Он бился яростно — себя Под пули подставлял, Как будто больше ничего от Жизни он не ждал. Он шёл навстречу Смерти — но Она к нему не шла, Бежала от него — и Жизнь Страшней её была. Как хлопья, падали друзья, Росли сугробы тел, Но он остался жить — за то, Что умереть хотел.
© Эмили Дикинсон.
***
Жизнь Джастина Фоули не была сахаром. Ещё когда он был ребёнком, совсем маленьким мальчиком, ему пришлось пережить ужасное. Его мать алкоголичка-наркоманка постоянно приводила домой новых дружков, которые издевались над маленьким Джастином так, как им хотелось. Синяки по всему телу, переломы на руках стали привычным атрибутом его жизни. Мать никогда его не защищала. Не стал исключением и тот раз, когда одного из её парней-приятелей не удовлетворило лишь избить беззащитного ребёнка. Ему было мало слёз и криков, мольбы о пощаде. Мало было страданий, раз заставил мальчика прибавить ко всей той боли, что уже была в маленьком тельце, ещё и боль от изнасилования. Джастину тогда было всего пять лет. Джастин старался быть сильным, но всё чаще, чтобы держаться, ему нужен был якорь. Его первым якорем стал Брайс Уокер — лучший друг, брат, позволявший оставаться ему на ночь у себя хоть каждый день. Жаль, что это было невозможно. Как никак в той захудалой квартирке оставались его одежда и игрушки — то, что покупал тот ублюдок после каждого акта насилия, словно в проявление раскаяния или, что более мерзко, за удовольствие, которое получил. Как бы то ни было, Джастин любил свои вещи. Они скрашивали его жизнь, и когда он играл со своими машинками и роботами, то не думал об ужасах, которые с ним сделал человек, подаривший их. Играя, он всегда оставался счастливым. Казалось, Брайс навсегда останется его лучшим другом, человеком, на которого можно опереться, когда настолько плохо, что завыть можно от раздирающей на части боли. Могло бы быть так, если бы в Старшую школу Либерти не пришла она — Ханна Бейкер. С того самого момента, как они встретились, в жизни Джастина всё пошло наперекосяк, впрочем как и у самой Ханны. Казалось, обычная девчонка, которых у него было множество, навсегда засела в его голове. Даже не в романтическое плане, а как невидимый глас совести её голос звенел в ушах. Он знал, что поступил подло, показав её фото Брайсу, распространившему их по всей школе, но у него не было смелости заставить всех перестать смеяться над ней из-за этого. Он поступил с Ханной почти также, как поступала с ним мать, с той лишь разницей, что ему было не всё равно. С того момента он отдалился от Брайса, но всё ещё звал его своим другом. Тогда в его жизни появилась Джессика. Она не была какой-то особенной, хотя и Джастину казалось совсем наоборот. С ней он позабыл историю, связанную с Ханной, и даже вновь стал ближе с Брайсом, пока тот не изнасиловал Джессику. В этот раз Фоули боролся, хотел ей помочь, но не смог защитить. За это он себя возненавидел. И Брайса тоже. Если бы не Джессика, Джастин мог натворить кучу всего того, о чём бы вскоре пожалел. Она была рядом. Простила его, не позволила сломаться и пасть на дно, закончив жизнь в вонючем бараке с собратьями по игле, ведь ненавидящий себя за слабость и трусость, он подсел на наркотики, в короткий срок ставшие ему и матерью, и отцом, и любимой. Они заглушали боль, душевую и физическую, позволяли не думать о том, что он сделал или чего не сделал, а хотя должен был. В его голове существовала лишь одна мысль: «Мне нужна доза». Джессике самой тоже было трудно, но она находила силы и частенько брала себя в руки. Сама того не зная, она стала его якорем, хотя всегда видела ситуацию наоборот. Может, и правда Джастин преувеличивал её роль, ведь по большей части бороться с наркотиками ему помогал Клэй Дженсен и его семья. Они приютили его, поддерживали. Казалось бы, он был чужим, но почему от них исходило любви больше, чем от его родной матери, которая ни разу с того момента, как он ушёл из дома, потому что больше не хотел терпеть то, что терпел долгие годы, не поинтересовалась, как он, жив ли и сыт. А по правде, с чего бы? Её и раньше никогда это не заботило. Попав в семью Дженсонов, Джастин впервые понял, как это здорово иметь любящих отца и мать. Даже когда он отправился воевать в Сирию, они были с ним. Писали письма по-старинке, присылали посылки с тем, что он любил, и каждую неделю в одно и то же время выходили на связь по скайпу. Военнослужащие не должны отвлекаться от службы на разговоры с гражданским, но нельзя им запретить и совсем оборвать связь с родными. Джастин с нетерпением ждал этих видео-встреч, ведь когда его бросила Джессика, окончательно и навсегда, он снова захотел наркотиков. Они манили его. Смертельно хотелось купить дозу. К тому моменту он был чист почти два года. Джастин знал, что после долгой завязки, даже небольшие дозы приведут к передозировке, но хотел этого. Казалось, что так будет лучше. Наркотик поможет больше не чувствовать боль, ничего больше не чувствовать. Он подходил к пушеру, когда позвонил отец Клэя, сообщивший, что того госпитализируют в психиатрическую больницу, и попросивший Джастина срочно приехать. В тот день Фоули не купил дозу. И на следующий день тоже. Он был нужен семье Дженсенов, ведь у них он остался единственным сыном. Они дали ему жизнь, а он им надежду, поэтому каждый раз, когда кто-то из старших офицеров сообщал, что ему пришла посылка, Джастин всегда с улыбкой на лице думал, что её прислали родители. В армии было не так плохо. Ни жданно ни гадано в числе его сослуживцев оказались парни, с которыми он учился в школе. Его старые друзья теперь стали ещё и боевыми товарищами. С одной стороны, Джастин был рад такому стечению обстоятельств, но с другой… они служили постоянным напоминанием о том, что произошло со всеми ними в школе и лично с ним. От захлеснувших воспоминаний не было избавления. Хотелось