Rukovodstvo Dlya Nachinayushchih Dvigatsya Dalshe

В течение следующих нескольких минут Цзян Чэн неловко зависает над Лань Сичэнем, войдя в режим паники. Мысленно он просматривает список всех совершённых им проступков с момента прибытия в Облачные Глубины, и этот список пугающе длинный. Нарушение уединения Цзэу-цзюня без предварительного уведомления — притом не один, а целых два раза, если считать этот визит. Распитие алкоголя в Облачных Глубинах, спаивание лидера ордена Лань в Облачных Глубинах… и это лишь начало вереницы преследующих его неудач в Облачных Глубинах. Наконец Цзян Чэн оправляется от потрясения и приказывает себе успокоиться, напоминая, что он давно уже не чёртов ученик. Ради всех богов, он взрослый мужчина, ветеран войны и лидер одного из Четырёх Великих Орденов, а ведёт себя настолько недостойным образом. Цзян Чэн делает глубокий вдох и, взяв себя в руки, снова смотрит на лежащего без сознания мужчину перед ним. Шея согнута под неудачным углом так, что нос уткнулся в самое плечо и левая рука оказалась придавлена телом. Положение ужасно неудобное, несомненно, если Лань Сичэнь проведёт ночь в этой позе, то утро преподнесёт ему гораздо больше сюрпризов. Чувство вины всё так же продолжает терзать сердце Цзян Чэна. Будь проклята его совесть. Её давно следовало заткнуть. (Откровенно говоря, мужчина удивлён наличием сего чувства, особенно после всего дерьма, через которое ему пришлось пробиваться все эти годы. Её появление неожиданно, но не сказать, что нежелательно.) Цзян Чэн не должен вмешиваться, он действительно не должен. Вероятнее всего, понятие чрезмерного физического контакта, как и множество другого, попадает под железные правила Облачных Глубин, и если Лань Сичэнь действительно похож на своего брата, он точно психанёт нахрен, если узнает, что Цзян Чэн делал с его сонным телом. Мужчина пытается убедить себя в том, что ему тоже было бы неприятно прикасаться к Цзэу-цзюню, даже если во благо — отнести его в более удобную по сравнению с полом постель. Цзян Чэн решительно отказывается думать об эффективности собственных мыслей на этот счёт. В конечном итоге ему удаётся найти с самим собой компромисс. Он не собирается переносить спящего принца ордена ГуСу Лань в его покои, ведь это, несомненно, поставит их обоих в неловкую ситуацию, не говоря уже о том, что даже при всей выносливости Цзян Чэна выдержать вес мужчины окажется чертовски трудновыполнимым подвигом. Вместо этого под причитания совести он хватает пару подушек, аккуратно сложенных рядом с книжными полками. Стараясь не заострять внимания на своих действиях, Цзян Чэн приподнимает голову едва слышно сопящего мужчины и подкладывает подушку под шею. Цзян Чэну довелось встречать гомон утренних птиц ничком на полу столько раз, что этой практики хватило для осознания одной простой истины — последствия рано или поздно проявятся дьявольской болью в пояснице. Всё-таки он уже решился на благое дело, поэтому должен довести его до конца. Цзян Чэн аккуратно переворачивает Лань Сичэня — совсем немного, чтобы освободить подмятую телом руку, — и подкладывает вторую подушку под живот. Затем отступает на шаг и оглядывает плоды своих тяжёлых трудов. Положение высокого мужчины хоть и далеко от идеального, но, по крайней мере, комфортнее изначального состояния. Чувство вины немного отступает, но не скрывается полностью. Устало вздохнув, Цзян Чэн берёт кружки с проклятым кувшином и идёт на кухню. Небольшая комнатка, как и ожидалось, отражает образ самого Лань Сичэня — чистая и гармоничная. На деревянной решётке сушится посуда, с потолка свисают корзины с растущими в них травами как раз там, где днём лучи солнца проникают сквозь окно. В воздухе витает запах розмарина, смешанный с тонким ароматом тимьяна и базилика, однако Цзян Чэн не совсем понимает, что они делают здесь. Кухня ГуСу Лань славится простотой и отсутствием резких