***
Тодороки удивляется, узнав, что его отец во время вчерашнего ссоры был серьезен. После школы он идет ждать у дверей офиса Старателя, как он делает каждый день. Но дверь не открывается. Проходит пять минут. Потом пятнадцать. Наконец, Тодороки заставляет себя постучать пальцами по дереву. Офис открывается, и Старатель нависает над ним с раздраженным видом. Он бросает один взгляд на лицо Шото, и выражение его лица становится еще серьёзнее. — Ты не слышал меня вчера? Возвращайся, когда действительно захочешь работать, — рычит он, закрывая дверь, прежде чем его сын успевает сказать хоть слово. Шото мигает. Затем он поворачивается, чтобы уйти и надеть ботинки. Пребывание в его доме похоже на бомбу замедленного действия; что-то обязательно пойдет не так, если он просто сидит там и не похоже, что он «исправляет свое дерьмо». Так он выходит на улицу. Он надеется, что, возможно, что-то снаружи возродит ту искру решимости в нем, которая, казалось, погасла, что, может быть, какое-то зрелище или осмысленное общение ослабят грызущее чувство, которое преследовало его на прошлой неделе. (Он надеется, что, возможно, прогулка поможет ему забыть его.) В частности, он ни к чему не стремится; он просто медленно спускается по улице, за угол, который ему нравится, по переулку — куда угодно. Когда он идет, он пытается все обдумать, пытается разобраться в том, что случилось, и почему он не может справиться с этим чудовищным спадом. Раньше ему приходилось разрывать связи с людьми — это просто риск его положения. Когда «друг» хочет знать слишком много о тебе или твоей семье, он просто прерывает взаимодействие. Это так же просто, как срывать пластырь — боль появляется лишь на секунду. Но на этот раз боль, похоже, не хочет уходить. Шото поднимает голову и видит, что его ноги по собственной воле привели его на пляж. Изменения поразительны: мягко катящееся море больше не испорчено мусором, оставляя много места в сравнении с видом, который был дан Тодороки несколько месяцев назад. Солнце погружается под воду и поджигает волны; Тодороки помнит влажный песок в пальцах и тихую гордость мальчика рядом с ним. «Может быть, через пару месяцев весь пляж будет иметь такой вид». Самая странная часть преобразования заключается в том, что пляж больше не заброшен; люди бродят по белому песку и свисают с перил пирса, тихая болтовня заглушается звуками океана. Это больше не принадлежит ему — им. Тодороки заставляет себя идти вперед.***
Он бездельничает на скамейке в парке, солнце давно зашло, а стрекотание цикад медленно угасает. Как долго он здесь? (Честно, кого это волнует.) Он в полной растерянности из-за того, что ему следует делать. Его дом — опасная территория. Ему не с кем пойти и поговорить. И он потерял одну из немногих вещей, которые заставили его чувствовать себя ценным: его боевые способности и его целеустремленность. Это жалко — погрязать в собственных страданиях — но он ничего не может с этим поделать. Он сидит, погрязший в хандре. Слабый силуэт появляется в темноте; Тодороки щурится, чтобы понять, кто это. Тот говорит: — Тодороки? Это ты? — тихо спрашивает голос. Блять. Нет смысла прятаться — его обнаружили. — Привет, — говорит он голосом, слишком обычным для этой ситуации, стягивая капюшон с головы. — Я думал, что ты придешь сюда в конце концов, поэтому приходил сюда каждую ночь в течение недели, — говорит Мидория с нервным смешком. — Где ты был? — Поблизости. Следующее неловкое молчание, кажется, скручивает шею Тодороки; он увлекается игрой с нитками пиджака, пока Мидория выжидающе ждет окончание его мысли. Он не говорит больше, и другой мальчик вздыхает. — Ты никогда не отвечал на мои сообщения, — говорит Мидория, шагая ближе к кругу света, отбрасываемого уличным фонарем. Тодороки неловко сдвигается, пронизываемый взглядом Мидории. Тодороки ничего не говорит. — Ты избегаешь меня, — категорически заявляет Мидория. Тодороки перестает копошиться с пиджаком, ещё больше оседая на скамейку. — Ну и? — угрюмо