Психбольной

Ступени. Всего три сраных ступени, но складывается такое ощущение, как будто их больше сотни. У меня просто безумно кружится голова, никак не могу поймать взглядом такую долгожданную дверь, до которой я шёл по ощущениям не меньше вечности. Наконец, делаю последний рывок на последней ступени и наобум тяну руку вперёд, надеясь на то, что мне повезёт и у меня хотя бы направление будет правильное, а то стоять возле двери и так и не попасть внутрь из-за того, что не можешь банально найти ручку — это маразм. И вот она. Чувствую невероятный контраст между своей, просто пылающей жаром, рукой и такой, кажущейся куском льда, ручкой. Блаженно выдыхаю. Я бы, наверное, сейчас не отказался принять холодный душ. Смыть с себя всю ту грязь, которая налипла на меня за весь день. А после завалиться спать. Но для того, чтобы это сделать, нужно для начала, наконец, зайти в дом. — Катсуки, ты хоть можешь себе представить, сколько дней тебя не было дома? — не успеваю сделать и шага, как меня сразу же хватают за грудки и уже насильно затягивают за порог, из-за чего я безвольной тушкой повисаю на том человеке, который, кажется, орёт на меня? Никак не могу понять это, потому что в ушах стоит непонятный гул, из-за которого я слышу всё, как будто нахожусь под толщей воды. Поднимаю, наконец, голову и тут же натыкаюсь на разъярённый взгляд своего отца, который в свою очередь, судя по активным движением губ, пытается до меня донести какую-то информацию. — М? Что происходит? — хриплю, как старая ржавая калитка. Ни черта не понимаю, в чём дело? — Я задал тебе вопрос, где ты пропадал? Мы обзвонили всех твоих друзей и ни у кого из них тебя не было. Где ты был? — чувствую, как его кулаки сильней сжимаются на ткани моего свитшота, от чего я ощущаю себя каким-то беспомощным ребёнком. Понимаю, что я ничего не могу сделать. Точнее могу, ещё как могу, но учитывая тот факт, что передо мной стоит отец, я не могу себе позволить что-либо сделать. Только не ему. Запоздало до меня доходит, что именно вопрошает у меня отец. После чего я незамедлительно отвечаю: — В смысле где я был? — все психические процессы сейчас замедленны, мне даже в какой-то степени стыдно находится в таком состоянии в присутствии родного человека, но ничего с собой поделать я не могу. Только вот, что за допрос мне устроил отец — мне не понятно. Ведь я ничего не сделал... — Да в самом прямом смысле! Ты себе представить не можешь как мы переживали за тебя эти три дня! Мы не знали где ты, не знали что с тобой! Думали, может, ты в опасности и тебе нужна помощь! А ты в это время шлялся неизвестно где, — от переизбытка чувств отец легко потрясывает меня, пытаясь тем самым, возможно, вправить мне мозги на своё место. Но, к сожалению, это не возможно. — Я нигде не шлялся! Меня не было всего-лишь несколько часов! Я был у Шото всё это время! Ты о чём вообще? — туманное состояние всё ещё блуждает по организму, но теперь я в полную меру понимаю что происходит. Но, какого чёрта, он мне говорит, что меня не было так много дней, может быть, я ослышался и он сказал часов? Хотя, даже если я и плохо соображаю, но то, что отец сказал, что меня не было три дня — это точно. Как это может быть возможно, если я буквально несколько минут назад попрощался с Тодороки..? — Ты что притворяешься? За дурака меня держишь? — я морщусь от превышающего количества децибел в его возгласах. Даже уши режет. И снова встряхивает меня несколько раз, словно тряпичную куклу. Чего он добивается этим — я без понятия. Как будто это чем-то ему поможет. Возможно только если выпустить пар. Я и не сопротивляюсь. Единственное чего мне хочется — это поскорей завалится в кровать. Я устал. Я дико устал. Но неожиданно бессмысленная тряска заканчивается и я чувствую, как