Он знает.
Но это слишком угрожающе, слишком двусмысленно.Мидория, мне очень, очень жаль. Он узнал
Он останавливается, не заканчивая предложение. Это верный способ заставить Мидорию ненавидеть его, чего… Шото хотел избежать, если это возможно. (Вероятно, это невозможно, но он хотел бы дать себе шанс, чтобы побороться за это.) Поэтому он пробует третий вариант. Затем четвертый. И затем выходит пятый, потому что он ничего не может объяснить через сообщение так, чтобы это не закончилось катастрофой. У него нет слов. Все, что он скажет, будет нуждаться в предыстории и приведет Мидорию в состояние паники. Шото почти может представить себе своего друга, сидящего за столом и открывающего текст… глаза мальчика широко раскрываются, когда он надевает ботинки и бежит сюда, он пытается заставить Шото открыть окно и неизбежно привлекает внимание Старателя… Нет, он не может сказать ему, не сейчас. Он не может волновать его таким образом, не может вытащить его сюда этим вечером. Шото полностью выключает телефон, чтобы избежать искушения, осторожно положив устройство на пол рядом с ним, тупо глядя на свою комнату. Мидория должен будет узнать об этом. Лучше раньше, чем позже. Он имеет право знать о папарацци, о лжи Шото, о том, что Старатель знает о нем. Но как мог Шото быть таким глупым? Он погрузил себя в ложное чувство безопасности — они знакомы десять месяцев, так что раскрытие этих отношений было неизбежным. Он не думал о том, что будет делать в таком случае. Каждый раз, когда мысль о том, что его отец узнает, приходила ему в голову, его охватывала тошнота, и он просто пытался избавиться от этого чувства. И откуда, черт возьми, появилась «разведка»… Он ползет на кровать и закрывает глаза, желая выкинуть недавние события из своей головы. Но он не может. Он должен жить с тем фактом, что пламя, которое он заключил в своих ребрах, — то, что заставляет его придумывать те вещи, которые нужны его отцу, — может иметь больший контроль над ним, чем он думал. (И теперь он должен сообщить об этом Мидории.) Шото скользит в кровать, натягивая простыни на себя и глядя в потолок. Он не пытается обмануть себя — ему не удастся уснуть. Не сегодня.***
Кажется, не бывает хорошего времени, чтобы сообщать кому-то плохие новости. Это дилемма, с которой сталкивается Тодороки, когда входит в класс на следующее утро. Он отмечает с небольшим облегчением, что Мидория еще не пришел. Он складывает свои вещи и молится, чтобы Мидория соблюдал свое правило «абсолютной пунктуальности», что и происходит. В типичной мидорийской манере мальчик заходит в комнату в тот же момент, когда звенит звонок. Нет времени для разговоров, и они быстро обмениваются «приветами», когда Айзава вступает в класс. Между занятиями не поговорить. Когда Мидория подходит, чтобы поприветствовать Тодороки, его окружают Урарака и Иида. — Ты выглядишь немного странно, Тодороки, — говорит Мидория, в его голосе появляется намек на беспокойство. — Что-то у тебя на уме? Тодороки врет, что, может быть, простудился. Иида сразу же начинает оповещать о «достаточном потреблении витамина С» и «использовании достаточного количества дезинфицирующего средства для рук» — слава богу. Дверь скоро открывается, входит Айзава, и трио возвращается на свои места. Поэтому, когда Тодороки сидит там, он обещает сделать это после школы. Он остановит их по дороге домой. Скажет ему это на тихой улице с меньшим количеством любопытных ушей и более легким маршрутом побега для него самого, если это потребуется. В его груди заседает глубокая боль, когда он видит, как Мидория улыбается, и когда осознает, что он сметет сегодня улыбку с его лица. Это чрезвычайное дерьмо, и он ненавидит быть источником чего-то плохого в жизни Мидории. Он почти не замечает, когда Всемогущий врывается в дверь и просит их переодеться.***
У Тодороки появляются разные мысли, когда он впервые видит Мидорию в геройском костюме, в том самом, который изучал в тетради мальчика много месяцев назад. Просто. Все то же самое. Прямо со страницы, то же самое. Его первая мысль, когда он вспоминает, что мать Мидории сделала это, и что это тот костюм, о котором его друг мечтал так долго: Это восхитительно. Его вторая мысль, когда он вспоминает, что этот костюм не имеет никаких улучшений, и что его сделала его мать: Он умрет. Тодороки пытается игнорировать горький привкус во рту, когда объявляется командная битва, — это должно было случиться, рано или поздно. Мидория должен понять, что не все сражаются так же, как Тодороки, и нет лучшего способа сделать это, чем противостоять своим сверстникам. Тем не менее, вкус от горького переходит к абсолютно прогнившему, как только он видит, что Мидория будет сражаться против Бакуго. В то время как остальных студентов загоняют в комнату управления, Тодороки замечает, как Мидория стискивает челюсть, и видит самодовольную улыбку, тянущуюся в уголках губ Бакуго, когда они занимают свои позиции. Отсутствие микрофонов означает, что класс не может слышать переговоры Мидории и Урараки; Иида пытается выработать стратегию с Бакуго, и, что неудивительно, его игнорируют. Начинается время испытания, и команда героев входит в здание. Почти сразу же вспыхивает пламя. Тодороки вздрагивает и ждет, чтобы увидеть последствия. Но Мидория превосходит ожидания Тодороки — он дергает ничего не подозревающую Урараку с пути неожиданного взрыва, используя свою спину, чтобы защитить ее от огня. Они встают на ноги невредимыми, и только костюм Мидории получает серьезные повреждения. Может, я был слишком резок, думает Тодороки. Он не какой-то беспомощный ребенок. Дуэт героев немного переговаривается между собой, и Урарака бежит по коридору к ненастоящей бомбе и Ииде. Сейчас будут просто Мидория и Бакуго, сражающиеся в одиночестве. Тодороки скрипит зубами. Неизбежный бой начинается лучше, чем ожидалось. Мидория ныряет вниз, используя силу, чтобы ударить соперника по спине. На лице Тодороки появляется слабая улыбка, незаметная для одноклассников. Это оно — это ход, который Мидория, должно быть, придумал за годы наблюдения за Бакуго. Как еще он мог предсказать это движение? Бой не длится долго; Мидория убегает от Бакуго за угол, прячась в бетонном лабиринте. Он бежит между стенами, расширяя пространство между ним и врагом. Может, все будет не так плохо, думает Тодороки. Мне следовало больше верить в него — он знает, как бороться. Не говоря уже о том, что он знает своего противника лучше всех. (Но эта мысль не ослабляет плохое предчувствие.) — Почему Мидория еще не использовал свою причуду? — спрашивает Ашидо, задавая вопрос всему классу. Мидория продолжает бежать, бросая взгляды через плечо. — Он мог просто вывести Бакуго из игры. — Чтобы он мог передвигаться, — рассеянно отвечает Тодороки, все еще не сводя глаз с экрана. Его сверстники, кажется, шокированы его вмешательством, будто не ожидали, что он будет с ними общаться. В комнате на какое-то время тихо, и они наблюдают, как Мидория садится за стеной, вынимая из пояса ленту захвата. — Его причуда ломает его кости, — вмешивается Яойорозу после удара. — Если боль будет слишком сильной, он не сможет двигаться. И в поисковой миссии очень важно быстро передвигаться. Тодороки на мгновение смотрит на Яойорозу, быстро кивает ей. — Это какое-то извращение, — шепчет Хагакуре Ашидо. — Если бы я причиняла себе боль каждый раз, когда использовала причуду, я бы буквально умерла. — Ты всегда используешь свою причуду, Тоору, — хихикает Ашидо. — Да. И поэтому я бы умерла… Беседа внезапно прекращается, когда Всемогущий приказывает: — Бакуго, остановись. Шестнадцать пар глаз возвращаются к экрану, видя раненого Мидорию, смотрящего на Бакуго, чья рука в перчатке указывает на другого парня. Только Всемогущий может услышать ответ в наушниках, но выражение лица Бакуго говорит, что он не собирается останавливаться. Тодороки подходит ближе к экрану. — Ты убьешь его! — говорит Всемогущий недоверчивым голосом — учительская или отцовская забота, Тодороки не знает. Он увернется, верно? судорожно думает Тодороки. Если есть что-то, что может сделать Мидория, это уклонение. Он быстро думает, у него есть план, у этого ребенка всегда есть план… Все на экране загорается, и ученики закрывают глаза. Когда огонь стихает, и Тодороки может разглядеть помятого Мидорию и обугленную одежду, он думает: Ладно. Может быть, я не был слишком резким. — Подождите, — говорит Киришима, указывая пальцем на экран. — Мидория еще ходит? Как тяжело этот чувак… Действительно: мальчик сидит в вертикальном положении, немного кашляет и поднимается на ноги. «Потрепанный» — это преуменьшение на данном этапе; многократные удары и почти что выброс в духовку — вот как это можно описать. Но он на самом деле стоит. Дым рассеивается, и появляется Бакуго, его грудь вздымается. Его губы кривятся при