бормочет он. Мидория испускает полувздох, как будто получил удар в живот. Он звучит очень сердито, когда говорит: — Что вы имеешь в виду, ну и? Ты никогда не позволял мне объясниться! — Что тут объяснять? — холодно говорит Тодороки. — У тебя есть причуда, и ты не сказал мне об этом. Тебе не нужно рассказывать мне детали — я понимаю, почему, — он смотрит на другого мальчика с резким выражением лица. — Увидимся в апреле. В глазах Мидории появляется боль, и он почти хочет извиниться. Почти. Он обращает взгляд на улицу, когда Мидория начинает заикаться: — Тодороки, это не то, что ты думаешь, я клянусь. Просто дай мне шанс рассказать тебе всю историю… Это слишком много. Его отец, тиканье часов, настойчивость Мидории в том, чтобы сделать всё правильно — это ошеломляет, и его эмоции падают в горло и вытекают наружу. Он теряет контроль. — Ты солгал мне, — плюет Тодороки, срываясь со скамейки. Он идет к тротуару, пытаясь собраться с силами. Мидория вздрагивает от вспышки гнева, затем вскакивает и следует за ним. — Но… но я не делал этого! — восклицает он, побежав вперед, чтобы встать рядом с ним. — Пожалуйста, просто остановись на секунду и позволь мне объяснить! Я не хотел причинить тебе боль — честно говоря, я сам не знал о том, что должно было случиться, как я мог это сделать — но это все одно большое недоразумение, и мне нужно, чтобы ты выслушал меня. Тодороки смотрит на него краем глаза и продолжает идти домой. — Подожди! Мидория крепко хватает его за запястье, и его прикосновение горит, как обжигающее железо. Тодороки застывает на месте, поворачиваясь спиной к мальчику и опуская голову. — Если ты не отпустишь меня в эту секунду, я превращу твою руку в эскимо, — угрожает он. Рука мгновенно исчезает с его плеча. Угроза заставила Мидорию остановиться и уставиться широко раскрытыми глазами на Тодороки. — Почему ты меня не слушаешь? — умоляет он. — Ты знаешь меня — зачем мне тебе врать, а потом пытаться что-то исправить? — Потому что, черт возьми, почему бы тебе не сделать этого! — Тодороки поворачивается и кричит это голосом, который больше похож на голос его отца, чем на его собственный. Мидория снова вздрагивает, в глазах у него появляется влага, и задор Тодороки испаряется. Он вздыхает, яд в его голосе сменяется глубокой ноющей усталостью, проникающей в его кости. Он зажимает лоб между большим и указательным пальцами. — Смотри, я сын Старателя. Вся моя цель — вся причина, по которой я родился — состоит в том, чтобы превзойти Всемогущего и заслужить звание лучшего героя, — устало говорит Тодороки. — И ты, как сын Всемогущего, тоже участвуешь в этом. Зеленоволосый мальчик выглядит потерянным, всё меньше напоминая Всемогущего. — Ты не глуп, Мидория, — продолжает Тодороки, опуская руку с лица. — Ты знаешь героев, и знаешь, что мой отец против твоего. Так почему бы тебе не воспользоваться этим преимуществом? Почему бы тебе не попытаться узнать больше о враге, чтобы заставить его ослабить свою бдительность? — Шото… — начинает другой мальчик. — Это не твоя вина — это то, как мой отец научил меня думать, — признает Тодороки. — Мы… мы не должны быть друзьями. — Но мы не наши отцы! — восклицает Мидория, делая шаг вперед. — Учитывая все, что ты сделал для меня, ты никак не сможешь поверить во все плохие вещи, которые Старатель говорит тебе о Всемогущем. И кроме того, Всемогущий не такой мелочный! Тодороки пытается следовать логике. Это так; он разыскал Мидорию, чтобы вернуть свой дневник. (Потому что он хотел разведать о своем сопернике.) Он тренировал Мидорию в рукопашном бою. (Потому что он не считал его угрозой.) (Всё это по-прежнему настоятельно подтверждает, что Шото, сын его отца, расчетливый и снисходительный, и заставляет его внутренности скручиваться от презрения к себе.) Тем не менее, Мидория поднимает хороший вопрос, когда говорит, что Всемогущий не научит своего ребенка действовать таким образом; злоба Старателя-Всемогущего почти полностью односторонняя, и все, что он видел до сих пор