Существа внутри

С этого дня, который оставил на мне неисправимый отпечаток того, что меня забыли, прошло много времени. Часы, дни, недели – все смешалось в нечто, горькое по вкусу, но то, что неизменно происходило и проходило. Как лекарство во время тяжелой болезни, и сделать ничего нельзя. При этом я даже не заметил, что нахожусь тут почти три месяца, было такое чувство, что только вчера я сюда приехал. Да и вообще, чувствовать время в этом месте давалось мне чертовски тяжело. Изредка череда дней разбавлялась вылазками меня и Була на крышу, нас так никто и не замечал. А, может, и все равно им было. И Там давал о себе знать, правда, не очень регулярно. То пропадал, то снова появлялся. Было удивительно, что со мной не проводилось каких-то бесед, как это делалось в больнице. Холод тут крепчал быстрее и куда более резко, чем там, где был мой дом, а теплых вещей у меня с собой практически не было. Положение исправили родители Крис, которые передали деньги Уинстону, и он смог купить теплые вещи тем, у кого они истлели от старости или их не было вовсе. В комнате и так было холодно, особенно ночью, а моя кровать еще и у стены стояла, и иногда мне казалось, что из нее даже дует ветер, настоящий, как на улице. Ребята относились ко мне все так же, я им будто бы был противен. Если я вначале, когда только приехал, еще пытался сделать так, чтобы меня приняли, поняли, что никуда я не денусь отсюда, то сейчас мне было совершенно все равно, пусть себе делают, что хотят, думают обо мне, что хотят, я тут никогда уже не стану своим. Лиз давно к нам вернулась, но стала еще более заторможенная, говорить с ней стало практически нереально не то что мне, а еще и остальным обитателям комнаты. Только Полли все еще пыталась с ней «говорить», то смотрела глаза и что-то будто пыталась произнести, а в итоге и сама поняла, что она теперь практически одна. Все чаще я видел, как она сидит на полу и бьется обо что-то головой, чаще всего о стену. Конечно, ей это вскоре надоедало, и она куда-то уходила. Часто я видел ее у ограды, как она куда-то смотрела. Это происходило часто, и конечно я заинтересовался, за чем она так наблюдает и наблюдает ли вообще. Когда ее не было у того места, я пришел туда и увидел за оградой огромную гору опилок, еловых веточек… И что-то в них копошившееся. Я присмотрелся и понял: муравьи. Их, очень маленьких, не больше рисового зерна, были тучи, все они уползали от муравейника тоненькими дорожками и все волокли что-то в свой дом. После того как я понял, за чем так наблюдает Полли, я и сам стал часто смотреть на жизнь насекомых, занятные они были, но вскоре и это развлечение пропало – из-за наступления зимы все муравьи пропали. Я пытался как-то развлекать себя сам, находил где-то бумагу, пластиковые и совершенно тупые ножницы, и пытался творить. Ничего хорошего из этого, конечно, не выходило, но я хоть как-то мог отвлечься от жизни, дни в которой были похожи один на другой. Вскоре бумага мне надоела, и однажды, когда я бесцельно бродил по больнице, приметилась мне в полупустом и замаскированным под стену кладовом шкафу стопка тряпок вроде тех, которыми вытирают пыль. Пока никто не видел, я стащил себе пару штук и спрятал под матрас. Вырезать из нее что-то было очень тяжело, приходилось прилагать огромные усилия, а ножницы мне совсем не подчинялись, а уж сделать что-то действительно красивое у меня совершенно не выходило, поэтому я старался вырезать квадраты, круги, треугольники, словом, фигуры. У меня никак не получалось сделать их идеальными, они выглядели раскосыми, неровными, из-за чего я иногда чуть ли не до слез себя доводил. Временами я будто терял над собой контроль, и руки мои, предатели, совсем переставали мне подчиняться. Они не отвечали ни не единую команду, сами хватали тупые ножницы и будто бойню устраивали между собой. Ножницы хоть и были тупые, но резали и вонзались в