ароматов — эти травы абсолютно противоречат данному факту. Мужчина ставит кувшин на стол и начинает ополаскивать кружки. По завершению мытья он откладывает их сушиться и открывает керамический сосуд — виновника сегодняшних проблем. Запах дешёвого спиртного, вероятно, выгнанного в затхлом подвале, бьёт в нос — крепкий и подозрительно терпкий. Цзян Чэн подносит кувшин к лицу, но держит на достаточном расстоянии, чтобы не задохнуться от паров. Идиот, который по случайности является его старшим братом, добавил в вино изрядное количество сиропа, вероятно, надеясь, что он приглушит вкус алкоголя, особенно для того, кто никогда прежде не был знаком с ним. Совершенно мерзкий поступок. Цзян Чэн качает головой, напоминая себе о клятве отомстить Вэй Усяню при их следующей встрече. Затем мужчина переворачивает грёбаный кувшин, наблюдая за вытекающей коричневой жижей, и тщательно промывает сосуд. Судя по выражению лица Лань Сичэня, так споро выпившего свой «чай», ему действительно понравилась эта дрянь. Цзян Чэн вздыхает; бережёного бог бережёт. Чёртовы Лани. Они ненормальные, все до единого. (Мужчина уже со счёта сбился, сколько раз думал об этом.) Неожиданный шум в гостиной привлекает внимание Цзян Чэна. Рука на мгновение соскальзывает с мокрых боков кувшина, но мужчине удаётся поймать его прежде, чем он разобьётся. Ох, нет. Что теперь-то? Этот вечер обернулся катастрофой, с каждой минутой разрастающейся в геометрической прогрессии, и Цзян Чэн задумывается о том, что идея свернуться калачиком и умереть заманчива как никогда. Но, конечно же, он не может этого сделать. Мужчина ставит кувшин на сушку рядом с кружками и выбегает в гостиную, молясь, чтобы не произошло ничего серьёзного. Подобное слишком часто случалось в прошлом. В памяти всплывают времена, когда маленький Цзинь Лин крушил всё направо и налево, хватая первое попавшееся и кладя его в рот из детского любопытства. Единственный способ уберечь малыша от неприятностей — держать его подле себя, но дети такие неугомонные, и если Цзян Чэн выпускал его из внимания хотя бы на секунду, он уползал со скоростью света, поэтому приходилось его отлавливать прежде, чем малыш натворит бед. Но сейчас здесь нет маленького племянника. В соседней комнате — очень мускулистый, давно уже взрослый мужчина, чей уровень совершенствования превышает уровень Цзян Чэна, и возможно множество моментов, которые потенциально могут пойти не так в этом сценарии, отчего глава ордена Цзян сам борется с желанием пойти крушить вещи. Когда мужчина добирается до гостиной, Лань Сичэнь уже на ногах, хотя и удерживается в вертикальном положении только благодаря опирающейся о стену руке. Подушки смяты кучкой на полу. Глаза цвета жидкого золота широко распахнуты и часто моргают от света; он смотрит на Цзян Чэна пытливым взглядом, от которого пробирает странная дрожь и бросает одновременно и в жар, и в холод. Замечательно, он очнулся. Неудивительно — единственная кружка вина не могла надолго его отключить. Теперь они могут вернуться к нормальной жизни и сделать вид, что последнего получаса не существовало. — Глава Ордена Цзян, — беззаботно произносит мужчина, отчего Цзян Чэн замирает. Потому что, во-первых, никто из тех, кто обращается к нему по титулу, не бывает настолько рад его видеть, и, во-вторых, в этот самый момент Цзэу-цзюнь походит на Цзинъи, когда мальчишка восторженно поедает куриные крылышки или объедается сладостями. (Не спрашивайте, откуда он это знает. Пожалуйста. Просто не надо.) Затем всегда грациозный, неизменно сдержанный Лань Сичэнь делает в его сторону несколько неуверенных шагов, выравнивая походку лишь спустя пару мгновений. Улыбка гораздо ослепительнее, чем его повседневная, изогнутые губы открывают вид на белые ровные зубы, но сердце Цзян Чэна замирает. Проклятье, уже в тысячный раз за сегодняшний вечер думает он. Лидер Ордена Лань пьян в хлам.