забыться, хоть на миг. Давняя зависимость давала о себе знать. Наркотики влекли к себе, тянули, рвали плоть, сильнее чем пули врагов, но на счастье достать их было негде, в отличии от выпивки. Тогда Джастин пристрастился к дешёвому виски. Алкоголь был под запретом, но его исправно доставляют с контрабандой. Надо было только знать, у кого спросить. Нуждающийся в бутылке быстро находит в таких случаях места, где их добывать. Оказалось, что не только он хочет забыть о прошлом, спасаясь алкоголем. Взгляды двух повзрослевших мужчин встретились. Каждый понял взгляд другого по-своему, но одинаково было то, что они друг в друге нуждались. Два случайных собутыльника сначала просто говорили о том, какое дерьмо их прошлое и настоящее, по крупицам соскребали с задворков памяти счастливые моменты. В основном то были воспоминания о футбольной команде, победах и поражениях «тигров». В эти моменты они смеялись, позабыв про всё плохое. Однажды их лагерь, расположенный на внутри небольшого поселения, атаковали, окружили со всех сторон повстанцы. Поддержки с воздуха не приходилось ожидать, ведь солдаты армии США погибли бы, если послать на подмогу беспилотники. Но правда в том, что шла война, а главное в этих условиях — удержание своих позиций. Любой ценой. Поэтому все в их отряде понимали, что рано или поздно этот район защитят силы коалиции и правительственные войска Сирийского государства. Джастин готов был умереть. Несмотря на то, что на родине ждали любящие его люди, ощущение ненужности, ничтожности, давным-давно глубоко засевшее в нём, жгло и давило все хорошие мысли, подводя, как к обрыву пропасти, его к болоту безысходности, затягивающему, влекущему на дно всякого, кто имеет неосторожность в него ступить. Фоули думал, что смерть сделает его кем-то, но не желал умирать просто так и быть забытым на следующий день. Он хотел умереть героем. И вот наконец представился случай. Джастин много раз мечтал, как спасёт свой отряд, но в реальности всё оказалось намного труднее. Действовать нужно было быстрее и ловчее, чем он себе представлял. Ему нужно было добраться до аванпоста, занятого сирийскими повстанцами, и отбить его, занять позицию и отвлечь на себя внимание, заставив противника перебросить силы к нему, в то время, как его боевые товарищи должны были выйти из окружения, прикрываемые им. В действительности он даже не представлял, как сможет сделать это в одиночку, и был несказанно рад, когда его приятель, уже некоторое время деливший с ним бутылку, решил разделить с ним этот бой, который мог стать для них последним в жизни. Они вдвоём, бок о бок, сражались с повстанцами, используя все возможными подручными средствами. В ход шли и ручные гранаты, и баллончики с перцем, и винтовка М16, и даже штык-нож… Они еле справились. Оба израненые, они отстреливались до последнего патрона, и когда стрелять уже стало нечем, смирились с тем, что это их конец. Тогда Джастин в последний раз посмотрел на своего друга, улыбнулся и произнёс: «Я люблю тебя». Это не значило что-то большее, чем просто чувства к лучшему другу, но его приятель понял порыв по-другому. Поцелуй был мимолётным, но это последнее, что Джастин запомнил, прежде чем потерял сознание. Очнулся Фоули в госпитале на базе ВВС США. Он выжил, и это было чудо. Его приятель тоже выжил, и тогда-то началось то безумие, продлившееся почти два года. Джастин сам не понял, как начались эти отношения. Почему-то после того, как он очнулся, из головы не шёл тот поцелуй. А когда они встретились взглядом в коридоре госпиталя… не нужно было и слов, чтобы им понять чувства друг друга. Им хотелось кинуться в объятья друг друга, коснуться горящих желанием губ, но они не могли этого сделать. Армия запрещает любые внеуставные отношения между служащими. И им приходилось прятаться от взглядов других, не афишировать свои чувства, потому что за это их могли уволить из армии, а ни один из них этого не хотел. Есть вещи и похуже увольнения — их могли отдать под трибунал. Тем более, что после героического подвига обоих им выдали медали — по «Медали Почёта» на каждого — и Джастина повысили в звании. Но прятаться пришлось недолго. Из-за травмы, полученной в той операции парня Фоули откомандировали на родину из-за травмы. Он не был нужен на поле боя со своей люмбалгией. Несколько времени они провели в разлуке, имея лишь право на короткие звонки по скайпу и редкие сообщения. Джастин даже однажды написал письмо. Обычное письмо на бумаге в клетку. Он никогда не был хорош в написании эссе, но письмо для любимого парня ему удалось. Он вложил всю свою любовь и нежность, которая у него была, в двадцать строк. Не так много, как хотелось бы, но больше, чем ожидалось. Его парень был растроган, когда прочитал письмо, что прежде случалось с ним крайне редко. Он не выставлял свои чувства на показ, зачастую потому что не знал как, и Джастин был счастлив видеть, как он открывается ему. Когда Джастин возвращался обратно в США, ему и подуматься не могло, что их отношения станут намного сложнее, чем они были во время их службы и разлуки. Его парень еле смог устроиться на работу, но не на ту, которую хотел. Его не приняли в ряды полицейских, но не только из-за его люмбалгии, но и из-за того, что не прошёл психологическую оценку, в отличии от Джастина. Это стало точкой раскола их пары — зависть. Они не пробыли и месяца в счастье, когда стали отдаляться друг от друга. Джастин видел, как его парню трудно, но когда нашёл в доме наркотики, понял, что надо что-то делать. Они разговаривали. Много и подолгу. Это ни к чему не привело, а вскоре Фоули был поставлен перед фактом: они не могут быть больше вместе. Его снова оставили одного. Болезненные ощущения рвали изнутри, но он старался держаться за воспоминания, за Дженкинсов, ставших ему семьёй. Старался… *** Блейк и Прентис