Психбольной

— Ну, наконец-то ты выбрался из своей чёртовой норы. Повернувшись на незнакомый голос, я заметил в нескольких метрах от себя нечёткий силуэт человека, который вольготно развалился на верхней ступеньке небольшой бетонной лестницы, ведущей вниз к песчаной дорожке. Надо сказать, что меня удивило присутствие ещё одного человека, находящегося за пределами больницы, да и ещё говорящего, что-то странное. Возможно, что это был какой-нибудь псих, который так же, как и я, воспользовался моментом и без каких-либо затруднений вышел из здания. Соглашаясь с собственными мыслями, я принимаю решение больше не обращать внимания на этого больного, а думаю о том, что надо поскорей свалить, пока ещё никто не заметил пропажи. Уже направляясь в сторону этой самой лестницы, этот странноватый тип снова начинает говорить, тем самым невольно заставив меня снова остановиться: — Да, ты хренов эгоист. Запихнул меня куда-то в дебри своего сознания, отчего я только сейчас нашёл выход из них. И, что я вижу? Ты и сам, наконец, решился выйти из дыры, в которую сам себя и запихнул. Похвально, — закончив свой небольшой абсолютно бессмысленный монолог, он, слегка покачиваясь, встаёт на ноги, опираясь локтем о перила. Складывалось такое ощущение, как будто он без дополнительной опоры просто бы не устоял на своих двух. Ну, точно больной. — Сам себя запихнул? — зачем-то повторяю за ним. — Что ты несёшь? — легко усмехаюсь. Его слова и вправду были забавными. Это всё равно, что слушать бредни изрядно выпившего человека. Бывало, я слышал россказни и похлеще этих. Да, и, скорее всего, он меня с кем-то спутал, потому что уж слишком нагло разглагольствует. В принципе, не удивлюсь, если так оно и есть. — Кажется, тебе нужна помощь, зайди вот в это здание, — показываю большим пальцем себе за спину, — тебе помогут, — с долей иронии в голосе договариваю я, а потом снова возобновляю шаг. Каких только чудиков не встретишь. — О-о, нет, мне как раз помощь-то и не нужна, — как-то странно проговаривает он. Но подумав о том, что мне сейчас нет абсолютно никакого дела до этого ненормального, я не спеша преодолеваю лестницу, состоящую всего из трёх ступеней. — Какую ты себе красивую сказочку придумал, — снова говорит этот странный тип, в тот момент, когда я уже ступил на мокрую из-за дождя песчаную дорожку. Не знаю почему, но отчего-то его слова меня насторожили. Я, конечно, где-то у себя в мозгу понимал, что он просто несёт полнейший бред, но всё-таки хотелось услышать какую именно "сказочку" он имел ввиду. — Ты о чём? — спрашиваю, так и не поворачиваясь к нему лицом. Я подумал, что если он снова ответит мне какой-нибудь очередной ересью, я тут же, не задумываясь, выкину это из головы и окончательно забуду про существование этого ненормального. Тем более мне стоило бы поторопиться, так как не ровен час, что скоро снова польёт дождь и к тому же ещё неизвестно, когда я доберусь до хоть какого-нибудь укрытия и будет ли оно вообще. Меня же наверняка будут искать, так что в первую очередь будут шмонать как раз ближайшие окрестности с имеющимися постройками и не только. Я же всё-таки не какой-нибудь супергерой, способный так быстро куда-нибудь умотать. — А, о том, что ты как был безмозглым и абсолютно бесполезным идиотом, так им и остался. Слабый, ничтожный, никчёмный, — сначала мне показалось, что я ослышался, но потом понял, что ослышаться было просто невозможно. Сказанные им слова, словно были пропитаны глубокой неприязнью и лёгкой усмешкой по отношению ко мне. Это вполне можно было бы назвать даже брезгливостью. Какого..? — Да, что ты... — его слова, мягко говоря, обескуражили меня. Я напрочь позабыл о том, что мне следовало бы поторопиться, потому что теперь в голове набатом била мысль о том, что просто так я это оставить не могу. В этот раз я уже поворачиваюсь к нему лицом, чтобы если в случае чего, поставить этого чудилу на его законное место. А-то, кажется, кто-то начинает забываться. Жаль, что на улице сейчас было слишком темно и я не могу его как следует разглядеть, чтобы запомнить его таким, какой он есть до того момента, пока я не изуродую его. Это не жестоко, нет, просто за свои слова надо всегда отвечать. Тем более я и так слишком многое пропустил мимо ушей. — Ты же всю жизнь нюней был, пока я не появился. Откуда у тебя такая отвага проснулась? — и снова эта проклятая усмешка. Кажется, кто-то очень наглый переходит все допустимые границы. Чёрт, и какого хрена я всё ещё его слушаю? Сам себе удивляюсь. — Что ты вообще несёшь, мать твою? — зло шиплю я. Хоть у меня и бурлило от гнева всё внутри, но тем не менее я всё ещё не собирался как-то исправлять ситуацию. Понимаю, что мне вполне хватило бы одного удара в челюсть для того, чтобы успокоить ненадолго этого ненормального. Но отчего-то я всё ещё стою на одном месте, как вкопанный, продолжая пялиться словно в пустоту, потому что этот тип как будто сливался с вечерней темнотой. — Да, ла-адно, ещё и ругаться научился, — мне кажется, если я сейчас сорвусь, то всего одним ударом дело не обойдётся. — А ты знаешь, что хорошие мальчики не выражаются? — и я словно чувствую, как он ехидно улыбается. Это была последняя капля. Преодолев то небольшое расстояние, что было между нами, я подхожу практически вплотную к этому умалишённому и без каких-либо колебаний отвожу правую руку чуть назад, для того, чтобы в следующий момент резко вывести её вперёд для мощного удара в челюсть. Но мой кулак так и не успевает встретиться с оной, так как чужая рука неожиданно отводит мою в сторону, предотвращая удар. Всего на секунду удивившись тому, что он смог отразить удар, я уже хотел было замахнуться левой рукой, чтобы его чуть оглушить, а потом уже освободившейся правой рукой добить, но неожиданно чужой кулак прилетает мне прямо в солнечное сплетение, выбивая из моих лёгких весь кислород. Неприятно. Быстро прихожу в себя и отступаю немного в сторону. Кажется, я чуть недооценил противника. Но тем не менее я не заставляю долго ждать с ответом, поэтому тут же делаю резкий выпад вперёд, снова заношу руку для удара, но меня уже ни в первый раз легко останавливает чужая рука, которая с особой силой сжимает моё запястье. Не успеваю ничего предпринять, когда меня, как какую-то провинившуюся шавку, внезапно тянут чуть в сторону. Из-за того, что нога всё ещё болела, я не смог должным образом удержать себя на ногах, отчего мёртвым грузом начал падать вниз, при этом мне ещё быстрей помогла приземлиться на мокрое крыльцо вторая рука этого ненормального, которая опустилась мне между лопаток, насильно опуская моё тело вниз. Теперь я нахожусь в до боли сокрушительной позе. Неутешительная мысль проскользнувшая в мозгу: " Я проигрываю какому-то психу", подействовала на меня как спусковой рычаг. Выдернув руку из захвата, я тут же поворачиваюсь обратно на спину, при этом мне удаётся двинуть ногой ему в голень, из-за я выигрываю несколько секунд, чтобы снова подняться на ноги. Тем временем этот тип, словно ни в чём не бывало, так и продолжает стоять на одном месте, даже не принимая попыток как-то навредить мне в ответ. За всё это время он ни разу даже не ударил меня, лишь отражал мои попытки ударить его. В этом проскальзывала какая-то снисходительность, будто он изначально чувствовал превосходство надо мной. Даже складывалось такое впечатление, будто он заранее знал, как именно я нападу на него в следующий раз. Конечно же, мне это тоже жутко не понравилось, поэтому снова, не раздумывая, целюсь ему в челюсть. Резко заношу руку. Быстрый и сильный удар. И в этот раз он не успевает среагировать, отчего, слегка пошатываясь, он отступает назад. Быстро преодолеваю расстояние между нами, хватаюсь одной рукой ему за грудки, а другой произвожу несколько ударов сначала в солнечное сплетение, а затем и в живот. Я бы не сказал, что у меня были слабые удары, я всегда бил наверняка, но тем не менее даже после них он, кажется, даже ни одним мускулом не пошевелил. Потому что, хоть он и пошатывался, я знал, что он в любой момент сможет ударить ни чуть не хуже меня. Значительно поубавив пыл, я спросил: — Кто ты вообще такой? — говоря это, я снова пытаюсь вглядеться в темноту. Мне и вправду были видны лишь его нечёткие очертания: примерно моего роста, чуть взъерошенные волосы, одежда даже отдалённо не напоминающая нашу больничную. Какого чёрта он здесь забыл? Теперь я прямо ощущаю, как от моего вопроса он резко напрягается. Ранее опущенная вниз голова, медленно поднимается. Его взгляд определённо точно направлен сейчас на меня. Отчего-то это заставляет меня нервно поёжиться. — Я? — обескураженно переспрашивает он. В следующую секунду он как будто снова расслабляется. — Ой, да серьёзно? — неверяще усмехается. — Неужели ты и меня решил выкинуть из своих воспоминаний? Ну ты и урод, — последняя фраза знатно проехалась по моему самомнению. — Рот свой закрыть не