о Всемогущем, никогда не оправдывало бы мысль о том, что он поощряет становление Мидории врагом Тодороки. Но пламя, заключенное внутри Тодороки, колотит стены его грудной полости и угрожает вырваться. Его вера в благие намерения Всемогущего пронизана цинизмом его отца, а добрые дела Всемогущего сводятся на нет тем, что это же «все для галочки», а его готовности работать со Старателем противостоит его желание «делать всё, чтобы остаться героем №1». Кристально чистое суждение, которым гордится Тодороки, запуталось и смешалось, и он не может отличить неправильного от правильного. Он просто. Не знает. -… прости меня, — тихо говорит Тодороки и снова начинает двигаться, не доверяя себе, боясь сказать что-то из злости или страха. Он уходит не из-за лжи, которую Мидория уверяет, что не говорил, а потому, что, несмотря на все его усилия, Шото по-прежнему похож на своего отца: искалечен сомнениями и недоверием других. Он слышит шаги, преследующие его, и требуется вся сила воли Тодороки, чтобы не обернуться и не взглянуть. Когда он выходит из круга света, отбрасываемого на дорогу от уличного фонаря, шаги отстают, пока единственное, что следует за ним, — это почти осязаемая тяжесть взгляда Мидории на его спину. Он продолжает идти и поворачивает за угол, и только тогда он выдохнул. Он думал, что было бы хорошо отговорить Мидорию, что он почувствует некоторое облегчение от откровения и на самом деле позволит себе проявить какие-то эмоции на этот раз. Но если что, он просто чувствует себя хуже — тошнота подходит к горлу, и что-то тяжелое застряло в его груди. Возможно, его гнев был направлен не на того человека. (Возможно, постоянное чувство ненависти, мучающее его, означало ненависть к самому себе.) Он скрипит зубами. Глупый, глупый, глупый, он ругает себя. Ты был настолько ослеплен возможностью близости, что ослабил свою бдительность. Ты забыл, что он играет в игру. Ты забыл, что не можешь подобраться ближе. Его рука потянулась к телу, измученная плоть, казалось, обжигала его пальцы, когда он вспоминал последнего человека, о котором он заботился (и что случилось). Как ты мог забыть? Он держит руку над глазом, направляя лед, чтобы остудить его ожог, а другой рукой натягивая капюшон на лицо. Ты чертово чудовище.***
Три слабых стука в парадную дверь, и Тодороки понимает, что что-то не так. Это даже не поздний час или неуверенность в том, кто стучит. Их семья предприняла меры, чтобы скрыть свой адрес от публики, аура Старателя действует как естественный отпугиватель для любого, кто ступает на их порог, и независимо от этого — Тодороки, как правило, держатся при себе. У них нет посетителей. Его глаза устремляются в сторону звука, но он не двигается, его предыдущий разговор лишил его энергии, необходимой для того, чтобы встать с постели прямо сейчас. Или когда-либо, в этом отношении. Еще стук, и он тихо стонет от раздражения. Его комната ближе всего к входной двери, он выкатывается из кровати и идет по коридору, стараясь не шуметь и не разбудить своих братьев и сестру. Он включает свет, а затем открывает дверь, сжав губы и раздраженно сузив глаза. Мидория неловко стоит на пороге, подняв руку, чтобы снова постучать. — М-м… привет? Ему не интересно, как он здесь оказался. Он даже не задумывается, зачем он здесь. Тодороки находится примерно в одной секунде от того, чтобы сказать Мидории, чтобы он пошёл нахуй, когда из дома грохочет глубокий голос с оттенком раздражения. — Шото? Дерьмо. — Кто, черт возьми, пришёл к нам так поздно? ДЕРЬМО. — Просто, э-э… — Тодороки переводит взгляд с темной комнаты на Мидорию, который теперь наклоняет голову с нахмурившимися бровями. Слова прошли мимо его мозга и выпрыгнули прямо изо рта: — Парень с пиццей. Он должен доставить соседям. Я просто говорил ему уйти. Шото, говорит его совесть, сжав руки и глубоко вдохнув. Ты, мой друг, полный придурок. Но сейчас ничего уже не вернуть, и его внутренности сжимаются, когда он молится, чтобы его отец принял ложь. Мидория, чувствуя