۞۞۞

Голова кружится, когда он делает шаг в сторону человека в пурпурном. Нет, не совсем верно. Голова не может кружиться на шее — в этом нет никакой логики. Это мир вращается, словно волчок вокруг своей оси, с которым он учил играть маленького Ванцзи. Да, так гораздо лучше. Всё кажется воздушным и лёгким, словно он внутри облака. Некогда причиняющее душевную боль исчезло, растворилось или, может, не совсем исчезло — просто скрылось в облаках безмятежности, позволив на короткое время перевести дыхание, пока у него появилась возможность укрыться от зоркого взгляда своего прошлого. Лань Хуаню нравятся облака. Человек в пурпурном выглядит сердитым, и что-то ещё в его образе не даёт покоя. Брови нахмурены, а красивые губы сжаты в тонкую линию. Обеспокоен. Очень чем-то обеспокоен. Так не должно быть. Лань Хуань хочет сказать мужчине, чтобы он не грустил, потому что именно сейчас весь мир кажется приятным и как никогда ясным, словно в погожий солнечный день, а печаль — это совсем не приятно и не ясно. Ему не нравится, когда люди становятся заложниками тоски. Лань Хуань хочет, чтобы мужчина улыбнулся, потому что, должно быть, улыбка придаст большего очарования и без того приятному лицу человека, возможно даже, тогда он больше не будет грустным. На периферии сознания всплывает мысль, что это неправда. Улыбающимся людям так же известна грусть, порою за их напускным счастьем скрывается самая глубокая, самая тёмная печаль из всех. Но вскоре мысль снова растворяется в объятиях белых пушистых облаков, и чувство беззаботности прогоняет тени сомнений в самый дальний угол сознания.

۞۞۞

После того, когда мозг Цзян Чэна возвращает свою функциональность, первое, что замечает мужчина, — сбитая лента на лбу Лань Сичэня. Нет, не совсем так: если прежде она была немного криво повязана, то теперь по вине малейшего движения может распуститься совсем; обыкновенно аккуратно уложенная под ленту чёлка выбивается длинными тёмными прядями. Второе — пристальный взгляд мужчины, словно бы выискивающий в его лице ответ на сложную загадку. Подобная сосредоточенность настолько противоречит широкой улыбке, что нервы Цзян Чэна сматываются в куда более тесный запутанный клубок. — Глава Ордена Цзян, — произносит мужчина напротив, — почему ты так на меня смотришь? Лань Сичэнь склоняет голову к плечу, словно сбитая с толку пташка. — Твоя лента сползла. — Ой! — восклицает Лань Сичэнь и подводит руки к затылку как раз в тот момент, когда узелок развязывается полностью. Длинная белая в голубых плывущих облаках лента в руках на некоторое время озадачила Первого Нефрита ордена ГуСу Лань, который спустя несколько секунд интенсивных раздумий решил вернуть её на законное место. Его пальцы длинны и гибки из-за долгих лет игры на гуцине, но мужчина проигрывает алкоголю, выпитому несколько минут назад, и сдаётся после нескольких неудачных попыток. Но он не позволит мелочам смутить его. Глава Ордена Лань снова пронзает Цзян Чэна взглядом и ослепляет улыбкой, что сродни удару чем-то особо тяжёлым по голове. — Вероятно, сейчас я не в состоянии справиться с сей задачей. Не окажешь мне услугу? Лань Сичэнь протягивает ленту, и у Цзян Чэна не остаётся выбора, кроме как взять её. Либо так, либо ответить «нет» главе другого ордена, что будет выглядеть довольно-таки грубо. Во всяком случае, в этом нет ничего сложного. Сколько он помнит себя, мужчина самостоятельно заплетал свои волосы, и именно он занимался шевелюрой