хочешь? — через зубы спрашиваю. Непроизвольно снова начали сжиматься кулаки от испытываемого гнева. Тем временем фигура напротив снова вальяжно опирается о каркас крыльца, вытирая рукавом лицо. Видимо, я неплохо всё-таки съездил ему по роже, раз кровь пошла. На мгновение моё лицо окрашивает победная улыбка, до того момента, пока этот тип снова не открыл свой поганый рот: — Если закрою, ты же ничего не узнаешь, — насмешливо отвечает он, — так что закрой-ка ты свой рот. А то, посмотрите на него, забыл про меня, а теперь ведёт себя как непонятно кто, — он напомнил мне самую паршивую выёбистую девку и это уже и вправду начинает жутко раздражать. Даже, нет, не так. У меня всё внутри уже пылает от гнева. И какого чёрта, я всё ещё его слушаю — неясно. Но, блять, если не узнаю кто это, точно спокойно существовать больше не смогу. — Как я мог тебя забыть, если я тебя впервые вижу!? — уже не сдерживая себя, кричу во всё горло. В этот момент я даже позабыл о том, что стоило всё-таки вести себя чуть тише, иначе на шум могли бы сбежаться "пропавшие" санитары. А, кстати о них. За всё наше "милое" общение с этим ненормальным психом ещё внутри корпуса ни разу не промелькнула хотя бы тень живого человека. Здание словно умерло, даже не смотря на то, что во всех окнах до сих пор призывно горел свет лампочек. Всё это казалось таким странным. — Ты ведь точно не пациент, тогда кто ты? — уже намного спокойней задаю интересующий меня вопрос. Нет, ну, серьёзно. Он не являлся пациентом этой больницы — в этом я был почти точно уверен. Даже не смотря на то, что некоторые факторы указывали на обратное — тогда что, собственно, забыл здесь этот человек? Тем более, мать его, практически ночью? Не поверю, что он случайно забрёл сюда. Да, и все эти странные фразы... — Я — это ты, — совершенно спокойно произносит он, при этом устало запрокидывает голову назад, касается рукой шеи, легко разминая её. Складывалось такое впечатление, что ему уже до боли надоело всё то, что сейчас происходит. — Чего? — вопрос был прямо пропитан диким скептицизмом. Мне точно не послышалось? Да, а, какого чёрта, он же всё-таки вполне внятно произнёс это. От абсурдности ситуации я прыснул от смеха, даже не стараясь скрыть этого. — Обыкновенный псих, чего я его ещё слушаю? — блять, и чего я ожидал? Надо было уже давно сваливать отсюда и выбросить из своей дурной башки все навязчивые идеи, связанные с тем, чтобы выяснить кто это. Мне ничего не стоит сейчас просто развернуться и уйти, при этом больше даже не слушать его. Делаю несколько уверенных шагов вперёд, тем самым поравнявшись с этим типом. Оглядываю его быстрым взглядом и, уже без всяких сомнений, собираюсь и дальше продолжить шагать вперёд, когда он внезапно произносит: — Присмотрись, — отрывается от своего места и в одно мгновение оказывается совсем близко. — Давай же. Или боишься? — видимо, для того, чтобы предотвратить мои попытки покинуть его общество, он крепко хватается за моё предплечье. Я тут же хотел возмутиться по этому поводу, сказать, что он наглый кусок дерьма, но вот почему-то я в итоге ничего так и не предпринимаю. От его слов что-то противное начало бурлить внутри. Какое-то неприятное чувство. Сомнение? Возможно. Страх? Навряд ли. Но тем не менее отчего-то совершенно не хотелось глядеть сейчас на этого ненормального. Не потому, что я боялся его или что-то в этом роде. Ни в коем случае. Просто, скорее всего, из-за того, что не хотел бы разглядеть в нём... Чёрт, это же бред. Он же не может быть мной. Глупость. А раз глупость, значит я могу без всяких опасений взглянуть на него и только убедиться в том, что сказанные до этого слова — полнейшая ересь. В темноте было действительно просто нереально что-то разглядеть. Даже свет, что лился из окон больницы, нисколечко не упрощал задачу. Хотя, всё-тати стоит заметить, что очертания полуночного незнакомца чуть прояснились. Из-за того, что он находился достаточно близко ко мне я смог разглядеть чуть лучше черты его лица, но всё равно этого было недостаточно для того, чтобы утолить свой собственный интерес и доказать самому себе, что сказанное ранее не является правдой. Кажется, почувствовал моё мимолётное замешательство, ненормальный, наконец, отпускает меня и тут же направляется в сторону входа в больницу. Я не сразу догадался, что именно он этим хотел показать, но потом буквально через секунду до меня потихоньку начинает доходить: подойти ближе к небольшому уличному фонарю, который освещал ничтожно маленький клочок пространства вокруг. Невольно я последовал за ним. В данный момент он остановился как раз под фонарём и почему-то продолжал стоять ко мне спиной. Возможно, ждал, когда я подойду ближе. Но тем не менее, я так и не приблизился к нему, чем на два шага. Ведь я не знаю, что именно на уме у этого психа. Но не смотря ни на что, я всё-таки был прав, когда думал, что он не пациент этой больницы, так как на нём была одета явно не больничная форма. Обычные чёрные узкие джинсы и, кажется, сверху была короткая куртка с небольшим воротником-стойкой, который из-за чуть зеленоватого света фонаря, отливал глянцем. Со спины он совершенно никак не отличался от самого обычного парня. Но почему-то я теперь чуть ли не с замиранием сердца стал ожидать, когда он, наконец, повернётся лицом. И, словно услышав меня, он, действительно, в тот же момент оборачивается. Непроизвольно я сощурил глаза, пытаясь лучше вглядеться в лицо напротив. Взъерошенные, чуть намокшие из-за недавнего дождя, пепельно-блондинистые волосы, слегка нависали на глаза, при этом, видимо, знатно мешая полноценному обзору. Большие раскосые глаза одарили меня лёгким надменным прищуром. Губы исказились в злой усмешке. У меня начало складываться такое ощущение, будто передо мной только что поставили зеркало, потому что я сейчас смотрел словно в собственное отражение. Абсолютно такие же черты лица, как и у меня. Этого просто не может быть. Внутри как будто бы резко что-то опустилось вниз. Я подумал, что это могло бы быть лишь мимолётное помешательство, какое у меня в последнее время часто бывает. Буквально на секунду прикрываю глаза, собираюсь с мыслями, и снова гляжу пред собой. И, конечно же, всё осталось по-прежнему. Всё та же моя полная копия стояла передо мной. — Ты болен, Катсуки, — неожиданно произносит он, улыбаясь ещё шире, даже можно сказать, кровожадно. Я был настолько ошеломлён увиденным, что даже не сразу услышал, или, может, не сразу осознал, что именно он только что сказал. Смысл доходит лишь тогда, когда в мозгу внезапно проносится отрывок: "... болен...". И лишь после этого я частично прихожу в себя, уже приготовившись высказывать своё мнение о чужих словах, но меня опережают: — Я тому прямое доказательство, — он распахивает руки в стороны, словно демонстрируя всего себя. — Меня в материальном мире не существует. Я вот тут, — его указательный палец касается виска, — в твоей голове. И всегда там был, — последняя фраза прозвучала зловеще, пугающе. Из-за неё у меня по всему телу пробежались противные мурашки, а где-то внутри что-то сильно сжалось. В животе словно образовался какой-то непонятный сгусток, доставляющий, прямо, дикий дискомфорт. И этот самый сгусток как будто бы с каждым разом пробирался всё выше. — Это бред. Ты врёшь, — эти слова прозвучали настолько жалко, что мне даже самому от них стало противно. Не знаю, почему я до сих пор пытаюсь кому-то что-то доказать, когда я уже сам не уверен в своих же словах. Ведь теперь всё стало настолько очевидно, что только дурак не поймёт смысла. Но, может, я и есть дурак? — Ты полнейший идиот. И всегда им был, — он словно ответил на мой внутренний вопрос. Взглянув на него, я заметил насколько он был зол и раздосадован одновременно. Как будто старший брат ругает младшего за то, что тот провинился. — Ты всегда убегал от своих проблем, поэтому у тебя появился я, — тяжело выдохнув, наконец молвил он. — Послушай, если ты сейчас не заткнёшься, я... — и тут же резко замолкаю. Неожиданно для себя, я даже не смог придумать то, чем можно было бы ему пригрозить. Ведь угрожать ему побоями бесполезно, потому что он их явно не боится. А что ещё я мог бы сказать..? — И что ты сделаешь? Снова сбежишь? Ты уже так долго отрицаешь моё существование... Тебе не надоело? Прими уже тот факт, что я всегда с тобой, — кажется, этот тип уже был на взводе. Было заметно как желваки начали играть на его скулах, оттого, как сильно он порой сжимал челюсть. Я так же выгляжу со стороны, когда злюсь? Чёрт, как же тяжело на него смотреть и видеть в нём себя. — Пошёл ты, — шиплю в ответ, чуть отводя взгляд в сторону. Почему он продолжает говорить такие странные вещи? Отрицаю существование? Выкинул его из своих воспоминаний? Запихнул куда-то? Утверждает, что я болен и что он прямое тому доказательство. Он — это я? Говорит, что он оказывается находится у меня в голове. Нет, ну, серьёзно, бред