настрой конспирации, понизил голос, когда сказал: — Я не уйду. Нам нужно поговорить. Тодороки теряет самообладание, сжимает руки и кидает Мидории самый раздраженный взгляд, какой только может себе представить. В самом деле? Ты должен делать это СЕЙЧАС? Но ноги мальчика твердо стоят на ступеньках, и он просто смотрит в ответ. Голос его отца снова доносится из дома, и Тодороки дергается, просто зная, что о них узнают. - … иди в комнату и ложись спать, — говорит мужчина, зевая. Тодороки даже не успел вздохнуть с облегчением, видя Мидорию, который бросил на него еще один острый взгляд. Он должен вернуться в дом, иначе его отец станет подозревать что-то, но он также должен поговорить с Мидорией, чтобы тот ушел. … Что ж. Это худшая идея, которую он когда-либо имел. Тодороки прижимает указательный палец ко рту — молчи. Затем он указывает пальцем на свои ноги — сними обувь. Мидория кивает и снимает чертовы красные кроссовки, быстро беря их в руки и прижимая к груди. Его отец продолжает разговаривать сам с собой в глубине дома. — Глупые соседи… — бормочет он, делая то же, чем занимался до прибытия их посетителя. — Почему они всегда такие шумные… Кто ест пиццу так поздно ночью… — щелчок, и голос репортера присоединяется к голосу его отца. Тодороки использует шум как прикрытие, отталкиваясь от Мидории и хватаясь обеими руками за его плечи. Прямыми руками он насильно ведет мальчика в темноту комнаты. Движением руки, которое, как он надеется, передает сообщение «следи, куда идешь», он отпускает Мидорию и смотрит, как тот успешно поднимается по лестнице, прежде чем повернуться, чтобы закрыть дверь за ними. Погруженный в полную темноту, Тодороки делает шаги по памяти и протягивает руку, ища другого мальчика. Его пальцы вцепляются в то, что похоже на изгиб правой руки Мидории, и он зажимает его, тянет его за правый поворот, и они проделывают пятнадцать шагов, необходимых для того, чтобы добраться до его комнаты. Их приглушенные шаги звучат для него как взрыв бомбы, но его отец молчал, внимательно слушая новости. Они поворачивают за угол в комнату, и Тодороки закрывает дверь. Он не может включить свет — слишком рискованно — поэтому он пересекает комнату, чтобы повернуть ставни на своем окне, бросая в комнату полосы света и тьмы. Мидория стоит прямо там, где Тодороки оставил его, его глаза в тени, но волосы освещены лунным светом, и руки сжимают кроссовки. — Очень традиционно, — бормочет он, глядя на декор, словно забывая, что сейчас находится на вражеской территории, или просто пытаясь отвлечься. Тодороки игнорирует комментарий и смотрит на него, не в настроении для случайного разговора. — У тебя хватает смелости приходить сюда, — шипит Тодороки, идя туда-сюда по всей длине своей комнаты и сжимая глаза, пытаясь отойти от быстро надвигающейся головной боли. — Как, черт возьми, ты вообще нашел это место? — Я… ха-ха… возможно, следил за тобой раньше, когда ты шёл домой… Тодороки недоверчиво смотрит. -… извини, — пищит Мидория. Тодороки охватывает лицо руками. — Ты сейчас развернешься, выйдешь из этой двери и забудешь, что я здесь живу, — приказывает он шепотом. — Я забуду о тебе, ты забудешь обо мне, и мы начнем в апреле с абсолютно иными условиями. — Нет, — возражает Мидория, будто его тошнит. — Прости? — Я сказал «нет», — говорит мальчик, уверенность в его голосе растет, но он все еще борется с тошнотой. — Мне пришлось следить за тобой, потому что ты не позволил мне объясниться раньше. Какого черта этот ребенок должен быть таким упрямым? — Хорошо, — Тодороки раздраженно раскрывает ладони, подходит к стене с правой стороны комнаты и прислоняется к ней. Он наклоняет голову вниз, не в силах смотреть прямо на мальчика. — Говори. Мидория глубоко вздыхает, нервно двигаясь. Его глаза на мгновение закрылись, как будто он искал смелости в своей голове. Лунный свет через ставни на окнах отбрасывает полоски света и тьмы на его лицо, когда он поворачивается к Тодороки и твердо стает на ноги. Он открывает