Цзинь Лина, пока мальчишка не повзрослел достаточно, чтобы справляться с этим. Цзян Чэн слышал, что адепты ордена ГуСу Лань придают особое значение лобным лентам, однако память предсказуемо решила сыграть с ним злую шутку. Мужчина просто надеется, что не совершает смертельного преступления, прикоснувшись к одной из них, чтобы обернуть тонкую полоску ткани вокруг головы и завязать узел сзади. — Всё, — резко произносит он, стараясь сохранить остатки гордости, от которой к этому моменту и так остались крохи, поэтому Цзян Чэн не уверен, имеет ли она ещё значение. — Готово. Цзэу-цзюнь подносит ко лбу руку и тщательно ощупывает ленту, после чего прослеживает её до затылка, теребя узел. По-видимому, довольный, он благодарит Цзян Чэна, а затем… Он берёт его за руку и тянет в направлении двери. Как и у большинства заклинателей, ладони Лань Сичэня мозолисты от многочасовых тренировок с мечом и — в его случае — ежедневной игры на гуцине и сяо в течение многих лет. Тепло и сила, исходящие от чужих рук, хоть и незнакомы, но, как Цзян Чэн открывает для себя, довольно приятны. — Взгляни на небо, — говорит мужчина, — разве оно не прекрасно? Над головой едва виднеется луна. Новолуние прошло несколько ночей назад и хотя жёлтый серпик неуклонно увеличивался в размерах, мало что можно было увидеть за перистыми облаками, собирающимися вдали. Скоро с небес прольётся дождь, самое большее — через три дня, но пока погода остаётся ясной. — Полагаю, что так. Затем на руке Цзян Чэна исчезает тёплая хватка. Поражённый, он наблюдает за легко взобравшимся на чёртову крышу мужчиной. На мгновение Лань Сичэнь теряет равновесие, но так же быстро возвращает его, после чего поднимается, балансируя, к балке, в которой сходится наклонная кровля. — Спускайся оттуда! — кричит Цзян Чэн, однако Лань Сичэнь словно не слышит его. Один из самых высокопоставленных заклинателей мира взбирается на деревянную балку и ставит одну ногу впереди другой, раскинув в сторону руки и прикусив кончик языка, будто малое дитя, которое осмелилось пройти по краю сточной канавы. О боги! Он собирается убить себя. Взлетев на крышу вслед за Цзэу-цзюнем, Цзян Чэн хватает его за руку и тянет вниз, пока у мужчины не остаётся выбора, кроме как примостить свою задницу на балку, свесив при этом ноги с края крыши. — Глава Ордена Лань, будет лучше, если ты останешься здесь, — в голосе Цзян Чэна проскальзывают нервные нотки. Мужчина не может отделаться от ощущения, словно ведёт монолог с особо непослушным псом. Цзян Чэн даже не представляет, на что горазд Цзэу-цзюнь в подобном состоянии, но произойти может что угодно, вплоть до того, что их жизни окажутся под угрозой. — Сегодняшние звёзды такие яркие. Разве ты не видишь их? — Мгм. — Облака так и просятся на картину. И ты тоже, — в голове Цзян Чэна происходит замыкание. — Ты прекрасен. Что за дерьмо?! Должно быть, алкоголь подплавил что-то в голове главы ордена, ведь ни один уважающий себя мужчина никогда не произнесёт подобного вслух, пьяным или трезвым. Даже его матушка скорее начала бы бить людей Цзыдянем. К лицу Цзян Чэна приливает жар, который тут же распространяется по всему телу. Он почти уверен, что его щёки покраснели так же, как и у Цзинь Лина несколькими днями ранее, однако сейчас его спасают сумерки. Цзян Чэн вспоминает, как его позабавило смущение племянника. От судьбы не уйдёшь, думает он. Что ж, теперь ему не до смеха. Видимо, сейчас Цзэу-цзюнь действительно