сивой кобылы. Всё это звучит как бредни ненормального. Чёрт, уже голова пухнет от всего этого. Он ведь не может быть в моей голове, потому что вот он, я вижу его прямо перед собой. Это же даже не может быть глюком. Глюки же такими не бывают. Или бывают? Блять, да вообще откуда мне знать? У меня их ни разу не... Чёрт. Был единожды, но тогда, я определённо точно не беседовал с теми непонятными существами. Погружённый в собственные размышления, я не сразу замечаю то, как мрачная фигура моего собеседника, опускается вниз, садясь на, наверняка, холодный и мокрый бетон, при этом тяжело опираясь спиной о дверь. Затем он не спеша начинает говорить: — Хорошо, если не веришь, тогда расскажу тебе интересную историю, — делает паузу, словно давая мне время, чтобы снова сконцентрироваться на его словах, а главное на их смысле. — Катсуки Бакуго, — слегка дёргаюсь от собственного же имени, — мальчик семи лет, теряет свою мать в связи с тем, что она попала в автокатастрофу и разбилась. Лобовое столкновение, не было и единого шанса на то, чтобы её спасли. Мальчик же, когда узнаёт об этом, получает сильную психологическую травму. Ведь мама, тот лучик света, что всегда грел и оберегал от всех напастей, неожиданно исчез, — снова замолкает, — печальный исход, — тут же наигранно печально добавляет он, а затем продолжает говорить, — но, после долгого времени полнейшей отрешённости и неверия, маленький несмышлёныш придумывает себе совершенно другое развитие событий, где мать по-прежнему жива, но будто стала совершенно не такой, какой она была, — чувствую, как чужие глаза пристально смотрят на меня, словно прожигая во мне дыру. А в этот момент в моей голове начали мелькать кадры давно минувших дней. Тёмная комната предстала передо мной. Тёмная из-за того, что были надёжно задёрнуты плотные бордовые шторы, что висели в моей комнате. Да, это именно моя комната. Помню, что часто в детстве их задвигал, потому что солнечный свет сильно раздражал глаза, отчего потом начинала сильно болеть голова. Кажется, сейчас я лежал на кровати и бездумно пялился на прикроватную тумбочку. Там стояло несколько фигурок супергероев. Ах, да, точно, в детстве мне же нравились все эти фильмы про супергероев, из раза в раз защищающих покой мирных жителей. Небольшая лампа, рядом тоненькая книжечка, на которой стояла фоторамка. Не помню, чтобы она там стояла. Я, в принципе, и не любил расставлять по комнате фотографии. Пододвигаюсь ближе к тумбочке, берусь за эту самую рамку и подношу её ближе к себе. На фотографии была запечатлена моя мамаша. Казалось, что она смотрит прямо на меня и улыбается. Давно забытое чувство начало снедать всё моё нутро. Видимо, это была одна из тех фотографий, что как-то сделал отец, когда мы в очередной раз выбрались на природу, потому что мать стояла в траве, что была ей чуть-ли не по самое горло. Тут я перехватываю рамку поудобней и укладываюсь на бок, располагая фоторамку перед собой на подушку так, чтобы всё ещё была видна фотография. И в этот момент я кое-что замечаю. Ленточка. Чёрная ленточка обвила тот краешек рамки, за который я до этого держался. В это же мгновение чувствую то, как я словно задыхаюсь, в горле как будто комок застрял. Вижу, как руки начинают легко потрясываться, а перед глазами словно пелена встала. Я что? Плачу? Кадр резко поменялся. Вокруг меня как в замедленной съёмке мелькали тёмные пятна. Они были разного размера и каждое следующее всё норовило остановиться прямо передо мной. Ненадолго задержавшись, они и дальше продолжали словно плыть в сторону. Приглядевшись к ним внимательней, я понимаю, что эти самые тёмные пятна являются одеждой людей, что проходили мимо меня. Все они были одеты в чёрное. Тем временем я почему-то даже не обращаю внимания на них, отчего-то продолжая пялиться на землю, которую омывал проливной дождь. Я, кажется, и сам стоял сейчас под дождём. Было чертовски холодно. Но не из-за того, что я стоял без какого-либо движения под сильными струями воды, а из-за того что холодом обдавало всё моё нутро. Как будто я сам источал окружающий меня холод. Неожиданно я перестаю чувствовать на себе неприятно стекающую жидкость. И земля, на которой я стоял, перестала отражать крупные капли воды. Поднимаю голову и понимаю, что меня кто-то прикрыл зонтиком. Этот кто-то подошёл ближе и по-свойски притянул меня за плечо, тут же прижимая к своему тёплому телу. Что-то в этом жесте было нежное, заботливое. Это ненадолго подарило мне чувство защищённости и того, что я всё ещё кому-то, да нужен. Я сразу же понял, что это был отец. Невольно я прижимаюсь ещё сильней к нему. Мой взгляд снова устремляется куда-то в сторону, где по-прежнему сновали туда и обратно эти тёмные пятна. Пытаюсь сконцентрироваться на том, что они делали. Незнакомые мне люди подходили к прямоугольной ямке и кидали в неё небольшую горсть мокрой, скомкавшейся земли. Теперь я понимаю, что это была не просто яма, это была чья-то могила. Тут неожиданно отец как-то неуверенно сжимает моё плечо и теперь мы сами направляемся к тому небольшому скоплению людей, что полукругом стояло возле свежей, ещё не засыпанной, могилы. Отчего-то мне чертовски не хотелось туда подходить. Что-то отталкивало, препятствовало. Какая-то женщина надрывно рыдала где-то в стороне и каждый новый всхлип болью отзывался в моём сердце. Кажется, я начинаю догадываться кто именно лежит сейчас в сырой земле. Это была мама. Она была там. А тем временем я всё ещё слышал эти всхлипы, что, казалось, с каждым разом становились всё громче и протяжней. — Хватит, — сипло прошу я. — Хватит! Прекрати! Я не хочу этого слышать! — отчаянно сжимаю руками свои уши, надеясь, что так получится хоть чуть-чуть приглушить эти звуки. Но это было бесполезно, они всё равно всплывали в памяти, как давно забытое воспоминание, которое в конце концов смогло выбраться откуда-то из глубины сознания. — Вот видишь, ты снова ничего не хочешь слышать, а стоило бы прислушаться, — зло шипит давно забытый мною полуночный собеседник. — Так не хотел слышать меня, что придумал себе сказочку о том, что тебя упекли в эту больницу. И дай я угадаю, кто это сделал — наверняка мамаша, — упоминание матери больно резануло по слуху. В голове снова возникли картинки давно минувших дней, где мама широко мне улыбалась. Тогда казалось, что она улыбается намного лучезарней, чем само солнце. — Наверное, ты хочешь спросить меня, откуда я могу это знать? — я уже ничего не хотел слышать от него. Больше всего, чего мне сейчас хотелось: чтобы он просто замолчал. Но ему, видимо, было всё равно на мои желания. — Да, потому что ты всегда твердил, что она во всём виновата. Но, а что могла сделать женщина, которая умерла? — он как будто специально особенно сильно выделяем именно последнее слово. — Ничего, — по слогам продолжил он. — Она не умирала. Ты несёшь сейчас полный бред. Я видел её. Как она пялилась мне в след, когда меня увозили из дома, — и сейчас я не врал. В памяти всё ещё хранились воспоминания того дня. Я кричал, пытался отбиваться от тех санитаров, которые в свою очередь упорно пытались затащить меня в фургон. А она стояла. Бездумно глядела словно сквозь меня и не выражала абсолютно никак эмоций. Наверное, я уже тогда понял, что обратно мне дороги нет. — Ты когда-нибудь слышал о галлюцинациях? — усмешка со стороны снова вывела меня из раздумий. Галлюцинации? О-о, конечно, я о них слышал. В последнее время они даже очень часто посещают мою светлую голову. Хотя, наверное, уже не такую светлую. Теперь я понимаю к чему клонит этот ненормальный. — Она жива! Она не могла тогда умереть. Мы же вместе с отцом приходили к ней! Потом так же вместе забирали из больницы домой, — эти моменты я тоже отчётливо помнил. Практически до мелочей. Каждое движение, каждую, сказанную мною или отцом, фразу. Помню настолько отчётливо, как будто это было только вчера. Ведь нельзя придумать что-то подобное, настолько реалистично. Неожиданно между нами повисло молчание. Я опустил взгляд на этого типа. Он всё так же сидел возле дверей, весь его вид прямо кричал о том, что он чертовски устал. Руки, словно полностью обессиленные, обмякли на холодном бетоне. Тело как будто ещё сильней вжалось в широкую резную дверь. А его голова была чуть запрокинута назад. Со стороны могло бы показаться, что он мирно спал. Но вот я отчётливо чувствовал его тяжёлый взгляд, устремлённый на меня. — Позволь я закончу свой рассказ, — разрывает он затянувшееся молчание, тяжело вдыхая, словно морально готовясь к новой сокрушительной тираде. — Итак, — продолжает он, но на этих словах я его резко обрываю: — Да, не собираюсь я тебя слушать! — надрывно кричу. Сердце начало биться с бешеной скоростью из-за большого количества адреналина, что выбросился в кровь. Мне так сильно надоело всё это выслушивать, что я готов был снова наброситься на него. Гнев так и пылал внутри. Но