кулаки моего отца потихоньку разжимаются, наконец, полностью освобождая меня. — Подожди, ты сказал что ты был у Шото? — он больше не кричит. Я даже скажу больше — его голос потерял какую-либо окраску. Я не понимаю с какой интонацией он задаёт свой вопрос. И был ли это вообще вопрос. Сказал абсолютно прозрачно, полностью безжизненно. — Да, — неуверенно отвечаю я, после чего замечаю как постепенно начинает бледнеть лицо напротив. В чём дело? — Сегодня? — Да. Пауза. Тяжёлый выдох и: — Мы сейчас же едем в кли... ин.. Резко подрываюсь на кровати. Невыносимо душно. Откидываю в сторону одеяло, пытаюсь оттянуть ворот своей водолазки. Никак не могу избавиться от этого поганого чувства удушья. Холодная капля пота нарочито медленно стекает по виску. Дышу я как будто через раз. Катастрофически не хватает кислорода. Никак не могу успокоиться. Сердце бьётся, как у загнанного в ловушку зверя. Это был слишком реалистичный сон, буквально в разы отличающийся от всех других, которые снятся мне обычно. Настолько реалистичный, что перед глазами всё ещё стоит силуэт моего бледного, обеспокоенного отца. Яростно тру глаза, дабы поскорей избавиться от этого поганого видения. Нет совершенно никакого желания видеть своего отца таким, даже если это было всего-лишь во сне. Страх. Смятение. Непонимание. Злость. Все чувства будто перемешались внутри меня. А вообще, какого чёрта? На меня никогда в жизни не кричал отец и тем более он никогда, никогда твою мать, за все годы моей сознательной жизни и пальцем меня не тронул. А в этом непонятном сне он сам на себя не похож. Приснится же, конечно... Исходя из нескольких событий, произошедших совсем недавно, у меня возник поистине интересующий меня вопрос: почему же в последнее время со мной происходит что-то сверх ненормальное? То во время моих размышлений крики родителей привиделись, то, следом последовавший, совершенно непонятный сон, где меня мать пыталась оттащить от отца, которого я, судя по всему, яростно избивал. И вот сейчас ещё один сон добавился в мою копилочку загадок века номер один. А что самое интересное, после одного вопроса, мгновенно следуют множество других: почему же все эти странности связаны с моими родителями? В частности именно с отцом? Что это за ерунда ещё со мной происходит? Неужели я, действительно, потихоньку начинаю сходить с ума в этих убогих четырёх стенах? Вместо того, чтобы ответить на всего-лишь один вопрос, теперь мне придётся отвечать на множество других, и, что самое убийственное, ответ я не смогу найти самостоятельно. Зато на самый последний вопрос я в состоянии ответить прямо сейчас и без чей-то помощи, потому что ответ очевиден: я был нормальным, я им и останусь. И даже никакие чёртовы обстоятельства не смогут этого изменить. Я сам кого угодно сделаю параноидальным психом. Но, однако, не могу не признать того факта, что меня неимоверно задело то, что я уже несколько раз сам задумывался над тем, что я, действительно, становлюсь сумасшедшим в этой обители психически ненормальных. "— Где ты пропадал?.." Я, наверное, не перестану говорить, что это собачий бред, потому что я нормальный, вполне адекватный человек. С чего бы вдруг, я стал думать об обратном — мне непонятно. Хотя от чего же, мне как раз таки всё ясно. Дело в том, что, когда тебе на протяжении долгого времени говорят, что ты какой-то не такой и значительно отличаешься от других нормальных людей, то ты, действительно, будешь считать, что ты именно такой, каким тебя нарекают. "— Где ты был?.. " И вот как после всего этого не конфликтовать с этим прогнившим обществом, называющим себя эталоном, примером для подражания? Правильно — никак. Во всяком случае у меня практически никогда не получалось. Забуду пока что про общество, потому что посвящать свои