♫ 馬頔 (MADI) — 南山南
Когда биологические часы Лань Хуаня заставляют его открыть глаза ровно в пять часов утра, он чувствует себя, мягко говоря, на пороге смерти. В голове словно тысячи барабанов отбивают ритм в унисон с пульсом, глаза точно обмакнули в клей да так и оставили обсыхать до корочки, а рот будто набит ватой и нечистотами. Мужчина переворачивается на другой бок, ощущая себя слишком болезненно, чтобы встать. Резкое движение взрывается снопом искр в глазах, и головная боль не заставляет себя долго ждать. Лань Хуань прикусывает внутреннюю сторону щеки, пока мигрень не отступает. Его мутит. В последний раз подобные кульбиты желудок выделывал, когда он обнаружил у себя аллергию на моллюсков и провёл пару дней в обнимку с ночным горшком. Лань Хуань ненавидит тошноту, не выносит потерю контроля и ощущение спазмов в животе, поэтому он сглатывает несколько раз и пытается успокоить свой организм. Однако сухость во рту затрудняет задачу. Прошло ещё несколько минут, прежде чем он обрёл подобие уверенности в том, что при следующем движении внутренние органы не решат проститься с ним. Наконец мужчина поднимается с кровати, неуверенно становясь на ноги. Короткое путешествие в ванную только усугубляет головную боль, и хотя зрение Лань Хуаня лучше, чем «неплохое», ему всё равно пришлось зажечь лампу. Неминуемая вспышка света и вот уже тысячи крошечных молний искрят за его веками. Именно это новоявленное недомогание толкает-таки затуманенный сном разум к осознанию факта, что эта боль — нехороший признак. Он чем-то заболел? Лань Хуань прикладывает руку ко лбу так же, как проверял в детстве захворавшего Ванцзи. Хотя кожа на пульсирующем лбу ощущается прохладной, температура не выше нормы. Тогда почему же он чувствует себя настолько ужасно? Мужчина проходится по симптомам, которые встретили его этим утром. Сухость во рту, головная боль, болезненная реакция на свет… И последнее, что он запомнил с прошлой ночи: выпитая кружка сладкого напитка, разлившегося по телу волной тепла, и глубокий голос Цзян Ваньиня, произносящего «это не чай». Лань Хуань не позволял себе ни одного ругательства за всю взрослую жизнь (не считая недолгого юношеского бунтарского периода), и он не собирается начинать сейчас, однако, надо признать, абсурдность ситуации подрывает его самообладание. Исходя из того, что ему известно, нынешнее состояние не что иное, как алкогольное отравление. Или похмелье, как молвится в народе. И, как сказал бы его дядя, последствия ужасно глупых, непродуманных, некультурных действий. Лань Хуань умывает лицо холодной водой и прополаскивает рот. Желанная прохлада помогает почувствовать себя гораздо лучше, хотя свет всё ещё режет глаза, когда он смаргивает воду с ресниц. Мужчина наскоро приводит себя в относительный порядок, затем возвращается в спальню, зажигая ещё несколько ламп, чтобы осмотреться. Находки удивляют. Обувь аккуратно поставлена у подножия кровати, однако он нигде не может найти одежды, которые носил вчера. Мужчина оглядывает себя от носков до груди. Ох. Он и не снимал их. На кухне две кружки, которые использовались прошлым вечером, оказались тщательно вымыты и поставлены на сушилку. Керамический сосуд также очищен ото всех компрометирующих следов алкоголя. Комнаты Лань Хуаня в первозданном порядке, всё аккуратно расставлено, но, по всей видимости, он не прикладывал к этому руку. Обычно перед сном мужчина ставит обувь у стены и обязательно убирает в шкаф высушенную посуду. К тому же он во вчерашней одежде, чего старается избегать по возможности. Становится совершенно очевидно: независимо от того, что случилось прошлой ночью, именно Цзян Ваньиню пришлось разбираться с последствиями. Возможно, мужчина даже помог ему добраться до кровати, если судить по неудобному положению, в котором он очнулся. Ведь обычно Лань Хуань не двигается во сне. Внезапно на ум приходит образ хмурого главы ордена, суетящегося на крошечной кухне и моющего посуду. А после — снимающего с него обувь посреди ночи. Лицо мужчины вспыхивает смущением, и он благодарит всех богов за то, что рядом никого нет. Что произошло прошлой ночью? Он сделал что-то унизительное? Цепочка прошедших событий выглядит для него сплошной головоломкой — массивная чёрная пустота, начало которой — сразу же после осушенной кружки, а болезненный конец — в его собственной кровати. Он ведь не… Нет, быстрый повторный осмотр подтверждает, что штаны всё ещё на нём. Затем Лань Хуань ругает себя за то, что допустил такие мысли. Его самоуважение гораздо выше, чтобы спать с почти незнакомым человеком, будучи в состоянии алкогольного опьянения — или, на худой конец, он так считает — да и лидер ордена Цзян не создаёт образа человека, способного использовать кого-то, не до конца себя контролирующего. Кричать и терять контроль над собой — да, но не… подобное. Мужчина бредёт обратно в спальню и только сейчас замечает небольшой пергамент, что прижимает к столу Лебин, — записка от Саньду Шеншоу. Глава Ордена Лань, — написано крупным, твёрдым почерком, который выглядит смутно знакомым, — приношу извинения за вечерние события. Начало уже не звучит хорошо. Впрочем, это может означать что угодно, поэтому он решает продолжить чтение. Знать лучше, нежели оставаться в неведении, за редким исключением. Я не знал, что в кувшине, который передал тебе, было довольно крепкое вино, создавалось впечатление, что внутри находится чай. Уверяю тебя, я поговорю со своим братом — с твоим зятем, поскольку он, несомненно, стоял за всем этим. На последних словах Лань Хуань не может сдержать вздоха. Конечно же, это дело рук Вэй Усяня. Среди двадцати глав орденов никто не любит шалости настолько сильно, как бывший Старейшина Илина. Тем не менее Лань Хуань не имеет ни малейшего понятия, что могло побудить его к этому поступку. Я проинформирован о реакции членов ордена ГуСу Лань на спиртные напитки. В случае, если ты не вспомнишь события сегодняшнего вечера, я чувствую себя обязанным сообщить тебе, что ничего неблагоприятного не произошло. Однако было бы разумным избегать алкоголя в будущем, если ты хочешь сохранить свою репутацию. И на этой зловещей ноте заканчивается сообщение, спешно, но по всем правилам этикета подписанное именем мужчины. Смысл слов безобиден — казалось бы, дружеский совет коллеги, однако тон предупреждающий. Едва ли не угрожающий. Если верить Цзян Ваньиню, то прошлой ночью не произошло ничего серьёзного — по крайней мере, того, что могло бы навредить ему или его ордену, выйди оно за пределы сада. (Лань Хуань предполагает, что для них обоих слово «неблагоприятное» имеет схожее значение.) Так почему же Глава Ордена Цзян угрожает ему? И почему именно сейчас? Какова цель угрозы другому главе во время собраний, призывающих к межклановому единству? Вряд ли это имеет смысл. Тошнота медленно уходит, но её место занимает холодное, скользкое чувство страха. Что же он делал прошлой ночью?۞۞۞
На сей раз ночные кошмары не будят Цзян Чэна. Напротив, он неохотно приходит в сознание от звука открывающейся двери. Мужчина даже не успевает и глаза открыть, как голос племянника наполняет комнату, прогоняя остатки сна. — Дядя, почему ты всё ещё в постели? Следующая встреча начнётся через полчаса! Цзян Чэн подскакивает с кровати. Вот чёрт, мысленно стонет он, щурясь от льющегося из окна солнечного света. У него был лучший сон за всю жизнь, и вот как он просыпается?! Ох, ладно. Нахмурившись и притопывая в нетерпении ногой, Цзинь Лин со скрещенными на груди руками стоит у дверного проёма, являя собой идеальный образец молодого господина, и Цзян Чэн моментально выходит из себя. Он здесь старший; так какого племянник разговаривает с ним подобным тоном?! — Не смей со мной так говорить, юнец, — грозит он, однако весь эффект портит едва сдерживаемый зевок. — Прости, дядя. Увидев раскаяние на лице Цзинь Лина, Цзян Чэн направляет свою ярость в более подходящее русло. — Этот чёртов кретин, — бормочет он, поспешно одеваясь. Мужчина прикинул оставшееся время — нет, он не успевает принять ванну. Ему просто придётся ждать окончания собрания. Это вина его брата. Если бы он не выкинул тот дурацкий трюк прошлой ночью… — Кто? Цзян Чэн натягивает свои верхние одежды, завязывает пояс, после чего смотрит на племянника. — Вэй Усянь. Клянусь, когда увижу этого мелкого ублюдка, я убью его. Видимо, внезапная смена темы сбивает мальчишку с толку. Брови нахмурились в замешательстве, и он стал внезапно походить на Цзинь Цзысюаня после одной из особо удачных шалостей, провёрнутых Вэй Усянем и Цзян Чэном. — А это вообще здесь при чём? Цзян Чэн фыркает. — Не задавай глупых вопросов. Урок номер один: если что-то идёт не так, значит, где-то поблизости Вэй Усянь. — Я всё ещё не понимаю… — Пожалуйста, просто заткнись. Не обращая внимания на оскорблённое выражение лица Цзинь Лина, он рывком открывает дверь и делает насмешливый жест «после вас», скорее подразумевающий под собой «вали отсюда». Когда подросток выходит из комнаты, мужчина хватает Саньду и цепляет меч к поясу, после чего выходит в коридор, закрывая за собой дверь. Время поджимает, однако им удаётся добраться до павильона за считанные минуты до назначенного времени. Судя по всему, явились они не последними. Некоторые из глав подходили и к более позднему времени, и дядя с племянником, разместившись