тут в темноте, освещаемые только тусклым светом уличного фонаря, свирепо сверкнула пара глаз. Внезапно неприятный холодок пробежался по коже. И это совсем не из-за того, что на меня взглянул этот тип, а скорее всего, из-за того, что на улице снова поднялся ветер, что неустанно продолжал гонять дождевые тучи. — Я не закончил, — словно чеканит каждое слово, при этом всё так же продолжая прожигать взглядом во мне дыру. Поняв, что я больше не собираюсь что-либо говорить ему в протест, он как ни в чём не бывало продолжает: — Итак, мальчик намеренно стал оставлять на своём теле разного вида увечья, приходя потом к отцу и слёзно утверждая о том, что это мама его снова покалечила. Мальчик практически в подробностях рассказывал об этом, но, когда отец уверял сына в том, что мама не могла этого сделать, малец реагировал агрессивно, закатывал истерики и, чтобы успокоить сына, отец был вынужден говорить, что мама вовсе не хотела его обидеть, что не специально это делала. Во лжи и в придуманной реальности — прошёл месяц, — делает небольшую паузу, словно вспоминая какую-то очень важную деталь, но потом через несколько секунд снова продолжает: — Последней каплей для отчаявшегося отца стало то, что сын на его глазах, не заметив рядом стоящего стула, зацепился за него ногой и рухнул вместе с ним на пол, при этом извиняясь перед матерью за свою оплошность. После этого инцидента, мужчина сказал мальчику, что им стоит кое-куда съездить, — кажется, он и дальше продолжал рассказывать, а я тем временем словно снова выпал из реальности, потому что в голове снова полились оборванные кадры. Я чувствовал насколько мне было больно. Мамаша в очередной раз сильно проехалась рукой по затылку. Мгновенно последовал ещё один удар. И ещё. Но внезапно побои прекратились. В голове словно звенело. Было невозможно собраться с мыслями. Они совершенно не хотели соединяться в одно целое. Непроизвольно слёзы навернулись на глазах. Мне было так досадно от того, что меня снова ни за что била мама. Ведь я и правда ничего не сделал. Неожиданно что-то тёплое потекло по затылку. Кровь... Я открываю глаза и тут же натыкаюсь на расплывчатый силуэт матери. Она была совсем близко, но я всё равно не мог разглядеть её. Я пытался проморгаться, но даже это не помогало мне увидеть её лучше. Мне даже казалось, что с каждой моей попыткой убрать ту пелену перед глазами, мамаша становилась ещё более расплывчатой, чем в предыдущий раз. В итоге в очередной раз, когда я закрываю, а затем открываю глаза, силуэт матери вовсе пропадает. Как будто её и не было никогда рядом. Неуверенно прикасаюсь рукой к затылку. Мокро. Все волосы были пропитаны в моей же крови. Новый приступ слёз подкатил к глазам. И в этот раз я даже не пытаюсь их сдержать, они неудержимым потоком льются по щекам вниз к подбородку, а дальше сокрушительно падают на пол. Натыкаюсь взглядом на еле просматриваемые очертания кровати и в тоже мгновение направляюсь к ней и в следующую секунду утыкаюсь носом в мягкое покрывало. А тем временем на стене, возле которой я стоял мгновением ранее, расплывалось большое кровавое пятно. Неожиданно сверкнула яркая вспышка и кадр резко сменяется другим. Яркое летние солнце ослепило глаза. Я выхожу из машины, не глядя захлопывая дверь. Из-за надоедливых лучей солнца, что так и норовили попасть в глаза, я глажу чуть вниз на асфальт. Внезапно передо мной проявляется чья-то фигура. По протянутой в мою сторону руке, я понимаю, что это отец уже ждал меня на улице. Не спеша протягиваю руку ему в ответ. Крепко схватив её, отец тут же ведёт меня в куда-то в сторону. Кажется, мы находились сейчас на парковке, так как нас окружало множество разных машин, которые почти вплотную стояли возле друг друга. В то время, пока мы преодолевали эту самую парковку, отец вроде бы что-то говорил мне. Возможно успокаивал, говорил, что в скором времени всё будет хорошо. Но, к чему это всё? Наконец мы дошли до какого-то большого серого здания. Оглядевшись, я понимаю, что это была... — Клиника... — неожиданно произношу вслух я. Этого просто не может быть. Все эти... Видения? Были такими правдоподобными, будто это действительно было в моей жизни. Были ли это и вправду мои воспоминания? Или это всего-лишь являлось последствием общения с этим ненормальным, который, возможно, пытался внушить мне то, чего не было в действительности, а мой восприимчивый разум начал рисовать мне красочные картинки. Я уже ни в чём не уверен. Я запутался во всём этом. Все воспоминания как будто бы перемешались в голове. — Ну, вот, начал, наконец, вспоминать. Я-то уже начал думать, что так и буду говорить словно в никуда, — чуть повеселев, молвил мой рассказчик. — Но ведь это не может быть правдой, — отрешённо произношу больше для себя, чем для кого-либо другого. Как вообще можно поверить во что-то подобное? Все мои убеждения начинают с громким треском рушиться. Я же так усиленно отрицал то, что другие называли меня сумасшедшим. А в итоге, все эти протесты, получается, были абсолютно бессмысленными? А что же касаемо последних трёх месяцев? На самом ли деле я провёл всё это время в этой больнице? Была ли она вообще? Но вот же она стоит. По-прежнему такая же чертовски угнетающая, вселяющая в душу мрак. Но, если верить... Кому? Тому, кто утверждает, что это я его придумал? Как же всё запутанно. Неужели всё то, что здесь произошло, было моей одной огромной выдумкой? Тогда стоит признать, что у меня чересчур богатая и больная фантазия. — Психиатр не так долго с тобой возился, практически сразу поставив тебе диагноз, — тем временем снова заговорила моя точная копия. И что же получается. Его я тоже придумал? Но для чего..? — Какой? — машинально спрашиваю его. — Ты чёртов шизофреник, Катсуки, — усмехнувшись, отвечает он. Отчего-то в этот момент у меня произошло дежавю. Словно я уже неоднократно слышал эту фразу. Может быть, только в разных интерпретациях. Множество голосов зазвучало в голове, произнося лишь одно слово: "Шизофреник". Были и женские возгласы и мужской бас и даже детские писклявые голоски. — Почему я должен верить твоим словам? — прозвучало до боли отрешённо. Если он и вправду мой мимолётный глюк, то почему я вообще должен верить его словам? Отчего должен продолжать слушать? Разве в этом есть смысл? Разве всё то, что сейчас происходит не моя очередная выдумка? — Нет, ну, ты и вправду идиот, — доносится раздосадованный возглас. — С каждым разом ты меня разочаровываешь всё больше и больше, — уже спокойней добавляет он. Послышался тяжёлый выдох. Ненадолго снова повисла оглушительная тишина, прерываемая лишь периодическими порывами сильного ветра, который заставлял пожелтевшую листву на деревьях громко шуршать. Я бы, возможно, смог бы насладиться столь потрясающей непогодой, которой всю жизнь восхищался, если бы не нынешняя ситуация. Да и, может, это тоже моя очередная игра разума. — Ты же начал вспоминать, чёрт возьми! — неожиданно воскликнул мой клон, прерывая эту недолгую тишину, что образовалась между нами. — Ты что, даже этому не можешь поверить? — продолжил он, возмущённо всплеснув правой рукой. — Но ведь я... я так отчётливо... — совсем не свойственно для себя, растерянно начал мямлить. Я и вправду не знал, что мне ответить на это. Откуда я могу знать, какие именно воспоминания видятся мне? Может быть, это что-то ошибочное, надуманное, не правдивое. Ведь я так хорошо помню все это небольшие, а порой и просто колоссальные скандалы с матерью. Синяки после них бывало не сходили с моего тощего тельца целыми месяцами. Сначала они появлялись на менее заметных частях тела: где-то на груди, на плечах, даже спине. А уже потом они как будто перебрались и на руки и ноги. Но вот что самое интересное: никогда не было тронуто лицо. Возможно, это из-за того, что я всегда прикрывал его руками, подставляя их под сокрушительные удары. Но, чёрт, сейчас вспоминая всё это, я понимаю, что ни разу не видел свою мать достаточно отчётливо. Она вечно была словно какой-то расплывчатой. Не исключено, конечно, что подобный эффект создавался из-за наплывавших на глаза слёз обиды и необычайной досады. Но, а после наших конфликтов, она ни разу не появлялась дома, словно исчезала куда-то. Потом поздно вечером с работы приходил отец, находил меня зажатым в каком-нибудь углу дома, вытаскивал оттуда и по долгу сидел со мной в обнимку, пытаясь успокоить. Но, а что, если, я действительно был болен всё это время? Что, если моей матери уже и правда давно не стало? Я ведь и правда любил её. Чертовски сильно любил. Это только потом я начал её жутко ненавидеть за то, что она со мной вытворяла. И не только со мной, бывало доставалось даже отцу. Помню, что как-то ночью я проснулся на диване в гостиной от того, что отец приглушённо стонал где-то рядом. Ещё толком не проснувшись, я тут же подорвался к нему на пол — как раз там я его и обнаружил — пытаясь хоть