мысли чему-то столь непонятному у меня попросту нет времени. Я и так потерял по своей же вине слишком много драгоценных дней, даже месяцев, тратя их на тупые разборки со здешними психами. "— За дурака меня держишь?.." Да, блять, какого чёрта происходит?! С хрена ли эти глупые вопросы всё ещё всплывают у меня в голове, мешая мне сконцентрироваться на чём-то более важном? Не понимаю. Не понимаю. Не понимаю, чёрт возьми! — Где ты пропадал?.. Где ты был?.. За дурака меня держишь?.. — неудержимым потоком крутятся одни и те же вопросы из сна, словно назло напоминая о себе. Чёрт возьми, это ведь просто сон. Какого хрена я никак не могу отойти от него? Это же самый настоящий бред, который часто снится людям. Именно из-за подобных инцидентов мне всё чаще вспоминаются слова кудрявого, где он пытался мне объяснить почему я нахожусь в психиатрической больнице. Мол я будто бы забываю всё то, что может навредить моей психике. И вообще, какого хрена я опять вспомнил это? Тогда почему же мне вдруг такое приснилось? Тем более уже не в первый раз. Все события происходящие в моих снах и непонятных видениях этого же не было наяву? Не было же ведь..? Да, конечно же, не было! И вообще, с чего бы мне верить словам этого кудрявого. Он ведь доктор, один из тех, кого я ненавижу всем своим сердцем. А, следовательно, у меня нет ни малейшего повода, верить тому, что он там болтает. Значит все эти странные сны и видения это, скорее всего, действие той бурды, которую мне ежедневно запихивают в рот и ничего больше. Точка. Блять, от этого чёртового нервяка с утра пораньше жутко разболелась голова. Снова, словно тисками, сжимаются виски. Всячески избегая резких движений, заваливаюсь обратно на свою кровать, при этом сразу же поворачиваюсь на живот и утыкаюсь лицом в подушку. А от своего чёртового бессилия хочется просто выть. Хорошо, что в коридоре пока что тишина и ещё не слышно, как снуют туда и обратно, шаркая больничными тапочками, санитары. Так хоть некоторое время побуду в полнейшей тишине. Но, к сожалению, покоя, видимо, в этом грёбаном месте мне не дождаться, потому что если уж не санитары, то мои мысли мне уж точно никакого покоя не дадут, ибо от санитаров избавиться можно, а вот от собственных раздумий никак. Снова размышляю о своём бренном существовании в этом трижды проклятом месте. Просто безумно хочется снова ощутить себя свободным человеком, способным сделать всё, что заблагорассудится. От полного отчаяния мне ничего не остаётся как только представлять то, как я, наконец, выйду на свободу. <i>Вот все эти грёбаные врачи признали меня здоровым человеком. Вот я иду по чёртовому узкому коридору, по которому я до этого передвигался исключительно в смирительной рубашке или, что ещё хуже, в дурацком кресле-каталке, под внимательным руководством сопровождающих меня санитаров. Иду специально не спеша, чтобы этот триумфальный момент продлился как можно дольше. При этом, проходя мимо всех этих никчёмных санитаров и докторишек, встретившихся у меня на пути, одариваю их своим самым лучшим презрительным взглядом. Мол посмотрите, посадили здорового человека в это подобие тюрьмы. Продолжаю своё шествие и чем ближе я приближаюсь к заветной цели, тем быстрей у меня начинает биться сердце. В данный момент мне на всё насрать. На всех санитаров, больных и на всех местных врачишек. На всех и на всё. Но лишь одна мысль набатом бьётся в моей многострадальной голове — свобода. И вот, передо мной открывается, наконец, тяжёлая дверь и я впервые за несколько месяцев оказываюсь на улице. Откуда-то из-за поворота выруливает кудрявый, который подходит ко мне и просто, словно безмолвная собака, становится рядом. Насрать, пускай стоит сколько влезет. Благоговейно вдыхаю всё ещё витающий в воздухе, запах дождя. Ни