на своих циновках, наблюдали за утренним движением. Лань Цижэнь бьёт в гонг, и собрание начинается. Практически сразу становится очевидно, что сегодняшняя дискуссия не пройдёт так гладко, как ранее (наивно) надеялся Цзян Чэн. Напротив, присутствующие главы начинают грызться в обострившемся напряжении, и каждый считает долгом обвинить друг друга в попытке перекроить новые схемы в свою пользу. Предложения — даже вполне хорошие — оказываются попросту опровергнуты, потому что некоторые считают, что им придётся пойти на уступки. Глава ордена Цинь, расположенного на восточном побережье, постулирует систему, при которой районы, испытывающие нехватку продовольствия, смогут получить помощь от орденов, переживающих более благоприятные времена. Все остальные набрасываются на беднягу, указывая на то, что его клану никогда не придётся вносить какой-либо вклад в эти усилия из-за явного отсутствия плодородной земли для сельского хозяйства. (Для справки, Цзян Чэн думает, что, на самом деле, это вполне приличная идея. Цзинь Лин поддерживает эту мысль.) Двадцать глав — самые могущественные из ныне живущих заклинателей — ведут себя как кучка мелких ссорящихся детей. И с этим ничего нельзя поделать. Каждый раз, когда они, то есть Лань Цижэнь, Цзян Чэн, Не Хуайсан и несколько более благоразумных участников, пытаются вернуть дискуссию в нужное русло, кто-то снова выбивает её из колеи очередной порцией жалоб и обвинений. Это просто утомляет. Однако Цзян Чэн ожидал чего-то подобного от серии запланированных встреч. Вчерашний день был случайностью, аномалией. Из этого ничего не выйдет. Краем глаза мужчина замечает, как сникает Цзинь Лин. Мальчик хмурится, явно расстроенный поведением старших, хотя изо всех сил старается ничем этого не выдать. Скрытые столом пальцы впиваются в согнутые колени. Цзян Чэн может сказать, что его племянник отчаянно хочет попросить их всех заткнуться и прийти уже к компромиссу, отчего мужчина пытается сдержать вздох. Именно так устроен мир, малыш. Прискорбно, как быстро мальчик теряет веру в свои силы повлиять на что-то, даже став главой ордена. Те, кого он сейчас видит перед собой — просто чёртовы тюфяки. Да, главе подвластно практически всё в пределах своего ордена, однако это правило действует лишь на его собственных землях, и только если его действия не повлияют на другие кланы. На протяжении многих лет Цзян Чэн пытался показать Цзинь Лину, что есть много всего, что улучшило бы жизнь людей, находящихся под его началом, но эта встреча быстро становится кратким курсом по недостаткам системы. Практически невозможно создать совместный проект даже между двумя орденами, что уж говорить о настолько масштабном, как этот, что затрагивает каждый из них. Цзинь Гуанъяо, хотя тот ещё подонок, — яркий пример сложившегося положения. Его смотровые башни казались хорошей идеей, которая на самом деле принесла людям пользу — и не только заклинателям, — но он столкнулся с огромной волной сопротивления даже из-за единственного хорошего дела, которое ублюдок сделал за время своего пребывания в роли главы ордена, борьба за которое не стоила и ломаного гроша. Даже сейчас ходят разговоры о сносе башен. Цзян Чэн еле слышно вздыхает и ставит крест на этом бесполезном собрании. Нет смысла выслушивать дерьмо, результатом которого будет лишь головная боль. В то время как остальные ведут бесконечные споры, мужчина чувствует на себе чей-то пристальный взгляд. Даже после стольких лет он всё ещё не привык к ощущению чужого взгляда. Это тревожит, словно ледяные пальцы, скользящие по его спине. Цзян Чэн слегка поворачивает голову и видит его. Лань Ванцзи. Старший мужчина смотрит на него с тем же непроницаемым выражением, что и всегда, но сейчас в нём есть пугающая острота, которую Цзян Чэн никогда прежде не замечал. Это почти как… нельзя ни в чём быть уверенным с Ханьгуан-цзюнем, однако это почти как если бы другой глава ордена пытался понять его. Взглянуть мимо него — сквозь него — в самую глубь, где мягкосердечность и уязвимость не выдержат удара стального клинка. Большую часть своей жизни Цзян Чэн провёл в создании сурового образа. Иными словами, панциря с выступающими шипами, что покрывает каждый сантиметр его тела, включая сердце. Он настолько близок к нему, что больше нет возможности его снять. И теперь Лань Ванцзи пытается заглянуть сквозь панцирь. Что, мягко говоря, сбивает с толку. Никогда прежде Второй Нефрит ордена ГуСу Лань не пытался понять его. Он даже не уверен, что правильно трактует взгляд мужчины. Их отношения — из ряда "сперва нанести удар, а после переходить к светским беседам". Так какого чёрта он сейчас делает?