как-то помочь. Но отец отказался принимать мою помощь, он лишь легко оттолкнул меня в сторону. Не понимая в чём дело, я просто как вкопанный стоял на одном месте, казалось, что даже не дыша. Я жутко испугался, когда заметил обломки небольшого столика, что стоял в гостиной напротив дивана. Тогда я сразу понял, что это снова мама выпускала пар. Но вот, что, если всё это время это действительно вытворял я? Сам себя калечил, вредил отцу. Что, если из-за своей большой любви к матери, я так и не смог смириться с её кончиной? Поэтому придумал для себя что-то отличающееся от реальности. Голову резко прошибла дикая боль. Мне, кажется, что я даже вскрикнул от того, насколько она была неожиданной. Перед глазами снова словно поплыли картинки моего детства. Я видел чью-то комнату, но, уж, точно не свою. Она была такой светлой, открытой, прямо, в разы отличающейся от моей собственной: мрачной и недружелюбной. Закрытой ото всех. Повсюду пестрила целая палитра разнообразных красок. Здесь хоть и было напыщенно ярко, но зато отчего-то это всё, казалось, таким родным. Словно я здесь бывал явно ни один раз, а намного чаще. — Почему у тебя опять синяки? — неожиданно доносится чей-то голос. Кажется, этот человек был сильно чем-то опечален. Но вот, что его так огорчило? По какой-то причине я совершенно не реагирую на эти слова. Но однако всё моё нутро прямо просит о том, чтобы я излил свою душу этому человеку. Полностью доверился. Но я продолжаю упрямо молчать. Возможно, мне не хотелось грузить его своими проблемами. — Может, тебя отец бьёт? — так и не дождавшись от меня ответа, он задаёт ещё один вопрос. Я же тем временем даже не смотрю на него. Почему-то было так стыдно. Не знаю даже почему именно. Я так и сидел с опущенной вниз головой, как побитая собака. Внезапно моего плеча неуверенно коснулась чья-то мягкая, тёплая рука. Она аккуратно сжала моё плечо, передавая мне своё тепло и вместе с тем я начал ощущать малую долю успокоения. Я, казалось, даже начал тянуться к этому прикосновению. От этого было так хорошо на душе. — Давай я расскажу своим родителям, они помогут? — ещё одна попытка услышать от меня хоть что-то. Но, снова ничего не ответив, я разворачиваюсь в сторону этого человека и утыкаюсь лицом ему в грудь, сильно стискивая его небольшое тельце в своих крепких, отчаянных объятьях. Мне неописуемо сильно нравилось стискивать это податливое тело. Я точно знал, что оно никогда не оттолкнёт меня. Никогда не покинет. Всегда будет рядом. — Каччан, не молчи, прошу тебя. Ты меня пугаешь, — отчаянный шепот донёсся до моего слуха, а уже потом хрупкие ручки обняли меня в ответ и я словно окончательно успокаиваюсь. Нежданные картинки перестали крутиться на периферии сознания. Виски всё ещё стискивала сильная боль, а в ушах до сих пор гул стоял. Я теперь понимаю, что воспоминания пробиваются наружу именно с такой болью. Внезапной, долгой, мучительной. Наверное, и не стоило ожидать ничего другого от того, что я так надёжно запрятал где-то внутри себя, тем самым пытаясь это забыть. Оно теперь с боем лезло наружу. Так много забытых, или точнее сказать, спрятанных кадров появилось в моей голове. Они так внезапно сменяли друг друга, что я даже не сразу успевал уловить их главную суть. Вот я сижу запертый в своей комнате с ножом в руках. В следующее мгновение кадр меняется и теперь я вижу алую кровь, что тонкой струйкой текла по запястью. Кадр снова меняется. Я нахожусь на кухне, готовлю пирог. Хотел порадовать отца, который должен был в течении получаса прибыть домой. Держу в руках небольшую баночку с черничным джемом. Отчего-то я слишком долго пялюсь на упаковку. Потом в следующее мгновение я специально роняю эту банку и наблюдаю как она медленно падает вниз, а потом вдребезги разбивается об пол. Когда до меня доходит, что я сделал, я резко дёргаюсь и пытаюсь руками собрать этот несчастный джем — в попытке спасти хоть что-то. Но, конечно же, все попытки были тщетны. В джеме уже были осколки, теперь это нельзя было использовать для приготовления пирога. Разозлившись, я без разбору хватаюсь руками за осколки и кидаю их в мусорное ведро, что стояло под раковиной. Когда все крупные осколки были убраны, я осознаю, что мне чертовски больно. Разворачиваю ладони вверх и наблюдаю за тем, как несколько мелких осколков впились в кожу. И снова кровь. И так множество кадров промелькивало в голове. Я вспомнил каждое увечье, что сам же себе нанёс. Вспомнил, как кричал на отца, утверждая, что это был не я, а мама. Что я снова чем-то не угодил ей, отчего она меня в очередной раз жестоко избила. Вспомнил и то, как сам не единожды набрасывался на отца. А самое главное, я действительно вспомнил и то, что уже давно потерял свою мать. И теперь меня гложило то, что все эти годы, я так жестоко её ненавидел за то, чего она, собственно, и не совершала никогда. И не могла совершить. Чёрт возьми, я действительно болен. Болен утратой любимой матери, что так рано покинула меня. Никогда не думал, что будет настолько паршиво на душе. Если мне уже сейчас, было прямо невыносимо больно, что же тогда я испытывал, когда был совсем маленьким? Мне же всего семь лет было! Теперь это всё объясняет. Всё это безумное сумасшествие. Кажется, я когда-то уже сталкивался с этим определением... Я просто не смирился с утратой матери. И так долго уже мучаюсь от этого. Да и не только я. Отец, можно сказать, потерял сразу обоих любимых человека. Сначала жену, а следом и сына. Не представляю, что он ощущал и ощущает до сих пор. Но вместе с этими воспоминаниями, я параллельно начал вспоминать и ещё кое-что. Рядом со мной помимо отца всегда был ещё кто-то. Кто-то, кто всегда поддерживал, дарил заботу и, возможно, даже любовь. — Тогда, что ты скажешь по поводу друзей? — уже сам обращаюсь к своему собеседнику. Кажется, он даже не ожидал, что я у него сам что-то спрошу. Такое ощущение, будто он вообще забыл о том, что мы с ним до этого разговаривали: настолько у него был ошарашенный вид. — О-о, — чуть стушевался он, но тут же собравшись с мыслями он продолжил, — ну, ты был очень общительным ребёнком. В обществе ты даже не проявлял своей... — он остановился, видимо, подбирая более подходящее слово, — болезни. Тебя начинало клинить только тогда, когда ты находился дома, — наконец, завершил он свой небольшой монолог. Но он не совсем точно ответил на поставленный вопрос. Поэтому я задаю ещё один: — Почему я не помню их? — и ведь действительно. Даже сейчас, когда ко мне снова начали постепенно возвращаться давно спрятанные мною воспоминания, я так и не вспомнил ни одного лица своего друга или подруги. Я только косвенно помню, как мы проводили время вместе. И теперь ко мне в голову закрались подозрительные мысли. Неужели их я тоже...? — Друзей? — уточняет он. Я лишь легко качаю головой. — А кто у тебя был в больнице? — лукаво улыбнувшись, он махнул рукой назад, показывая на больницу. — К чему ты это спрашиваешь? — нахмурившись, ответил ему вопросом на вопрос. У меня не было и единой мысли, почему он вдруг спросил это. — Вечно, кто тебя раздражал, скорее всего, был Тенья Иида. Для меня до сих пор остаётся загадкой то, из-за чего ты его так недолюбливаешь, — вместо того, чтобы нормально ответить на мой вопрос, он снова начинает нести какую-то чушь. — Хотя, может, я и понимаю. Он же всё-таки увёл у тебя ту симпатичную шатенку. Очако Урарака. Кажется, так её зовут? — на этих словах, что-то всё-таки промелькнуло в моей голове. Что-то давно позабытое снова рвалось наружу, как несколькими минутами ранее вылезали наружу мои воспоминания. Может, это и не были простыми бреднями моей иллюзированной копии. — Ох, вспомнил, что было ещё несколько человек, кто тебя выводил из себя даже больше, чем Тенья, — вдруг снова начал говорить он. — Денки Каминари и Эйджиро Киришима. Ты так сильно недолюбливал их из-за того, что они постоянно о чём-то болтали друг с другом, при этом даже не слушая того, что говорили им другие люди. Но, не смотря ни на что, они всё равно оставались твоими друзьями. — Я не понимаю, для чего ты... — я так и не договорил, так как он меня перебил: — Лечащим врачом, наверняка, был Изуку Мидория, да? — на этот раз он переводит на меня какой-то до боли странный взгляд. — Его и вправду можно назвать лекарем души. Всегда помогал тебе держаться на плаву, а ты взамен лишь посылал его, — с какой-то досадой в голове, молвил он, — до поры до времени, конечно же, — лукаво улыбнувшись, добавляет он. В голове начали всплывать образы всех ранее перечисленных персон. Но они уже представали передо мной не в виде ненавистных санитаров, санитарки и лечащего врача, а я видел их маленькие копии, что носились вместе со мной по какой-то полянке, играя, кажется, в догонялки. В памяти сплыло воспоминание того, как мы праздновали день рождение Урараки, которой исполнялось тринадцать. На тот момент я был влюблён в