с чем не сравнимая благодать. Если бы не доктор, стоящий по правую руку от меня, я бы, наверное, как какой-то неандерталец побежал бы в глубины ухоженного сада, дабы исследовать каждый мельчайший и незаметный уголок. Но, к сожалению, я не могу себе позволить даже минуту сумасшествия, хотя желание, бурлящие внутри, прямо дикое. Я даже не заметил, как от глубочайшего блаженства прикрыл глаза и в этот момент, словно назло до меня касается долбанный доктор, будто намекая, что пора идти дальше. И я не без помощи кудрявого, преодолеваю пару ступенек и уже полностью погружаюсь в окружающую меня действительность. Запахи, звуки, ощущения — они словно слились воедино, от чего у меня даже начала кружиться голова. Но я даже не обращаю на это внимания, продолжая наслаждаться такой долгожданной свободой. Да даже если бы я прямо сейчас упал в обморок, я бы не сразу, скорее всего, это осознал. Я даже ненадолго забыл, что в данный момент нахожусь под пристальным наблюдением двух изучающих меня изумрудов. — Катсуки, — неуверенно начал доктор, тем самым возвращая меня с небес на землю, — это так волнительно. Ты ведь не псих, Катсуки, ты не похож на психа. Чувствую неумелое прикосновение к своему лицу. Ощущаю тепло, исходящее от его руки... А это ещё что такое..? Надо же, даже в моих фантазиях появляется этот кудрявый доктор, да и ещё в такой странной интерпретации, и всё, как обычно, портит. Нигде мне нет покоя, даже в собственных размышлениях и в банальных мечтах. Да и откуда такие слащавые изречения? А ведь это сугубо моя больная фантазия поработала. Может быть, доктор и проявляет ко мне излишний интерес, но не настолько, чтобы когда-нибудь сказать то, что я только что придумал. Он хоть и выглядит более чем наивный маленький ребёнок, но я сомневаюсь, что он таким является на самом деле. И это уже неоднократно было показано и доказано. Прихожу к выводу, что я, пожалуй, больше никогда не буду заниматься подобным идиотизмом, как воображать, фантазировать, придумывать и всё в этом плане. Ибо одного раза вполне, я думаю, хватило, чтобы доказать, что фантазировать что-либо — это совершенно не для меня. Лучше наконец включить свой чёртов бесполезный мозг и начать уже разбираться в этом дерьме, окружающем меня. Ловлю себя на мысли, что чего-то снова начинаю жутко закипать. Хотя, почему от чего-то, я совершенно точно знаю от чего. Меня просто уже невыносимо бесит и раздражает всё то, что происходит вокруг меня. И что самое убийственное, как бы я не старался, как бы я не тужился и не рыпался, я никак не могу ничего изменить. Я чёртов бесполезный кусок дерьма, который, находясь далеко не один день в этом забытом всеми нормальными людьми месте, никак не может разобраться, почему, мать твою, меня считают умалишённым психбольным. Все, все вокруг твердят, что у меня будто какое-то там заболевание. Да его попросту не может быть! Я дожил во всём том говне, в котором жил на протяжении долгого времени до двадцати четырёх лет и что-то до этого никаких психических отклонений не наблюдалось. Кроме, конечно же, моей ненормальной агрессивности ко всему живому. Но есть причина такого поведения, и она обоснована. Не перестану говорить, что общество — вещь гнилая, поэтому без ответных нападок в этом мире не выжить. А поспособствовала тому, что я теперь ненавижу всех окружающих людей, — моя драгоценная мамаша. Чёрт, во мне прямо кипит гнев. Злюсь на себя из-за своей беспечности; злюсь на общество за всё то, что оно со мной сделало; злюсь на родных, которых уже, если честно, язык не поворачивается так назвать; злюсь на весь персонал этой грёбаной больницы. Злюсь... В данный момент мне от чего то вспомнилось, что обычно люди говорят, что крик помогает избавиться от накопившейся в организме негативной