его племянника. Эта несчастная пародия на человека превратила бы ребёнка в точную копию своего извращённого Я: властолюбивого и беспощадного. Как и он, Цзинь Лин может казаться немного избалованным (Цзян Чэн берёт на себя полную ответственность за свои ошибки в качестве псевдородителя), однако он мог стать в сто крат хуже. У мальчишки доброе сердце и неуёмное желание защищать людей, и Цзян Чэн сделает всё возможное, чтобы он всегда оставался таким. Конечно, он никогда не скажет об этом мальчику. Очередной его недостаток. Иногда он хотел бы произнести это банальное и так раздражающе зудящее «я люблю тебя», чтобы язык не замирал на первом же слове, обнять Цзинь Лина так, как он сам хотел объятий своего отца, а не приклеивать руки вдоль тела. Но Цзян Чэн не может. Даже не понимает, почему, но он хочет обнять племянника, потому что Цзинь Лин так чертовски похож на него в этом возрасте: все эти острые углы и угрюмые взгляды скрывают неуверенного маленького мальчика, который безмолвно кричал — пожалуйста, взгляни на меня. Пожалуйста, гордись мной. Поэтому непроизнесённое он показывает ему единственным известным ему способом: Цзян Чэн следует за ним оберегающей тенью, пускай мальчишка даже не догадывается об этом. Рычит на него приказами и обещает сломать ноги, тем самым говоря ему «ты дорог мне». Кролик — тёплый клубок в его руке, надёжно спрятанный в изгибе локтя, — напоминает ему, что в мире полно других вещей, помимо его экзистенциальных страданий. Верный себе зверёк совершает ещё одну попытку освобождения, как только они достигают выхода из лабиринта, поглотившего их этим утром. Однако и на этот раз удача не благоволит его косой мордашке. В следующую долю секунды появляется Вэй Усянь и Лань Ванцзи, возвращающиеся из деревушки Цайи. Цзян Чэн уверен, что это самый долгий поход за покупками, который он когда-либо видел. Впрочем, прогулка не кажется успешной — ни один из них не несёт с собой сумки, — однако он прекрасно знает, что это означает. Слишком часто в детстве ему доставалась роль несчастной жертвы розыгрышей Вэй Усяня, чтобы сейчас решить, что его сводный брат вернулся с пустыми руками. — Хей! Цзян Чэн! Взволнованный голос выкрикивает его имя. Помяни дьявола. Лицо мужчины щедро на улыбку, когда он преодолевает последние метры склона, держа руку мужа в своей. Цзян Чэн коротко вздыхает про себя. В такие моменты он остро чувствует свою одинокую жизнь. Они настолько, блять, идеальны вместе. Вэй Усянь с его горячим нравом и образом солнечного человека, Лань Ванцзи с его стоицизмом и прикоснись-к-моему-любимому-и-я-натяну-твои-кишки-на-гуцинь в роли жизненной позиции. Проклятье. Этого достаточно, чтобы угрюмость вернулась на законное место, выползши из спячки последних нескольких часов. Присутствие Лань Сичэня может успокаивать, в то время как Лань Ванцзи, конечно же, прямая тому противоположность. Кто-то пихает в его свободную руку нечто круглое и восковое. Когда Цзян Чэн поднимает взгляд, Вэй Усянь дарит ему улыбку и впивается зубами в свою локву, не обращая внимания на стекающий по подбородку сок. Лань Ванцзи без слов достаёт свой платок и передаёт ему. — Дафа-а-ай, — канючит он с полным ртом фрукта, — фъешь его, — он игриво виляет бровями. — Я знаю, чего ты хочешь. Вместо этого Цзян Чэн кладёт подарок в карман своей мантии, задаваясь вопросом, помнит ли Вэй Усянь о том, что локва — его самый любимый фрукт. Затем он протягивает кролика Лань Ванцзи, который не проявляет ни единого признака удивления, каким образом у лидера другого ордена оказался его питомец. — Скажите Лань Цзинъи быть более осторожным, когда нянчится с кроликами. Мужчина почти смеётся, когда Вэй Усянь давится воздухом. Слово не выдавать юного ученика он сдержал — он обещал только помешать Лань Цижэню узнать о его убежище, не более того. Во всяком случае, это кролик Ханьгуан-цзюня. Где-то поблизости звучат шаги, следом появляется Цзинь Лин, волоча за собой сконфуженного Лань Сычжуя. Лицо его племянника красное, а лобная лента другого ученика перекошена — да что это такое? — поэтому Цзян Чэн принимает это как знак того, что поздравления откладываются на уместное будущее. Любой другой на его месте скорее всего был бы обеспокоен тем фактом, что воспитал мальчика, который, очевидно, любит других мальчиков, но, честно говоря, Цзян Чэну было глубоко наплевать. В его семье уже есть обрезанный рукав; что дальше? Если у ребенка никогда не будет наследников, что ж, это проблема ордена Ланьлин Цзинь. Только бы Цзинь Лин был счастлив. Цзян Чэн полагает, что позже обязательно нужно будет провести Беседу со своим племянником. И ещё один, возможно, разговор лично для мальчика из Ланей. Вероятно, с непосредственным участием Цзыдяня. Конечно же, он хочет лишь увериться, что это действительно тот человек, который нужен Цзинь Лину. В этот же момент Цзинь Лин аккуратно поправляет ленточку на лбу юноши, отчего Лань Сычжуй краснеет пуще прежнего. Затем они отпускают руки друг друга (всё это время они держались за руки, и, святое дерьмо, они действительно серьёзны), пока Цзян Чэн внимательно наблюдает за их прощанием. Его племянник смущённо трётся сапогом о землю, когда Лань Сычжуй одаривает его нежной улыбкой, которая напоминает о человеке в таком же бело-голубом наряде со схожим мягким изгибом губ. Словно бы весь его мир запечатан в одном-единственном Цзинь Лине. Цзян Чэн рад, ведь у детей есть шанс обрести своё счастье. Надежда лишь на то, что они не совершат ошибок старшего поколения и что на их долю не выпадут те же испытания. Наконец Цзян Чэн и его племянник разворачиваются к выходу. Должно быть, пара из них довольно колоритная, приходит к нему случайная мысль, когда Облачные Глубины растворяются за их спинами: взрослый мужчина, облачённый во всё пурпурное, и золотой юноша. История Цзян Чэна полна сожалений, он прекрасно это осознаёт, и в ней есть целая глава, посвящённая его племяннику. Однако если бы его поставили перед выбором между его самыми величайшими достижениями, он бы указал и на Цзинь Лина тоже.