направляются к кабинету лейтенанта, которого уже похоже совсем выселили на неопределённый срок. На стульях у стены сидела Ранья вместе с каким-то пожилым мужчиной, который не знаком агентам, но Эмили хватает одного взгляда, чтобы понять, что он тоже мусульманин: у него на лбу молитвенный шрам. В кабинете же агенты встречаются с Саидом и ещё одной женщиной в платке. И это мама Хадижи. — Ас-саляму алейкум, — говорит Эмили. — Ва-алейкум ас-салам, — в один голос отвечают мусульмане. — Это Жади, мать Хадижи, — добавляет Саид. — Жади, это агент Прентис и… —Моя коллега агент Блейк, — по-арабски произносит Эмили. На этих словах Алекс кивает, сообразив, что речь идёт о ней. — Давайте присядем. — Есть какие-то новости? — садясь с Саидом и Эмили на диван, с надеждой в голосе спрашивает Жади. — Пока что, я немногим могу утешить вас, но с большей долей ответственности заявляю, что мы круто продвинулись с того момента, как начали работу, — скрипит дверь, и все присутствующие обращают внимание на вошедшую Джессику, которая, неловко поздорововашись, располагается рядом с Блейк, стоящей возле письменного стола и облококачивающейся на него. — А это детектив Дэвис. Во многом благодаря ей на поиски вашей дочери брошены лучшие силы полиции Сакраменто и ФБР. Похитивший вашу дочь не преследует цели причинить ей боль. Хадижа не первая его жертва. Изначально он похищает тех, кому, как он думает, нужна его защита. Возможно, Хадижу он заприметил ещё когда Ранья кричала на неё возле магазина игрушек… — Погодите, — прерывает Эмили Саид. — Вы хотите сказать, что из-за того, что моя жена кричала на Хадижу её похитили, так?! — Я не могу утверждать этого, но наиболее вероятно, что так оно и есть, потому что причины, по которым были похищены другие девушки, это их проблемы в семье или в обществе. Глубоко одинокие девочки, которые чувствуют себя некомфортно даже в собственной семье. — Но вы считаете, что виновата Ранья, да? — Если ваша жена и ранее позволяла себе вести себя резко по отношению к Хадиже, и девочка рассказала об этом своему похитителю, а к тому же он ещё и видел сцену, развернувшуюся у магазина игрушек, то вполне мог решить, что опасность ей угрожает не только непосредственно там, где они встретились, но и в семье. — А вы знаете, как именно её похитили?.. — робко спрашивает Жади. — Да. — Скажите нам. — Уверяю вас, вам не нужно этого знать. Только то, что если бы она не встретила похитителя, ей было бы намного хуже, чем сейчас. У нас очень высокие шансы найти её живой и невредимой. Эмили старается не вдаваться в подробности, которые наверняка ещё более заставят родителей переживать, хотя кажется, что больше уже и некуда. И она вознаграждена за это простым человеческим «спасибо» от Саида, но не успевает Эмили ответить, что это её работа, как Жади, сидевшая до этой минуты с застывшим печальным взглядом, резко вскакивает с дивана и пулей вылетает из кабинета. Опешив от неожиданности, она спешит вслед за матерью Хадижи, а вместе с ней и остальные присутствующие. А Жади на всех парах несётся к другим мусульманам, а точнее её цель Ранья. — Да сократит Аллах твои дни, подлая гадина! — кричит Жади на арабском, крепко вцепившись в её хиджаб. — Ты мне заплатишь! Сама неведая, откуда у неё такая сила, Жади стаскивает Ранью со стула, но та тоже не промах, сопротивляется и, изловчившись, хватает мать Хадижи в ответ. Весь участок в панике глазеет на драку двух мусульманок, пока их соотечественники пытаются их разнять. — Что я тебе сделала?! Ты будешь гореть в пламени ада за свои дела и слова! — Аллах, пошли несчастья на голову этой змеи! Отпустите её, дядя Али! Я выцарапаю ей глаза!.. В судный день Аллах спросит с тебя сполна за все твои злодеяния, ведьма!.. Еле расцепив женщин, Саид и дядя Али едва удерживают их, рвущихся в бой и продолжающих выкрикивать проклятья в сторону друг друга. Гидеон тоже выходит из своего кабинета. Он не удивлён, не ошарашен, словно не происходит ничего из ряда вон выходящего. — А что они говорят друг другу? — интересуется Джессика, прошептав свой вопрос в самое ухо Эмили. — Эм… это непереводимый арабский… мда… — О… А мужчинам-мусульманам наконец удаётся успокоить Жади и Ранью. Дядя Али выводит женщин, что-то тихо говоря им обеим, а Саид дважды извиняется за их поведение. Сначала, позабыв, что арабский среди всех присутсвующих знает лишь Эмили, на своём родном языке, а потом уже и на английском. Ему жутко стыдно, поэтому он спешит покинуть участок, напоследок не забыв поблагодарить Эмили и остальных за поддержку и попросить, чтобы ему сообщили даже о самых малейших новостях. И почти как только Саид выходит за порог, Эмили звонят. Это Дерек. Они не застали Джастина дома. Вероятно, он сейчас с Хадижей и не вернётся уже к себе домой, но Эмили всё равно распоряжается, чтобы Морган оставил там полицейских в засаде, а самим своим агентам приказывает отправиться отдохнуть в отеле. Им необходимо поспать хотя бы пару часов. В любом случае, они будут на связи, так что смогут вернуться, если появятся какие-то новости. Все соглашаются, кроме Гидеона. Он остаётся в участке. И Джессика с ним. *** Вся поездка от участка до отеля на такси проходит в тишине. По лицу Саида можно с лёгкостью угадать, что он еле сдерживает свой гнев. Жади и Ранья опозорили его на весь полицейский участок. Признаться, он уже стал забывать, какого это быть покрытым позором. С тех пор, как Жади перестала быть его женой, жизнь стала намного спокойнее. Правда, каждодневные ссоры Хадижи и Раньи не позволяли окончательно воцариться в его доме миру и покою. Но совсем не из-за этого Саиду никак не удавалось стать по-настоящему счастливым. В такси тихо. Только лишь играет медленная, спокойная музыка. Это не мешает женщинам мысленно молиться. Жади переживает за Хадижу и просит бога, чтобы она скорее вернулась