Rukovodstvo Dlya Nachinayushchih Dvigatsya Dalshe

Цзян Чэн провёл на коленях почти час. Ноги сначала свело, затем они онемели, однако даже это не заставило его подняться. Как никогда он чувствует пустоту, пожирающую его всего изнутри, без остатка, будто раны от горьких и гневных слов, которыми они с Вэй Усянем пронзали друг друга, обескровили его — и поэтому он продолжает стоять на каменном полу до тех пор, пока тело не будет соответствовать его внутреннему состоянию. Он должен быть в ярости. Хотя бы рассерженным. Цзян Чэн хочет… хочет разозлиться на Вэй Усяня за все брошенные им слова, за то, что осуждающе смотрит на него со своей грёбаной колокольни, находя его поступки безнравственными.       Но он не в силах. Хочется лишь призвать скрывающуюся в недрах души ледяную искру, раздуть её до яркого пламени и позволить без остатка поглотить себя, выжечь изнутри до того самого чувства, пока он не сможет вместе с собой обратить в пепел весь мир. Цзян Чэн хочет, чтобы эта утешающая ненависть длиной в тринадцать лет вернулась — тогда Вэй Усянь был никем иным, как тенью из кошмаров, предателем, отвернувшимся от него и разрушившим хрупкий мир. Он о стольком мечтает. Однако Цзян Чэн не может ничего из этого сделать. Он не в состоянии разжечь и костра, ведь сам не лучше погасшей свечи — остывшей и одинокой, с затвердевшим воском вокруг обуглившегося фитиля. Внутри ничего не осталось. Лишь оцепенение и болезненное чувство, что он всё разрушил. И из-за чего? Глупого отчёта? Кувшина вина? Необходимости ежедневно видеть человека, чьи друзья обернулись друг против друга, а после и против него самого, прежде чем умереть и оставить его в одиночестве собирать себя по крупицам? Да что с ним, чёрт возьми, не так? Их отношения шли настолько гладко, насколько возможно, пускай даже не походили на прошлые и были словно зияющая рана, кропотливо зашитая паучьими шёлковыми нитями — тонкими и хрупкими. Но тут явился Цзян Чэн и разорвал их, не отставляя ничего, кроме раскромсанной плоти и обрывков нитей. Только вчера они вели беседу о политике и подшучивали над Цзинь Лином. Вэй Усянь обнял его и Цзян Чэн возвратил ему объятия. Они двигались вперёд. Но затем Цзян Чэн распалил ссору — и всё покатилось в бездну. Именно Цзян Чэн положил этому начало. Независимо от действий Вэй Усяня, брошенной им фразы, что затуманила Цзян Чэну разум, от произнесённых впоследствии оскорблений, — первые ядовитые слова принадлежали ему. Да и имеет ли это уже какое-либо значение? Почему же Цзян Чэн не мог просто смириться, вздохнуть и согласиться на просьбу своего старшего брата, как он поступал несчётное множество раз в их детстве? Почему не отмахнулся от последней дурацкой шутки Вэй Усяня, как от любой другой до этого момента? Держи себя в узде, снова и снова указывал отец. Но ему не удалось — он сорвался, как когда-то глупый мальчишка, заигравшийся в мужчину. Однако теперь он мужчина, пытающийся сыграть грёбаную роль цельного человека. Вечно всё сводится к одному, не так ли? К Цзян Чэну и недостающим в нём деталям. Стойкость. Милосердие. Любовь. Мужчина яростно вытирает лицо и удивляется сухим рукам. Однако опухшие глаза продолжают гореть и щёки слегка липкие от давно уже высохшей влаги. Цзян Чэн годами не проливал слёз, но даже столь долгий отрезок времени не изменил его уверенности в том, что сейчас он — не самая отрадная картина для глаз: покрасневшее лицо и стянутая от высохших слёз кожа. Если он выйдет так наружу, все обитатели и гости Облачных Глубин узнают, что глава ордена Юньмэн Цзян только что ревел, как чёртов ребёнок. Цзян Чэн сохранил власть, удерживая орден на вершине мира заклинателей только благодаря ловкости, безжалостности и грубой силе. Он не может позволить себе секундной слабости — особенно сейчас. Ради Цзинь Лина. Едва ли Цзян Чэн сумеет помочь своему племяннику в завоевании уважения окружающих, когда сам чудом не теряет оное. Поэтому он вздыхает, собирает остатки достоинства, которые ещё не выплакал на полу лекционной залы, и встаёт. Вернее, пытается. Долгое стояние на коленях обернулось онемением ног. Насилу поднявшись, он едва не оказался снова на полу, удерживаясь от падения лишь благодаря ближайшему столику. — Проклятье, — шипит он, восстанавливая равновесие. Голос настолько осип, что это почти забавно. Игнорируя покалывание в нижней части тела и слегка покачиваясь, Цзян Чэн перебирается в маленькую умывальню, скрытую в задней части залы, около массивного дубового стола Лань Цижэня. Вода вожделенной прохладой касается его разгоряченной кожи. Мужчина несколько раз омывает лицо, прежде чем ощущение напряжения проходит, и он худо-бедно уверен, что щёки и нос относительно нормального цвета, а не бледные с красными пятнами. Цзян Чэн прополаскивает рот, потому как горечь слёз всё же попала внутрь, а отчаяние на вкус довольно паршиво. Наконец решив, что сможет сойти за нормального человека, Цзян Чэн вытирает лицо уголком рукава и выходит за дверь, оставляя позади пустой лекционный зал.