виде Мидории, стоящего на ногах. Всемогущий пытается контролировать Бакуго немного больше; если такое повторится еще раз, матч закончится. И таким образом, начинается кулачный бой. Тодороки видел, как что-то идет не так. Он видел, как избивали героев — их били кулаками, ногами. Но эта драка заставляет его переживать больше, чем те, что он может вспомнить. Бакуго выпускает взрыв в спину Мидории, и Тодороки сопротивляется желанию вздрогнуть, когда Бакуго хватает парня за руку и прижимает его к земле. Мидория явно ошеломлен, и поднятие на ноги у него занимает слишком много времени. Он хромает в паре футов от своего противника, выпрямляет спину и сгибает руку. Тодороки может сказать — у него что-то в рукаве. Бакуго рычит, ладони искрятся. И Мидория наконец активирует свою причуду. Есть свечение, красные полосы — Мидория поднимает руку назад и выбрасывает ее вверх всем своим весом. Потолок рушится. Последующая пыль из-под обломков маскирует то, что происходит дальше, и класс взрывается в бешеной болтовне. Тодороки, однако, молчит. Громкий голос Всемогущего скоро перебивает их голоса: по его словам, Урарака бросает обломки в Ииду, используя свою причуду, и касается бомбы — но Тодороки на данный момент не волнует, кто победит. Серые облака вздымаются на экране и медленно рассеиваются. Тодороки неестественно замирает на месте, просто смотрит. Когда вид наконец проясняется, весь класс наблюдает, как Мидория опускается на землю и обмякает перед широко раскрытыми глазами Бакуго. Коллективный вздох, и все умолкают. Они наблюдают за тем, как Всемогущий покидает комнату и направляет носилки. Они видят, как Мидория мягко оседает на поверхности, видят пурпурный отек и неестественный изгиб его руки. По-прежнему тихо, даже после того, как его забрали, даже после того, как Бакуго ввели в комнату управления и гигантская рука Всемогущего расположилась на его спине. (Линии лица Всемогущего кажутся более глубокими. Его брови почти незаметно нахмурились, когда он вернулся, чтобы встать у стены мониторов, когда быстро постучал по клавиатуре, чтобы сохранить кадры боя и убрать их с экрана.) Сам Тодороки ничего не делает при виде своего друга, сломленного и потерявшего сознание. Он не волнуется. Он не паникует, не вылетает из комнаты, даже никак не реагирует. Он просто просится быть следующим. Всемогущим выглядит сбитым с толку (кто захочет идти после такого крушения?), прежде чем дает добро. (Как будто что-то внутри Тодороки выключилось — его мысли образуют кучу, и его разум наполняется подавляющим… ничем.) (На данный момент он не может с этим справиться.) Пока они стоят в ожидании перед зданием, Тодороки приказывает Шоджи ждать снаружи. Тот пожимает плечами и делает несколько шагов назад. Начинается отсчет. Тодороки кладет руку на здание и закрывает глаза. Он представляет, как мороз проникает по его позвоночнику, трещит по костям и затекает в его руку. Он сжимает кончики пальцев, прося освобождения. Таким образом он выпускает это. Лед вырывается из его руки и ползет по стенам; проходит лишь несколько мгновений, прежде чем им покрывается все здание. Осторожно, чтобы не зажечь пламя, Тодороки направляет немного тепла в ногу и оттаивает пол, когда входит. Он мрачно тих, когда проходит по коридорам. Ото льда веет холодом, когда он идет вперед, и он дрожит — он наслаждается укусом льда, ясностью, которую он приносит. Через пару оборотов он слышит ворчание своих сверстников. Соответственно, он идет в главную комнату. Слева от него: Оджиро и Хагакуре, изо всех сил пытающиеся вырваться из своих ледяных оков. Справа от него: бомба, красные цифры все еще вспыхивают. Осталось двенадцать минут. Тодороки ничего не говорит — он просто подходит и кладет руку на бомбу. Всемогущий кричит что-то поздравительное по микрофону. Тодороки размораживает своих жертв и направляется к выходу. Когда он входит в комнату управления, одноклассники окружают его и начинают восхищаться его стратегии, его причуде. Но он едва слышит их. Вместо этого он идет к Всемогущему и спрашивает: — Могу я выйти в уборную?***
Солнце ослепляет его, когда он выходит из дверей учебного корпуса; он останавливается на мгновение, моргая, чтобы привыкнуть. И тогда он бежит к главному зданию. Он слышит свои вздохи, чувствует, как его ноги двигаются по земле, но не позволяет себе думать. Мышление ведет к зацикливанию. Зацикливание приводит к панике. А паника никому не помогает. Он взбирается по ступенькам, толкая дверь в пустой вестибюль. Здесь необычайно тихо, и свет бьет его своими лучами, когда он медленно идет к кабинету медсестры. Повернув за угол, он видит, что дверь открыта. Но он слышит, что Исцеляющая Девочка внутри мягко ругает бесшумного Мидорию, когда ее шаги пересекают комнату. Она еще не закончила лечить его — похоже, ему еще нужно наложить какие-то бинты и компрессы. Поэтому Тодороки идет в соседнюю уборную. Он стоит минуту, постукивая ногой и глядя на часы своего телефона. (Он ненавидит это.) (Это… безделье.) Время замедляется — он просто стоит три минуты, после чего разочарованно вздыхает и убирает телефон. Он подходит к раковине, включает холодную воду и брызгает ею в лицо. Он глядит в зеркало и едва узнает парня, смотрящего на него в ответ: взволнованного, с широко раскрытыми глазами. Тодороки качает головой, опрыскивает себя водой и проводит руками по лицу. (Это… это не…) (Мидория в порядке, почему он…) Он заставляет себя сознательно вдыхать, выдыхать. Он проводит пальцами по волосам, гладит их там, где они начали прилипать к коже. Он маскирует румянец лица, прикрыв щеку холодной рукой, заставляя свой мозг работать. Он видел раненного Мидорию раньше. Черт, он был тем, кто причинял боль Мидории. Но принципиальная разница между тогда и сейчас: Мидория был тем, кто ранил себя. Все ради победы в какой-то глупой обучающей игре. (Это означает, что, если ставки возрастут, он сделает это снова.) (И невероятно сложно защитить человека от самого себя.) Он протирает глаза — успокойся. Будь логичным. Думай о сейчас, не о потом. Мидории, наверное, не так уж больно. Некоторые ожоги и сломанная кость или, в худшем случае, две. По крайней мере, это, вероятно, послужит предостережением для мальчика. Признаком того, что ему нужно делать что-то по-другому. Тодороки просто должен убедиться, что он действительно возьмет это во внимание. Время на его телефон показывает, что прошло десять минут — Исцеляющая Девочка, вероятно, закончила лечение Мидории. Он последний раз смотрит в зеркало, дабы убедиться, что с его лицом все хорошо; затем, глубоко вздохнув, он выходит из ванной и идет в кабинет медсестры. Его встречает, казалось бы, пустая комната. Окинув ее взглядом, Тодороки замечает только белые плитки и стерильные поверхности, а запах дезинфицирующего средства кусает его за нос. Медсестра, должно быть, ушла, чтобы что-то взять. Это, наверное, к лучшему; ему не хочется объяснять, почему он здесь, а не в классе. Тодороки прыгает, когда тишину пронизывают звуки: офисный телефон. Он ждет позади себя ответные шаги, но никто не приходит. Должен ли он ответить на телефонный звонок сам или?.. Но вопрос покидает его разум, когда он слышит стон с кровати слева от него. Он поворачивается. Мидория выглядит жалко. Исцеляющая Девочка сделала все, что могла на данный момент, но мальчик все еще далек от выздоровления — рука в гипсе, ноги, обмотанные бинтами, темные круги под глазами и болезненная бледность на лице. Он выглядит полумертвым, и эта мысль посылает холодок через Тодороки. Телефон позади него резко затихает, и в комнате становится неудобно тихо. Тодороки остается на месте, внезапно осознавая, насколько сухо у него во рту. Как обычно, Мидория нарушает тишину: — Привет, Тодороки. Раненый мальчик изо всех сил пытается сесть прямо, приподнимаясь на локтях и все время морщась. Тодороки не останавливает его; он просто обходит кровать справа и садится к ногам Мидории, ожидая, пока мальчик поднимется и почувствует себя комфортно — помогать ему беспристрастно просто кажется… слишком по-отцовски. Но Мидория закрывает для него этот пробел: — Поможешь мне? — спрашивает он, его руки не позволяют ему подняться. Тодороки молча встает и поворачивается, скользя руками под мышками Мидории и наклоняясь, чтобы подтянуть его вверх. Лоб мальчика останавливается в изгибе между шеей Тодороки и его плечом, когда он поднимает его, и Тодороки заставляет себя смотреть прямо перед собой, прижимая Мидорию к стене. Немного тяжелого дыхания, и Мидория устроен. Тодороки откидывается на спинку кровати и неловко смотрит на его руки, прежде чем заговорить. — Итак… ты не шутил, когда сказал, что еще не знаешь, как использовать свою причуду, а? Мидория издает слабый смех, и этот хриплый звук пронзает сердце Тодороки. Это уникальная ситуация — его друг ранен, но он не