кожу очень даже здорово и больно. Через несколько дней таких сражений, руки мои покрылись порезами. Не очень глубокими, но проблем и от таких хватало. Прежде всего все вокруг, и учителя, и врачи, и даже некоторые дети – а именно Алиса и Бул, спрашивали у меня, откуда все это взялось. И я им врал. Говорил, что упал или задел что-то. Взрослые качали головами и говорили, чтобы я был аккуратнее, а Алиса и Булл корчили практически одинаковые лица, будто все прекрасно знали. На самом деле знать они не могли, потому что творил я в совершенном одиночестве. Каждый раз, стоило мне заслышать хоть один шорох, вздох в коридоре или на лестнице, как я тут же я складывал все под матрас. Тот был тяжелый, и огромные усилия прилагались мной каждый раз, когда я поднимал его одной рукой, а второй заталкивал все внутрь. Как мне казалось – место было идеальное. Какой умник вообще полезет искать что-то под матрас, думал я, наивно полагая, что так оно и есть. Вскоре в мой тайник полетели и другие вещи, которые я почему-то берег. Одной из этих безделушек была фотография меня и мох родителей на каком-то семейном празднике. Я на ней еще совсем маленький, и поэтому совсем не помню, что это было за торжество, но и я, и родители выглядели счастливыми и беззаботными. Оно и ясно, думал я иногда, никто не мог знать о том, что я не такой. До того, как я начал говорить и, как это странно не звучало бы, видеть. Все началось настолько давно, что я и не помню времени, когда ничего меня не беспокоило. Хотя оно было, я уверен! Я прекрасно помню, как впервые встретил Скотч, мышь и моего молчаливого друга детства. Мне тогда было года четыре, может, чуть меньше. Я сидел в комнате и не знал, чем заняться. Мало того, что зима была, так еще и поздний вечер. Я вообще не очень любил зиму за ее снег, за то, что им заваливало двор так, что я там даже пройти не мог и за то, что периодически нам отключали воду из-за того, что промерзали трубы, так в это время и мама не хотела, чтобы я куда-то выходил, и сутки напролет я просиживал дома. Так было и в тот вечер: я просто глазел на дом напротив, уж очень это меня занимало, и на изредка проходящих мимо людей. Мне нравилось представлять, о чем эти люди сейчас думают, я каждому продумывал жизнь – прошлое, будущее и настоящее. Вот идет тощая женщина со впалыми бледными щеками и измученным видом. Это потому что у нее нехороший брат, который заставляет ее работать, а сам сидит дома и ничего не делает, просто приказывая ей, даже не поднимаясь с дивана. У нее, точнее, у ее брата, много долгов, которые отдает именно она, а на хорошую работу ее не берут, потому что даже на собеседование она идет в протертой в нескольких местах кофте, поеденном молью свитере и штанах в катышку, ведь все деньги она отдает ему, и вещей ей купить не на что. Из-за этого она работает санитаркой в больнице, хотя мечтала быть главным врачом областной больницы. Друзей у нее почти нет, а умрет она из-за убийства, как думал я. Она будет идти поздно ночью с работы, и на нее нападет уличный грабитель, который, не рассчитав силы, ударит ее по голове так сильно, что она больше никогда не поднимется. А вот, уперев толстые руки с сосисками-пальцами в бока, переваливаясь из стороны в сторону, идет толстый мужчина, живот которого даже, наверное, три Марка не обхватят руками. В детстве он хотел быть футболистом и даже тренировался в команде, которая выступала на областных соревнованиях. Тренер говорил, что у него талант, что он будет лучшим и переиграет любого Месси. Однажды, на одной из игр, он неудачно упал, и нога его была сломана в нескольких местах. На самом деле, воображал я, это была вина нечестного игрока другой команды, но почему-то никто даже слушать не стал тогда еще мальчика, у которого было великое будущее в спорте. Он пережил не одну и даже не десять операций, но в итоге получилось так, что одна нога у него была