домой. Слова Эмили дали ей надежду. У Раньи же более эгоистичные причины тревожить Аллаха своими мольбами. Она молится о том, чтобы Саид не злился на неё. Он так глянул, когда они сели в машину, что Ранья вздрогнула от этого взгляда. Столько ненависти было в нём, словно она совершила что-то ужасное. Самое печальное, что она действительно не понимает, за что на неё можно было настолько разозлиться. — Жизнь в Бразилии окончательно отвернула тебя от нашей религии, Жади, — сокрушённо обрушивает на племянницу своё негодование дядя Али, как только за ними закрывается дверь номера-люкс, принадлежащего Саиду. — Ты позабыла о всяких приличиях. Устроила публичную драку, как эти западные женщины! Хадижу похитили, а ты вместо молитв Аллаху, чтобы он уберёг её, скандалишь с Раньёй!.. — Это она виновата в похищении моей дочери! — Клеветница! — бросается на свою защиту Ранья. — Пусть Аллах заставит тебя пролить море слёз, ведьма! — Да покарает тебя Аллах!.. — Хватит! — орёт Саид, заставляя всех вмиг замолчать. Его раскрасневшееся лицо теперь перекошено гримасой гнева, который наконец-то вырвался наружу. — Я не желаю больше слушать, как вы скандалите. Мне было достаточно этого, когда вы обе были моими жёнами. И сейчас это крайне неуместно, потому что мою маленькую принцессу удерживает неизвестно где какой-то мерзавец. — Ты прав, любимый, — лепечет Ранья своим приторным голосочком. — Но эта женщина… — Замолчи, Ранья! Ты ссорилась с моей дочерью в тот день и час, когда её похитили. Агент Прентис сказала, что в этом и была причина похищения. Не деньги, не мерзкие желания похитителя, а грубое обращение. Мы столько лет живём вместе, а ты так и не смогла подружиться с моей дочерью. Да и не хотела. Я прекрасно это видел, но каждый раз надеялся, что ты постараешься найти с Хадижей общий язык. Но ты всё больше ненавидела мою дочь! — Это не так, любимый… — У меня были закрыты глаза, но теперь они открылись. Я много раз увещевал тебя, просил. Правильно говорят, если женщина не любит детей своего мужа от других его жён, то она и не любит его. Ты не любишь меня, Ранья, не уважаешь. Это следовало сделать уже давным давно. Может, мою дочь бы тогда никто не похитил. Ранья, я развожусь с тобой! — Саид, не горячись… — Оставьте, дядя Али, я всё решил. Ранья, я с тобой развожусь. Я развожусь с тобой! Это был третий раз. — Саид! — Нет, я не переменю своего решения. Столько лет эта змея грелась у меня на груди, кусала меня, Хадижу, но теперь кончено, хватит! Аллах обрушил несчастья на мой дом, покарал меня за мою слепоту. Я каждую секунду думаю, что мою доченьку могут мучить прямо сейчас, а мне ничего с этим не поделать. Если бы я послушал её хоть раз из тех, когда она просила, чтобы я выгнал тебя, Ранья, с ней бы всё было хорошо. Я должен был прислушаться к своей дочери, ибо Аллах говорил её устами. Иди, Ранья, иди. Ты будешь жить в номере Назиры, пока не вернёшься к своей семье в Марокко. Ранья открывает рот, чтобы возразить, но Саид не собирается её слушать, а потому демонстративно уходит в спальню, закрыв за собой дверь. Она растерянно глядит на дядю Али, но тот ничем не может ей помочь, поэтому ей ничего не остаётся, как повиноваться и уйти. Когда за ней закрывается дверь, дядя Али, бросив строгий взгляд на Жади, которая успела сесть на диван и теперь держит в руках платок Хадижи, направляется к Саиду. Мужчина сидит на кровати, повернувшись лицом к окну. Пиджак небрежно брошен на кресло, галстук и вовсе лежит на полу. — Эх, Саид, — присев на краешек рядом с ним, произносит дядя Али, — так нельзя. Нельзя разводиться, будучи опьянённым злостью. Из этого не выйдет ничего хорошего. Я понимаю твою боль и разделяю её с тобой, но Ранья не виновата. Ты поймёшь это и раскаешься в своих теперешних словах и решениях. — Нет, дядя, не раскаюсь. Я никогда не прощу Ранью. — Э, нет, Саид, ты не значешь своей судьбы. Только Аллах знает, что нам предначертано, поэтому не бросайся словами. — Дядя, вы всегда говорите, что наша судьба предначертана, но разве может быть предначертано, чтобы какой-то мерзавец похитил мою дочь? Почему она должна проходить через это, дядя? Разве это справедливо? — Аллах не оставит её, Саид. Я молюсь за неё, ты, Жади… вся наша семья взывает к нему. А по поводу справедливости… не гоже нам спорить с судьбой, решать справедлива ли она к нам. Мы можем только принять её и просить Аллаха о благословении, — дядя Али встаёт. Его рука ложится на плечо Саида, сжимая его в знак поддержки. — Я буду молиться за Хадижу и тебе советую помолиться, но просить Аллаха не только за неё, а чтобы ещё он даровал тебе смирение. Саид ничего не отвечает. Он сидит, оперевшись локтями в колени. Ладони его накрывают бессильно свешенную вниз голову. Дядя Али, печально вздохнув, наконец оставляет его одного. Говорят, что мужчины не плачут или плачут, но только когда они ещё маленькие. Это неправда. Мужчины тоже плачут, но только делают они это, когда никто не видит. Не потому что им стыдно. Они не хотят показывать слабость перед теми, для кого являются опорой: для своей семьи, для близких друзей. Поэтому всё чаще боль скрывается за семью печатями, вырываясь наружу только тогда, когда рядом никого нет. Позволив себе минуту слабости, Саид возвращает обратно свой образ большого и сильного мужчины. Умывшись и переодев рубашку, он с твёрдым намерением заказать в свой пустой номер обед идёт из спальни в гостиную, где обнаруживает, что его номер отнюдь не пустой. На диване сидит Жади. Она рыдает, сжимая в руках платок Хадижи. — Жади?.. Женщина оборачивается, услышав его голос. Слёз уже нет. Красные, измождённые глаза больше не могут выдавить ни слезинки, хотя Жади всё ещё хочет плакать. На щеках виднеются чёрные засохшие тёмные разводы. — Он… — женщина несколько вытягивает дрожащие руки с платком. — Он… он пахнет ей… Сердце