может собрать свое дерьмо, чтобы помочь. Паршиво. — Я… я знаю, как ее использовать, — медленно говорит Мидория, тщательно подбирая слова. — Это больше похоже на то, что мое тело не привыкло к этому. Я могу выпускать либо всю силу, либо ничего. — Без шуток, — отвечает Тодороки. Другой мальчик слегка улыбается ему, затем глаза опускаются на его перевязанную руку, пока он пытается шевелить пальцами. Они только немного дергаются, и улыбка Мидории исчезает. — Пока я не пойму, как сдерживать ее… похоже, у меня будет много посещений медсестры в моем будущем. Тодороки моргает, затем скептически говорит: — Ты не можешь просто ломать себе кости. — Поверь мне, я знаю, — пальцы все еще дергаются, взгляд Мидории проходится по свободному дверному проему. — Но я не знаю, как это сделать. Я пытался — у меня еще не было достаточно времени, чтобы поэкспериментировать. — Помедитируй. Сконцентрируйся. Практикуйся побольше. Поговори с тем, кто передал тебе ее, — выпаливает Тодороки, подходя ближе, пока не оказывается в пределах досягаемости своего друга. — Должно быть что-то, что ты можешь сделать сам. — Я… это не так просто, — говорит Мидория, поднимая руку, чтобы коснуться лица, но останавливается, когда ударяет себя гипсом. Он бормочет больше для себя, чем для Тодороки: — Эту причуду нельзя просто включить или выключить. Мне нужно превратить ее в шкалу, градиент, но я недостаточно привык к ощущению, чтобы знать, как включить ее только частично, что потребует… Тодороки вздыхает. Парень явно думал об этом. Много. Тодороки не эксперт по причудам, но, возможно, он может дать некоторые рекомендации. — Единственная причина, по которой я могу использовать свою причуду так, как делаю это сейчас, — это мои постоянные тренировки, — прерывает его Тодороки. — Это не только сражение. Иногда просто нужно… уметь активировать ее и расширять пределы. — Но у меня нет времени играться с этим, — говорит Мидория с ноткой отчаяния в голосе. — Я все еще догоняю вас. Всем остальным уже так удобно со своими причудами, я не могу не использовать свою. (Решительность на лице Мидории пугает его.) — Со временем я выучу свои пределы, — продолжает Мидория. — Но сейчас мне нужно отдать все силы, чтобы не отставать. — Ты можешь зайти слишком далеко, — возражает Тодороки, наклоняясь. — Если ты ломаешь себя, ты становишься уязвимым и беспомощным. — Но это единственный способ, которым я могу помочь другим. Тодороки удивляется огню в своем голосе, когда он спрашивает: — Как ты можешь защищать других людей, если не в силах защитить себя? В комнате тихо, за исключением гудения люминесцентных ламп наверху. Их глаза встречаются, и Тодороки поражен тем, как сузились глаза другого мальчика, какой шок появился на его лице. Тодороки качает головой и отстраняется. — Я… прошу прощения, это было жестко. Это не мое дело… — Нет, нет, все в порядке. Это хорошее мнение, — говорит Мидория. — Кто-то, кем я восхищаюсь, однажды сказал: совать нос в дела других людей — это обязанность настоящего героя. Тодороки с кислой миной говорит: — Всемогущий, верно. — Нет! Это не всегда Всемогущий, он не единственный герой, которым я восхищаюсь, — Мидория выглядит обиженным, но затем стыд появляется на его лице. - …но да, это был Всемогущий. Уголки рта Тодороки поднимаются вверх, и напряжение между ними рассеивается. Он понимает: Мидория работает над этим. Лучшее, что он может сделать, — это отговорить Мидорию от того, чтобы подобное стало привычкой. Но сейчас он должен просто… быть рядом с ним. — Просто… будь осторожен, — заключает Тодороки, почесывая голову. — Я попробую, — мягко говорит Мидория. — Старайся изо всех сил, — тихо говорит Тодороки, осматривая комнату и игнорируя протест Мидории. На подносе рядом с кроватью Мидории стоит коробка сока и немного печенья. Исцеляющая Девочка до сих пор не вернулась. Она, должно быть, подготавливается ко вторичной помощи для Мидории. На данный момент в комнате довольно одиноко. Мидория, вероятно, хочет спать, особенно после лечения медсестры. Поэтому он вскользь говорит: — Ты, наверное, устал. Я могу уйти, если хочешь. Мидория моргает дважды. — Сейчас я на самом деле не очень устал. Ей просто нужно было вернуть мою руку на место и вылечить несколько царапин, — он смотрит на поднос с едой. — А теперь она насильно кормит меня, прежде чем я пойду спать. Сказала, что у меня низкий уровень сахара в крови. Тодороки поднимает бровь. Мидория посмеивается. — Нет, серьезно, я выгляжу хуже, чем себя чувствую. Я просто немного болен. Я был бы признателен за компанию во время обеда, если ты не занят чем-либо еще. — Гм, — отвечает Тодороки, почесывая подбородок. — Нет. Я останусь здесь. Мальчик сверкает ему улыбкой, затем тянется к коробке сока. Его пальцы едва сжимаются по краям, и, кажется, сок может выпасть из его рук в любой момент. Тем не менее, несмотря ни на что, он тянет коробку сока в кровать на свои колени. Следующая задача: отсоединить соломинку от бока. Мидория высунул язык, пытаясь согнуть пальцы и оторвать ее. Тодороки остается сидеть и смотреть, и все это представление заставляет его чувствовать себя немного хуже. — Могу ли я… могу ли я тебе помочь, или передать что-нибудь, или? — спрашивает Тодороки, слова звучат неловко и снисходительно для него самого. — Нет, — отвечает Мидория почти рассеянно, глаза сосредоточены, когда он пытается вонзить соломинку в коробку. — Главное, чтобы ты был здесь. Тодороки ерзает от комментария, щеки становятся горячими, а ладони внезапно потеют. — Я. Э-э. Я могу просто сидеть здесь, пока они не скажут мне уйти, или, может быть, поговорить с тобой? Или просто, — он закрывает лицо руками, — тьфу. Мидория отрывается от своего задания и смеется, и Тодороки обнаруживает, что не может не заразиться этих смехом. Он смеется над собой, кровь медленно покидает его лицо. Наконец он снова смотрит на Мидорию, широко улыбаясь, несмотря на обстоятельства. — Итак, я что-то пропустил? — бодро спрашивает Мидория. — Разве ты не должен быть в классе прямо сейчас? И они сидят так полчаса, болтая, как в любой другой день. Тодороки не забыл новости, которыми он должен поделиться (как он мог?), но… сейчас не время. Не здесь, когда Мидории уже и так больно. … Он сделает это, когда они отправятся домой. Он отведет мальчика обратно, убедится, что тот благополучно добрался до дома, прежде чем сбросит бомбу. (Таким образом, Мидория может уйти, если захочет. Тодороки не станет его винить, честно.) Поэтому он глотает правду и улыбается своему раненому другу, кивая и глядя на него, когда это уместно. И прежде чем он осознает это, по всей комнате звучит контрольный стук каблуков. — Ах, Тодороки, верно? Я не знала, что ты здесь, — Исцеляющая Девочка хромает вместе с металлическим подносом в руках. Она рассматривает его с головы до пят, затем говорит Мидории: — У тебя есть хорошие друзья, но твоим хорошим друзьям нужно дать тебе поспать. Ты истощен. Мидория нервно улыбается. — Ах, хорошо. Извини, Тодороки. — Все в порядке, урок все равно скоро начнется, — Тодороки поднимается с постели, разглаживая складки на своих штанах. — Не хотелось бы опоздать. Исцеляющая Девочка идет в угол и занимается разложением бинтов; Тодороки смотрит на нее, прежде чем говорит следующее: — Может, я многого прошу, но… — говорит он, глядя через плечо Мидории на другие кровати, на шкафы — на что угодно, только не на него самого. — Могу я отвести тебя домой, чтобы убедиться, что ты сможешь нормально добраться? Ты все еще не выглядишь слишком хорошо. Мидория краснеет. — Тебе не обязательно, если не хочешь. Я… я буду в порядке. Я не хочу быть обузой, у тебя есть чем заняться дома… — Мидория, — прямо говорит Тодороки. — Ты не отвлекаешь меня от важных дел. Позволь мне помочь. Мальчик секунду молчит, затем вздыхает, щеки все еще горят. — Ладно. Хорошо. Если тебе от этого станет легче. — Так и будет, — заверяет его Тодороки. — Я вернусь и заберу тебя в конце учебного дня. Теперь отдыхай. Он получает кивок в ответ; кинув быстрый взгляд на Исцеляющую Девочку, склонившуюся над прилавком, он обнаруживает легкую улыбку на ее губах. Тодороки, пожав плечами, направляется к двери и чуть не врезается головой в скелета за углом. Мужчина прыгает при виде его, казалось бы, в шоке от его присутствия. — Извините, — говорит Тодороки, делая шаг назад, чтобы освободить место, пробегаясь глазами по виду второго посетителя. У него видны все кости, лицо обрамляют светлые волосы, темные глаза выглядят уставшими в глубине его черепа. Похоже, будто он сам должен быть на одной из больничных коек. — Нет, нет, все в порядке, мальчик мой, — мужчина нервно смотрит на кровать Мидории, затем на Тодороки, как будто ищет спасения. — Я. Гм. Я могу уйти, если вы хотите… — Нет, я уже ухожу, — говорит Тодороки, выходя из прохода. Мужчина кивает в