короче, как раз сломанная, и ему пришлось ставить специальную аппаратуру на нее, чтобы чуть удлинить кость. Всю свою юность он провел в больнице, заедая и запивая горе, из-за чего когда-то рельефное его тело заплыло жиром, и вскоре он стал весить в два раза больше, чем был когда-то. Он пропустил те времена, когда все бегают по дворам, впервые гуляют с девочками, выбирают профессию… Ничего из этого он позволить себе не мог. Родители выбрали за него дело его жизни, и еще хромой он ходил на лекции по экономике в престижнейший институт округа. Конечно, что это даст, если он не любит то, чем ему навязали заниматься? Несмотря на это, он отучился и попал на хорошую должность в бизнес-центре столицы округа, хотя это его совсем не радовало. Наверное, он давно бы отдал своего сына или дочь в большой спорт, но детей у него не было, потому что он совершенно не нравился женщинам; они считали его смешным и глупым из-за его поведения с ними. На самом деле я не знал, как тогда у меня так получалось – придумывать это все было… Сложно для четырех лет. Наверное, отвечал я сам себе, все это обрастало подробностями в более старшем возрасте, и поэтому сейчас я вспоминаю об этом именно в таком виде, но что поделать. Людей в тот вечер не наблюдалось, было темно и жарко; окно я не хотел открывать – жара лучше сквозняка, и я услышал странные шорохи где-то под кроватью. Совершенно, как некоторые дети, не думая о монстрах, которые могу жить под ней, я спустился на пол, заглянул туда, и увидел огромную мышь. На самом деле мышью это назвать было тяжело, это было нечто вроде неаккуратного рисунка, только в жизни. Она была зеленая, с большими круглыми ушами, ростом чуть выше моего колена, а хвост ее был около, если бы я сейчас ее описывал, тридцати сантиметров – почти как тело. Как потом оказалось, животное ходило исключительно на двух лапах, что, конечно, было странно, но мне было все равно. Я не один раз пытался с ней говорить, но она упорно молчала, и даже звуков никаких не издавала. Тем не менее, я часто говорил с ней совсем шепотом, чтобы мама с папой не слышали (и папа не кричал на меня за то, что я занимаюсь ерундой), хотя они все равно о ней знали, хотя и говорили, что не видят ее. Считали, что это все мои игры, но это было не так. Как только я впервые увидел ее, я спросил ее имя, и она молча указала своей маленькой лапкой на клейкую ленту, лежащую на моем столе. С тех пор я так и называл ее Скотчем. Многие вечера провел я с ней, а когда было время сна, она постоянно уходила под кровать. В эти моменты мне ничего не было страшно, я знал, что со Скотчем я переживу все на свете. Это место, угол под кроватью, в котором спал Скотч, до самого моего отъезда из дома было каким-то особенным. Наверное, именно поэтому даже спустя несколько лет после смерти животного я прятался ото всех именно там. Там… Он появился вообще неожиданно, даже не удосужившись пошуршать чем-нибудь, чтобы я привык к нему, поэтому я сильно испугался, когда увидел его впервые. Тогда я гулял во дворе, это, помню, была поздняя весна, когда деревья уже совсем зеленые, но купаться в бассейне тети Энн нельзя, потому что слишком холодно. Я плохо помню, чем занимался, не удивлюсь, если вновь наблюдениями за чем-нибудь, но стоило мне отвести на секунду взгляд, а потом вновь посмотреть на тоже место, как там появился он. Стоял Там на вытянутую руку от меня, и тут же взял пару моих вещей, по-хозяйски так, в свои руки. Он заговорил со мной первым, и получилось это как-то непринужденно, будто он вес время сидел тут со мной и просто на минуту отвлекся от разговора. Конечно, удивлял его несменный атрибут – пижама, но и тогда я не придал значение такой мелочи. Подумаешь, мальчик днем в пижаме на улице, тогда для меня это было нормально. Подружились мы быстро, и почти сразу он узнал о существовании Скотча. Он был единственным, кто видел его, и мышь