глаза. — Я не лгал, когда говорил, что у меня нет причуды, — говорит он тихо, но твердо. — По крайней мере, у меня и правда её не было, когда ты впервые встретился со мной. Тодороки продолжает смотреть на пол. — Мне передали эту причуду. Его голова остается опущенной, но глаза поднимаются, чтобы посмотреть на другого мальчика. Передали причуду? Такое возможно? — Я знаю, я знаю: это звучит глупо, — говорит Мидория, словно читая его мысли. — Я не должен был говорить тебе это вообще. Я не могу сказать тебе, кто дал мне её или как, но если бы ты выяснил это, это подвергло бы тебя опасности — подвергло бы всех опасности… — в его словах звучит паника, его голос дрожит, когда он понимает серьезность того, что говорит. Он делает паузу, закрывая глаза, когда снова ищет эту силу. Вдох, выдох. Кулаки сжаты, глаза открыты. — Но после всего, что ты сделал для меня — мое обучение, вера в меня, — продолжает Мидория, дрожь в его голосе сглаживается. — Я чувствую, что ты заслуживаешь знать. Дрожь пробирается вниз по позвоночнику Тодороки, и он наконец поднимает голову, чтобы посмотреть на другого мальчика. — Я пойму, если ты мне не веришь, и я пойму, если ты не простишь меня, — мягко говорит Мидория, опуская веки и сутулясь. Он застает Тодороки врасплох, когда в его глазах вспыхивает яростная решимость, когда он пристально смотрит на него. — Но я не могу просто позволить этому закончиться. Я хочу быть друзьями в следующем году. Тодороки выпустил вздох, который держал в себе, и благодарность омывает его волнами. Слава Богу. Он тоже не хочет, чтобы это было так. Освободив голову от напряжения, Тодороки оглядывается на холодные дни десяти месяцев назад — время в своей жизни, когда он следовал за своим отцом, подчиняясь всем прихотям. Когда он боялся выходных и дополнительного времени с ним. Когда он чувствовал себя совершенно одиноким в мире. Он не может вернуться к этому. Не после того, как он почувствовал, насколько хорошей может быть компания. И эти последние несколько дней подтвердили это для него. Трудно было найти друзей с таким отцом, как Старатель, и потерять человека, который мог понять его давление, чтобы добиться успеха, и его страх перед будущим ударялся кувалдой в грудь. Тодороки отчаянно хочет, чтобы Мидория говорил правду, независимо от того, насколько неправдоподобно это звучит. Он хочет, чтобы все это испытание было именно тем, о чем говорит Мидория: недоразумение. — Я хочу стать лучшими героями вместе. Следующие слова Мидории возвращают его к их реальности, к общей картине. Теплое чувство, которое распространялось на его конечности, пронизано леденящим недоверием и сомнением. Он молчит. — Мне предстоит долгий путь, — признается Мидория, осматривая свои пальцы. — Я не знаю, как использовать мою причуду. Мое тело еще не может с этим справиться. Я избегаю использовать её, когда могу, но мы оба знаем, что я не смогу обойтись без нее. Глаза Тодороки тоже смотрят на руки мальчика, и он замечает, что они выглядят немного более кривыми, чем раньше. Нежная улыбка Мидории и глаза, полные звездного света. — Но я хочу увидеть, что нас ждет в ЮЭЙ. Тодороки не знает, что сказать. Как кто-то реагирует на такой секрет? Как кто-то реагирует на надежды и мечты другого человека? Как обычно, его слова звучат беспомощно и мучительно тупо: — Это… это звучит как полная чушь. Мидория выглядит удрученным. — Но, — вырывается у Тодороки, — думаю, у меня нет другого выбора, кроме как принять это, поскольку ты настаиваешь, что не лжешь. В глазах Мидории снова вспыхивает искорка, и слезы облегчения появляются в его глазах. Он слишком громко произносит «спасибо», и Тодороки собирается дать ему салфетку со своего стола. Да, Тодороки сказал, что примет это объяснение, но действительно верит ли он Мидории? …Нет. На самом деле, нет. Но если посмотреть на их совместный путь и на то, кто они, на самом деле нет другого выбора, кроме как принять слова мальчика за правду. Неважно, как это случилось — реальность такова, что у