ответ, пробормотав «спасибо», прежде чем… пройти мимо кровати Мидории? Даже не щадя взгляда на раненого мальчика, он направляется к Исцеляющей Девочке и начинает говорить тихим шепотом. Тодороки бросает на него последний взгляд и уходит. Человек кажется… знакомым. Но Тодороки не может понять, что именно. Его волосы? Фразы, которые он использовал? И почему он смотрел на постель Мидории, когда вошел? Что-то в том, как он избегал общения с Мидорией во время присутствия Тодороки, казалось… преднамеренным. Рассчитанным. Но какое отношение этот человек имеет к Мидории? Если бы Мидория дружил с кем-то вроде него, разве он не сказал бы Тодороки в этот момент? Тодороки качает головой — ему нужно будет спросить позже, если он вспомнит. Незнакомцы и знакомые не являются одной из их запретных тем, поэтому все должно быть хорошо. Он поднимается по лестнице обратно в классную комнату; на него накатывает давление болтовни, когда он открывает дверь. Его одноклассники уже в школьной форме, бездельничают в классе, ожидая, когда придет их последний учитель на этот день. Несколько из них замечают его и машут или кричат «привет»; он быстро кивает им и неловко поворачивается, закрывая за собой дверь. — Ну что там в туалете? — спрашивает Каминари, когда Тодороки проходит мимо него. — Это заняло долгое время! Мы думали, что ты заблудился. (Что… как он должен на это реагировать?) Не думай об этом… — Да, — говорит Тодороки, сразу же желая ударить себя по лицу. Ну отлично. Теперь он должен это сказать. — Я, э-э, — заканчивает Тодороки, — я потерялся. Да. Каминари бросает взгляд на Киришиму, затем они оба смеются. Каминари закидывает голову назад, а Киришима хватается за живот; Тодороки задается вопросом, должен ли он просто… уйти или… Киришима первым перестает смеяться и, вытирая слезы с глаз, говорит: — Не переживай, чувак. Эта школа как лабиринт. Я бы тоже заблудился, ища уборную, если бы мой мочевой пузырь был бы сделан из стали. — Спасибо... — говорит Тодороки, делая несколько медленных шагов, а затем снова идя к своему столу. Он чувствует себя лучше, когда садится — больше контроля. Пока что он сделал все, что мог. Все, что он может сейчас сделать, — это смотреть, как часы медленно тикают, и планировать, что именно он собирается сказать.***
Тодороки на самом деле не принимал во внимание тот факт, что другие друзья Мидории могли бы позаботиться и о том, чтобы он вернулся домой в порядке. Когда он выводит Мидорию из двери и спускается по ступенькам, их приветствует крик от ворот. Он оглядывается, ища его источник: Урарака и Иида машут им рукой. … Слишком много для душевных разговоров. Может, позже на прогулке? — Привет, ребята, — говорит Мидория, когда они подходят. — Вам действительно не нужно было ждать меня… уроки закончились некоторое время назад, и я плохо себя чувствую… — Мы не собирались просто оставлять тебя здесь в плачевном состоянии, — парирует Урарака. — Кроме того, я раньше не сказала тебе: ты был хорош! Ты полностью изменил игру в конце. — Согласен, — говорит Иида. — Несмотря на все свое злодейское мышление, я действительно не смог предсказать, что пол исчезнет из-под меня. Интересное решение, Мидория. — О, ха… спасибо, — мелькает Мидория, слегка покраснев. — Не самый умный ход, но… я поправлюсь. — И если критика Всемогущего это то, чему можно доверять, у всего нашего класса есть кое-какие улучшения, — говорит Иида, выходя из ворот на улицу. Остальные следуют за ним. — Ему было что сказать обо всех. Даже ты, Тодороки. Я был шокирован — твое спасение было таким чистым, что я не мог поначалу заметить, были ли там какие-то изъяны. Тодороки моргает при упоминании своего имени, встречаясь глазами с другим мальчиком. — О, — говорит он, потратив немного времени на обработку комментария. — Я думаю… если бы в здании были гражданские лица, это был бы плохой ход. Я, вероятно, мог бы быть более избирательным с моим замораживанием. — Не будь слишком самокритичен, — говорит Урарака. — Это было довольно удивительно, Тодороки! Тебе понадобилось всего три минуты! — Ты… — произносит Мидория в нескольких шагах позади него, хмурясь. — Ты не упомянул, что тебе потребовалось всего три минуты. Тодороки оглядывается на него и пожимает плечами. — …это действительно не казалось важным? Мидория вздыхает с раздражением, бормоча, когда идет: — Он, вероятно, установил какой-то рекорд курса, и он не посчитал это важным. Отлично. Да, неважно. Давайте вместо этого сосредоточимся на ничем не примечательной сломанной руке. Урарака хихикает, а Тодороки борется с улыбкой; он замедляет темп и подходит ближе к Мидории. — Кстати, как ты себя чувствуешь? — спрашивает он. — Уже лучше. Отек исчез, и мои порезы зажили, — говорит Мидория, склонив голову. — Но я все еще не могу согнуть пальцы; я могу только дергать ими. Мне придется завтра снова идти в травмпункт. — Я полагаю, что ты был истощен, если Исцеляющая Девочка не разрешила тебе посещать уроки, — говорит Иида. — Да, она сказала, что не хотела бы вводить меня в кому, — говорит Мидория с нервным смехом. — Я просто пойду к ней завтра рано, и я должен хорошо тренироваться. Тодороки поднимает бровь — он не удивится, если это будет ложью. Почему-то он сомневается в том, что Исцеляющая Девочка хочет, чтобы Мидория немедленно вернулся в их сражения. Но он позволяет этому проскользнуть мимо его ушей. Это битва Мидории. Поэтому он просто закрывает рот и продолжает идти без лишних слов. Урарака и Иида дают краткий обзор всех остальных боев; очевидно, что ни один из них не был таким драматичным, как первый, но у всех были хорошие результаты, по крайней мере, с точки зрения студентов. — Все, казалось, немного расстроились после нас, — рассуждает Урарака. — Даже Всемогущий. Его улыбка выглядела немного менее… бодрой, чем раньше. Я думаю, что он, вероятно, чувствовал себя плохо, потому что не вмешался раньше. Тодороки рискует взглянуть на Мидорию: никаких изменений в выражении лица. Он становится искуснее. — Я не могу себе представить, чтобы именно так он хотел начать боевую подготовку, — говорит Мидория с тем, что Тодороки считает вынужденным смехом. — Никто не мог быть в восхищении от битвы, где одноклассники бьют друг друга. Они садятся в поезд, хватаются за поручни и тихо стоят, наблюдая за городским видом. Сначала Иида сходит с поезда, прощаясь и желая, чтобы Мидория чувствовал себя лучше завтра. Тодороки, Мидория и Урарака выходят из поезда вместе — Урарака, очевидно, выходит на той же остановке, что и Мидория. — Тодороки, ты обычно не ходишь таким путем, — замечает Урарака, когда они идут по тротуару. — Ты живешь на противоположной стороне города, верно? — Я хотел убедиться, что Мидория без приключений вернется домой, — признается Тодороки, намеренно глядя прямо перед собой. И снова ее взгляд: эта лампочка над ее головой, это выражение ох, так вот как оно есть? Это заставляет что-то внутри дрожать. Она ничего больше не говорит, просто тепло улыбается и кивает. Но это еще не все. Тодороки должен сказать ему. Он не может продолжать это. Урарака машет им и поворачивает направо, Тодороки и Мидория продолжают идти прямо. Минуту они идут в неловком молчании, Мидория крадется взглядом к Тодороки, словно ожидая, что он что-то скажет. Но Тодороки не знает, что сказать. Вернее, как это сказать. Он останавливается, и он знает это, но хочет удержать это как можно дольше, хотя бы еще на одну или две минуты. — Мы приближаемся, — наконец говорит Мидория. Тодороки кивает. — Я провожу тебя до входной двери. Мидория отвечает нехарактерной гримасой. Ему тоже есть что сказать? Они добираются до передней части грязного жилого комплекса, годы его заселения проявляются в выветрившихся бетонных стенах. Мидория, никогда не скрывающий своих забот, говорит: — Я просто хочу предупредить тебя. Моя квартира… не такая уж и хорошая, — произносит Мидория, сунув руки в карманы. — Она на этой стороне города, и район не плохой, но и не очень хороший, и иногда есть странные запахи… Внезапная остановка Тодороки и его озадаченный вид прерывают Мидорию. — Мидория, мне все равно, насколько хорош твой дом, — медленно говорит Тодороки. Он проходит мимо Мидории, глаза прямо перед собой. Затем рассеянно: — Даже так, ты живешь там, так что я уверен, что там мило. Другой мальчик колеблется позади него; когда он наконец движется, чтобы наверстать упущенное, его голова склоняется и скрывается от глаз. Они поднимаются на три пролета по бетонной лестнице и целенаправленно шагают за угол, пока Мидория не начинает постепенно замедляться. Он подходит к своей двери с чувством нежелания, с сутулыми плечами и пальцами, стучащими по его ноге. Мидория не хочет, чтобы я заходил внутрь, думает Тодороки с болью в груди. Но это понятно. Тодороки тоже не хотел, чтобы Мидория видел его дом, пока мальчик не появился