сжимается при виде этого невинно-растерянного жеста, и Саид, медленно подойдя к дивану, накрывает ладонью платок и садится рядом, горестно смотря на бывшую жену. Он прекрасно понимает, что ощущает она сейчас, потому сам переживает те же чувства. Не знать, где твой ребёнок и что с ним происходит — худшее проклятье. Саид не знает, что сказать ей в утешение. Его рука несмело ложится на спину Жади, а когда она сама к нему тянется, он заключает её в объятья. Женщина вжимается в его грудь, словно желая укрыться там от жестокой реальности, в которой её доченьки нет сейчас рядом с ними. — Лучше бы тебе поспать после перелёта. Если мне позвонят из участка, я обязательно разбужу тебя. — Нет, я всё равно глаз не сомкну, — Жади выскальзывает из рук Саида, с укором и горестью глядя ему в глаза. — Почему ты не уберёг её? — Я делал, что мог. Моя ошибка была в том, что я слишком доверял Ранье, хотя не должен был. И теперь, возможно, над нашей дочерью измываются прямо в эту минуту. — Нельзя винить во всём Ранью. Я тоже виновата. Гналась за своим счастьем, вместо того, чтобы посвятить себя дочери. Если бы я заботилась о ней, она бы не осталась одна после ссоры с Раньей. Я была бы с ней, и ничего бы не случилось. — Она вернётся к нам, — произносит Саид, но сам боится, что это может быть не так. — И я обещаю, что разрешу ей месяц провести в Бразилии с тобой. Только при одном условии: если ты пообещаешь, что не позволишь этому своему Лукасу с нашей дочерью так, как обращалась с ней Ранья. — Об этом можешь не волноваться. Лукаса с нами не будет. — Почему? Он уедет в командировку? Извини, что спрашиваю, просто мне Хадижа говорила, что и в её прошлую поездку к тебе его не было. Если честно, я обрадовался этому, потому что мне не нравится, что он общается с моей дочерью. Я никогда раньше не считал его порядочным человеком, и у меня нет поводов думать сейчас по-другому. — Хе, да уж, — горького усмехается Жади. — Вы с дядей Али были правы насчёт него. Зря я не слушала. Мне казалось, что я знаю его лучше. Дура! Я верила всем его объяснениям, почему он столько раз бросал меня на произвол судьбы, не зная, что за те годы, пока мы не виделись, он научился виртуозно врать, выдумывать истории, до омерзения похожие на правду. — Жади, что случилось? — Ничего из того, чего нельзя было ожидать. Когда он захотел оставить ту квартиру, в которой мы с ним тайно встречались, я должна была догадаться, что на то есть самые ясные причины. Саида аж передёргивает от этих слов. Мигом пролетают перед глазами все ссоры, вся ложь Жади, когда он спрашивал, где она была, и моменты позора, когда он горел от стыда, что люди вокруг знают об изменах его жены. — Он изменил тебе?.. — Ага. Раза три-четыре за всё время, что мы провели вместе. И это только те, о которых я узнала. О некоторых случайно, о других — сердце подсказало, и я следила за ним. А что я ожидала? Он изменял Маизе, приводя женщин в ту же самую квартиру. Да, кроме меня там были и другие, и Лукас не скрывал этого. Но я верила ему. Верила, что с Маизой он так поступает, потому что не любит её, и со мной будет по-другому. А оказалось, что люди и вправду рабы своих привычек. — И ты продолжаешь жить с ним и терпеть его измены? Саид не хочет знать ответ, потому что иначе теперешняя Жади до боли походит на того Саида, каким он был когда-то. Мужчина, прощающий женщину, которую любит, подставляет другую щёку каждый раз, когда она била по одной. Глупость? Возможно. Болезненная, но приятная глупость, потому что тогда ещё есть надежда, что после очередного её обещания, что она забудет того другого, с кем изменяла и в конечном итоге останется с ним и их маленькой дочуркой. — Мы развелись почти год назад, и я не жалею даже. Лучше быть одной, чем каждый день думать, говорит ли он мне правду про долгие совещания ли же это незамысловатое прикрытие для очередной измены. — И как же ты живёшь? На что? — Лукас содержит меня. Даёт деньги каждый месяц. Хоть здесь он поступил порядочно. Не лично, конечно. Мужчина из его фирмы привозит мне чек. Лобату, кажется. Ты его точно должен знать. Только дяде Али не говори, пожалуйста. Он ничего не знает. Не хочу слышать, как он поучительным тоном будет говорить, что был прав насчёт Лукаса. — Но ты не можешь скрывать от него правду вечно. Что если однажды Лукас перестанет выписывать чеки? Жади знает, что тогда ей придётся вернуться. Но возвращаться стыдно, потому что тогда это будет значить, что всё, за что она боролась много лет, того не стоило. По всему выходит, что Лукас не был её судьбой, как она считала почти всю свою жизнь. Но, может быть, её судьбой было узнать, что он не её судьба. Дядя Али пустился бы в длиннющие философские размышления, от мыслей о которых Жади хочется закрыть уши. Она прекрасно знает каждое слово, которое он непременно скажет, потому что уже не раз слышала все эти вещи. Конечно, у него ещё предостаточно мудрости в запасе, но единственное, что действительно значимого он может сказать, так это то, что она променяла годы возможной жизни с Хадижей, имея возможность видеть её каждый день, разговаривать часами, на минуты страсти, погасшей также быстро, как пламя свечи, проигравшее ветру привилегию жить. Саид тоже знает ответ на свой вопрос. Непостижима душа другого человека. Вот и Жади не догадывается, что под маской сочувствия, старательно натянутой на лицо Саидом, внутренне он ликует. Глаза Жади открылись, и он рад знать, что её слепое заблуждение не стянуло в тугие объятья, а позволило увидеть истину, потому что теперь она осознаёт, какой ошибкой было верить мужчине, о котором люди в разы мудрее её говорили, что он того не стоит, в то время как она доказывала, что они ничего не смыслят в любви. Она раскаивается в своих поступках, понимая, что не может вернуть прошлого, иначе бы она всё сделала по-другому. Саид