энергии. Если изъясняться по простому, то это банальный выпуск всего того дерьма, которое в избытке залежалось в теле. Недолго думая, я: — А-а-а, — кричу изо всех сил, при этом даже не удосужившись хоть немного оторвать лицо от поверхности подушки. Сейчас мне наплевать на то, что у меня из-за, всё ещё не прекратившейся, дикой боли просто на хрен башка лопнет. Мне наплевать на то, что через несколько минут тут будет целая орава чёртовых-недоноском санитаров. Мне наплевать на то, что, из-за моего поведения, они будут считать меня ещё большим психом. Хотя, собственно, меня никогда особо не волновало их никчёмное мнение. И также мне, соответственно, наплевать, что они могут снова мне вколоть что-нибудь, из-за чего я буду снова, как поганый овощ. Мне не впервой испытывать подобное неприятное чувство. Мне наплевать, что они могут позвать на помощь моего "ненаглядного" доктора, который в свою очередь наверняка устроит мне тотальный вынос мозга, спрашивая меня: "Что, да как?". Мне абсолютно на всё насрать. Единственное, чего мне сейчас действительно хочется — выпустить поскорей из себя все накопившиеся эмоции. А их, надо сказать, достаточно много накопилось за последнее время. И да, к слову говоря, есть ещё одна причина, по которой нельзя целиком и полностью верить людям, потому что я только что понял то, что данный способ мне ни хрена не помог. Из-за этого действа захотелось даже ещё больше разнести всё вокруг, чтобы хоть как-то выпустить накопившийся пар. Единственный плюс моего "выброса лишней энергии" заключался в том, что у меня на некоторое время всё-таки перестала болеть голова. Так сказать, крик заглушил боль. Пф. И всё же, я по-прежнему жутко жажду что-нибудь разнести, да поскорее. Ничего лучше в голову не приход, как попытаться хотя бы выместить злобу на, ни в чём не повинной, подушке. Удар. Совершенного никакого толка. Нет наслаждения от испытываемой боли, которой , в принципе нет. Хочу чувствовать именно то, что я чувствовал, когда дрался с людьми. Мне нужно выпустить накопившийся негатив, причём срочно. Резко подрываюсь на кровати. Впопыхах ищу то, что станет жертвой моего взявшегося ниоткуда гнева. Естественно, первое, что попадается мне на глаза — моя многострадальная прикроватная тумбочка. И, ни о чём больше не задумываясь, я что есть мочи бью по ней ногой. — Сука! — больно, просто невыносимо. Теперь вдобавок к вечной головной боли прибавился будущий болезненный синяк. Видимо, тумбочка оказалась намного крепче, чем выглядит со стороны, потому что под натиском моей ноги она всего-лишь слегка покачнулась пару раз. Но, надо сказать, что из-за этого нехитрого действа пришла малая кроха того самого удовлетворения. Это как раз то, что мне нужно. Бью ещё раз, но уже другой ногой. Больно, но уже терпимо. Бью снова. И снова. И снова. И снова. Бью до тех пор, пока бедная тумбочка не начинает деформироваться. Всё-таки я давно не занимался чем-то подобным, потому что я успел достаточно сильно запыхаться, что, надо сказать, мне вообще несвойственно. С непривычки даже начинает в глазах темнеть. И мне это, соответственно, совсем не нравится. Раньше такого никогда не было. Видимо, всё-таки эти чёртовы таблетки и малая физическая активность дают о себе знать. Причём не в самой приятной форме. Теперь понятно, почему большинство здешних пациентов ходят, как безмозглые амёбы. Тяжёлой бесхребетной тушкой усаживаюсь на пол, при этом спиной облокачиваюсь о свою койку. Перед глазами как будто белые круги вырисовываются. Они бесят, потому что от них никак не избавиться: закрываю глаза — они есть, открываю глаза — они всё ещё есть. Раздражают. А ещё меня выводит из себя моё так и не восстановившееся дыхание. Раньше, когда я занимался спортом, такой херни не было. И, я думаю, появилась ещё одна причина, почему я не люблю это место. Поджимаю ноги к груди и утыкаюсь лбом в коленки. Знаю, что мне не поможет такое положение восстановить дыхание, ибо я сдавил грудную клетку, и уж тем более такая поза не поможет мне избавиться от чёртовых белых назойливых кругов, но мне от чего-то хочется побыть именно так хоть чуть-чуть. — Доброе утро, — неожиданно доносится со стороны двери. По доброжелательному возгласу понимаю, что это снова та шатеночка. Но вот что-то меня совершенно не радует её приход, как было до этого. Даже наоборот хочется, чтобы она поскорей свалила. — Катсуки, что слу..., — слышу как гремит передвижной столик, который только что завезли ко мне в комнату. Фразу она так и не закончила. Да мне и наплевать, собственно. Можно уже предположить, что она предпримет, после того, как увидела меня всего съёжившегося на полу. Естественно, она кого-нибудь позовёт. Потому что санитарка, скорее всего, думает сейчас, что у меня случился какой-нибудь приступ, или как они это там называют? В общем, неважно. — О Господи, — шепчет себе под нос, — Тенья! — говорит уже значительно громче. Но имя, которое она только что произнесла — мне не нравится. Точнее имя то, может быть, и нормальное, но вот человек, который носит это имя нет. — Тенья, нужны анксиолитики, скорее, поторопись, — даёт чёткие указания она. Я, правда, до сих пор не понимаю, почему она пытается докричаться до этого очкарика, когда, мне казалось, она заходила в комнату совершенно одна. Ах, да, точно, подстраховка. Видимо, этот неудачник на всякий случай дожидался её в коридоре. Мол на случай, если я буду буянить, он смог бы сразу же примчаться на помощь. Как благородно. — Катсуки, ты слышишь меня? Всё будет хорошо. Только дыши, — девчонка, видимо, думает, что со мной совсем всё плохо, потому что нотки беспокойства, проскользнувшие в её голосе, ясно дают понять, что она видит перед собой не запыханного от недавней физической нагрузки парня, а какого-то психопата, у которого в очередной раз поехала крыша. Но, не смотря ни на что, мне, действительно, сейчас не комильфо. По-прежнему дышу так, как будто у меня грёбаный приступ астмы. А от того, что вот такое моё поганое состояние созерцает эта санитарка, совершенно мне не по душе. Я не люблю демонстрировать свою слабость и соответственно ненавижу проявление чужой слабости. Тем более в этом месте. Слышу быстрые мельтешащие шажочки, явно приближающиеся ко мне. — Давай я тебе помогу, — чувствую как она неуверенно касается моего плеча и чуть сжимает его своими маленькими тоненькими пальчиками, тем самым пытаясь меня хоть чуть-чуть оторвать от собственных коленей. Не знаю почему, но я, действительно, поддаюсь такой незамысловатой манипуляции. Хотя, надо сказать, я многие чувства поборол внутри себя, чтобы вот так просто подчиниться кому-то. Потому что я, прямо, чувствую, что мне лучше послушаться. Наконец, поднимаю свою, будто ставшую в несколько раз тяжелей, голову и сразу же направляю слегка расфокусированный взгляд в сторону обеспокоенной шатенки. И я действительно увидел в её глазах беспокойство и ещё что-то, больше напоминающее страх и смятение. Скорее всего, она не знает чего ожидать от меня в такой ситуации. Но я уже принял решение, что сопротивляться не буду. Так что, чисто теоретически, ей нечего бояться. Теоретически... И она, словно набравшись храбрости, позволяет себе присесть на корточки рядом со мной, при этом приблизившись ко мне ещё ближе, чем было до этого. — Давай вдохнём? — неуверенно спрашивает она. Видимо, это один из распространённых приёмов при приведении больного в более или менее адекватное состояние. Но, повторюсь, я не больной. Перевожу скептический взгляд на неё. Мол, ты серьёзно сейчас это сказала? И, судя по