среди ночи, настаивая на том, чтобы поболтать. Его дом — зона боевых действий. И хотя он сомневается, что дом Мидории хоть отдаленно близок к его динамике, он все же приглашает врага в свое убежище. Он просто должен сказать Мидории здесь. Он сообщит новости, и Мидория сможет закрыть дверь перед его лицом. — Мидория, — начинает он. — Я должен сказать тебе кое-что. Мальчик моргает, затем говорит: — Хорошо. Ты можешь сказать мне внутри? Здесь довольно холодно. ... Что, думает Тодороки. Он готов позволить Тодороки войти внутрь просто так. Может быть, его нежелание было не из-за страха перед врагом? — Мой дом не так уж и хорош. Может быть, это был… стыд? — Мы можем немного поговорить в моей комнате, — продолжает Мидория. — Хотя я… мне нужно, чтобы ты немного подождал в коридоре. И мы можем врезаться в мою маму. — Что она знает? — спрашивает Тодороки, поворачивая голову, наблюдая за крошечной сложной дорожкой. — В смысле, обо мне. — Э-э. Ну… ничего, — отвечает Мидория, поднимая голову. — Я подумал, что было бы лучше помалкивать, ради нас обоих. Она подумала, что я провел эти полдня без тренировок, сам. Чем больше я отгораживаю маму от мира героев, тем лучше. Слава богу. — А также, пожалуйста: не говори ей, что знаешь, — говорит Мидория. — О моем отце, я имею в виду. Если она узнает, что тебе удалось все разгадать самостоятельно… она запаникует. Мол, «мы-должны-уехать» паника. Тодороки кивает — он ожидал того же. Мидория уверенно открывает дверь, и они оба входят внутрь. — Мама, я дома! Он закрывает за ними дверь, и Мидория снимает обувь. Тодороки вяло делает то же самое, целенаправленно не спеша. Голос отвечает из конца коридора: — Я на кухне! Слышен стук кастрюль и сковородок, и до них доносится запах рыбы. Голос возвращается к тихому подпеванию песни, которую Тодороки никогда не слышал раньше; Мидория идет вперед, поворачивая за угол в то, что, скорее всего, является его комнатой, и бросает вещи. Через несколько мгновений слышится стук и шарканье — он что-то там перемещает? Тодороки, напротив, медленно ступает вперед, глаза впитывают картины, украшающие теплые стены. Стройная женщина пристально смотрит на ребенка, прижатого к ее груди, мягкая улыбка на ее лице настолько полна безоговорочного обожания, что вызывает боль в груди Тодороки. На полу сидит растопыренный и улыбающийся малыш, с некоторой забавой Тодороки замечает на нем ползунки в виде костюма Всемогущего. Его руки вытянуты над головой, пальцы сжимаются, когда он пытается схватить погремушку, подвешенную в воздухе, вне досягаемости. Четырехлетний, лицо, полное бешеного возбуждения, когда он стоит в пижаме в красных, белых и синих цветах, цепляясь за плакат Всемогущего. Следующая фотография выглядит по-другому: Мидория, около восьми лет, сидит за кухонным столом и держит в руках новый альманах героев. Он все еще сияет, но его глаза кажутся пустыми на этот раз. Пустота поражает следующую пару снимков. Мидория сидит на тротуаре, рисуя Всемогущего мелом. Мидория и женщина среднего возраста стоят на каком-то причале, её руки обнимают парня. Мидория за письменным столом пишет в том, что, несомненно, является одной из тетрадей о героях. Последнее изображение на стене разрывает полосу. Это новое — качество камеры лучше, а рамка отличается от других. Откровенно говоря, Мидория стоит, улыбаясь — по-настоящему улыбаясь — лицом к пляжу и заходящему солнцу. Массивная рука лежит на его плече: фото с отцом, но без лица, чтобы его было не распознать. — У вас нет с ним семейных фотографий, — бормочет Тодороки. — Или, по крайней мере, с его лицом. Мидория подходит к нему сзади, лицо становится чуть краснее. — … Мы не можем. Это помеха, знаешь? — тихо говорит Мидория, глядя на рамку. Он потирает затылок, и что-то в его словах говорит о глубокой печали. — Если кто-то придет и увидит его фотографию с нами на нашей стене… все закончится. Тодороки уверено кивает — он понимает. Он ожидал подобного. Просто… Всемогущий является неотъемлемой частью личности Мидории — даже до того, как он проявил себя как отец Мидории, его публичный образ сформировал значительную часть характера ребенка. Мидории нужно спрятать что-то столь важное для него, и это ранит. — А это кто? Голос женщины звучит прямо позади них, и Тодороки поворачивается на месте. Пухлая дама с фотографии стоит перед ним, волосы оторваны от ее лица и выветрившаяся деревянная ложка лежит в ее руке. Ее глаза смотрят на те же вещи: его волосы и шрам. И тогда приходит понимание. — О! Ты сын Стар… Мидория поворачивается медленнее, вероятно, из-за болящих суставов. Он останавливает ее: — Мама, это… И затем звук, смутно напоминающий скрипучую игрушку, вырывается изо рта женщины, когда она замечает травмы сына. — Изуку! — кричит она, и теперь Тодороки знает, откуда его друг берет свои слезные потоки. — Кто сделал… что… почему ты не… — Мама, мама, все в порядке, — говорит Мидория, шагая вперед и останавливая ее быстро жестикулирующую руку с ложкой. Ее глаза все еще бегают от его лица к его руке. — Я немного увлекся, — продолжает Мидория, смущенно отворачивая голову. — Исцеляющая Девочка вылечила меня, и Тодороки хотел убедиться, что я вернусь в порядке. Женщина на мгновение смотрит на сына, потом вздыхает и обнимает его; Мидория слегка хрипит, когда ее хватка крепчает. — Позвони мне в следующий раз, — говорит она без всякого упрека. — Я беспокоюсь о тебе, и это не помогает. — Да, мама, я знаю. Мидория обнимает в ответ, и Тодороки неловко вертится рядом, задаваясь вопросом, должен ли он быть свидетелем того, что кажется чрезмерно нежным моментом. Он шаркает ногами и входит в квартиру: небольшая мини-кухня с изношенным кухонным столом справа и провисшая кушетка со старым телевизором слева от нее. Компактно. Оживленно. Тепло… — Спасибо, что привел его домой, Тодороки. Тодороки снова переводит взгляд на женщину. — Конечно, — говорит он. — Я просто хотел убедиться, что он сможет хорошо ориентироваться в поезде и на улицах — он действительно не хотел, чтобы я это делал. Но я думаю, что тогда бы Исцеляющая Девочка могла дать ему и более сильные болеутоляющие. Она смеется. — Он пытается быть совершенно независимым солдатом, не так ли? Всегда хочет не отставать от стаи, никогда не просит помощи. (Без шуток.) Тодороки заставляет себя улыбнуться, небрежно говоря: — Ну, я думаю, я пойду. Похоже, тебе нужно пообедать… — Почему бы тебе не поесть с нами? — спрашивает она. Вопрос застает Тодороки врасплох; его брови поднимаются, когда он обдумывает вопрос. Мидория вмешивается. — Да, это наименьшее, что мы можем сделать, после того, как ты весь день помогал мне! У нас есть рыба — на самом деле ничего особенного, я уверен, что дома тебя ждет более вкусный ужин, но… — На самом деле, это было бы неплохо, — говорит Тодороки маме Мидории. — Спасибо за приглашение. Она удовлетворенно фыркает и, широко улыбаясь, возвращается к плите. — Ужин будет готов через пять минут, — говорит она. — Изуку, дорогой, можешь накрыть мне стол? — Конечно, мама, — отвечает мальчик, направляясь к стойке и вытаскивая упаковку салфеток. — Хочешь помочь мне, Тодороки? Они начинают раскладывать салфетки, тарелки, чашки; мама Мидории возобновляет работу и жужжание на заднем плане, а Мидория праздно беседует с Тодороки о чем-то одном или другом. Это так… по-другому. Как только еда появляется на столе, они садятся, чтобы поесть, — мама Мидории во главе стола, Мидория справа от нее и Тодороки слева. Тодороки осторожно берет свою рыбу и, черт возьми, считает ее абсолютно восхитительной. Он начинает есть со скоростью, которая, как он надеется, является самой быстрой, но разумной, чтобы не быть похожим на свинью. Они едят в уютной тишине в течение минуты, прежде чем мама Мидории говорит: — Итак… как вы познакомились? — спрашивает она, выкладывая еду на тарелку. — Изуку спросил тебя что-нибудь о твоем отце? Вы начали разговаривать? Если подумать, Изуку так быстро подружился со всеми. Если бы я знала, что ты придешь, я бы немного прибралась в этом месте и сделала бы что-нибудь вкуснее… (Ну, это, несомненно, от нее Мидории достались его привычки.) — Это прекрасно, не волнуйтесь, — заверяет Тодороки с вежливой улыбкой. — Вчера у нас был тест, который дал нам время познакомиться с одноклассниками. — Ой! Бьюсь об заклад, он уже рассказал тебе о своей причуде. Поздний цветок, как и его мать! — она делает паузу, затем добавляет: — Очень поздний цветок. Мидория делает такое лицо, будто она проткнула его ногу палочками для еды. — Он все же добрался до ЮЭЙ, несмотря на эту огромною преграду, — говорит Тодороки, глядя то на Мидорию, то на его маму. — Это довольно невероятно. Вы должны гордиться. — Да, так и есть, — она краем глаза смотрит на сына, ее улыбка хозяйки превращается во что-то более мягкое, чуть более искреннее. — ЮЭЙ была его мечтой, так как он узнал, что Всемогущий был там тоже. Он всегда хотел быть таким же, как дети-герои, которых он видел в таблоидах. На самом деле, я уверена, что ты был среди них… Брови Тодороки поднимаются, а Мидория давится своим напитком. Мама Мидории, чувствуя распространяющуюся неловкость, сразу же сворачивает эту тему. — Я бы положила деньги на то, что Изуку является ведущим экспертом по Всемогущему — на самом деле, по многим героям, — быстро говорит она. Тодороки, следуя ее примеру, отвечает: — Да, Мидория, ты, кажется, хорошо знаешь героев. Другой мальчик осматривает свою тарелку. — Я думаю… я немного знаю. — Немного? — смеется его мама. — Дорогой, я думаю, ты себя недооцениваешь. — Ладно, ладно. Больше чем немного, — признает Мидория. — Я смотрел пару боев и сделал пару заметок. — Ах, почему ты так внезапно стесняешься? — замечает женщина. — Обычно ты любишь делиться своими тетрадями. — Все в порядке, — говорит Тодороки. — Я тоже смотрел пару боев — они могут быть довольно информативными. Мидория отважился на скрытную улыбку, на что Тодороки ответил тем же. — Изуку делал записи о боях с девяти лет, — говорит его мама. — Он хотел узнать, как сражаются люди, чтобы он мог сражаться сам. — Понятно, — говорит Тодороки. — Это хороший способ учиться, если не сражаешься сам. Мальчик, о котором идет речь, продолжает есть, одновременно глядя на мать. — Это был единственный способ, который позволил ему приблизиться к дракам, — смеется она. — Изуку не всегда был таким сильным. У него всегда был дух, но только не тело, чтобы справляться с этим. Тодороки вспоминает, когда впервые встретил Мидорию: тощие руки и ноги, не в состоянии заполнить большую форму, а голова слишком велика для тонких плеч. Но все, что он говорит, это: — Правда? — Он всегда так заботился о других, как настоящий герой, — мудро кивает она. — Однажды не так далеко отсюда была атака злодеев — это было просто ужасно. Но все благополучно спаслись, кроме кота… когда он услышал об этом бедном коте, он плакал так сильно и так долго, что получил сильное обезвоживание, и мне пришлось отвезти его в больницу… — Мама, — Мидория останавливает ее с опущенными от легкого раздражения бровями. Она мгновение смотрит на сына, затем смеется над собой. — Ой! Моя вина, моя вина. Это была полная ложь. Изуку такой крутой — он бьет плохих парней каждое утро перед тем, как уйти в школу, и однажды он ударил ногой по стене и заставил ее плакать, и… — Мама, остановись… мама, — мальчик пытается вмешаться, потом хлопает рукой по лицу, когда она дразнит его. — Вот почему я не привожу сюда людей. Тодороки чувствует улыбку на лице, когда он молча берет себе больше рыбы. — Но да, причуда Изуку проявилась очень поздно, но у него всегда был такой героический настрой, — резюмирует мама Мидории. — За последние несколько месяцев ему пришлось немного напрячься, чтобы его тело выдержало его причуду. Мидория смотрит на свою тарелку. — Но, очевидно, если это когда-нибудь пройдет, — говорит она, указывая на его руку в гипсе. — У него будет еще шанс стать героем. Тодороки кивает. — У всех нас есть шансы. Возможно, я когда-нибудь сам окажусь в кабинете Исцеляющей Девочки. — Спасибо Господу за Исцеляющую Девочку, — соглашается она, затем поворачивается к сыну. — Тебе повезло, что у тебя есть друзья и приятели, которые готовы позаботиться о тебе, когда ты получаешь такие травмы. Разве я не говорила тебе быть осторожным? — Да… — смущенно говорит Мидория, отводя от нее взгляд. — Я работаю над этим. — Я уверена, что так и есть, — говорит она со вздохом, протягивая руку, чтобы взъерошить его волосы. — Просто не делай ничего сумасшедшего, милый. Ее взгляд переходит к Тодороки, и она тепло улыбается ему. — А теперь у меня есть Тодороки, чтобы присматривать за тобой для меня. Тодороки моргает при этом замечании, но она не берет его назад. Она просто продолжает улыбаться, безоговорочно доверяя ему. (Интересно, знает ли она, что самой большой угрозой для Мидории сейчас является сам Мидория? Черт, это сам Тодороки.) — Я буду стараться изо всех сил, — говорит он с чувством вины.***
После еды и помощи в уборке мальчики возвращаются в коридор. Глаза Тодороки смотрят на мазки красного, белого и синего цветов на двери Мидории. Бирка с именем, прямоугольник с высокими желтыми полосами, по внешнему виду, ручной работы. «Изуку», — провозглашается жирным шрифтом. Мидория настолько безумен, что Тодороки приходится сопротивляться желанию посмеяться. Он чувствует, как на его лице появляется улыбка, и искренне говорит: — Мне нравится оформление твоей двери. — Оформление двери? — говорит Мидория, останавливаясь. Его глаза смотрят на предмет оскорбления, и он дергается на месте. На мгновение наступает неловкая пауза, во время которой Мидория краснеет. Мальчик внезапно бросается вперед Тодороки к своей двери. Он хватает украшение в руку и собирается выдернуть его, но потом останавливается, на мгновение задумывается и просто переворачивает его. — Это было… ха… это ничего, — запинается Мидория, твердо похлопывая по бирке, словно чтобы убедиться, что она перевернута. — Моя мама сделала это для меня, когда я был маленьким, и у меня не хватило духу снять это, потому что она так усердно работала над этим, и это действительно… — Я имел в виду, — говорит Тодороки. — Мне это нравится. Это очень похоже на тебя. — О, — Мидория почесывает подбородок, снова смотрит на табличку с именем, затем на Тодороки. — Я… спасибо тебе. И с этим, Мидория поворачивает ручку двери и жестами говорит Тодороки войти в комнату. Это… Тодороки не был уверен, чего он ожидал, но это довольно близко к этому. Всемогущий везде. Постеры, статуэтки, простыни. Есть несколько других героев, но… это все еще огромное количество Всемогущего. Есть несколько странно расположенных пустых участков — пустые отверстия для канцелярских кнопок пересекают стены рядом с тусклыми прямоугольниками безупречной краски. Мидория перебирается к своей кровати, заламывая руки. — Я… я продолжаю думать о ремонте, — говорит он, бродя глазами по комнате. — Это… вау, — выдыхает Тодороки. Он подходит ближе к столу Мидории; стопка глянцевой бумаги для постеров лежит на столе вместе с рядом фирменных белых тетрадей его друга. Но пока он не подошел слишком близко, Мидория выходит вперед и забирает бумаги со стола. Глаза Тодороки мельком видят красный, белый и синий цвета, когда мальчик открывает дверь шкафа и бросает плакаты внутрь. Дверь захлопывается, и Мидория поворачивается к нему лицом с нервной улыбкой на лице. — Э-э, — говорит он. — Просто, ха. Все, что нужно сделать, — это начать ремонт. Тодороки мягко улыбается, говоря: — Мидория, все в порядке. В самом деле. Мне все равно. Мидория, все еще не совсем убежденный: — Хо-о-о-о-орошо. Тодороки внутренне пожимает плечами и продолжает осматривать комнату, когда Мидория ну-очень-уж-неуловимо начинает заслонять свои фигурки Всемогущего за учебниками. Комната является намного более обжитой, чем его собственная, — это похоже на настоящую детскую комнату. Он может вообразить, как малыш потягивается на этих простынях со Всемогущим, может видеть среднего школьника, сидящего на полу и заставляющего этих фигурок двигаться. Комната Тодороки по сравнению с ней выглядит совершенно отвратительно. Но Мидория так огорчен собой. Его домом, его комнатой, его мамой. Как будто он хочет скрыть любые следы своего времени, проведенного за наблюдением за миром героев извне. — Почему тебя так смущает твоя мама? — прямо спрашивает Тодороки, опускаясь на край кровати. — Она кажется милой. Мидория вспыхивает. — Я… я не… это просто… Он убирает стол и вынимает свой ноутбук, пока говорит, глядя на задание. — Она… она просто очень вовлечена. Знаешь, я — все, что у нее есть, — он думает, затем добавляет: — По крайней мере, все, что у нее было какое-то время. — Мне нравится твоя мама, — говорит Тодороки. — У нее доброе сердце. Мидория улыбается сам себе. — Да уж. Она мне тоже нравится. Но вовлеченный родитель Мидории напоминает Тодороки о своем собственном. Пришло время — он должен сказать ему сейчас. На самом деле нет хорошего способа подготовить его, нет идеального способа смягчить удар. Он просто должен… сделать это. Ну, он думает. Сейчас. — Мне нужно кое-что сказать, — начинает Тодороки. Мидория тихо опускает ноутбук на стол, проводя по нему рукой и садясь рядом с ним на кровать со скрипом. — Что происходит? Выкладывай, Шото, он упрекает себя. Покончи с этим, будто срываешь с себя повязку. Сухость появляется у него во рту, когда он говорит: — Мой отец знает о тебе. Что-то вспыхивает в глазах другого мальчика — не страх. Больше похоже на… гнев? Тодороки готовится к худшему, но вопросы, которые Мидория задает, удивляют его. — Ты в порядке? Он угрожал тебе? — тут же отвечает Мидория, настойчиво