ощущает её боль, разделяет её сожаления, потому что и он совершил много ошибок, которые повлияли не только на него, но и на его главное сокровище — Хадижу. Родители всегда желают только всего самого лучшего своему ребёнку, иногда забывая, что их эгоистичное «хочу, чтоб было лучше» не имеет ничего общего с этим самым лучшим. Саид думал, что дочери будет лучше забыть свою маму, место которой в её жизни займёт Ранья или другая какая-нибудь женщина. Жади полагала, что Хадиже нужна только она, и они будут счастливы вместе, как когда-то она была со своей мамой. Оказывается, что лучшее для Хадижи это то, чтобы они оба были всегда с ней. Они должны были защищать её вместе, но лишь только её подвели. Видя как Жади сокрушённо перебирает платок Хадижи, Саид обнимает её ещё раз. Пусть они больше не вместе, но горе у них одно на двоих. *** Вопреки своему желанию, заснуть у Эмили не получается. Из головы не выходит Хадижа. Она попросила у администратора отеля, чтобы ей в номер принесли интерактивную доску с фломастерами и магнитами из детской комнаты. Теперь на ней развешены фотографии тел девушек, которые уже умерли, и фото Хадижи, которая ещё жива, а также Эмили выписывает несколько ключевых фактов, связывающих все случаи. По ним она пытается определить, где Джастин может держать Хадижу. Вряд ли это какое-то случайное место. Гарсия проверила все зарегистрированные адреса, все адреса из фото в инстаграмме и фейсбуке — ничего подозрительно. Там живут другие люди. Джастин бы не смог долгое время удерживать девушек и одновременно скрывать их. Вариант, что ему кто-то помогает, отпадает, потому что, согласно профилю, субъект одиночка. Усталость всё же даёт о себе знать, и Эмили пристраивает своё тело на кровать. Какое же это наслаждение! Кажется, словно она вечность уже не лежала так удобно, как в этот момент. Внезапно, раздаётся стук в дверь. Наверное, принесли её кофе, которое она заказала плюсом к уже съеденному обеду. — Войдите, — кричит она, но стук повторяется. Закатив глаза, Эмили тяжело вздыхает, понимая, что всё-таки придётся подняться. Нехотя встав, она плетётся к двери, в которую стучатся в очередной раз. Она в халате, предоставленном отелем, который она до сих пор не сменила после принятой ванной, и она немного смущена тем фактом, что её в полный рост увидят в этом одеянии. — Почему прост… — начинает она возмущаться, открывая дверь, но запинается, увидев стоящего на пороге Спенсера. — Что ты тут делаешь? А если кто из наших увидит?! Рид не успевает и слова вставить, как высунувшаяся на секунду из номера Эмили затаскивает его внутрь, тут же захлопнув дверь. — Ничего не случится. Разве коллега не может зайти в номер другому? Ты слишком паникуешь, Эмили. Мужчина делает шаг к нервно трогающей свою голову в области лба Прентис и обнимает её. В считанные секунды головная боль проходит также быстро, как и началась. Его объятья всегда действуют на Эмили успокаивающе. Но тут снова раздаётся стук в дверь, и чей-то мужской, почти что мальчишеский голос произносит: — Обслуживание номеров! Выскользнув из объятий Спенсера, Прентис быстро открывает дверь, выпуская юношу с подносом в руках. — Куда поставить? — вежливо интересуется он. — Давайте мне, — говорит Рид, заметив, что Эмили в нерешительности оглядывает номер, ища глазами более менее подходящее место для подноса. — Спасибо вам. — Нет проблем. Если вам что-нибудь понадобится, звоните на ресепшн. Эмили мимолётно кивает, вцепившись руками в дверь с каждой секундой делает проём всё меньше. Бедный парнишка выходит бочком из номера и то едва ли не оказывается придавленным. Только благодаря своей проворности он успевает прошмыгнуть до того, как дверь захлопывается. — Знаешь, Эмили, такое поведение очень даже обидно. Поверить не могу, что ты меня стыдишься. Поднос пристраивается прямо посреди кровати, а Рид садится на её краешек. Глядя на него Эмили вздыхает. И ведь совсем не в нём дело. Она не хочет, чтобы их друзья-коллеги лезли в их личную жизнь, обсуждали за спиной, да и потом если случайно узнает их начальство об их отношениях, проблем не оберёшься. А пока Эмили не уверена, к чему у них со Спенсером всё идёт, предпочтительнее этому оставаться в тайне. И Спенсер точно понимает её переживания, она знает, но также осознаёт, что он, должно быть, уже устал. — Эй, — Прентис залезает к нему на колени, обвивая руками шею, — не говори так. Я очень рада, что ты пришёл. Эмили целует Рида в шею, с наслаждением вдыхая аромат его парфюма и только сейчас понимая, как за то время, что они здесь, она соскучилась по его запаху, рукам, скользящим по её телу… — Знаю. Его губы касаются её, но Эмили хочет большего, чем это. Только чувство долга, твердящее, что надо работать над делом, охлаждает её пыл. — Спенс… я работаю… — А должна бы поспать. Сама же говорила, что надо хотя бы пару часов вздремнуть. — Я пыталась, но ничего не вышло, — соскользнув с колен Рида, Эмили садится рядом, наливая себе в чашечку кофе. — Как только я вышла из ванны, сон как рукой сняло. Будешь кофе? — Нет. Знаешь, если ты будешь употреблять меньше кофеина, то наверняка желание поспать вернётся. — Возможно, но не факт. Моя кровь на девяносто процентов состоит из кофеина, так что… А у тебя какое оправдание? — Наверное, разучился засыпать без тебя. — Иди сюда. Переместив поднос на прикроватную тумбочку, Эмили усаживается, облокотившись о спинку кровати, и распахивает свои объятья, предлагая Спенсеру упасть в них. Приглашать дважды не приходится. Мужчина, сбросив свою обувь, с ногами залезает на постель, укладывает голову на грудь Эмили, которая запускает пальцы в его волосы, нежно перебирая их. Спенсер смотрит на неё, а она пристально глядит на доску с фотографиями жертв, не мигая. — Я сейчас в полной мере осознала, почему отношения на работе пагубны. Мои мысли