неё. Кажется, я подарил ей какую-то плюшевую игрушку, говоря при этом то, что если ей вдруг станет одиноко и меня не будет рядом, она сможет обнять эту игрушку и ей тут же полегчает. На это она лишь широко мне улыбнулась. Но на мои чувства она так и не ответила, предпочтя вместо меня этого невыносимого очкарика, который что и делал всегда, что прозябал свою жизнь сидя за уроками. Меня это жутко бесило, отчего я при любой возможности пытался подстебнуть это очкастое недоразумение. Но, все знали мой характер, из-за чего не воспринимали всё это всерьёз, спихивая на то, что я всегда шутил достаточно жестоко, порой даже не совсем смешно. Но это не изменило того факта, что у меня были очень напряжённые отношения с этим Иидой. Когда мы находились наедине, между нами словно тучи сгущались, предвещая приближающуюся бурю. Но всегда в эту бурю проскальзывал лучик солнца. Кудрявый всегда встревал в наши конфликты, прося нас быть благоразумней. Он был весь такой. Костьми ляжет, но примирит своих друзей. Я никогда не мог долго противостоять этому Изуку. Единственные словесные перепалки, в которых я всегда проигрывал, всегда были именно с ним. И даже речи не шло о мордобое. Я-то долго смотреть не мог в его огромные встревоженные глазищи, не то, чтобы бить его. Но, порой, конечно же, хотелось это сделать. Но я ни разу не поднял на него руку. Просто не мог. Потому что он был одним единственным человеком из всей компании, которому действительно не было всё равно на меня и на то, что со мной происходило. Так больно было вспоминать всё это. Снова переживать все те моменты из жизни, которые уже давно остались позади. — Шото, видимо, ты так и не впихнул сюда, — внезапно снова донёсся голос моего собеседника. — Я не удивлён. Хоть вы и были часто вместе, но уж точно друзьями вас назвать нельзя было. Изуку с ним общался, и только из-за этого ты терпел общество того, — точно, я успел уже забыть про него. Он всегда был словно третьим лишним в наших с кудрявым посиделках где-то в парке, в кафе, или у кого-то дома. Он постоянно напрашивался с нами. Из-за этого кудрявый часто переключался с нашей с ним беседы на разговор с этим Тодороки. В эти моменты мне казалось, что от меня снова отнимают, что-то очень важное и то, чего я бы не хотел отпускать так просто. Тогда я впервые почувствовал, что значит чувство "ревность". И вместе с этим, я тогда впервые понял, что я не хотел бы быть с Изуку просто друзьями. Этого было чертовски мало. На тот момент мне было четырнадцать. Чёрт возьми, как же теперь раскалывается голова от всего этого. Снова переживать те чувства, эмоции, что были тогда, настолько болезненно. Я так мало понимал в свои юные годы. Был таким несмышлёным. Глупым. Никого не слушал и делал всё по своему. И что самое интересное, я до сих пор нисколечко не изменился. Но поток моих воспоминаний было уже не остановить, поэтому я снова потерял связь с реальностью. Даже несмотря на то, что мне приходилось часто посещать психиатра, всё равно в пятнадцать лет мои приступы начали увеличиваться в геометрической прогрессии. Я всё чаще оставлял на себе синяки или какие-то увечья, при этом всё так же виня в этом свою мать. У меня настал тот возраст, когда ты протестуешь буквально против всего. Надо принять таблетки? — плевать; надо сходить на приём? — плевать в двойне. Естественно, я был уверен в том, что эти несчастные мозгоправы мне не нужны. Я принимал их больше за тех людей, которые могут выслушать, мило улыбнуться и выписать ещё парочку "вкусных витаминок". И в тот момент мне на помощь, если это можно так сказать, пришёл алкоголь и бесконечные гулянки с разношёрстными людьми, которые всегда снабжали меня бесплатной выпивкой. Как любой подросток я считал, что это поможет мне больше, чем какой-нибудь тест на проявление агрессии или что-то наподобие. Тогда-то и наступил переломный момент. Именно тогда, я практически перестал общаться с друзьями детства. И тогда же, я позабыл о единственном лучике солнца, который еле-еле пробирался сквозь тот мрак, которым я сам же себя окутал. Я перестал появляться дома, отчего так же перестал принимать те таблетки, которые отец всё так же продолжал подсовывать мне, говоря, что это для поддержания иммунитета организма. Мол, не волнуйся сынок, это всего-лишь "витаминки". Из-за резкого отказа от препаратов мать всё чаще стала мерещиться мне, отчего складывалось такое впечатление, что она будто следит за мной. Но сейчас-то я прекрасно понимаю, в чём дело. И тогда-то я и услышал впервые голос, который потом очень часто звучал у меня в голове. — А кто же ты? — место того, чтобы мучить себя догадками, я решаюсь спросить напрямую. Казалось, он уже был готов к подобному вопросу, поэтому он буквально сразу же отвечает: — Ну, когда от тебя отвернулись все твои друзья, точнее когда ты сам решил больше не общаться с ними, тебе стало чертовски одиноко, — пауза, — даже отец не спасал от одиночества. Ведь он всегда пропадал на работе. Знаешь ли, твои лекарства и содержание в более или менее благополучных условиях в тех клиниках, в которых ты успел побывать, требовали соответствующей платы, — да, я, действительно, помню то, насколько измотанным приходил домой отец. И так же отчётливо помню, как он чуть ли не с боем посылал меня в те клиники, — а ты тем временем всё продолжал изматывать своего собственного отца разными выходками, — я понимаю то, о чём он говорит. Практически каждый день знакомые сообщали моё примерное местоположение и отец объезжал каждое из них, ради того, чтобы забрать меня оттуда. А тем временем мне всегда мерещилось, что это моя мать приходила за мной... — В итоге, когда ты перестал сам справляться со всем этим, ты придумал меня. Своего идеального и верного друга, который шептал тебе на ухо то, что тебе требовалось сделать в той или иной ситуации, — мне вспомнились моменты, когда я разговаривал с ним вслух, при этом, действительно, получая от него ответы. Так я начал пугать свою новую компанию, с которой успел провести целый год. По-пьяни я часто разговаривал вслух. Для меня это было нормально, потому что я общался со своим другом, но вот окружающие меня люди начали сторониться меня. Они-то думали, что это из-за того, что я знатно перебираю с количеством алкоголя, поэтому один из них сказал как-то, что мне следует завязывать с пьянками, иначе я так попросту не доживу до совершеннолетия. Тогда я посмеялся над этим. Хотя следовало было всё-таки прислушаться. До совершеннолетия я, конечно же, дожил и даже дольше, но мог бы уже в свои шестнадцать лишиться жизни. В разгар очередной вечеринки, я начал приставать к какой-то девчонке, которую заприметил тогда, когда только вошёл в здание. Естественно, я не был трезв, причём совершенно, в тот момент мне казалось, что я вижу-то эту девку через раз. Всё так плыло перед глазами. А потом я почувствовал сильный удар в челюсть, потом ещё. И только знакомый голос шепнул где-то: "Бей". И я бил. Но вот пока мы дрались наедине, у меня был хоть какой-то шанс выйти из потасовки победителем, но не тогда, когда прилетела ещё парочка его приятелей и начала меня жестоко валтузить. Я очнулся только тогда, когда чьи-то руки аккуратно тащили меня куда-то, а потом меня положили на что-то мягкое, а уже после я услышал звук захлопнувшейся двери. Меня затащили в машину. Возможно, это снова был отец, который в очередной раз вызволил меня из беды. Более ни о чём не задумываясь, я тогда преспокойно закрыл глаза снова и погрузился в беспокойный сон. Но на следующее утро я понял, что ошибался. Это Изуку в этот раз пришёл мне на помощь. После того, как я бросил его и остальных, он всё равно продолжал оставаться самим собой. Заботливым, вечно переживающим, таким... Снова внутри вспыхнуло то, что я пытался заглушить всё это время. Теперь я не мог отрицать того, что этот кудрявый был слишком дорог мне. Настолько дорог, что я бы, наверное, мог бы убить человека за него, если того потребовала бы ситуация. И в тот момент я сказал себе, что больше никогда не отпущу его. И я не отпустил. Прошёл ещё один год. Я смог наладить отношения и с другими своими бывшими друзьями. Они даже как-то сказали, что меня сильно не хватало в их компании. На что я ничего не ответил лишь как-то виновато улыбаясь. И тогда же я узнал, что это именно они говорили отцу, где я находился. Меня это нисколечко не удивило, потому что я и так догадывался об этом, иначе бы мой отец не смог бы найти меня так просто. Теперь я снова начал больше времени проводить с этими оболтусами, напрочь забывая про своего нового друга, что всегда шептал мне что-то, и про то, что меня по-прежнему дома ждала мать. Кудрявый, который постоянно переживал за то, что я в любой момент могу сорваться и снова начать выпивать — за год я настолько привык пить спиртное, что в то время, когда я резко перестал его употреблять, стал очень раздражительным — начал