наклоняясь ближе. — Он сделал тебе больно? — Нет, нет, — говорит Тодороки, отмахиваясь от него и отходя чуть дальше. — Я прикрыл себя. Я сказал достаточно, чтобы немного задержать его. - … Как он узнал? — осторожно спрашивает Мидория. — Пресса, — отвечает Тодороки. — Папарацци следили за нами, по-видимому. Я был глупым, я должен был знать, они всегда делают это в начале учебного года… — Эй, подожди, это не твоя вина, — мальчик с беспокойством смотрит ему в глаза. — Ты человек. Такие вещи бывают. Все, что мы можем сделать, это справиться с этим как можно лучше. Тодороки колеблется, затем кивает, отводя взгляд от своих рук. — Он знает только, что ты существуешь, что я встретил тебя на одном из его боев, и что у тебя есть причуда, увеличивающая силу. — И он ничего не сделал, когда услышал о моей причуде? — Я… я соврал ему, чтобы спастись, — признается Тодороки. — Какой лжи достаточно, чтобы остановить Старателя? Пауза. У него ком в горле, когда он пытается сказать жалкое слово. Когда он, наконец, выплевывает его, голос Тодороки тихий и ровный: — Разведка. Появляется неловкое молчание. Тодороки сопротивляется желанию откусить свой собственный язык. Но тогда Мидория говорит: — … Я рад, что ты это сделал, — тихо произносит Мидория, теперь глядя на свои руки. — Прости меня, если это грубо, но я не позволю ему помешать нашей дружбе, Шото. Тодороки моргает в ответ на это заявление, поднимая голову, чтобы посмотреть на мальчика рядом с ним. Мидория выглядит решительно, брови нахмурены, когда он говорит: — Ты должен делать, что понадобится, чтобы он ничего не понял. Если ты должен взамен делиться с ним информацией обо мне, пусть будет так, если это не секрет. — Я… я не могу просто позволить это. Это несправедливо по отношению к тебе, — произносит Тодороки. — Я не хочу подсматривать или говорить отцу что-нибудь еще о тебе. Я просто придумаю что-нибудь. — Ты не можешь лгать, — говорит Мидория. — Он может проверять тебя, и тогда все закончится. И ты не будешь выпытывать — я говорю тебе о том, что нужно, чтобы он не посчитал это безнадежным делом и не заставил бы тебя порвать со мной. В комнате тихо, пока Мидория думает; Тодороки видит, как вращаются шестерни в голове его друга, видит, как идея озаряет его лицо. — Тодороки, — начинает он. — Ты думаешь, что это справедливо для меня. - … Да? — вопросительно отвечает Тодороки. — Ты хочешь сделать это справедливым? Тодороки в замешательстве моргает, прежде чем ответить: — Я не знаю, на что ты намекаешь, но это звучит не очень хорошо. Мидория слабо смеется, после чего плюхается на кровать, глядя в потолок. Он поглаживает пустое место рядом с собой, и Тодороки поднимает бровь, затем произносит короткое «о» и плюхается вниз. — Может, я многого прошу, но так как мы честны друг с другом прямо сейчас: я не знаю тебя так хорошо, Тодороки. (Заявление посылает непроизвольную боль в грудь Тодороки.) — Хорошо… позволь мне перефразировать, — говорит Мидория, словно ощущая изменение настроения Тодороки. — Я мало что знаю о тебе. - … Все знают слишком много обо мне, — тихо говорит Тодороки. — Просто иди и почитай прессу. — Это не то, что я имел в виду. Я имею в виду такие вещи, как… любимая еда. Самый ненавистный музыкальный жанр, — говорит Мидория. — Знаешь, то, что обычно знают друзья. Тодороки мгновение молча сидит, после чего говорит: — Об этом говорят нормальные друзья? Мидория морщится. — Я думаю, да. Мы вроде как обошли это и пошли прямо к глубоким темным историям, не так ли? — Моя вина, — говорит Тодороки за то, что спровоцировал этот пропуск или не знал, как стать нормальным другом, — он не уверен. — Не пойми меня неправильно — тренировки с тобой, разговоры о героях и общение в школе — это хорошо. Это было весело, и я многому научился! — говорит Мидория, перекатываясь на бок и опираясь на предплечье. — Но мы никогда не сможем просто… потусоваться. Просто быть… нормальными детьми. Быть… нормальными детьми? Идея абсурдна. По крайней мере, на основании всего, что его отец когда-либо говорил ему. — Итак, — продолжает Мидория, — как насчет того, чтобы сделать игру из этой вынужденной «разведки»? — Игра? — хмурит брови Тодороки. — Это звучит слишком легкомысленно для текущей ситуации. — Нет, нет, это только между нами. Как… узнать друг друга, что-то вроде сделки, — говорит Мидория. — Хочешь, чтобы я объяснил? — Пожалуйста, — говорит Тодороки, получая легкую улыбку от Мидории. — Старатель хочет, чтобы ты дал ему информацию, верно? Ты должен будешь задать мне вопросы, чтобы получить информацию, которую он хочет. Но ты не хочешь просто напрямую спрашивать об этом, когда работаешь под прикрытием — ты должен сделать это под маской, чтобы просто узнать меня поближе. Ну, думает Тодороки. Кто-то больший интриган, чем я надеялся. — Самое интересное: когда ты задаешь мне эти обходные вопросы, я задаю тебе вопрос, который я считаю эквивалентным, — говорит Мидория, затем добавляет: — И мы оба должны быть честными. Это кажется… не тем, что он представлял, если не сказать больше, но это имеет смысл. Если бы он действительно шпионил, он бы просто не спросил: «Итак, расскажи мне свою самую большую слабость». Но это также означает, что сам Тодороки должен раскрыться. Он неловко ложится на кровать, прежде чем снова напомнить себе: Ты должен научиться доверять. Тодороки наконец говорит: — Хорошо. Мидория улыбается, но, кажется, он почти чувствует неловкость, исходящую от Тодороки. — Вот, давай попробуем, — говорит он, снова перекатываясь на спину. — Спрашивай о чем угодно. Тодороки на мгновение задумывается, затем решает начать легко: — Любимый герой. — Конечно, Всемогущий, — без колебаний говорит Мидория. — А твой? — … Всемогущий, — признается Тодороки. Мидория пялится на него. — О, даже так! Я полагаю, ты не сказал своему отцу об этом. — Наверное, это не был бы хороший ход, — категорически говорит Тодороки, зарабатывая смешок от Мидории. — Хорошо, хорошо, давай попробуем еще, — говорит Мидория с улыбкой. — Работа мечты, кроме героя, — выпаливает Тодороки. — Ох, это тяжело, — Мидория моргает, задумчиво надувая губы. Наступает долгая пауза, прежде чем он отвечает: — Честно? Я никогда не думал об этом. Когда-либо. Я всегда планировал быть героем, хотя это было… нереально, если не сказать больше. Сейчас! Спроси сейчас, кричат мысли Тодороки. Спроси об этой причуде. Спроси, действительно ли это от… — Доктор, — говорит Тодороки, отрезая, прежде чем он сможет закончить мысль. — Хотя я развил эту мысль давным-давно — до того, как проявилась моя причуда. После этого мой путь был более или менее определен. — Врач Тодороки, да? — отвечает Мидория. — Я мог бы предвидеть это. Ты всегда умеешь сохранять спокойствие. Но почему доктор? — Я не совсем уверен, — Тодороки тупо смотрит в потолок. — Это немного более методично, чем работа героя. Ты спасаешь людей, но это не большой рекламный трюк, которым сегодня являются агентства героев. Я, вероятно, тогда не думал обо всем этом. Мальчик молча обдумывает эту фразу. Они лежат рядом друг с другом, руки Мидории под его головой, а Тодороки — сложены на груди. … Как Мидория мог так закрывать глаза на реальность? Он просто… верил, что когда-нибудь станет героем? Мидория амбициозный, но он не забывает о реальности. Почему он цеплялся за мечту, когда все настаивали, что она была невозможной для него? Мечту, которая до недавнего времени действительно была невозможной? Когда глаза Тодороки остановились на одном из плакатов Всемогущего над столом Мидории, он удивляется и громко спрашивает: — Почему ты так хочешь быть героем? Мальчик рядом с ним мгновение молчит. Затем еще минуту. И как только Тодороки задается вопросом, не уснул ли Мидория, мальчик говорит: — Я не могу сказать, что мои причины быть им являются чем-то очень глубоким или драматичным, — начинает он. — Просто… я вырос, смотря эти видео со Всемогущим. Этот большой бой пару лет назад, тот, в котором он спас более ста человек. Он знает, что Мидория его не видит, но Тодороки кивает в знак того, что помнит это. — Видя уверенность на лицах людей. Услышав облегчение в их голосах… — Мидория на мгновение замолкает, ища слова. — Мир - страшное место. Страшное, несправедливое и жестокое. Я всегда это знал. Слабая нотка грусти появляется в голосе Мидории, и Тодороки заставляет себя не смотреть. — Но я хочу быть тем, кто делает мир менее страшным. Я хочу быть героем, потому что хочу вызывать улыбки людей, хочу помочь сделать вещи… лучше. Это не какая-то глубокая история, но она моя. После недолгой паузы Тодороки отвечает: — Тебе не нужно иметь самую глубокую, самую эмоциональную предысторию, которая заставляла тебя хотеть стать героем. Помощь другим — это веская причина, то, для чего геройство вообще существует. Это хорошая причина, Мидория. Мальчик медленно