больше заняты тобой, чем этим делом. С трудом получается сосредоточиться. — Сейчас, вероятно, да, но в участке ты думала только о профиле субъекта и как вычленить из собранной информации ту, которая хоть немного успокоит семью Хадижи. Даже сейчас ты думала, как найти Фоули, пока я не пришёл. Ничего страшного, что ты немного переключила внимание, тем более, что при долгой работе, в том числе это касается и умственного труда, интенсивность её снижается прямо пропорционально увеличению продолжительности. Доказанный факт, что частые перерывы способствуют поддержанию продуктивности на высоком уровне. К примеру, на пятьдесят две минуты интенсивной работы требуется отвлечься на отдых сроком не менее семнадцати минут. — Так значит у нас есть ещё около десяти минут, — усмехнувшись, Эмили переводит взгляд на Спенсера, ласково проведя кистью по его щеке, а затем вновь смотрит на фотографии. — Гидеон бы с тобой не согласился. Он изменился за то время, что мы его не видели. — А мне так не показалось. — Изменился. Я остро это чувствую. Его и без того скверный характер только ухудшился. В его глазах я никудышный босс. Иногда я думаю, что он так и ждёт, чтобы я ошиблась, а потом он вдруг раз и выдаст единственное верное умозаключение и разрешение ситуации с менее глобальными издержками. Он подрывает мой авторитет. — Ты выдумываешь, Эмили. — Ничего подобного. Хоть ты и не признаёшь, но я-то вижу, что ваши с ним отношения более чем прохладные, а ведь он был твоим наставником и близким другом. Ты подсознательно отстраняешься от него, потому что видишь, что это не тот человек, которого ты знал, — Спенсер задумчиво закусывает губу. — Хорошо, послушай. Я заметила, что ты больше не играешь в шахматы с Гидеоном, как это было раньше. Ты обожаешь шахматы, Гидеон — тоже. Если он всё тот же, почему же вы не играете? — Люди обращаются к старым привычкам, когда ищут стабильности, Эмили. У меня сейчас всё стабильно, — Спенсер кладёт ладонь ей на руку, медленно проводя по бархатной коже вверх до локтевого сгиба и обратно. — И кстати, я ведь тоже изменился. — Но вы не перестали любить шахматы. Нет лучше соперника, чем тот, с кем ты можешь играть на равных. Но вы отказываетесь от этого, а на то должны быть достаточно веские причины. — Может быть, ты в чём-то и права, Эмили, но ведь тот факт, что ты стала менее уверенной в себе, как в начальнике никак не относится ни ко мне, ни к Гидеону. Дело в тебе. Ты начала бояться, что не подходишь для этой должности, когда в отдел вернулся человек, которого ты тоже можешь назвать своим наставником. Потому ты зациклилась на том, что думает о тебе Гидеон, но правда вовсе не так страшна, как ты сама себе надумала, потому что, как и всегда, его мысли заняты только тем, как спасти нуждающихся в нашей помощи. Хватит бороться с собственной тенью, — Спенсер переводит взгляд на фотографии. — И всё-таки странно, что при всей своей заботе о девушках, субъект вдруг использовал их в качестве груш для битья, причём повреждения только в области грудной клетки. И больше нигде. — У Харпер ещё пострадало лицо, и она лишилась пальцев. — Посмертно. Он не пытал их, его злость направлена не только на родителей девушек, но и на них самих, потому что они представляются ему Ханной, которую он ненавидит. Но зачем тогда так стараться, заботиться, кормить, расчёсывать волосы?.. А то, как он убивает их… он воссоздаёт самоубийство Ханны Бейкер, а до этого записывает на диски истории из своей жизни устами девушек. Когда и почему он наносит удары в грудь? У девушек сломаны рёбра, и если бы это с ними случилось с ними между записями, слышно бы было по голосу, что им трудно дышать, что им больно, а в их голосах был только страх. Харпер говорила даже с вызовом. Значит, удары были получены незадолго до смерти, а мы знаем, что этот момент субъект воссоздаёт таким же, как момент гибели Ханны, — Спенсер резко приподнимается, сосредоточено смотря последовательно на каждое фото. — Эмили, Бейкер делали непрямой массаж сердца? — Сейчас посмотрю, — мгновенно вскочив с кровати, Эмили бегом несётся к креслу, на котором стоит её сумка с ноутбуком. Достав его, она возвращается к кровати, на ходу открывая файлы, присланные Гарсией. — Так, нет. В отчёте парамедиков сказано, что когда они приехали, она была уже мертва. — Они нашли её лежащей в ванне? — Нет, на полу… — Эмили быстро листает странички в файле. — Чёрт… Спенс, мать Ханны вытащила её из ванны и позвала мужа. Пока тот проводил реанимационные меры, она звонила в службу спасения. — Выходит, что субъект пытался их оживить. Дай телефон! Эмили дотянулась до второй прикроватной тумбочки и, схватив свой мобильный, протягивает его Спенсеру, который, найдя среди абонентов номер Пенелопы, звонит ей, желая проверить кое-что. — Чего желаешь, моя госпожа? — Кхм… Гарсия, это Рид. — О… Чего желаешь, мой большой гениальный господин? — Я хочу, чтобы ты позвонила коронеру Иванне Хочкис и велела ей проверить наличие сторонней ДНК на губах и в ротовой полости жертв. — Рид, ты пугаешь меня. Что этот извращенец с ними делал?! — Мы думаем, что проводил сердечно-лёгочную реанимацию. — Плохой парень пытался сойти за хорошего? Попытка не засчитана! — Гарсия, позвони побыстрее, пожалуйста. — Уже. Гудки, гудки, гудки… но я обязательно дозвонюсь, красавчик!.. Держу в курсе. Пока-а-аа! Гарсия отключается, но Рид всё равно держит телефон у своего уха. Его взгляд по-прежнему устремлён на доску, но если бы Эмили могла заглянуть сейчас в его глаза, она бы непременно подумала, что шестерёнки в его голове сейчас быстро крутятся, потому что явно что-то пришло ему на ум прямо сейчас. *** Полицейский участок… Гидеон пьёт кофе, сидя за столом в теперь уже ставшем их кабинете. Кроме него здесь же находится и Джессика. Она просматривает по планшету материалы, собранные по Джастину. Она