ещё больше времени проводить со мной. Я бы не сказал, что мне это не нравилось. Это было замечательно, потому что тогда мы были только наедине. Но тем не менее я всё-таки знал из-за чего он всё это делает и я бесился от того, что он мне не доверяет. Он боялся, что я сорвусь. Но ведь я пообещал, что больше не брошу его. И я собирался сдержать слово. Когда Изуку стал чаще появляться в моём доме, я напрочь позабыл про назначенные сеансы, потому что считал, что моё кудрявое чудо справиться со всем намного лучше, чем те врачи. Он начал чаще появляться у меня в доме. Сначала мы просто засиживались в моей комнате: беседовали о какой-нибудь ерунде или смотрели какой-то новый фильм. А уже позже я предлагал ему оставаться с ночёвкой, объясняя это тем, что уже было достаточно поздно. И мне было по-барабану, что он жил буквально в пяти или семи минутах от моего дома. Да и тем более тогда в нашем районе появилась какая-то небольшая группа отморозков, которые избивали и грабили людей. Я переживал за этого тощего кудрявого, который даже не мог постоять за себя. Но я ни разу не сказал ему об этом. Думаю, он и так об этом догадывался, так что мне ничего и говорить не надо было. Но из-за того, что он начал зависать у меня, он сталкивался и с тем, что я бывало мог с кем-то говорить, даже ссориться, бил себя, при этом обвиняя в этом свою мать. Зная то, что её уже давно нет, он начал догадываться о том, что со мной что-то не так. И как-то раз у нас состоялся напряжённый разговор — если его можно было назвать именно разговором — по этому поводу. Он лишь ненавязчиво спросил меня с кем я постоянно разговариваю. Но я так и не смог ответить на его вопрос. Тогда у меня случился первый приступ, свидетелем которого стал кудрявый. Кажется, он как-то в тайне от меня побеседовал с моим отцом, который рассказал ему что к чему. Почему я об этом знаю? Да потому что Изуку сам об этом мне рассказал. Рассказал о том, что знает что со мной происходит. Я тогда думал что он узнал, что меня бьёт мать, но на самом деле он узнал именно о моей болезни. Он продолжал быть со мной рядом, всячески поддерживая и говоря, что всё будет хорошо. А я тем временем всё больше убеждался в том, что этот кудрявый с каждым разом проникает всё глубже в душу и сердце. И, когда мне исполнилось восемнадцать, я сказал ему о том, что он мне дорог, не только как друг. В тот момент эта новость сильно ошарашила его. Кудрявый долго стоял посреди моей комнаты и не знал, что ему ответить на это. Я начал переживать. Стало казаться, что он не разделяет того же. Но неожиданно он расплакался и бросился ко мне в объятия. И тогда кудрявый окончательно признался мне, что я для него особенный, не просто очень близкий друг. Я усмехнулся, подумав о том, что это жутко смахивало на какую-нибудь плаксивую сцену из дешёвой мелодрамы. Но мне это так нравилось. Я окончательно осознал, что в скором времени всё наладится. Но я тогда чертовски ошибался. В первый год наших с ним тайных отношений — мы решили особо не распространяться о них — всё, действительно, было замечательно. Он отдавался мне целиком и полностью, как и я ему. Между нами была своеобразная идиллия. До того момента, пока у меня в очередной раз не случился приступ. И тогда я впервые услышал от него, что мне стоит обратится к психиатру. В тот день мы впервые настолько сильно разругались. Первая же ссора, которая привела к расставанию. Он ушёл от меня, при этом не сказав ни слова. Горевал я отнюдь не долго, потому что в тот же вечер я снова примкнул к давно забытой компании, которая в свою очередь охотно приняла меня обратно. С того дня снова начались беспорядочные пьянки и одноразовые связи. Я жил как в дне сурка, потому что каждый следующий день начинался и заканчивался так же, как предыдущий. Я напивался, находил в толпе девушку или парня, которые были бы не против со мной переспать и отправлялся с ними либо в туалет, либо в любую другую свободную комнату. А после этого, послав их на все четыре стороны, заваливался спать, думая о том, насколько же сильно мне не хватало этого кудрявого под боком. Обычно я не возвращался домой после очередной вечеринки, но в один из дней, я решил всё-таки наведаться домой. Уже на подходе мне встретился мой давний друг, или наоборот, до сих по не понимаю, кем он приходится. Тодороки Шото наведался ко мне. Уж его-то я точно не ожидал встретить. Он сказал, что ему нужна моя помощь. Я тогда хотел тут же ответить ему, чтобы он катился отсюда к чертям собачьим. Но он добавил, что помощь нужна не ему, а Изуку. Я безоговорочно последовал за ним. Оказалось, что кудрявый на протяжении всего того времени, пока я непроглядно напивался — а это продолжалось около двух недель — по долгу сидел возле моего дома, дожидаясь того момента, когда я снова появлюсь в нём, ради того, чтобы поговорить со мной. И как раз в один из таких вечеров, его всё-таки поймали те отморозки, которые всё ещё терроризировали район, и сильно покалечили. Когда я увидел в каком он был состоянии, я начал себя корить за то, что отпустил его тогда, не остановил. Чувствуя свою вину за то, что его избили, я пообещал ему, что я отомщу за него. На следующий же день, я приступил к выполнению своего обещания. Подумав, что было бесполезно их где-то искать, я понял, что было проще дождаться того момента, когда они сами ко мне придут, поэтому я стал часто прогуливаться во всяких подворотнях в поисках этих отморозков. И после недельных скитаний, я, наконец, наткнулся на них. Они как раз уже поймали какую-то женщину, пытаясь чего-то добиться от неё. Хоть я и не был уверен в том, что это были именно те выродки, которые покусились на моего кудрявого, но что-то внутри подсказывало мне, что это были именно они. Их было человек семь, я, в принципе, и не считал их особо, просто не раздумывая налетел на них. Женщина смогла убежать, а я воспользовался их замешательством и успел с нескольких ударов уложить сразу двоих. Но, а потом и другие вышли из оцепенения, принимаясь так же избивать и меня. В этот раз победило численное превосходство, но тем не менее кто-то из тех людей, кто жил неподалёку успел вызвать полицию. Так что всё не прошло даром для меня. Но, потом оказалось, что одного из них я всё-таки достаточно сильно покалечил, чему я не мог не порадоваться. Но, однако, никто из властей моего геройства не оценил, так что обвинив меня в том, что я произвёл самосуд и ещё в добавок числюсь в одной из психиатрических клиник, они вместо того, чтобы посадить меня на несколько лет, отправили на лечение. Мне было наплевать, я и так часто наведывался в местные лечебницы по настоянию отца, но тогда меня второй раз в жизни напрямую назвали психически больным. Меня лечили несколько лет. Так как я до последнего отказывался принимать то, что я болен, никто больше даже и не пытался меня переубедить. Я просто принял тот факт, что я находился в больнице. Эти годы пролетели слишком быстро. Каждую неделю ко мне приезжал отец, навещал меня, а потом начал с собой привозить и Изуку. Компанию отца я ещё мог стерпеть, но вот компанию кудрявого, не совсем. Мне не нравилось то, что он видел меня в таком поганом состоянии. Но он продолжал говорить, что в этом нет ничего такого, что он рад, что мне помогают. Даже не смотря на то, что я не жаловал его присутствия, я всё равно был ему безмерно благодарен за то, что он меня не бросил. Так у меня появилась надежда на то, что мы с ним сможет сойтись снова. И так, действительно, произошло. Помню, что в день выписки мы весь день гуляли с Изуку. Он рассказывал мне многое, что произошло за то время, пока меня не было. Например, про то, что Урарака и Иида настолько хорошо спелись, что даже поженились где-то год назад. А когда был мальчишник все узнали о том, что Эйджиро и Дэнки уже давно друг с другом встречаются. Ну, то, что два человека на протяжении всего вечера обжимались по углам, явно о чём-то, да говорит. Меня нисколько не удивила ни первая ни вторая новость, так как мне казалось, что такой исход событий и так был очевиден. Но Изуку рассказывал всё это с таким воодушевлением, что я просто не мог ему сказать, что я давно догадывался об этом. Мне так нравилось снова видеть его лучезарную улыбку. Только тогда я в действительности осознал, что мне сильно не хватало этого кудрявого. А он ведь нисколечко не изменился с годами. Может быть, всё-таки стали чуть чётче черты лица и пропала детская пухлость. Но я всё равно продолжал видеть в нём того самого Мидорию, что всегда крутился возле меня. Потекли безмятежные деньки. Меня не хотели брать ни на одну нормальную работу, так как кому был нужен человек, который уже побывал в психушке? Да, никому. Поэтому мне приходилось находить временные подработки, что-то вроде грузчика или работать как "Подай-принеси" в автомастерской. Но я не жаловался, это было всё лучше того, чем продолжать висеть на шее своего