отвечает мягким «спасибо». Тодороки кивает самому себе. Они смотрят в потолок еще раз, прежде чем Мидория нарушает тишину вопросом, который, как знал Тодороки, грядет. — Тот же вопрос для тебя, Тодороки. Тодороки открывает рот, чтобы заговорить, но Мидория обрывает его прежде, чем он произносит свое первое слово: — И не говори, что это из-за злости. Я знаю, что это не так. Это еще не все. Я уверен. — Я… — начинает Тодороки, но останавливается. Он поджимает губы, закрывает глаза. Он обязан Мидории за то, что тот заставил его подумать об этом. Мальчик прав — злоба не то, с чего все это началось. … Но с чего тогда это началось? Это было не в те первые дни тренировок, когда его отвели от своих братьев и сестер в темную комнату, где был только он и его отец. И это было не тогда, когда он вырвался за пределы этой тренировочной комнаты и вышел на улицу, когда он почувствовал вкус героизма, наблюдая за другими. Это было не тогда, когда его втянули в свой первый бой, что он льдом смог захватить добычу отца, когда он осторожно обернул рубашку вокруг своей замерзшей руки, когда полиция вышла вперед. И это наверняка не было в последнее время. Он кусает губу. Нет, это случилось не из-за тренировок с отцом. Так кто его вдохновил? Почему он придерживался этого? — Я… я не могу вспомнить, — наконец говорит Тодороки с ноткой поражения. — Все, о чем я могу думать, это… он. О том, как… как я злюсь. Он сидит прямо, склоняет голову и смотрит на свои сжатые пальцы. Мидория неподвижно лежит на спине. — В какой-то момент появилась причина. Я знаю, что была причина… — Эй, — теперь Мидория сидит, слегка наклонившись, пытаясь поймать взгляд Тодороки. — Это нормально. Тебе не нужно вспоминать прямо сейчас. Тодороки поднимает голову и медленно кивает. — Ты… ты боишься стать кем-то вроде своего отца, — говорит Мидория, тщательно подбирая каждое слово. — Не надо, Шото. Ты сам выбираешь, кем тебе быть. Он не знает почему, но слова Мидории заставляют его вспомнить… что-то. Тихая и темная комната, освещенная только светом телевизора впереди. Хрупкие руки обвивают его грудь в осторожных объятиях. … Воспоминание? Его лицо кажется липким, глаза жжет, но он сидит на месте. Он может только смотреть на телевизор впереди, когда огромный человек улыбается на экране — но этот человек не является мрачной, громадной фигурой, с которой он слишком хорошо знаком. Этот человек излучает чистое тепло и добрые намерения, когда говорит с репортером. Когда Тодороки пытается послушать, он слышит голос над головой: — Все в порядке, Шото. Ее голос чуть громче шепота, ее интонации ровная из-за вынужденного молчания в течение нескольких лет. Но Тодороки утешает звук ее голоса, несмотря ни на что. Он сдвигается у нее на коленях, поворачиваясь, чтобы увидеть ее лицо… — Тодороки? Он моргает и возвращается в комнату Мидории, мальчик смотрит на него с легким беспокойством. — С тобой все в порядке? — спрашивает Мидория, незаметно приближаясь. — Ты выглядишь немного ошеломленным. — Да… — отвечает Тодороки, потирая лицо. — Просто. Ничего такого. Не беспокойся об этом. Выражение лица Мидории говорит, что он будет продолжать беспокоиться об этом, но он молчит. Он больше не требует ответа, за что Тодороки безмерно благодарен. Не похоже, что у него будет ответ, независимо от этого. Все еще немного потрясенный Тодороки решает, что пришло время отправиться в путь. Поднявшись с кровати, он говорит: — Мне пора домой. Домашнее задание. Мидория открывает рот, будто хочет что-то сказать, но потом еще раз задумывается об этом. Он стоит и смотрит, как Тодороки собирает свои вещи. — Пожалуйста, скажи маме еще раз спасибо за ужин, — продолжает Тодороки, подхватывая свой рюкзак. — Было очень вкусно. — Я дам ей знать, — говорит Мидория, идя вперед, чтобы открыть дверь. Его все еще что-то сдерживает. Они проходят по коридору, Тодороки надевает обувь. Он поправляет рюкзак и тянется к двери. — Подожди. Тодороки останавливается, слегка поворачиваясь, чтобы посмотреть на мальчика позади него. — Просто… просто подумай об этом, Тодороки, — говорит Мидория, потирая шею рукой. — Ты не должен говорить мне. Но я думаю, что это поможет тебе в будущем. И будь в безопасности. Дай мне знать, если тебе нужно что-нибудь. Тодороки делает паузу, прежде чем тихо ответить: — Хорошо. Мальчик одаривает его сдержанной улыбкой, которая намекает на то, что да, это еще не все. Но говорит лишь: — Спокойной ночи, Тодороки. — Спокойной ночи, Мидория. Тодороки выходит наружу, дверь тихо щелкает за ним. Он не двигается сразу — он просто стоит на коврике, позволяя глазам привыкнуть к мягкой темноте, чувствуя, как влажный воздух впитывается в его кожу. Ему так тепло здесь. Он не хочет идти. Он хочет остаться здесь, где это так удобно, где он может быть открыт с остальными, в месте, где он ощущает себя дома. Но взгляд на его телефон подтверждает, что он уже опаздывает. Последний раз он греется в тепле, а затем начинает идти, все глубже вжимаясь в пиджак, когда его окутывает ночной холод.***
Он открывает дверь, и, как обычно, его встречает темное молчание. Вздохнув, он входит внутрь и закрывает за собой дверь. — Ах, ты вернулся. Голос звучит из зала и бьет его, как кувалдой; Шото мгновение колеблется, прежде чем продолжить снимать свою обувь. Затем он направляется в гостиную. Его отец сидит в кресле, на его лице появляются различные цвета, отскакивающие от экрана телевизора. Если не считать этого, в комнате довольно темно. Уже поздно. — Ты пропустил ужин, — продолжает мужчина, кидая лишь один взгляд на своего сына, прежде чем его глаза возвращаются к новостям. — Я проводил домой раненого одноклассника, — говорит Шото. Половина правды. — Он поздно выходил из школы, и я хотел увидеть его после того, как пообедал на обратном пути. — Понятно… выглядишь как образцовый ученик, не так ли, Шото? Повезло тебе. Он молча кивает, стоя неподвижно, потому что он знает, почему его втянули в эту комнату, почему отец ждал его так поздно, когда ему обычно наплевать, где он. И вот оно: — Узнал сегодня что-то новое? Какой клочок информации не настолько важен, чтобы рассказать? Одной мысли о том, что его отец знает что-либо о Мидории, достаточно, чтобы заставить Шото вздрогнуть. Он вспоминает весь день: его разбивающая кости причуда, его самопожертвование, его стены, полностью обклеенные плакатами Всемогущего, его идея, его уверенность, его логика. Все кажется слишком важным. Слишком много говорит о том, кто он есть. Таким образом, он цепляется за самый явный, тот, который почти ничего не говорит. — Он еще больший фанат Всемогущего, чем я думал, — говорит Шото. — В его костюме есть куча отсылок к Всемогущему. — Так ли это, — спокойно говорит Энджи, не двигаясь. Затем легкая улыбка: — Ну, по крайней мере, мы знаем, что у него плохой вкус. Шото ничего не отвечает, вместо этого поворачиваясь, чтобы покинуть комнату, и крепко сжимая руки вокруг ремней рюкзака. — О, Шото, еще кое-что, — говорит его отец с дивана, укореняя мальчика на месте. Он поворачивает голову, чтобы оглянуться на человека через плечо. — Школа отправила письмо с просьбой разрешить тебе отправиться на какую-то тренировку на следующей неделе. Я подписал это. — Хорошо, — говорит Шото. — Попробуйте сесть рядом с ним во время поездки, — говорит Энджи с жестокой улыбкой. Шото молчит, уходя, прежде чем услышит дальнейшие комментарии. Его кулаки сжаты до побелевших костяшек. Это будет работать пока, но не всегда. Он может использовать поверхностную информацию в течение пары недель или около того, но со временем ему придется копать глубже. Игра Мидории не продержится долго. Ему нужен план. Но когда он закрывает дверь в свою комнату, все, что он чувствует, это глубокое чувство усталости. Как груз, привязанный к его конечностям, как свинец в его костях. Сегодня вечером он больше не будет думать об этом. Он опускается на свой стул, вытаскивает свой ноутбук и входит в свою электронную почту. И вот то, о чем говорил его отец: электронное письмо от ЮЭЙ, уведомляющее класс 1-A о предстоящей поездке. Нужно упаковать обед и быть готовым к битве во вторник следующей недели. Несмотря на его усталость, перспектива поездки звучит… довольно приятно. Может быть, Мидория справится со своей причудой к тому времени. Может быть, это будет для него как лечение, нужно только сосредоточиться на борьбе в течение нескольких часов. Сражение — это то, что Шото уже понимает, то, с чем он не раз сталкивался. Это знакомо, в то время как все остальное в последнее время… нет. Итак, Шото открывает маркер и отмечает дату на своем настенном календаре большим красным кружком. Это не большое событие, но это то, чего можно ждать. Ему нужно что-то, чтобы отвлечься от того, что происходит в его жизни. Это просто боевая практика. Ничего, с чем бы он не мог справиться.