узнаёт много нового о его жизни за тот период, когда они навсегда разорвали всякие связи. Может, она даже винит себя в том, что сейчас происходит. Джейсон внимательно наблюдает за ней, отмечая как меняется её мимика по мере того, как она пробегает глазами по информации о её бывшем парне, то, как она изредка качает головой и касается рукой своей щеки, когда читает о чём-то, что вызывает у неё беспокойство или даже сожаление. Внезапно Джессика, словно почувствовав на себе пристальный взгляд, поднимает голову и, вздрогнув, застывает. — Почему вы так смотрите на меня? — наконец спрашивает она. — Как именно? — Не знаю. Странно. — Я не хотел вас смутить. Джессика, пожав плечами, вновь обращает свой взор в экран планшета, хмурится. Она чувствует себя неуютно во многом из-за того, что не понимает, чего Гидеон хочет от неё. Напряжение, окутавшее её, словно шаль, разрастается с неимоверной силой. Возникшая тишина давит на барабанную перепонку, и будто что-то взрывается там, когда кружка Гидеона опускается на стол, заставляя девушку невольно вздрогнуть. — Джессика, почему вы не верите, что Фоули повинен в похищениях и убийствах этих девушек? — Не понимаю. — Я наблюдаю за вами уже много времени. Язык вашего тела говорит, что вы считаете происходящее бредом. И я даже могу понять вас. Вам трудно поверить, что это кто-то, кого, как вам кажется, вы хорошо знаете, но реальность такова, что многие люди даже о себе не могут абсолютно точно сказать, могли бы они убить кого-нибудь. — Но Джастин точно не мог. Я его знаю. И да, он мог измениться, стать жёстче из-за того, что ему пришлось пережить в Сирии, но я верю, что всё тот же, каким был раньше. А тот Джастин, которого я знаю, скорее с собой что-то сделает, чем причинит зло кому-то другому. И… даже если бы у него ПТСР, я всё равно не поверю, что он мог сделать нечто подобное с теми девушками. — Вы заметили, как неосознанно стали обезличивать жертв, когда речь зашла о том, что в преступлениях может быть повинен человек, любимый вами прежде? И нет, то, что субъект делает с девушками не похоже на ПТСР. — Я ничего не обезличиваю. Я уверена, что Ханну и Харпер убил не Джастин. Говорю же вам, он не такой. Да, профиль подходит, но не полностью. И также иногда бывают ошибки. За всю историю существования Отдела Анализа Поведения уже такое было не один раз. В тот миг Гидеон улыбается, и Джессике становится не по себе. Она мерзко себя ощущает, потому что улыбка агента красноречиво говорит, что её наивная попытка найти оправдание чудовищу понятна, но глупа. — Скажите, Джессика, вы когда-нибудь видели большую синицу? — Простите? — Я про птицу. У нас она не обитает, но наверняка вы могли что-то слышать о ней. Это такая маленькая птичка с ярко-жёлтым брюшком и чёрной полоской посередине, похожая на галстук. — Не понимаю, к чему вы это. — Понимаете, эта птица совершенно безобидна. Многих умиляет её вид, пение вызывает восхищение, потому что она способна издавать около сорока вариаций различных звуков. Ритмичных и переливающихся, мелодичных… Я бывал в Европе некоторое время назад и имел удовольствие услышать вживую её пение. — Это здорово, я очень рада за вас, но всё также ничего не понимаю. — Так вот, большинство людей не знают и даже не подумают, что эта миленькая птичка является жестоким убийцей. Учёные-орнитологи, исследовавшие модели поведения этих птиц, обнаружили, что зимой они становятся жестокими. Когда не хватает пищи, они забираются в дупла, где прячутся летучие мыши, и заклёвывают их до смерти. То же самое происходит, когда им нужны гнёзда. Они убивают птиц, которые пытаются выгнать их из гнёзд, которые раньше принадлежали этим же птицам. После убийства большие синицы выклёвывают мозг своих жертв, чтобы не тратить лишнее время на поиск пищи. К этой жестокости их вынуждают обстоятельства. Они пытаются выживать. Убийства для них — обоснованная необходимость. Джастин тоже может считать так. Никто не убивает людей без всяких причин. И нам нужно понять что стало триггером раньше, чем он успеет сделать с Хадижей то же самое, что и с другими. Дэвис молчит. Вера в непричастность Джастина рушится, словно карточный домик. Но всё это слишком больно. Осознавать, что некогда близкий тебе человек превратился в монстра, совсем нелегко. Есть о чём задуматься, есть в чём разобраться. Только вот времени нет. У Хадижи нет времени. Диска ещё нет, а Джастин наверняка знает, что его ищут, а это значит, что он может решить избавиться от девушки раньше, не записывая историй, чтобы потом убраться из города без груза и свидетеля. Всё-таки финальная часть проводимых им ритуалов априори считается самой главной в его фантазии. — Простите, что помешала, но это очень срочно, — в кабинет внезапно вбегает Хочкис. Она тараторит так быстро, что Джессика едва разбирает, что она говорит. — Милая, я тебе сотни раз звонила, почему ты не ответила?! — Чёрт… телефон оставила у себя в кабинете. Тут такое… — Джессика косится на Гидеона, наблюдающего за ними. — Что случилось, Иванна? — Я пришла домой в перерыв. А там почта, и в почтовом ящике лежало это. Дрожащими руками Хочкис достаёт из сумки диск и протягивает его Джессике. На нём ничего не написано, но не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться о содержащихся на нём материале. Взяв диск, Джессика оборачивается лицом к Гидеону, который поднялся в тот миг, когда Хочкис вытащила его, и теперь стоит рядом с ней. — Новая аудиозапись, — произносит он. — Я вызываю коллег обратно. — Это не аудиозапись, — говорит Хочкис. — Там видео. Иванна падает на первый попавшийся стул. Она посмотрела видео. Записки не было, поэтому она не могла знать, что на нём, вот и посмотрела. Лучше бы ей этого не делать. Она готова день и ночь вскрывать трупы, какими бы они ни были, но смотреть на жертв при жизни… Это выше её сил.