Мидории есть причуда. Нет смысла говорить «нет» объяснению и прекращать общение. Конечно, Тодороки этого не простит — пока нет. И он, конечно, не забудет этого. Тем не менее, Мидория определенно пошёл на многое, чтобы попытаться спасти их дружбу. Если то, что он говорит, является правдой, то это способно противостоять ядовитому мышлению его отца. Он знает, что Тодороки не идиот — Мидория не скажет ему чего-то, что звучит так явно ложно, если он искренне не подумает, что это правда. Если бы он лгал, просто чтобы больше использовать Тодороки, он бы выбрал лучшее прикрытие. (Часть его надеется, что Мидория действительно ценит то, что они построили за последние десять месяцев, и именно поэтому он рассказывает ему эту историю.) (Но другая его часть все еще говорит, что просто Тодороки наивен.) Есть также новый факт, с которым Тодороки придется столкнуться в апреле: он и Мидория будут одноклассниками. Не обязательно в одном классе, но они будут равны. Человек, которого он изначально считал не игроком, был возвращен на поле битвы, и Тодороки должен относиться к нему как таковому. Он слышал эту фразу тысячу раз: держи своих друзей близко, а врагов — ещё ближе. Но Тодороки с трудом может называть Мидорию «врагом». Помимо этого большого секрета, ребенок, которого узнал Тодороки, никогда не казался недоброжелательным или злым — ничего в мальчике с немного задротскими замашками и фан-страничкой не вызывает тревогу. Отношения между ним и Кацуки, вид на пляж: искренность тех моментов заставляет его чувствовать, что Мидория честен с этим признанием и что он просто хочет все исправить. Идеология Старателя наполняется его воспоминаниями о последних нескольких месяцах. Но вскоре они зашли в тупик. Все, что остается сделать Тодороки, — это объединить их. Тодороки станет лучшим героем. Но он будет делать это на своих собственных условиях — «его собственные условия» состоят в том, что он также может дружить со своим соперником. Он протягивает Мидории салфетку, и мальчик открывает рот, чтобы что-то сказать, когда тяжелые шаги за дверью заставляют их застыть. Судя по шагам, это его отец. Он идет по коридору, но все еще слишком близко для того, чтобы расслабиться. Замечательно. В лунном свете из окна Тодороки видит, как глаза Мидории прыгают на него, ожидая, когда он сделает шаг. Но его ноги будто потяжелели, перспектива того, что его отец найдет его с сыном Всемогущего превысила силу притяжения его тела. Шаг. Шаг. Шаг. Ему нужно успокоиться и подумать. Он делает один глубокий вдох. Через нос, через рот. Затем: Двигайся, Шото, кричит он себе. Двигайся! Убедившись, что он стоит на пальцах ног, чтобы свести к минимуму шум, Тодороки вцепляется в плечи другого мальчика и насильно ведет его к кровати в правом углу комнаты. Мидория понимает суть и молча падает на матрас, катаясь под одеялом и натягивая его на себя. Шаг. Шаг. Шаг. Тодороки рядом, поднимает одеяло, чтобы прикрыться. Без предупреждения он толкает Мидорию дальше на простыню и обнимает мальчика за туловище. Зеленоволосый мальчик с удивлением смотрит вверх. — Чтобы он не заметил, — выдыхает Тодороки. Мидория слегка кивает и наклоняет голову. Шаг. Шаг. Шаг. Накинув на них одеяло, Тодороки смещается к правой стене комнаты, лоб Мидории прижат к его груди, руки обхватывают его тело, а ноги спутались вместе. Это чертовски неудобно, но все равно. Он закрывает глаза. (Тодороки молится, чтобы Мидория думал, что его сердце колотится просто из-за страха быть обнаруженным.) Шаг. Шаг. Тишина. Дверь со скрипом открывается, и темнота за веками приобретает оранжевый оттенок. Он заставляет себя дышать ровно и глубоко. Мелкое дыхание Мидории пронзает его грудь, и он борется с желанием поерзать. Его отец делает еще один шаг ближе, и оранжевый свет вспыхивает ярче, когда он подносит пламя пальца, чтобы посмотреть на Тодороки. Руки, обхватившие его, напряглись, пытаясь стать еще меньше, и да, он знал, что Мидория нарастил мышцы, но буквально кажется, что его позвоночник