ему не нравилась совершенно, что было взаимно. Я хоть и старался их не сводить, но вечерами и ночами, когда Там оставался у меня, ничего не получалось, и они все-таки видели друг друга. Там всегда был жестоким, а Скотча он точно ненавидел больше всего. Мыши везло, если она вырывалась из рук мучителя, который то за хвост ее дергал, то состригал и без того не густые усы то просто причинял безумную боль, например, наступая на нее так, что та потом еле заползала обратно под кровать. Иногда он давил пальцами на маленькие глазки-бусинки Скотча, и я даже смотреть не мог на это, хотя сделать ничего не мог, боялся, что со мной будет то же самое. Иногда, когда Тама не было, и я в этом мог увериться, я тихонько плакал и шептал о том, как я жалею Скотча. Я знаю, он слышал меня и шуршал где-то под кроватью своими полумультяшными лапками и думал, что завтра все будет хорошо, его никто не будет трогать. Однажды ночью я слез с кровати и заполз к Скотчу. Это было как раз после одного из дней издевательств: в этот день Там придумал что-то новое – он душил мышь каким-то шнуром. Тот извивался и не мог освободиться, задыхался, но его и без того местами изувеченное тельце было слишком слабо, чтобы как-то справиться с сильными руками мальчика. Наигравшись, Там встал и пнул животное, так что оно, даже чуть подлетев в воздух, оказалось под кроватью. Несколько дней Скотч не выходил ко мне, а я все плакал и плакал ночами, боясь, что в следующий раз случится что-то куда более страшное. Так и произошло. Я залез под кровать и увидел, что Скотч даже не движется. Я вытащил его и начал обнимать его, умоляя вернуться, целовал его в маленькую мордочку, а он даже не смотрел на меня своими пустыми и совсем не блестящими глазами, совершенно отличными от тех, которые были до Тама, Скотч только тяжело дышал, а я все никак не мог выпустить его и положит назад. Я просил у него прощения, хотя и виноват не был, но я все равно говорил, что все произошло из-за того, что Там когда-то был приведен в комнату и познакомлен мной со Скотчем. - Хм… - Голос, так внезапно разорвавши ночную тишину, напугал меня. Еще больше я испугался обладателя этого голоса. –Теперь ясно, как ты со мной дружишь. Я изо всех сил зажмурился и мысленно вопил, чтобы Там наконец-то ушел. Так и произошло, я быстро положил Скотча на место, лег в кровать и все никак не мог уснуть. Я всю ночь то засыпал, то просыпался, и все это казалось бесконечным, и глаза мои по-настоящему слиплись от усталости, когда маленький треугольничек крыши дома напротив окрасился в желтый – это был рассвет. Сон мне снился абсолютно жуткий: будто Там, как бы это страшно не звучало, отрезал руки и ноги Скотча, и тот беспомощно ползал в моей комнате одним только взглядом, в котором была совершенная тоска и измученность, просил меня о помощи. Я не мог двигаться, потому что Там держал меня за руки и за голову так, что я не мог отвернуться и все смотрел, как Скотч змеей извивается на полу, пытаясь уползти в свой домик, чего опять же не давал сделать Там. Он откидывал его в другой конец комнаты, и все начиналось сначала. Я даже закричать не мог, чтоб родителей позвать, мой голос будто мне не подчинялся. Так продолжалось до тех пор, пока мышь, наконец, не прекратила свои жуткие ломанные движения. Крови нигде не было, все-таки Скотч был полу-мультиком, поэтому внутри его не было ни мышц, ни вен. Он был как игрушка, но его боль, его взгляд были самыми что ни на есть настоящими. Когда я проснулся, все еще было утро, я опять не мог сдержать слез. Я надеялся, что это все-таки был сон, но под кроватью не оказалось ничего, кроме пыли, и, что я обнаружил чуть позже, записки с «улыбочкой». Еще несколько дней я не мог отойти и все говорил о том, что Там убил Скотч, а родители даже боялись спрашивать, что я имею ввиду. Это и хорошо. Хорошо и то, что Тама я не видел после этого еще пару недель.

:)