ответному взгляду, да, она на полном серьёзе. — Ну же, давай вместе со мной, — уже более уверенней требует она. Глупо, конечно, ничего не скажешь, но я действительно вдыхаю после того, как глубоко, словно показывая как правильно, вдыхает она. Не скажу, что этот способ ахриненно действенный, но, не смотря ни на что, этот метод пока что работает. Она ещё несколько раз вдыхает вместе со мной, а потом прекращает и наблюдет за тем, как это делаю я. Смешно, да и только. — Вот так, да, молодец. Дыши, — подбадривает она, при этом я наблюдаю за тем, как её рука неуверенно приближается ко мне. Невольно я дёрнулся слегка в сторону. После той уловки, которую использовал тогда очкарик, я немного опасаюсь этих слишком наглых и хитрых санитаров, особенно в те моменты, когда мне нехорошо. А то опять кольнут мне что-нибудь исподтишка. Но вот только в её руке ничего нет, значит по идее опасаться нечего. Но тогда следует другой вопрос: какого чёрта она хочет сделать? Дожидаюсь, когда она снова наберётся смелости продолжить свои действия. И, надо сказать, пришлось ждать около двух минут не меньше. Она продолжила движение рукой, и оказалось, что она всего-лишь хотела коснуться меня. Так смешно и по-детски. Но вот через несколько секунд её рука ползёт дальше по спине, будто легко поглаживая. Хотя почему будто, она действительно поглаживала меня по спине. Не уверен, что мне это нравится. Ощущения не те. Чего-то не хватает. Не хочу чтобы она меня трогала. — Воды, — требую я, дабы она, наконец, оторвалась от меня. Пускай займётся делом. — Да-да, конечно, сейчас принесу, — лепечет в ответ она, при этом мгновенно подрываясь со своего любовно насиженного местечка. Наблюдаю, как она неуклюже перебирает своими ногами, пытаясь как можно быстрей добраться до передвижного столика, где находился мой неизменный завтрак. Берёт наконец алюминиевую кружку с водой и направляется обратно ко мне. Если честно, я бы не отказался от того, чтобы она таким же гусиным шагом направилась за пределы моей камеры. Её присутствие от чего-то резко начало меня раздражать. И я понимаю, что она это чувствует. Протягивает мне кружку и для чего-то добавляет: — Только осторожно. Не торопись, — беру, наконец, кружку и до последней капли опустошаю её. Протягиваю кружку обратно шатенке. Она в свою очередь безукоризненно принимает её и направляется обратно в сторону столика, — Надо бы доктора позвать, — бормочет она себе под нос, при этом задумчиво поглядывая на дверь. — Нет! Не смей этого делать! — без понятия почему я так резко отреагировал. Но я не хочу, чтобы этот ребёнок видел меня в таком непрезентабельном виде. А то, что он реально непрезентабельный, я даже не сомневаюсь, потому что как ещё может выглядеть человек, который буквально несколько минут назад чуть не задохнулся? Верно, крайне отвратительно. Хотя мне, конечно, не привыкать. В этом месте я в каком только виде не побывал. Но всё же не хочу здесь видеть его смазливую мордашку. А что касаемо этой шатенки, то я её похоже не хило так напугал. Она словно какая-нибудь мышка, непроизвольно начинает жаться ближе к стене, будто ища в ней поддержки. Ну правильно, кроме стены у неё и нет никого, ведь её верный рыцарь умчался за какими-то препаратами и, надо сказать, значительно задерживается. — Но... — еле выдавливает она из себя, при этом всё ещё не перестаёт жаться к стене. — Я сказал — нет, — безукоризненно обрываю её на полуслове. Я уже устал её слушать. Она мне надоела. Хочу покоя. — Хорошо-хорошо, — сразу же идёт на попятную. Вижу как она заменжевалась, не зная куда себя деть и что ей делать дальше. Да и сделать она ничего пока что не может до того момента, пока не появится очкарик. И так же она опасается того, что я могу вспылить из-за её настойчивости и, скорее