пьян в доску, раз может простодушно говорить подобные слова. Как ещё объяснить такое? Люди всё время несут чушь под действием алкоголя. Очевидно, старший мужчина не замечает замешательства Цзян Чэна. Взгляд Лань Сичэня обращён к привязанному к его талии колокольчику в форме лотоса с девятью лепестками, сияющему серебром в лунном свете. Символ ордена Юньмэн Цзян. Его ордена. Цзян Чэн только замечает заинтересованность в колокольчике, когда Лань Сичэнь быстро протягивает руку, намереваясь коснуться его. Движение неловкое, потому Цзян Чэн с лёгкостью отталкивает чужую ладонь, однако к этому моменту его сердце бешено бьётся где-то в горле, и он не может взять контроль над собственными чувствами и унять дрожь, пробегающую по телу. — Пожалуйста, не прикасайся. Голос мягок. Большинство людей могут поведать об опасности подобных моментов, но прямо сейчас Цзян Чэн не кажется себе опасным. Тело ощущается слишком тесным, руки дрожат, по позвоночнику холодком прогуливается что-то, чему он не может дать название. — Почему? Лань Сичэнь снова наклоняет к плечу голову, устремив взгляд на Цзян Чэна, словно бы в его лице скрыты все тайны вселенной. В голосе мужчины слышны волнение и любопытство, да и Цзян Чэн не считает это большим секретом. Он делает глубокий вдох. — Наши колокольчики… Для каждого из людей ордена Юньмэн Цзян важен его колокольчик. Он символизируют нашу семью: тех, кого мы потеряли в прошлом, тех, кто сейчас рядом с нами, и тех, кого мы будем любить в будущем. Колокольчик — это что-то очень… личное для многих из нас, особенно для моей семьи. Лань Сичэнь осторожно кивает, внимая каждому слову, и, кажется, понимает дерьмовое, запинающееся объяснение Цзян Чэна. Не сказать, что он хороший рассказчик, тем не менее он продолжает. — Дарить кому-то колокольчик — признак глубокой… — слова даются лишь с лёгкой борьбой, — любви и привязанности. Доверия. Выходя замуж, моя сестра передала Цзинь Цзысюаню свой колокольчик. Внезапно Цзян Чэн чувствует в горле атакующую, словно при простуде, боль, отчего ему приходиться несколько раз сглотнуть, прежде чем она исчезнет. Свадьба была прекрасной; сестра смеялась и искрилась счастьем в красном свадебном наряде, с любовью и обожанием смотря на своего мужа, когда он откинул её алую вуаль и нежно сжал девичьи руки в своих. Вэй Усянь не смог сдержать данное себе обещание не плакать, стоило золочёному павлину, над которым он смеялся долгое время, пообещать защищать их А-Цзе до конца жизни, Цзян Чэн же лишь слегка шмыгнул носом, наблюдая, как облачённые в красное фигуры кланяются статуэткам богов и табличкам с именами их родителей и предков. Теперь, на семнадцать лет старше и определённо мудрее, Цзян Чэн осознаёт, что с ним никогда не произойдёт ничего такого. Не предстать ему перед алтарём с руками по швам и стучащим в ушах пульсом, не увидеть серебряный отблеск — его блеск — на красных одеждах любимого человека. С ним не произойдёт подобного, потому что все, кого он посмел когда-то любить, просто исчезли. Он щедро одаряет ненавистью, но не любовью, — это всё, что он знает, и так он сохранит свои колокольчик и сердце, потому что никто их не примет. Цзян Чэн ощущает утешающее касание мозолистой руки и вспоминает, что Лань Сичэнь тоже старший брат, привыкший заботиться и ободрять даже такого каменнолицего, как Лань Ванцзи. — Звёзды сегодня яркие, — повторяет Цзэу-цзюнь, после чего опускает голову на плечо Цзян Чэна и закрывает глаза.