۞۞۞

Откровенно говоря, Цзян Чэн не разбирает ведущей его дороги. Сейчас он лишь бесцельно бредёт в сплетении коридоров Облачных Глубин, положившись на ведомый только ногам маршрут. Не возвращаться в гостевую комнату — таково решение, подкинутое его сознанием. Следующее собрание состоится не раньше завтрашнего дня, поэтому, вероятно, Цзинь Лин занимается... одни боги знают чем. Скорее всего, проводит время с Лань Сычжуем, и, ох, проклятье, Цзян Чэну не стоит думать об этом парне прямо сейчас. Вероятность столкнуться с племянником, оставаясь в отведённой комнате, ничтожно мала, однако у мужчины нет желания испытывать судьбу. Цзян Чэн не уверен, что сможет сдерживать себя рядом с Цзинь Лином и определённо сомневается, что парень не решит сунуть нос не в своё дело. Несмотря на бестактность и чрезмерную чувствительность, иногда Цзинь Лин перегибает палку в заботе о вещах, о которых вовсе не должен тревожиться. Как бы то ни было, мысль просидеть до конца дня взаперти в комнате, даже самой лучшей, вызывала лишь кожный зуд и тяжесть в груди. У Цзян Чэна нет клаустрофобии, однако сейчас он не расположен лежать в постели и часами разглядывать потолок. Ему нужно быть снаружи. Возможно, только так удастся утолить опустошающую жажду, что сыздавна поселилась глубоко внутри, и пульсирующую боль, в настоящее время разрастающуюся в висках. Быть может, ему выпадет шанс сразиться с кем-то. Работа над техникой боя с Саньду, пока мышцы не начнут гореть от напряжения и весь хаос мыслей сойдётся клином лишь на мече в руке и звуке удара, что рождается при соприкосновении клинка с телом противника. Затем ванна. Да, идея замечательна. Цзян Чэн возвращается в реальность, намереваясь направиться в один из маленьких внутренних двориков, чтобы попрактиковаться в работе с мечом там, где его никто не увидит. Вопреки планам, он оказывается в длинном коридоре, что выглядит подозрительно знакомо. Побеленные стены и открытый небу потолок не отличаются от любых других в Облачных Глубинах. Однако неведомым образом перехитрив внимание Цзян Чэна, каменная кладка под его ногами превратилась в деревянные доски. Входная арка сама по себе узка, как и подобает месту, где гости — редкие исключения. Всего в паре коротких шагов, там, где обрываются стены и открывается свободное пространство, под ногами простирается земля, усыпанная ровными рядами цветов. Пионы, гвоздики, розы и множество других, всевозможных видов и палитры. Цзян Чэн останавливается как вкопанный. Окружение знакомо. Он уже бывал здесь дважды, первый раз по воле случая, а второй раз вчера вечером, держа в руках кувшин с вином, легковерно полагая, что это чай. Проклятье. Инстинкт подсказывает ему развернуться и бежать, убираться прочь, прежде чем обитавший здесь человек заметит вторжение постороннего в собственный мир. Но уже слишком поздно. Потому что человек, о котором идёт речь, уже находится в саду, стоя на коленях между розовым кустом и рядом подсолнухов, тёмная макушка склонилась над зелёными листьями. Не дав Цзян Чэну и крохотного шанса исчезнуть, он поднимает голову и, сверкнув глазами в блеске солнечных лучей, несколько мгновений изучает лицо гостя. Затем Цзэу-цзюнь, неизменный в своей грациозности, поднимается на ноги. Длинные пальцы смахивают землю с мантии на коленях, и Цзян Чэн узнаёт одежду с прошлой ночи. Мужчина напротив взмахивает рукой, приветствуя. — Глава Ордена Цзян, — мягкая улыбка рисуется в изгибе его губ. — Добрый день.