всего, по этой причине она сейчас и молчит, при этом всеми фибрами своей души желая скорейшего прибытия своего спасителя. Чувствую, как у меня резко кольнуло в пояснице, когда я попытался немного поменять положение ног. Твою мать, как старая развалина. Посидел несколько минут на чём-то менее мягком, чем кровать, а уже всё сводить и хрустеть начинает. Долбаная больница... — Давай ты приляжешь? Ты отдохнёшь, и всё будет хорошо, — снова лепечет эта шатенка, видимо, заметив как я скривился, когда я попытался вытянуть вперёд правую ногу в неудачной попытке встать на ноги. Через пару секунд у меня, наконец, получается поднять своё бренное тело в вертикальное положение. Надменно смотрю на санитарку и хочу уже возмутиться, мол без её ценных указаний разберусь, как дверь в комнату резко открывается, являя нам запыханного, всего какого-то взъерошенного очкарика-санитара. — Урарака, я принёс... — этот неудачник резко замолкает, когда его взгляд натыкается на запуганную шатенку, которая, казалось, облегчённо выдохнула, когда этот очкарик, наконец, явился. — А вот и клоун явился, — незамедлительно язвлю я, при этом нагло заваливаюсь на свою койку. Замечаю как на его скулах начинают набухать желваки, будто предупреждая о том, что их хозяин на грани срыва. — Он что-то сделал? — зло, словно змея, шипит санитар, при этом небольшой поднос, который он держит в правой руке, как-то неестественно искривился. Либо в этой больнице дерьмо подносы, сделанные непонятно из чего, либо этот очкарик знатно разозлился. Хах, как забавно. — Нет... — широко раскрыв глаза, щебечет санитарочка, при этом неуверенно двинувшись в сторону своего спасителя. — Проваливай, — с усмешкой произношу я. Весело, конечно, за ними наблюдать, но я жуть как от них устал. Они создают слишком много шума и это бесит. Но, видимо, моя реплика не совсем понравилась очкастому, потому что он как-то слишком уверенно рыпнулся в мою сторону, будто окончательно решившись выяснить со мной отношения. Но ведь это глупо, потому что исход очевиден... — Тенья, — встревает санитарочка и аккуратно придерживает за локоть своего обнаглевшего коллегу. Они долго смотрели на друг друга, будто безмолвно ругаясь между собой. Это показалось мне до боли странным, да и вообще отношения у них какие-то странные. Возможно, что это всё не спроста. Не удивлюсь, если этот очкарик в свободное время пытается ухаживать за этой шатенкой. Надо сказать, что у этого придурошного санитара губа не дура. Так, всё, хватит с меня комплиментов. В итоге бессловесный перепалки поднос со звоном летит на передвижной столик, а санитар пулей выметается из моей камеры. Сдался девчонке. Слабак. Шатенка несколько секунд печально смотрела на слегка прикрытую дверь, а потом, будто, наконец, вспомнив про меня, взяла поднос со всеми необходимыми принадлежностями для инъекции и направилась ко мне, приговаривая: — Мне придётся вколоть тебе лекарство, — совсем уж поникше произносит она. Её даже практически не слышно. — Это поможет тебе быстрей уснуть, — снова профессионально набирает в шприц какую-то непонятную бурду. Смотрит на меня, безмолвно прося разрешения на укол. А я в свою очередь не могу ей отказать, мне от чего-то не по душе видеть эту девушку не такой счастливой, какой она всегда выглядела до этого. Не хочется добивать её своим скверным характером, поэтому я беспрепятственно позволяю ей сделать необходимый укол, хотя совершенно не вижу в нём смысла. — Вот так, спи. Шатенка переводит взгляд на полностью разнесённую в щепки прикроватную тумбочку и тяжело выдыхает. Забирает поднос и отправляется к передвижному столу, пододвигает его ближе к моей койке и направляется к выходу. Дожидаюсь того момента, когда дверь за шатенкой закрывается и, наконец, проваливаюсь в сон.