вот-вот расколется под силой его хватки, святое дерьмо. Он перемещается так, что, как он надеется, похоже на соноподобное движение, все больше скручиваясь в клубок и давая себе больше доступа к воздуху. Преимущество: у него теперь есть кислород. Недостаток: голова Мидории теперь прижата к его прессу — и Тодороки думал, что раньше хотел сильно извиваться. Кажется, что пламя остается неподвижным в течение многих лет. Затем, зевая, он гасит его, тяжелые ноги покидают комнату и закрывают за собой дверь. Ни один из мальчиков не смеет пошевелиться. Проходит несколько минут, и хватка Мидории немного ослабевает, ноги выпрямляются, а тело смещается вверх, и его лицо снова оказывается на груди Тодороки. Но он не пытается выйти из-под одеяла или говорить. Он просто лежит молча. Тодороки, лично, шокирован, обнаружив, что он не против этого. Он просто испытывает облегчение, что им на самом деле это сходит с рук, и он парализован страхом, что, если они заговорят, его отец пробьет дверь и… Хлоп. Поэтому они ждут в тишине комнаты. Тодороки определенно не отвлекает себя от последних событий, думая о том, как Мидория кладет голову ему на грудь, и, скорее всего, у него нет шансов точно выяснить, насколько мускулистым должен быть Мидория сейчас, если он сможет сжимать его так крепко. Он почти заснул, как вдруг громовой храп его отца начинает эхом разноситься по всему дому. Тодороки пробуждается, взгляд на часы подтверждает, что они ждали около 30 минут. — Хорошо. Я думаю, что мы чисты, — выдыхает он, используя одну руку, чтобы снять одеяло с Мидории. Мальчик, кажется, спит, щека прислонилась к Тодороки, и глаза закрыты. Его веки слегка трепещут при звуке слов, а затем резко открываются при изменении температуры воздуха из-под простыни. Он понимает, где он находится и кого он использует в качестве подушки, а затем быстро карабкается вверх, чтобы освободить место, врезаясь в стену и заставляя Тодороки съежиться от звука. Мидория выглядит так, как будто он обильно потеет, отчаянно извиняясь — за то, что использовал Тодороки в качестве человеческой подушки или врезался в его стену, он не уверен. Тодороки смягчает извинения простым «все хорошо», а Мидория немного успокаивается. Он протирает глаза и осматривает комнату. — Сколько времени… — его глаза видят часы, и он приглушенно кричит, хлопая ладонью по губам. — Боже мой, — стонет он. — Моя мама, наверное, беспокоится обо мне. — Вот что происходит, когда ты следишь за другими детьми посреди ночи, — категорически говорит Тодороки, зарабатывая оскорбленный взгляд Мидории, пока он не говорит: — Я шучу. Давай вытащим тебя отсюда. Тодороки скользит, открывая дверь, и вглядывается в обе стороны коридора, чтобы убедиться, что всё свободно, на цыпочках приближается к входной двери и открывает ее, чтобы лунный свет просочился в дом. Мидория быстро идет по коридору, спускается по ступенькам и входит на переднее крыльцо. Тодороки стоит рядом, наблюдая, как Мидория надевает туфли, одним ухом все еще прислушиваясь на случай, если контрольный храп его отца остановится. Зеленоволосый мальчик поспешно прощается и собирается бежать, когда Тодороки останавливает его. — О, и Мидория? Я забыл сказать это раньше, — тихо говорит Тодороки; он легко улыбается мальчику. — Поздравляю с поступлением в ЮЭЙ. Темно, и он не может быть уверен на 100%, но похоже, что щеки Мидории темнеют, когда он мигает одной из своих фирменных улыбок — той, что настолько широкая, что Тодороки может поклясться, что видит все коренные зубы ребенка. Мидория прощается, затем убегает по улице, глаза Тодороки смотрят за ним до тех пор, пока ночь не поглотит его. Он вздыхает, затем закрывает дверь и возвращается в свою комнату. Чувство тошноты, которое укрывало его весь день, значительно ослабло, но он не может не почувствовать острую боль вины и отвращения, когда он ложится в постель и вспоминает тихий трепет Мидории, прижатого к нему. Он просто не может не чувствовать, что он оскверняет что-то невинное.