۞۞۞

Чего бы Лань Хуань ни ожидал этим утром, велев своей раскалывающейся голове притихнуть и выбравшись из домика на свежий воздух к требующим ухода цветам, оно мало соответствует действительности. С тех пор он провёл довольно продолжительное время, поливая цветочные кусты и избавляя клумбы от сорняков. Лоб покрыт потом, под ногтями грязь и Лань Хуань одет в ту же мантию, в которой глава ордена Цзян видел его вчера. Мужчина определённо не в том состоянии, в котором подобает принимать гостей, он мало напоминает утончённого, изящно одетого господина, каким люди привыкли видеть главу ордена ГуСу Лань. Честно говоря, это вгоняет в краску. Раз за разом Цзян Ваньинь ловит его в самые неподходящие моменты — это что же, третий по счёту случай? Признаться, было бы гораздо лучше, знай Лань Хуань о его визите, однако у мужчины досадная привычка являться, когда его меньше всего ждут. И врасплох заставать Лань Хуаня в его наихудшем состоянии. Несмотря на палящее уже над головой солнце, воспоминания о прошедшей ночи так и не проявились в памяти Лань Хуаня. Время, что он провёл под воздействием содержимого кувшина, отдаётся в памяти той же зудящей пустотой, что и прежде. Мужчина не может решить для себя, хорошо это или же плохо. Тем не менее воспоминания о письме, оставленном на его столике этим утром, до сего момента не давали ему покоя. Если ты хочешь сохранить свою репутацию. Лань Хуань подозревает, что за те несколько часов произошло гораздо больше, чем поведал ему глава ордена Цзян. И в этот самый момент Саньду Шэншоу стоит перед его домиком, выглядя так, словно предпочёл бы оказаться в любом другом месте. Однако вскоре замешательство на его лице меняется на всем известную мрачность. Руки мужчины спрятаны за слоями одежды, однако Лань Хуань полагает, что ладони сжаты в кулаки. Сейчас невозможно разглядеть в этом хмуром, раздражённом человеке того, кто кормил уток у маленького пруда на заднем дворе вот только на прошлой неделе. Или того, кто, вероятнее всего, помог вчера Лань Хуаню в целостности и сохранности добраться до своей кровати. Напротив, подобного человека проще представить оставляющим записку с угрозами у постели лидера конкурирующего ордена. Неожиданно Лань Хуань вспоминает, как часом ранее к нему наведывался Ванцзи. Брат казался нехарактерно взволнованным, отчего Лань Хуаня едва не охватила паника, но он напомнил себе, что Ванцзи взрослый человек, второй по рангу в списке совершенствующихся и замужем за Старейшиной Илина. (Хотя последнее скорее повод для беспокойства, нежели успокоения.) В свой короткий визит брат предупредил, что будет слишком занят и не сможет навещать его до конца недели. Они с Вэй Усянем обратились с этой просьбой к Лидеру Ордена Цзян, чтобы Цзэу-цзюнь мог получать новости о ходе собраний, однако тот отказался. Ванцзи ушёл спустя всего несколько минут, не проронив больше и пары слов до конца встречи, но у Лань Хуаня достаточно практики в общении с братом, чтобы собрать по крупицам основное. Что-то произошло. Важное и громкое, вероятно, между Цзян Ваньинем и мужем Ванцзи, из-за чего и был расстроен младший брат. В настоящий момент Лань Хуань изучает Главу Ордена Цзян, входящего в сад. Мужчина необычайно бледен, и хотя он сохраняет свою безупречную осанку, в его движениях нет той уверенности, какую Лань Хуань привык видеть в этом человеке. Нет… не просто уверенности. Уверенности в себе. Мрачное выражение на лице, несмотря на кажущуюся обычной жёсткость, выглядит натянутым. Хрупким, будто прослойка тончайшего льда поверх пустого короба. В этом выражении мало ярости — только усталость и, быть может… поражение. В Лань Хуане намешано много, в том числе того, что в нынешнее время — лишь пережитки прошлого. Глава ордена, сын, племянник, наставник, друг. Но прежде всего Лань Хуань — старший брат. Перед тем как в его основные обязанности стали входить дипломатические миссии в другие ордены и двадцатистраничные отчёты, которым не хватало последней важной подписи, он старался унять боль в исцарапанных коленках и порезанных пальцах, укачивая Ванцзи на руках, пока к тому не приходил сон. Мальчик вытирал его мокрые от слёз щёки и засыпал, свернувшись калачиком вокруг своего младшего брата, прогоняя общие кошмары. Несмотря на то, что Ванцзи не нуждался в этом уже много лет, подобным инстинктам уйти не просто. И прямо сейчас выражение лица Цзян Ваньиня взывало к каждому из них.