отца, который уже не мог так много работать, практически на износ, чтобы прокормить нас обоих. Тем более у меня была цель приобрести своё собственное жилище, поэтому я также начал откладывать понемногу деньги. Но, а что касаемо наших с кудрявым отношений, то они уже были стабильными. Мои помутнения рассудка перестали меня мучить, поэтому я смог целиком и полностью отдавать всего себя этому мелкому упрямцу. Он всё ещё учился в университете. Учился на врача. Пошёл в ту сферу, которая ему подходила больше всего. Хоть мы и проводили мало времени вместе, мы всё равно старались уделить друг другу время, даже если не так много, как хотелось бы. Родители купили ему квартиру, что была как раз неподалёку от его университета, поэтому мне приходилось ездить к нему в город. Но я любил эти полуночные поездки, потому что всегда знал, что по приезду, меня будет ждать этот несносный кудрявый, который обязательно с особым жаром встретит меня. И в таком режиме мы прожили бок о бок два года. Когда пошёл третий год наших отношений, я снова начал замечать за собой, что периодически слышал что-то. Даже находясь в пустом доме, где точно не должно быть никаких посторонних звуков. Тогда я понял, что в скором времени произойдёт что-то страшное. — Но, а где я тогда нахожусь сейчас? — спустя долгое время пребывания в полной тишине, мой голос звучал особенно громко, отчего мой собеседник, который, кажется, совсем раскис, слегка дёрнулся от неожиданности. — В своей тщательно продуманной выдумке, — словно само самой разумеющее через несколько секунд отвечает он. — Я не об этом, — чуть раздражённо проговариваю. — Где находится... — в итоге я так и не смог закончить предложение. Я никак не мог выдавить из себя те слова. Но, думаю, меня и без этого отлично поняли. — Ты сейчас, действительно, находишься в больнице. Но вот только не в психиатрической, — лукавая усмешка появилась на его лице. — В каком смысле? — недоуменно спрашиваю я. — Ты попытался покончить с собой. Разве не вспоминаешь? — с издёвкой в голосе спрашивает моя копия. Лучше бы, конечно, я этого не вспоминал. Как раз в тот момент, когда я снова начал слышать в своей голове шепотки, я реже всего встречался с кудрявым. Мне не с кем было поделиться тем, что меня беспокоило. Конечно же, я мог бы просто позвонить Изуку. Но в тот момент я упрямо думал о том, что я буду выглядеть как чёртов эгоист, который думает только о себе любимом. Я ведь понимал, что учиться в университете, тем более на врача, очень сложно и что и так на кудрявом была слишком большая нагрузка. Мною было принято не лучшее решение: молчать. — Таблетки, да? — устало произношу я. Мне и не нужен был его ответ. Я и так уже всё отчётливо вспомнил. — Они самые, — его ответ я уже и не услышал, так как в голове снова потекли неприятные для меня воспоминания. Меня около месяца терзали собственные мысли. Я не знал что мне делать. Снова обращаться к врачам я даже не собирался, потому что понимал, что меня в очередной раз загонят в психиатрическую больницу. Так же я успел понять, что принятие алкоголя нисколечко мне не помогало, а только усугубляло ситуацию. И в тот момент мне снова на помощь пришёл отец, заметивший перемены в моём настроении. Он предложил мне снова пропить курс таблеток, что я пил ещё в подростковом возрасте. И я, действительно, пил. Так прошла ещё неделя, мне стало казаться, что из-за этих чёртовых таблеток всё стало ещё хуже. Я снова начал видеть мать, но только она больше не трогала меня, лишь какой-то безвольной тенью кружила вокруг меня. Это постепенно начало снова сводить меня с ума. Да и ещё этот бесконечный шепот в голове доводил до лютого гнева. И в один день, не сдержавшись, я снова навредил своему отцу. И тогда я понял, что я мог теперь в любой момент вот так вот не сдержаться снова и уже избить и Изуку, который до сих пор даже не знал, что у меня начались приступы. В тот момент мне закралась одна мысль в голову, что, возможно, людям, которые окружали меня, было бы намного лучше, если бы меня не стало. Успокоительные, что всегда лежали на прикроватной тумбочке, в этот раз помогли мне намного лучше, чем применение их в течении очень долгого времени. — Ну, и что ты надумал? Собираешься ли возвращаться? — последовал какой-то посредственный вопрос от моей копии. — К чему мне возвращаться-то? — горько отвечаю вопросом на вопрос. Я уже давно смирился с тем, что готов отказаться от Изуку, ради того, чтобы он не тратил свою жизнь на человека, которого уже не спасти. А отец? Ему бы тоже было бы лучше без меня. — К той гнилой жизни, что была? — не вся, конечно, жизнь была плохой, но осознавая то, что я порчу жизни другим людям, доставляло ещё больше боли. — Тебя всё ещё ждёт отец. Ты у него единственный сын. Он тебя любит всё так же сильно. Ничего не изменилось, — так и продолжал давать на больное мой собеседник. Отец пострадал больше всех. Он не заслужил того, что ему сейчас приходится переживать. — Я ему обуза. Лучше бы поскорей сдохнуть, чтобы больше не мучить его, — неожиданно признался я. Это и вправду, наверное, было бы лучшим исходом, потому что я понимаю, что даже если бы меня снова положили в больницу — мне всё равно это бы не помогло. Опять. — Всё продолжаешь жалеть себя? Задержишься здесь — определённо точно в скором времени тебя в реальном мире вынесут вперёд ногами, — "обрадовал" меня он. — Тогда, выбор очевиден, — теперь я был готов на всё ради того, чтобы мои близкие больше не мучились. — Тогда я не буду здесь гнить вместе с тобой, — на этих словах он резко подрывается со своего места. — Ты то, что я же сам и придумал, — усмехаюсь. Он и так был всегда рядом и даже сейчас, если пропадёт, он всё равно будет продолжать быть рядом, просто на этот раз не будет так много болтать. — В любом случае, я тебе уже больше не нужен. Тебе, кажется, и без меня прекрасно жилось в своей новой выдумке, — а я, действительно, придумал себе уголок, в котором присутствовало всё то, что так долго окружало меня. Больница, друзья, таблетки, моё собственное сумасшествие, которое никогда не покидало. И ещё, что самое главное, я сам же отказался от своих воспоминаний. Возможно, если бы сейчас не появилась моя копия, я так бы и не понял того, что это всё нереальный мир. — В ней и останусь, — решительно произношу я. Мне и вправду будет лучше здесь... — Тогда, прощай, — равнодушно молвил он, не спеша проходя мимо меня. Я стал невольно наблюдать за тем как он уходит. Преодолев небольшое расстояние до лестницы, он так же легко прошёлся вниз по ступенькам. Его фигура успела практически слиться с ночной мглой. Я и сам отворачиваюсь к ней спиной, без всякого сожаления направляясь обратно в больницу. Как только открываю дверь, меня снова встречает суматоха, которая стала неотъемлемой частью сие здания. Можно сказать, что я в некотором роде даже соскучился по ней. Она теперь казалась такой родной, такой близкой. Санитары снова начали сновать туда и обратно, словно даже не замечая меня, стремительно передвигаясь по коридору кто куда. А я тем временем продолжаю идти дальше. В голове нет ни одной здравой мысли. Полное душевное опустошение и в какой-то степени смирение. А как может быть по-другому в моём случае? Наверное, я принял верное решение, в этом уже никто не может быть в полной мере уверен. Даже я сам. Наверное, стоило от и до проанализировать все свои поступки обдуманные и нет, но сейчас уже точно не то время и место для этого. Уже всё решено и я сам поставил себе вердикт. Не спеша заворачиваю налево, туда, откуда шума сейчас доносилось меньше всего. Сейчас мне, действительно, уже ничего больше не остаётся, как смириться. Чувствую себя какой-то жалкой сошкой, которая что и может делать, как жалеть себя. Но, как бы этого не хотелось произносить, ведь так и есть. Глупый и слабый. Глупый от того, что слабый и слабый от того, что глупый. Такая вот простая закономерность. Каждый пункт, вытекающий из другого. Иду вдоль пустого коридора, при этом уже завидев вдалеке знакомый ожидающий меня силуэт. Знакомый силуэт... Никогда бы не подумал, что буду настолько от кого-то зависеть. Тем более от человека, которого всю жизнь считал слабее себя. Но, тут уже и непонятно, кто был слабым, а кто всегда был сильным. Горько ухмыльнувшись я чуть прибавляю шаг. Сейчас уже нет смысла что-то отрицать, всё и так ясно как день. Я полюбил и саморучно отказался от своих чувств, оставляя волнующий сердце образ у себя в голове, как печальное напоминание собственной же глупости. Опять же таки проявление недавно озвученной закономерности... Родные, такие любимые глаза уставились на меня, а я в свою очередь так же без отрыва смотрел в ответ. Отныне я смогу их лицезреть только в своих иллюзиях и видениях и больше нигде. Никогда не узнаю, как изменился родной образ... А потом через несколько секунд до моего слуха доносится всего три слова: — Я ждал, Каччан.